Текст книги "Габриэла, гвоздика и корица"

Все на мгновение смолкли, услышав пароходный гудок.

– Требуют лоцмана… – заметил Жуан Фулженсиу.

– Это «Ита» из Рио. На ней возвращается Мундинью Фалкан, – сообщил Капитан, который всегда был в курсе всех новостей.

Слово опять взял Доктор, подчёркивая важность своих слов поднятым вверх указательным пальцем:

– Точно вам говорю: совсем скоро, лет, может, через пять, Ильеус станет настоящей столицей – больше, чем Аракажу, Натал, Масейо… Сейчас на севере страны нет города, который развивался бы так стремительно. Всего несколько дней назад я прочёл в одной столичной газете… – Доктор неторопливо ронял слова, даже в дружеской беседе он говорил как трибун, и с его мнением всегда считались. Бывший государственный служащий, который пользовался репутацией человека высокой культуры и большого таланта, потому что публиковал в байянских газетах длинные и занудные исторические статьи, Пелопидас ди Ассунсан д’Авила, ильеусец в десятом колене, был в некотором роде гордостью города.

Окружающие согласно закивали, все были рады окончанию дождей, и несомненный прогресс зоны какао был для них всех – фазендейро, чиновников, предпринимателей, экспортёров – поводом для гордости. За исключением Пелопидаса, Капитана и Жуана Фулженсиу, никто из собравшихся в тот день в рыбных рядах не был уроженцем Ильеуса. Все они приехали сюда, чтобы заработать на какао, но чувствовали себя настоящими грапиунами[44]44
  Грапиуна – житель прибрежной зоны юга Баии.


[Закрыть], навеки связанными с этим краем.

Седовласый полковник Рибейринью вспоминал:

– Когда я сошёл здесь на берег в тысяча девятьсот втором году – в этом месяце будет двадцать три года, – это была жуткая дыра, край света в полном запустении. Городом тогда считался Оливенса…[45]45
  Оливенса – городок на юге штата Баия в 15 километрах от Ильеуса.


[Закрыть] – улыбнулся он. – Причала не было, улицы без мостовых, народу мало. В таком месте только смерти дожидаться. А сегодня, сами видите, каждый день – новая улица. Порт забит кораблями.

Он указал на гавань: грузовое судно корпорации Ллойда стоит у причала железной дороги, пароход компании «Байяна» – у пристани перед складами, от ближайшего дебаркадера отходит катер, освобождая место для «Иты». Многочисленные баржи, катера и лодки прибывали в порт и возвращались на фазенды по реке Кашуэйре.

Они беседовали у рыбных рядов, построенных на пустыре напротив улицы Уньян, где бродячие цирки обычно ставят свои палатки. Негритянки продавали здесь мингау и кускус, варёную кукурузу и кексы из тапиоки[46]46
  Тапиока – мука из корней маниоки.


[Закрыть]. Фазендейро, привыкшие вставать с рассветом у себя на плантациях, и некоторые горожане – Доктор, Жуан Фулженсиу, Капитан, Ньё-Галу, иногда судья и Эзекиэл Праду (он почти всегда приходил прямо из ближайшего борделя) – собирались здесь ежедневно ещё до пробуждения города под тем предлогом, что здесь можно купить самую лучшую, свежайшую рыбу, которая билась, ещё живая, на прилавках. На самом деле они приходили сюда, чтобы обсудить последние события, поговорить о дожде, видах на урожай и ценах на какао. Некоторые, как и полковник Мануэл Ягуар, появлялись так рано, что могли наблюдать, как покидают кабаре «Батаклан» последние посетители и как на берег возвращаются рыбаки с полными корзинами сибаса и дорады, сверкающими в лучах восходящего солнца, как серебряные клинки. Полковник Рибейринью, владелец фазенды «Принсеза да Серра», человек богатый, но при этом простой и добродушный, почти всегда оказывался там, когда в пять часов утра Мария ди Сан-Жоржи, красивая негритянка, мастерица готовить мингау и кускус из маниоки, спускалась с холма с подносом на голове, одетая в цветастую ситцевую юбку и белую крахмальную блузку, в вырезе которой были видны её крепкие груди. Сколько раз полковник помогал ей опустить на землю миску с мингау и поставить поднос, не отрывая взгляда от её декольте.

