Текст книги "Габриэла, гвоздика и корица"

– Его жена – старая карга…

– Речь не о ней, а о том, что вообще у нас происходит. Так это или не так?

– Жена нужна, чтобы вести дом, воспитывать детей, заботиться о муже и семье…

– А шлюхи – чтобы проматывать деньги?

– Я считаю, стоматолог не так уж и виноват. В конце концов… – Жуан Фулженсиу положил конец спору: обвинительная речь Капитана вряд ли могла понравиться присутствующим фазендейро.

Стоматолог был холост, молод, сердце его свободно. Разве его вина, что женщина нашла в нём сходство со святым Себастьяном? Ведь он даже не был католиком, вместе с Диожинисом они были единственными протестантами в городе…

– Он даже не был католиком, доктор Маурисиу.

– Но почему, прежде чем ложиться с замужней женщиной, он не подумал о чести её мужа? – вопрошал адвокат.

– Женщина – это соблазн, это дьявол, она вертит нами как хочет.

– А вы думаете, что она вот так, ни с того ни с сего, бросилась в его объятия? Что он, невинная жертва, ничего для этого не сделал?

Всех присутствующих увлёк спор между двумя признанными интеллектуалами: адвокатом и Жуаном Фулженсиу, первый – высокопарный и непримиримый, фанатичный блюститель морали, другой – добродушный и весёлый, любитель розыгрышей и острот, никогда не знаешь, говорит он серьёзно или шутит. Насиб обожал слушать подобные споры. А если при этом присутствовали и могли принять участие Доктор, Капитан, Ньё-Галу, Ари Сантус…

Нет, Жуан Фулженсиу не считал, что Синьязинья сама, ни с того ни с сего, могла броситься в объятия стоматолога. Скорее всего, он говорил ей комплименты. Но, спрашивал Жуан Фулженсиу, не является ли это первейшей обязанностью хорошего стоматолога? Слегка пофлиртовать с пациентками, напуганными его инструментами, бормашиной и этим страшным креслом? Озмунду был хорошим стоматологом, одним из лучших в Ильеусе, кто станет это отрицать? И кто будет также отрицать, что зубные врачи внушают страх? Тут и идут в ход любезности, чтобы создать обстановку, успокоить, внушить доверие.

– Обязанность стоматолога, друг мой, – лечить зубы, а не читать стихи красивым пациенткам. Вот об этом я не устаю повторять снова и снова: столичный разврат грозит захватить нас. В общество Ильеуса начинает проникать яд, или, лучше сказать, грязь разложения…

– Это прогресс, доктор Маурисиу…

– Этот прогресс я называю аморальностью… – Маурисиу Каирис обвёл бар таким свирепым взглядом, что Шику Лоботряс вздрогнул.

Тут раздался гнусавый голос Ньё-Галу:

– О каком разврате вы говорите? О балах, о кино?.. Но я живу здесь уже больше двадцати лет, и всегда в Ильеусе были кабаки, пьянство, азартные игры, проститутки… Это не сегодня появилось, так было всегда.

– Это развлечения для мужчин. Не то чтобы я их одобрял, но они не так сильно разрушают семью, как клубы, куда молоденькие девушки и дамы ходят танцевать, забывая о своих семейных обязанностях. Кино – это школа порока…

Теперь Капитан поставил другой вопрос: мог ли мужчина – и это тоже дело чести – отвергнуть красивую женщину, если эта женщина, очарованная его словами, одурманенная ароматом его чёрных кудрей, нашла его похожим на святого и пала в его объятия, ибо, вылечив ей зубы, он навсегда ранил её сердце? Разве настоящий мужчина может так поступить? У мужчин тоже есть честь. По мнению Капитана, стоматолог был скорее жертвой, чем преступником, и больше заслуживал сострадания, чем осуждения.

– Что бы сделали вы, доктор Маурисиу, если бы божественно сложенная дона Синьязинья, голая, в одних чёрных чулках, кинулась вам на грудь? Убежали бы и стали звать на помощь?

Некоторые слушатели – араб Насиб, полковник Рибейринью, даже седой полковник Мануэл Ягуар – задумались над этим вопросом и решили, что на него нет ответа. Все они знали дону Синьязинью, не раз видели, как она, в закрытом длинном платье, с самым серьёзным и сосредоточенным видом, пересекает площадь, направляясь в церковь… Шику Лоботряс, забыв о своих обязанностях, вздохнул и представил, как голая Синьязинья бросается в его объятия. Из этих грёз его вырвал голос Насиба:

– Иди работай, парень. Что за безобразие?!