Некоторые приходили прямо в шлёпанцах, пижамных куртках и старых брюках. Но только не Доктор. Он выглядел так, словно и на ночь не снимал чёрный костюм, ботинки, рубашку с крахмальным воротничком и строгий галстук. Каждое утро друзья следовали одному и тому же плану: сначала миска мингау в рыбных рядах, потом оживлённая беседа, обмен новостями, шутки и громкий смех. Потом они шли к главному причалу порта, задерживались там ненадолго и расходились почти всегда у гаража Моасира Эстрелы, где их ждало новое развлечение – отправление утреннего автобуса на Итабуну…

Пароход снова загудел, длинно и весело, словно он хотел разбудить весь город.

– Прибыл лоцман. Теперь войдут в гавань.

– Да, наш Ильеус – гигант. Ни у какого другого региона нет такого будущего.

– Если цена на какао в этом году поднимется хотя бы до пятисот рейсов, то при нынешнем урожае денег у всех будет тьма-тьмущая… – заключил полковник Рибейринью с алчным блеском в глазах.

– Я даже хочу купить хороший дом для своей семьи. Купить или построить… – объявил полковник Мануэл Ягуар.

– Отлично! Давно пора! – одобрил Капитан и похлопал фазендейро по плечу.

– Наконец-то, Мануэл… – усмехнулся Рибейринью.

– Младшим мальчикам пора идти в школу, не хочу, чтобы они оставались необразованными, как старшие и как их отец. Хочу, чтобы хоть один стал доктором с кольцом[47]47
  По окончании университета выпускники вместе с дипломом получали кольцо, аналог нашего нагрудного значка.


[Закрыть] и дипломом.

– Кроме того, – заявил Доктор, – богатые люди вроде вас обязаны содействовать прогрессу города, возводя виллы, бунгало, особняки. Посмотрите, какой дворец построил себе Мундинью Фалкан на набережной, а ведь он прибыл сюда всего пару лет назад, к тому же он холост. В конце концов, какой смысл копить деньги, если живёшь на плантации без всякого комфорта?

– А я собираюсь купить дом в Баии. И отправить туда семью, – сказал полковник Амансиу Леал, у которого был один глаз и увечная левая рука – память о временах борьбы за землю.

– Я считаю, что это непатриотично, – возмутился Доктор. – Где вы нажили свои капиталы – в Баии или здесь? Зачем же тратить в Баии деньги, которые вы заработали в Ильеусе?

– Успокойтесь, Доктор, не надо так волноваться. Ильеус – прекрасный город, и всё такое прочее, но вы же понимаете, что Баия – столица, там есть всё, в том числе хорошая школа для мальчиков.

Но Доктор не мог успокоиться:

– В Баии есть всё, потому что вы приезжаете без гроша за душой, здесь отъедаетесь, набиваете мошну, а потом отправляетесь тратить деньги в Баию.

– Но…

– Думаю, кум Амансиу, – обратился Жуан Фулженсиу к фазендейро, – что наш Доктор прав. Если мы не позаботимся об Ильеусе, то кто это сделает?

– Я же не против… – пошёл на попятную Амансиу. Он был человеком спокойным и не любил ссориться. Никто из тех, кто был свидетелем такой его уступчивости, и представить не мог, что перед ним знаменитый главарь жагунсу, один из тех, кто пролил немало крови во время борьбы за леса Сикейру Гранди. – Лично для меня нет места лучше Ильеуса. Но всё же в Баии больше комфорта, хорошие школы. Кто станет это отрицать? Мои младшие мальчики учатся там в колледже иезуитов, и жена не хочет больше жить вдали от них. Она и так умирает от тоски по сыну, который живёт в Сан-Паулу. Что я могу поделать? Сам я отсюда не уеду…

Тут в разговор вмешался Капитан:

– Не стоит уезжать из-за школы, Амансиу. После открытия колледжа доктора Энока об этом даже говорить смешно. В Баии нет колледжа лучше нашего… – Капитан сам (потому что хотел помочь, а не ради заработка) преподавал мировую историю в колледже, основанном безработным адвокатом Эноком Лирой, который ввёл современные методы обучения и отменил телесные наказания.

– Но колледж Энока не лицензирован.

– Теперь уже наверняка лицензирован. Энок получил телеграмму от Мундинью Фалкана, в которой говорится, что министр юстиции обещал сделать это через несколько дней.

– И что дальше?

– Ну и ловок же этот Мундинью Фалкан…

– Как вы думаете, какого дьявола ему нужно? – спросил полковник Мануэл Ягуар, но его вопрос остался без ответа, поскольку между Рибейринью, Доктором и Жуаном Фулженсиу разгорелась дискуссия о методах воспитания.

– Уж как вы хотите, но, по-моему, для обучения грамоте никого нет лучше доны Гильермины. Она держит детей в ежовых рукавицах. У неё мой сын учится читать и считать. Разве научишь без линейки…

– Что за отсталые взгляды, полковник, – усмехнулся Жуан Фулженсиу. – Прошли те времена. Современная педагогика…

– Что современная педагогика?

– Нет, как хотите, а линейка нужна…

– Вы отстали на целый век. В Соединённых Штатах…

– Девочек я отдам в монастырскую школу, решено. Но мальчишки будут учиться у доны Гильермины…

– Современная педагогика не признаёт линейки и телесные наказания, – пояснил Жуан Фулженсиу.

– Не знаю, о ком ты говоришь, Жуан Фулженсиу, но уверяю тебя, это очень плохо. Если бы я умел читать и писать…

Так, споря о методике доктора Энока и знаменитой доны Гильермины, о строгости которой ходили легенды, друзья шли к пристани. К ним, стекаясь с разных улиц, присоединялись новые люди – они тоже хотели встретить пароход. Несмотря на ранний час, в порту уже кипела работа. Грузчики таскали мешки какао со складов на пароход «Байяны». Барка с поднятыми парусами, похожая на большую белую птицу, готовилась отойти от причала. Громкий гудок, от которого завибрировал воздух, возвестил о скором отплытии.

Полковник Мануэл Ягуар всё никак не мог успокоиться:

– Интересно, чего этому Мундинью Фалкану всё неймётся? В него дьявол вселился. Ему что, своих дел мало, везде встревает.

– Ну это понятно. Хочет стать префектом на следующих выборах.

– Не думаю… Для него это слишком мелко, – сказал Жуан Фулженсиу.

– Да, он человек амбициозный.

– Он стал бы хорошим префектом. Деловой человек.

– Мы его не знаем. Он здесь всего ничего.

Доктор, сторонник Мундинью, оборвал говорившего:

– Нам нужны такие люди, как Мундинью Фалкан: прогрессивные, смелые, энергичные…

– Ну, Доктор, уж смелости-то нашим землякам не занимать…

– Всадить в человека пулю – это другое. Я говорю о более сложных вещах…

– Как это?

– Мундинью Фалкан в Ильеусе «всего ничего», как сказал Амансиу. А посмотрите, сколько он уже сделал. Проложил проспект вдоль берега, в успех никто не верил, а дело оказалось выгодным, а как город украсился. Привёз первые грузовики, без него не было бы ни «Диариу ди Ильеус», ни клуба «Прогресс».