Доктор Маурисиу забыл, что он ещё не в суде:

– Vade retro![108]108
  Сокращённая форма от vade retro, satana – изыди, сатана (лат.), название католической молитвы, цитата из Евангелия от Матфея.


[Закрыть]

Этот стоматолог вовсе не был таким невинным, как расписал его здесь Капитан (Маурисиу Каирис чуть было не сказал «уважаемый коллега»). Ответ на этот вопрос можно найти в Библии, Книге книг: пример Иосифа…

– Какого Иосифа?

– Которого искушала жена фараона…

– Так этот парень был импотентом… – рассмеялся Ньё-Галу.

Д-р Маурисиу испепелил взглядом легкомысленного служащего таможни:

– Подобные шуточки не соответствуют серьёзности проблемы. Этот ваш Озмунду вовсе не был невинной жертвой. Может, он и был хорошим стоматологом, но он также являлся угрозой для ильеусских семей…

И д-р Маурисиу, вообразив себя перед судьёй и присяжными, разразился обвинительной речью в адрес Озмунду: сладкоголосый, модно одетый – и зачем эта элегантность в городе, где фазендейро ходят в галифе и высоких сапогах? Не является ли это доказательством упадка нравов и морального разложения? Вскоре после его приезда в город выяснилось, что он отлично танцует аргентинское танго. Ох уж этот клуб, куда по субботам и воскресеньям девушки и юноши, а также замужние женщины ходят крутить задом… Так называемый клуб «Прогресс», который лучше бы назвать «Клубом обжиманья по углам»… Там теряют и стыд, и добродетель… Этот мотылёк Озмунду за восемь месяцев жизни в Ильеусе флиртовал с полудюжиной самых красивых девушек, с лёгким сердцем порхая от одной к другой. Но девушки на выданье его не интересовали, ему нужна была замужняя женщина, чтобы даром пировать за чужим столом. Проходимец, один из многих, что стали появляться на улицах Ильеуса. Д-р Маурисиу кашлянул и склонил голову, словно благодарил за аплодисменты, которыми его неизменно награждали во время заседаний, несмотря на многократные запреты судьи.

В баре тоже хватило аплодисментов.

– Хорошо сказано… – одобрил фазендейро Мануэл Ягуар.

– Без сомнения, всё так и есть, – поддержал его Рибейринью, – это был хороший урок, Жезуину поступил как должно.

– С этим я не спорю, – заявил Капитан. – Но правда в том, что и вы, доктор Маурисиу, и многие другие – противники прогресса.

– С каких это пор прогресс – это разврат?

– Да, вы против прогресса, и не говорите мне о нравственности в городе, где полно кабаре и падших женщин, где у каждого богатого мужчины есть содержанка. Вы против кинотеатров, клубов, даже против семейных вечеринок. Вы хотите, чтобы жёны сидели взаперти, на кухне…

– Домашний очаг – оплот честной женщины.

– Лично я не против кинотеатров и клубов, – заявил полковник Мануэл Ягуар. – Мне даже нравится кино, можно отдохнуть, посмеяться, если идёт комедия. А вот дрыгать ногами – нет, я уже не в том возрасте. Но одно дело танцы, и совсем другое – считать, что замужняя женщина имеет право обманывать мужа.

– А кто так считает? Кто с этим согласится?

Даже Капитан, человек, многое повидавший, живший в Рио и осуждавший ильеусские нравы, даже он не нашёл в себе мужества выступить против этого жестокого закона.

Закона столь сурового и неумолимого, что бедный доктор Фелизмину, врач, несколько лет назад приехавший в Ильеус, чтобы начать практику, не смог здесь работать, после того как узнал, что его жена Рита изменяет ему с агрономом Раулом Лимой, и прогнал её к любовнику. Доктор Фелизмину был несказанно рад непредвиденной возможности избавиться от опостылевшей супруги, на которой он неизвестно зачем женился. Он редко получал такое удовольствие, как в тот день, когда застукал парочку: заблуждавшийся насчёт его намерений агроном бежал в чём мать родила по улицам Ильеуса. Для Фелизмину не было мести лучше, утончённее и ужаснее, чем свалить на плечи любовника мотовство Риты, её любовь к роскоши, её невыносимую деспотичность. Но ильеусцы не обладали столь тонким чувством юмора, никто не понял доктора, его посчитали циником, трусом и подлецом, пациенты испарились, ему перестали подавать руку и называли «жук-рогач».