– Говорят, он дал взаймы русскому Якову и Моасиру на открытие автобусной линии…

– Я согласен с Доктором, – сказал Капитан, до этого молчавший. – Именно в таких людях мы и нуждаемся… Способных понять, что такое прогресс, и содействовать ему.

Они дошли до причала, где встретили Ньё-Галу, служащего таможни, неисправимого повесу, неизменного участника всех вечеринок и закоренелого вольнодумца.

– Привет честной компании… – Он стал пожимать всем руки и тут же сообщил гнусавым голосом: – Умираю – хочу спать, всю ночь бодрствовал. Сначала пошли в «Батаклан» с арабом Насибом, а потом отправились в заведение Марии Машадан, еда, женщины… И всё же я не мог пропустить возвращение Мундинью…

Около гаража Моасира Эстрелы собирались пассажиры на первый автобус. Взошло солнце, предвещая великолепный день.

– Богатый будет урожай.

– Завтра праздничный ужин, банкет в честь открытия автобусной линии …

– Действительно. Русский Яков пригласил меня.

Беседу прервали повторяющиеся короткие и тревожные гудки парохода. На пристани заволновались. Даже грузчики бросили работу и стали прислушиваться.

– Сел на мель!

– Чёртова гавань!

– Если так будет продолжаться, то даже корабль «Байяны» не сможет войти в порт.

– А тем более пароходы «Костейры» и «Ллойда».

– «Костейра» уже угрожала, что закроет линию.

Вход в гавань Ильеуса, трудный и опасный, был ограничен с одной стороны городским холмом Уньян, а с другой – холмом Пернамбуку на острове рядом с Понталом[48]48
  Понтал – район Ильеуса, расположенный на правом берегу Кашуэйры.


[Закрыть]. Фарватер был узкий и мелкий, а песок на дне постоянно двигался под воздействием приливов и отливов. Корабли здесь часто садились на мель, иногда целый день уходил на их освобождение. Большие сухогрузы вообще не рисковали заходить в гавань, несмотря на прекрасный ильеусский пирс.

Пароход гудел всё тревожнее и тревожнее. Люди, пришедшие его встречать, потянулись на холм Уньян, чтобы рассмотреть, что происходит в гавани.

– Пойдём туда?

– Это безобразие! – заявил Доктор, когда приятели шли по немощёной улице, огибающей холм. – Ильеус производит большую часть потребляемого в мире какао, здесь есть первоклассный порт, однако доход от экспорта получает Баия. И всё из-за этой проклятой мели.

Теперь, когда дожди прекратились, самой животрепещущей для ильеусцев темой стала проблема гавани. О входе в гавань и о необходимости сделать его безопасным для больших кораблей спорили каждый день везде и всюду. Предлагали различные меры, критиковали правительство, обвиняли префектуру в инертности. Но пока решение не было принято, власти только обещали во всём разобраться, и порт Баии по-прежнему собирал экспортные пошлины.

Когда спор разгорелся в очередной раз, Капитан поотстал, взял под руку Ньё-Галу, с которым он распростился накануне около часа ночи у дверей заведения Марии Машадан.

– Ну и как тебе та штучка?

– Высший класс… – прогнусавил Ньё-Галу. А потом добавил: – Не представляешь, сколько ты потерял. Видел бы ты, как Насиб объяснялся в любви этой новенькой с косыми глазами, что пошла с ним. Уписаться можно со смеху…

Пароходные гудки раздавались всё громче и тревожнее, приятели ускорили шаг, народ прибывал со всех сторон.

Доктор не был доктором, Капитан не был капитаном. Так же, как большинство полковников не были полковниками. Лишь немногие фазендейро в первые годы Республики[49]49
  Бразилия стала республикой в 1889 году.


[Закрыть], когда начали возделывать какао, приобрели патент полковника Национальной гвардии. С тех пор повелось так: хозяина плантации какао урожайностью более тысячи арроб[50]50
  Арроба – мера веса, равная 15 килограммам.


[Закрыть] стали называть полковником. В Баии это звание не имело никакого отношения к армии, а лишь свидетельствовало о богатстве фазендейро. Жуан Фулженсиу, любивший высмеивать местные нравы, называл их «полковниками жагунсу», поскольку многие принимали активное участие в борьбе за землю.

Кое-кто из молодёжи даже не знал этого звучного и благородного имени – Пелопидас ди Ассунсан д’Авила – настолько они привыкли называть его уважительно Доктором.

Что же до Мигела Батисты ди Оливейры, сына покойного Казузиньи, который занимал пост префекта в начале борьбы за землю и сколотил состояние, но умер в нищете (о его добросердечии до сих пор вспоминают старые кумушки), то его прозвали Капитаном ещё в детстве, когда он, неугомонный и дерзкий, командовал своими ровесниками. Оба они были городскими знаменитостями и давними друзьями. Все жители города разделились на два лагеря и постоянно спорили, но так и не могли решить, кто из них двоих лучше владеет ораторским искусством. При этом не забывали и адвоката Эзекиэла Праду, непобедимого в судебных спорах.

В национальные праздники – 7 сентября, 15 ноября и 13 мая[51]51
  Национальные праздники: 7 сентября – годовщина провозглашения независимости Бразилии; 15 ноября – годовщина провозглашения Республики; 13 мая – годовщина отмены рабства в Бразилии.


[Закрыть], во время празднования Рождества и Нового года c рейзаду[52]52
  Рейзаду – народные представления, изображающие волхвов. Проходят с 24 декабря по 6 января.


[Закрыть], презепиу[53]53
  Презепиу – рождественский вертеп, композиция из фигурок, изображающая сцены рождения Христа.


[Закрыть] и бумба-меу-бой[54]54
  Бумба-меу-бой (Бумба, мой бык) – фольклорное представление, в котором участвуют такие персонажи, как бык, морской конь, апостол Матфей и т. д.


[Закрыть], на церемониях по случаю приезда в Ильеус писателей из столицы штата – жители города наслаждались речами Доктора и Капитана и в очередной раз спорили, кто из них лучший.

В этом давнем, многолетнем споре никогда не удавалось достичь единодушия. Одни предпочитали цветистые монологи Капитана, в которых сочные эпитеты следовали друг за другом стремительным галопом, а модуляции его хрипловатого голоса вызывали исступлённые рукоплескания; другим больше нравились длинные витиеватые сентенции Доктора, его эрудиция, о которой свидетельствовало огромное количество цитируемых авторов, и обилие сложных предложений, где, как жемчужные зёрна, блистали такие редкие книжные слова, что лишь немногие знали их истинное значение.

Даже сёстры Дус Рейс, отличавшиеся удивительным единодушием, в данном вопросе разделились. Хрупкая и нервная Флорзинья восторгалась взрывным характером Капитана, его фразами вроде «блистательная заря свободы», она наслаждалась вибрациями его голоса в конце каждого предложения. Кинкина, дородная и весёлая Кинкина, предпочитала эрудицию Доктора, его архаичный лексикон, его велеречивость, когда он, потрясая воздетым перстом, восклицал: «Народ, о мой народ!» Они спорили между собой, вернувшись с приёмов в префектуре или с праздников на городской площади, как спорил весь город и не мог прийти к единому мнению.

– Я ничего не поняла, но это так красиво… – заявляла Кинкина, поклонница Доктора.

– Меня аж озноб бьёт, когда он говорит, – вступалась Флорзинья за Капитана.