Доктору Фелизмину ничего не оставалось, как только уехать навсегда.

В этот день в переполненном баре возбуждённые, словно в преддверии праздника, посетители вспомнили, кроме печального происшествия с доктором Фелизмину, многие другие истории. Как правило, это были жуткие рассказы о любви, измене и мести, от которых бросало в дрожь. И неизбежно, видя Глорию в окне, жаждущую и одинокую, совсем рядом с баром (тем более что её служанка шныряла среди зевак на набережной и даже забегала в «Везувий», чтобы разузнать последние новости), кто-то вспомнил нашумевшую историю Жуки Вианы и Шикиньи. Конечно, она не шла ни в какое сравнение со случившимся сегодня, ведь полковники приберегают смертную казнь для законных жён. Содержанки такого не заслуживают. Так думал и полковник Кориолану Рибейру.

Когда полковники узнавали о неверности женщин, которых содержали – либо оплачивали им комнату, питание и роскошную обстановку в заведении, либо снимали для них дом на окраине, – то они просто бросали изменниц, лишали их содержания и заводили новую любовницу. Но иногда перестрелки и убийства случались из-за публичных девок тоже. Разве недавно, например, полковник Ананиас и приказчик Иву, центральный нападающий футбольной команды «Вера-Крус», прозванный Тигром за мощную игру, не устроили в «Золотой капле» перестрелку из-за рябой Жуаны из Пернамбуку?

Полковник Кориолану Рибейру одним из первых начал вырубать леса и сажать деревья какао. Немногие фазенды могли сравниться с его великолепными землями, где какаовые деревья начинали плодоносить через три года после посадки. Богатый фазендейро, кум Рамиру Бастуса, полковник Рибейру являлся весьма влиятельной фигурой в Ильеусе. При этом он оставался человеком простым, придерживался старинных обычаев и был весьма скромен в своих потребностях: единственная роскошь, которую он себе позволял, – любовница и дом для неё. Почти всё время Кориолану Рибейру жил на фазенде, в Ильеус приезжал верхом, презирая удобства поездов и недавно появившихся автобусов, одетый в линялые брюки, потрёпанный непогодой пиджак, видавшие виды шляпу и замызганные сапоги. Ему нравилось жить на фазенде, на плантациях какао, отдавать приказы работникам, вырубать лес. Злые языки утверждали, что на фазенде он ел рис только по воскресеньям или по праздникам – такой он был непритязательный, – а в будни довольствовался фасолью с кусочком вяленого мяса, пищей батраков. При этом его семья с большим комфортом жила в Баии в большом особняке в Барре[109]109
  В начале XX века Барра была самым фешенебельным районом Салвадора.


[Закрыть]; сын учился в юридической школе, а дочь не пропускала ни одного бала в Спортивной ассоциации[110]110
  Спортивная ассоциация Баии, которая находится как раз в Барре, была основана в 1914 году и существует до сих пор.


[Закрыть]. Его жена увяла до срока, её состарили тревоги за мужа и бессонные ночи, когда полковник уезжал из дома во главе отряда жагунсу.

– Ангел доброты и демон уродства… – говорил о ней Жуан Фулженсиу, когда кто-либо осуждал полковника за то, что он оставляет жену в одиночестве и всё реже и реже приезжает в Баию.

Но даже когда его семья жила в Ильеусе – в доме, где теперь расположилась Глория, – у него всегда были на содержании любовницы. Иногда, приехав с фазенды, он, не слезая с лошади, отправлялся прямо к любовнице, даже не повидав семью. Они были для него роскошью, единственной радостью в его жизни, эти едва расцветшие мулаточки, с которыми он обращался, как султан с одалисками.

Как только пришло время отдавать детей в гимназию, он перевёз семью в Баию, а сам, появляясь в Ильеусе, останавливался в доме содержанки. Там он принимал друзей, решал дела, спорил о политике, растянувшись в гамаке и дымя трубкой. Даже его собственный сын, когда приезжал на каникулы в Ильеус и на фазенду, должен был искать отца у любовниц. Полковник жалел потратить на себя лишний грош, но щедрой рукой оплачивал прихоти содержанок, ему нравилось видеть их в роскошных нарядах, и он открывал для них счета в модных лавках. До Глории многие женщины пользовались благосклонностью полковника, связь с каждой длилась какое-то время. Кориолану Рибейру держал своих любовниц взаперти, они редко выходили из дома, сидели там в одиночестве, он запрещал им заводить знакомства и приглашать гостей. «Чудовищный ревнивец», – говорили о нём.

– Мне не нравится платить за то, чем пользуются другие… – объяснял он, когда в разговоре затрагивали эту тему.

Почти всегда женщины сами бросали полковника, устав от жизни пленницы, сытой и хорошо одетой рабыни. Некоторые попадали потом в публичные дома, другие возвращались на плантации, одну увёз в Баию коммивояжёр. Иногда, бывало, самому полковнику надоедала любовница, ему хотелось нового молодого тела. Тогда он находил, почти всегда на своей собственной фазенде или в соседних посёлках, молоденькую метиску, а предыдущую прогонял. В этом случае полковник щедро награждал женщину. Для одной содержанки, прожившей с ним больше трёх лет, он купил овощную лавку на улице Жабы. Иногда он приезжал к этой женщине, чтобы посидеть, поговорить, узнать, как у неё идут дела. О содержанках полковника Кориолану ходило много историй.

Одна из них, о некой Шикинье, очень молоденькой и робкой девушке, стала для всех уроком. Шестнадцатилетнюю девочку, которая боялась всего на свете, худенькую, с ласковыми глазами, которые казались огромными на её личике, полковник нашёл на своей фазенде и привёз в город, поселив в доме на окраине. Во дворе этого дома он привязывал своего гнедого коня, когда приезжал в Ильеус. Полковнику было почти пятьдесят, а Шикинья выглядела такой пугливой и нерешительной, что он лично покупал ей туфли, отрезы на платье, флакончики духов. А она, даже в самые интимные моменты, почтительно называла его «сеньором» и «полковником». Кориолану был от неё без ума.

Жука Виана приехал в Ильеус на каникулы и увидел Шикинью в церкви во время службы. Он стал подолгу фланировать возле её дома на плохо освещённой улице, хотя друзья предупреждали его об опасности: с содержанкой Кориолану Рибейру нельзя связываться, полковник шутить не будет. Жука Виана, студент второго курса юридического факультета, слывший храбрецом, только пожал плечами. И робость Шикиньи испарилась, побеждённая его дерзкими усами, элегантными костюмами и любовными клятвами. Сначала она распахнула окно, всегда закрытое в отсутствие фазендейро, а однажды ночью открыла дверь. Так Жука стал компаньоном полковника в постели содержанки. Компаньоном без капитала и обязательств, и тем не менее именно он получал основную прибыль в этом любовном предприятии: пылкую страсть. Очень скоро об этом узнал и заговорил весь город. До сего дня эту историю во всех деталях вспоминают интеллектуалы из «Образцовой книжной лавки», и старые девы, и игроки в нарды. Жука Виана утратил всякую осторожность и среди бела дня заходил в дом, за аренду которого платил Кориолану. Робкая Шикинья превратилась в дерзкую любовницу и, ничего не боясь, выходила по вечерам под руку с Жукой, чтобы полежать под луной на пустынном пляже. Они были похожи на детей – ей шестнадцать, ему нет и двадцати, – сошедших со страниц какой-нибудь буколической поэмы.

Наёмники полковника появились в городе поздно вечером, сначала остановились в малолюдном баре, хозяином которого был Тоинью по прозвищу Козья Морда, выпили там по нескольку стаканов кашасы, пошумели, демонстративно выкрикивали угрозы, а потом отправились к дому Шикиньи. Парочка страстно и ничего не боясь предавалась любовным игрищам на кровати, купленной полковником, счастливые, они улыбались друг другу. Ближайшие соседи слышали их смех, сладострастные вздохи и голос Шикиньи, время от времени стонавшей: «О да, любовь моя!» Наёмники вошли с чёрного хода, и теперь уже не только ближние, но и дальние соседи услышали совсем другие звуки. Вся улица проснулась от криков, любопытные столпились перед домом, но никто не вмешивался. Сначала, как рассказывают, их как следует отметелили, и юношу, и девушку, а потом обоих побрили наголо: отрезали длинные косы Шикиньи и волнистые белокурые волосы Жуки Вианы – и приказали им, от имени негодующего полковника, в ту же ночь навсегда исчезнуть из Ильеуса.