Все помнили те дни, когда на площади перед церковью Сан-Жоржи на украшенной цветами трибуне выступали по очереди Капитан и Доктор – первый как официальный оратор поэтического кружка имени 13 Мая, второй – от городского объединения любителей шарад и литературы имени Руя Барбозы. Все прочие ораторы куда-то подевались (даже учитель Жозуэ, чьё лирическое словоблудие пользовалось успехом у девочек из монастырской школы), и в торжественной тишине на трибуну поднимался то смуглый импозантный Капитан, в безупречном белоснежном костюме, с цветком в петлице и рубиновой булавкой в галстуке, похожий своим горбоносым профилем на хищную птицу, то худенький, почти совсем седой Доктор, маленький и нервный, как юркая птичка-щебетунья, в неизменном чёрном костюме, рубашке с отложным воротником, крахмальной манишкой и в пенсне, прикреплённом к пиджаку ленточкой.

– Сегодня выступление Капитана было фонтаном красноречия, – раздавались замечания. – Какой великолепный язык!

– Только смысла мало. Зато в речах Доктора всегда есть суть. Он просто ходячая энциклопедия!

Только доктор Эзекиэл Праду мог составить им конкуренцию в тех редких случаях, когда он, почти всегда в дымину пьяный, поднимался на трибуну не в зале суда. У него также были бесспорные достоинства. Что же касается судебных прений, то тут публика была единодушна: с ним никто не мог сравниться.

Пелопидас ди Ассунсан д’Авила происходил из семейства Авила, португальских идальго, обосновавшихся в этих краях ещё во времена капитаний. Так, по крайней мере, утверждал Доктор, основываясь на семейных архивах. Авторитетное мнение историка, с ним не поспоришь.

Потомок знаменитых Авила, чей особняк, превратившийся в чёрные руины, окружённые кокосовыми пальмами, возвышался на берегу океана между Ильеусом и Оливенсой, Доктор с другой стороны происходил от неких Ассунсанов, лавочников и плебеев. К его чести нужно сказать, что он одинаково ревностно хранил память о тех и других. Конечно, Доктор мало что мог рассказать о своих предках по линии Ассунсанов, в то время как летопись семьи Авила была богата историческими событиями. Скромный государственный служащий на пенсии, Доктор жил в воображаемом мире триумфа и величия – в воспоминаниях о прошлой славе семейства Авила и размышлениях о славном настоящем Ильеуса. О семействе Авила, их подвигах, их родословной он уже много лет писал обширный подробнейший труд. Что до прогресса Ильеуса, то Доктор был пылким его пропагандистом и бескорыстным подвижником.

Отец Пелопидаса был разорившимся потомком Авила по боковой линии. От благородного семейства он унаследовал лишь имя и аристократическую склонность к праздности. Женился он (по любви, а совсем не из вульгарного расчёта, как в своё время болтали злые языки) на плебейке Ассунсан, дочери хозяина процветающего галантерейного магазина. При жизни старого Ассунсана магазин давал такой доход, что его внук Пелопидас был отправлен учиться на юридический факультет в Рио-де-Жанейро. Но старый Ассунсан умер, так и не простив до конца дочь за её безрассудный брак с аристократом, а идальго, приобретя такие простонародные привычки, как игра в нарды и петушиные бои, проел мало-помалу весь магазин: метр за метром ткани, дюжину за дюжиной шпилек и моток за мотком разноцветной тесьмы. Так пришёл конец достатку Ассунсанов, как в своё время – величию рода Авила, и Пелопидас, который учился тогда на третьем курсе, остался в Рио без средств для продолжения учёбы. Правда, в Ильеусе, когда он приезжал домой на каникулы, его уже называли доктором – сначала дед, потом служанки и соседи.

Друзья деда нашли ему скромную должность в государственном учреждении. Он бросил учёбу и остался в Рио. Молодой человек поднимался по служебной лестнице, но с большим трудом, поскольку у него не было покровителей и полезного умения подлизаться. Через тридцать лет он ушёл в отставку и вернулся в Ильеус навсегда, чтобы целиком посвятить себя «своему труду» – монументальной книге о семействе Авила и о прошлом Ильеуса.