Теперь Жука Виана – прокурор в Жекиэ; даже после получения диплома он не вернулся в Ильеус. О Шикинье же больше не было никаких известий.

Зная эту историю, кто бы осмелился без настойчивого приглашения полковника переступить порог дома его любовницы? Тем более порог дома Глории – самой восхитительной, самой великолепной из множества юных красоток, которых содержал Кориолану. Полковник состарился, он уже не был таким влиятельным, но случай с Жукой Вианой и Шикиньей не забыли до сих пор, и сам Кориолану, когда нужно, лично напоминал о нём. Но недавно в нотариальной конторе Тонику Бастуса случилось кое-что ещё.

Тонику Бастус, без сомнения, самый импозантный мужчина города, с большими чёрными глазами и романтической шевелюрой, в которой блестели серебряные нити, в синем пиджаке, белых брюках и до блеска начищенных ботинках, выглядел настоящим денди. Он вошёл в бар лёгкой расслабленной походкой как раз в тот момент, когда кто-то произнёс его имя. В зале повисло неловкое молчание, Тонику спросил с подозрением:

– О чём разговор? Я услышал своё имя.

– О женщинах, о чём ещё можно говорить? – ответил Жуан Фулженсиу. – А когда разговор заходит о женщинах, сразу всплывает ваше имя. По-другому и быть не может…

Лицо Тонику расцвело в улыбке, и он подсел к компании. Слава покорителя женских сердец, притом неотразимого, была смыслом его жизни. Пока его брат Алфреду, врач и депутат, обследовал детей в своём кабинете в Ильеусе или произносил речи в палате депутатов в Баии, Тонику слонялся по улицам, путался со шлюхами, наставлял рога фазендейро в постелях их содержанок. Как только в городе появлялась новая красивая женщина, Тонику Бастус сразу же начинал виться возле её юбки, осыпать комплиментами, был галантен и настойчив. Он и правда пользовался успехом, но в разговоре о женщинах любил прихвастнуть. Тонику был другом Насиба, он появлялся обычно после обеда, когда в пустом баре стояла сонная тишина, и удивлял араба рассказами о своих победах и о том, как его ревнуют женщины. В Ильеусе не было человека, которым бы Насиб восхищался больше.

В городе к Тонику Бастусу относились по-разному. Одни считали его хорошим парнем, немного эгоистичным, немного хвастливым, но приятным собеседником и, по сути, безобидным. Другие считали его тупым, самовлюблённым, ни на что не способным, трусливым, ленивым и невежественным. Но обаяние Тонику считалось неоспоримым: эта его улыбка довольного жизнью человека, его медоточивые речи. Сам Капитан так отзывался о нём:

– Обаятельный сукин сын, очаровательный мерзавец.

Тонику Бастусу не удалось окончить даже третий курс из семи, положенных для получения диплома инженерного факультета в университете Рио, куда его отправил полковник Рамиру, который был сыт по горло его скандалами в Баии. Наконец полковнику надоело посылать Тонику деньги; потеряв надежду увидеть младшего сына с дипломом, работающим по специальности, как Алфреду, он заставил Тонику вернуться в Ильеус, купил ему лучшую в городе нотариальную контору и сосватал самую богатую невесту.

Дона Олга, единственная дочь вдовы богатого фазендейро, погибшего в конце войны за землю, была самой неподходящей женой для Тонику. Он не унаследовал храбрости отца, и многие не раз видели, как он бледнел и заикался, если попадал в переделку на улицах красных фонарей, но его страх перед женой объяснялся не только природной трусостью. Тонику больше боялся скандала, который повредил бы старому Рамиру, человеку известному и уважаемому. А дона Олга постоянно угрожала скандалом, ей невозможно было заткнуть рот, по её мнению, все женщины города бегали за Тонику. Соседи ежедневно слышали угрозы толстой сеньоры, которыми она осыпала мужа:

– Если я только узнаю, что ты спутался с какой-нибудь шлюхой!..

Служанки в их доме никогда надолго не задерживались, дона Олга подозревала их всех и увольняла под любым предлогом: все они, без сомнения, вожделели её красавца-мужа. Она с подозрением смотрела на девушек из монастырской школы и на почтенных сеньор, присутствующих на балах в клубе «Прогресс»; её ревность стала притчей во языцех. Ревность, грубость, дурные манеры и чудовищная бестактность.

Она ничего не знала о похождениях Тонику и не подозревала, что он посещает публичные дома, когда уходит вечером, как он объяснял, «потолковать о политике». Мир бы перевернулся, если бы она узнала.

Но сладкоречивый Тонику всегда находил способ одурачить жену, усыпить её ревность. Не было более заботливого супруга, когда после ужина он прогуливался с женой по набережной, угощал её мороженым в баре «Везувий» или вёл в кино.

– Только посмотрите, как важно он шествует рядом со своей слонихой… – говорили прохожие, встречая Тонику, поддерживающего, как примерный муж, под локоток толстую дону Олгу, на которой лопались платья.

Но через несколько минут после того, как он отводил жену домой на Мощёную улицу[111]111
  Теперь эта улица называется Антониу Лавинь ди Лемус.


[Закрыть], где также находилась его нотариальная контора, и уходил, чтобы «потолковать с друзьями и заняться политикой», Тонику становился другим человеком. Он отправлялся танцевать в кабаре, ужинал в каком-нибудь борделе, где пользовался популярностью: из-за него часто скандалили проститутки и даже вцеплялись друг другу в волосы.

– Когда-нибудь этому придёт конец, – предсказывали некоторые. – Дона Олга всё узнает, и наступит конец света.

Несколько раз это едва не случилось. Но Тонику, опутав жену паутиной лжи, удавалось развеять её подозрения. Такова была цена, которую приходилось платить за репутацию неотразимого красавца, первого в городе соблазнителя.

– А что ты думаешь об убийстве? – спросил его Ньё-Галу.

– Вот ужас-то! Бывает же такое…

Ему рассказали о чёрных чулках, Тонику многозначительно подмигнул. Снова стали вспоминать похожие истории: о том, например, как полковник Фабрисиу зарезал жену и послал жагунсу застрелить любовника, когда тот возвращался с собрания масонской ложи. Жестокий обычай, традиция, предписывающая мстить и проливать кровь. Неумолимый закон.

Араб Насиб, несмотря на свои заботы (десерты и закуски сестёр Дус Рейс уже улетучились), также принял участие в беседе. Чтобы, как всегда, рассказать, что в Сирии, стране его предков, было ещё ужаснее. Насиб остановился у одного стола, его огромная фигура возвышалась над присутствующими. В баре наступила тишина, все замолчали, чтобы лучше слышать его рассказ.

– На родине моего отца всё ещё хуже… Там честь мужчины священна, с ней нельзя шутить. Иначе…

– Иначе что, араб?

Насиб обвёл тяжёлым взглядом слушателей, завсегдатаев бара и друзей, встал в театральную позу, вскинув свою большую голову.

– Там бесстыдницу приканчивают ножом, медленно-медленно. Разрезая на куски…

– На куски? – ахнул Ньё-Галу.

Насиб склонил к нему своё крупное лицо с толстыми белыми щеками, скорчил зверскую рожу и подкрутил кончик уса:

– Да, кум Ньё, там никто не довольствуется тем, чтобы убить двумя или тремя выстрелами развратницу и мерзавца-соблазнителя. Это земля настоящих мужчин, и с бесстыжей женщиной поступают по-другому: режут эту мерзавку на кусочки, начиная с сосков…

– С сосков? Какое зверство! – Даже полковник Рибейринью содрогнулся.

– Никакое не зверство! Жена, изменившая мужу, не заслуживает меньшего. Если бы я был женат и жена украсила бы мой лоб рогами – о-о! – я бы действовал по сирийскому закону: изрезал бы её на кусочки… Только так, не меньше.

– А с любовником что делают? – задал вопрос потрясённый д-р Маурисиу Каирис.

– С подонком, запятнавшим честь мужа? – Араб помолчал, потом угрожающе поднял руку, коротко и глухо рассмеялся. – Этого ублюдка держат несколько человек, здоровенных горцев, спускают с него штаны, раздвигают ноги… и муж хорошо отточенной бритвой… – Насиб взмахнул рукой, изобразив происходящее красноречивым жестом.