Книга эта сама по себе уже стала преданием. О ней говорили с тех самых пор, когда Доктор, ещё студентом, опубликовал в небольшом столичном журнале, закончившем существование на первом же номере, знаменитую статью о романтических приключениях императора Педру Второго во время его поездки на север страны и непорочной Офенизии из рода Авила, хрупкой и романтичной.

Статья молодого студента осталась бы в полной безвестности, если бы по чистой случайности журнал не попал в руки одного писателя-моралиста, папского графа[55]55
  Папский граф – один из титулов, дарованных Папой Римским.


[Закрыть] и члена Бразильской академии литературы. Ярый защитник добродетелей монарха, граф счёл, что этот «злобный анархистский пасквиль» задел его собственную честь, поставив «выдающегося человека» в смешное положение воздыхателя, вероломного гостя, флиртующего с невинной девушкой, чью семью он прославил своим посещением. Граф на великолепном португальском языке XVI века разгромил дерзкого студента, приписав ему намерения и цели, которых Пелопидас никогда не имел.

Студент возликовал: столь резкая отповедь – почти признание его правоты. Для второго номера журнала он подготовил статью, написанную языком не менее изысканным. Основываясь на неоспоримых фактах и особенно на стихах поэта Теодору ди Кастру, он камня на камне не оставил от претензий графа. Журнал, однако, прекратил своё существование, второй номер так и не вышел. Газета, в которой граф нападал на Пелопидаса, отказалась публиковать его ответ, но после долгих препирательств всё же поместила в самом углу страницы заметку в двадцать печатных строк с изложением статьи Доктора, написанной на восемнадцати листах. Даже сегодня Доктор бравирует своей «непримиримой полемикой» с членом Бразильской академии литературы, имя которого известно всей стране.

– Моя вторая статья сокрушила его и заставила замолчать…

Эта полемика навечно вошла в анналы интеллектуальной жизни Ильеуса, её постоянно приводят как доказательство высокого уровня ильеусской культуры наряду с почётным упоминанием в столичном журнале имени Ари Сантуса, нынешнего президента объединения Руя Барбозы, молодого клерка из экспортной фирмы, участвовавшего в конкурсе на лучший рассказ, и стихами уже упомянутого Теодору ди Кастру.

Что до тайных амуров императора с Офенизией, то дело, похоже, не зашло дальше взглядов, вздохов и произнесённых шёпотом клятв. Путешествующий император познакомился с Офенизией на празднике в Баии и без памяти влюбился в её глаза. А поскольку в особняке Авила на Ладейра-ду-Пелоуринью[56]56
  Ладейра-ду-Пелоуринью (Спуск Позорного столба) – исторический центр Салвадора, здесь сейчас расположено здание Фонда Жоржи Амаду.


[Закрыть] проживал некий отец Ромуалду, знаменитый латинист, император появлялся там ещё много раз, якобы для бесед с этим мудрым священником. На кружевных балконах особняка монарх на латыни изливал свою тоску, сгорая от тайной и запретной страсти к прекрасному цветку рода Авила. Офенизия, растревоженная кормилицей, кружила по залу, где мудрый чернобородый император обменивался научными знаниями с отцом Ромуалду под почтительным наблюдением ничего не понимавшего Луиса Антониу д’Авила, её брата и главы семейства. Как известно, Офенизия после отъезда влюблённого императора начала военные действия, чтобы заставить семейство переехать ко двору, но потерпела поражение, столкнувшись с упорным сопротивлением Луиса Антониу, хранителя фамильной и девичьей чести.

Этот Луис Антониу д’Авила погиб в чине полковника в войне с Парагваем, когда во главе отряда, набранного из работников его сахарных плантаций, отступал из Лагуны[57]57
  Одно из трагических событий войны с Парагваем (1864–1870).


[Закрыть]. Романтическая Офенизия осталась непорочной и умерла от чахотки в поместье Авила, тоскуя по бородатому императору. От пьянства умер поэт Теодору ди Кастру, страстный и нежный певец прелестей Офенизии, стихи которого пользовались в своё время определённой популярностью, а теперь незаслуженно вычеркнуты из отечественных антологий.

Он посвятил Офенизии свои самые изысканные стихи и, воспевая в роскошных рифмах её хрупкую, болезненную красоту, тщетно молил её о любви. Эти стихи до сих пор декламируют под музыку ученицы монастырской школы на различных праздниках и вечерах. Поэт Теодору, личность богемная и трагическая, несомненно, умер от томления и тоски (кто будет спорить в этом вопросе с Доктором?) через десять лет после того, как из ворот погружённого в траур особняка вынесли белый гроб с измождённым телом Офенизии. Упился до смерти, топя своё горе в алкоголе, дешёвой кашасе[58]58
  Кашаса – водка из сахарного тростника.


[Закрыть], которую гнали на сахарных заводах в поместье Авила.

У Доктора, как мы видим, не было недостатка в интересном материале для его неизданной, но уже знаменитой книги: Авила – владельцы сахарных плантаций и винокурен, сотен рабов и бескрайних земель, Авила – хозяева поместья в Оливенсе и особняка на Пелоуринью в столице штата, Авила с пантагрюэльскими аппетитами, Авила с любовницами при дворе, Авила – это прекрасные женщины и бесстрашные мужчины, среди которых был даже один учёный. Помимо Луиса Антониу и Офенизии, и до и после них, были и другие выдающиеся Авила, например, тот, что в 1823 году вместе с дедом Кастру Алвеса[59]59
  Кастру Алвес (1847–1871) – бразильский поэт, боровшийся за отмену рабства.


[Закрыть] сражался с португальскими войсками за независимость Баии[60]60
  С освобождением Баии от португальцев в 1823 году закончилась война за независимость Бразилии.


[Закрыть]. Ещё один, Жерониму Авила, занялся политикой и, проиграв выборы, результаты которых он сфальсифицировал в Ильеусе, а его противники – во всех остальных городах и посёлках муниципалитета, сделался разбойником и с отрядом своих сторонников устраивал засады на дорогах, грабил посёлки и наконец выступил в поход на столицу штата, угрожая свергнуть правительство. Посредники добились мира и возмещения ущерба для вспыльчивого Авила. Упадок семьи стал очевиден при Педру д’Авила, рыжебородом и необузданном; он оставил усадьбу (особняк в Баии к этому времени был уже продан), сахарные и винокуренные заводы, уже заложенные, и, бросив семью в слезах и печали, сбежал с цыганкой, необыкновенной красавицей и, как говорила безутешная супруга, злобной ведьмой. Известно, что этот Педру д’Авила был убит в уличной драке другим любовником цыганки.

Все это теперь стало прошлым, давно забытым жителями Ильеуса. Новая жизнь началась с появлением какао, а то, что было раньше, не имело значения. Сахарные заводы и винокурни, кофейные плантации, легенды и истории о них – всё исчезло навсегда; их заменили плантации какао и новые легенды и истории, в которых говорится, как люди воевали между собой за владение землёй. Слепые певцы разнесли по ярмаркам до самых дальних уголков сертана[61]61
  Сертан – внутренние засушливые районы Бразилии.


[Закрыть] имена героев зоны какао, рассказали о подвигах и славе этих мест. Одного только Доктора интересовало семейство Авила. Но тем не менее уважение горожан к нему постоянно росло. Эти грубые завоеватели земель, малограмотные фазендейро испытывали почти подобострастное уважение к знанию, к образованным людям, которые писали в газетах и произносили речи.

Что уж тогда говорить о человеке таких знаний и талантов, что он может написать или уже написал целую книгу? О книге Доктора ходило столько слухов, и её достоинства так восхвалялись, что многие думали, будто её издали много лет назад и она давно вошла в сокровищницу отечественной литературы.