– Что? Не может быть!

– Именно, доктор Маурисиу. Оттяпают до ноздрей… – Жуан Фулженсиу чиркнул рукой по подбородку.

– Странные обычаи, Насиб. Но, в конце концов, под каждой крышей свои мыши…

– Вот дьявольщина, – заметил Капитан. – И, учитывая, какие страстные эти турчанки, там должно быть много евнухов…

– Но кто велит лезть в чужой дом и воровать то, что тебе не принадлежит? – одобрил д-р Маурисиу. – Речь идёт о чести семьи.

Араб Насиб торжествовал. Он улыбался и с теплотой смотрел на посетителей. Ему нравилось быть хозяином бара, нравилось слушать такие разговоры и споры, нравилось наблюдать за партией в нарды и шашки или за игрой в покер.

– Сыграем в нарды… – предложил Капитан.

– Сегодня не могу. Много народу. К тому же я скоро уйду, нужно искать кухарку.

А Доктор согласился, и они с Капитаном устроились за игральной доской. Ньё-Галу пошёл с ними, он сыграет с победителем. Пока бросали кости, Доктор рассказывал:

– Подобный случай произошёл с одним из Авила… Он связался с женой управляющего, случился жуткий скандал, муж узнал…

– И кастрировал вашего родственника?

– Кто говорил о кастрации? Муж ворвался с оружием в руках, но прадед выстрелил первым…

Приближалось время ужина, и народ начал понемногу расходиться. На площади, как и утром, появились Диожинис и чета артистов, направлявшиеся из гостиницы в кинотеатр. Тонику Бастус поинтересовался:

– Личная собственность Мундинью?

Капитан, считавший, что может в некоторой степени отвечать за действия Мундинью, пояснил из-за игральной доски:

– Нет. Он не имеет к ней никакого отношения. Она свободна, как птичка, пользуйтесь…

Тонику присвистнул. Артисты поздоровались, Анабела улыбалась.

– Пойду поприветствую её от имени города.

– Не впутайте в это дело город, господин прохвост.

– Берегись бритвы мужа… – засмеялся Ньё-Галу.

– Я пойду с вами, – заявил полковник Рибейринью.

Но они не ушли, поскольку появился полковник Амансиу Леал, и любопытство пересилило: все знали, что Жезуину после убийства укрылся у него в доме. Утолив жажду мести, полковник спокойно удалился, чтобы избежать ареста на месте преступления.

Он прошёл, не ускоряя шага, через весь город по многолюдным из-за ярмарки улицам в дом своего друга и соратника ещё со времён борьбы за землю и велел известить судью, что предстанет перед ним на следующий день. Чтобы судья тут же отпустил его с миром ждать суда на свободе, как обычно в подобных случаях. Полковник Амансиу обвёл взглядом собравшихся и подошёл к доктору Маурисиу.

– Могу я поговорить с вами, доктор?

Адвокат поднялся, и они вдвоём отошли подальше. Фазендейро что-то сказал, Маурисиу кивнул и вернулся за шляпой:

– С вашего позволения. Я должен идти.

Полковник Амансиу попрощался:

– Всего хорошего, сеньоры.

Они свернули на улицу Полковника Адами: Амансиу жил на площади, где находились учебные заведения. Некоторые, самые любопытные, встали, чтобы посмотреть, как они идут по улице, молчаливые и степенные, словно в религиозной или похоронной процессии.

– Собирается нанять доктора Маурисиу для защиты.

– Тогда он в надёжных руках. На суде будем слушать и Ветхий, и Новый Завет.

– Как же без этого… Но Жезуину не нуждается в адвокате. Оправдательный приговор гарантирован.

Капитан обернулся и, сжимая в руке игральную кость, сказал:

– Этот Маурисиу – ханжа и лицемер… Развратный вдовец.

– Говорят, ни одна негритянка не выдерживает, попав к нему в руки…

– Я тоже это слышал…

– Есть одна с Уньяна, бегает к нему почти каждую ночь.

В дверях кинотеатра снова появились Принц и Анабела, их сопровождал унылый, как всегда, Диожинис. У женщины в руке была какая-то книга.

– Сюда идут… – прошептал полковник Рибейринью.

Они встали при приближении Анабелы и предложили ей стул. Книга, оказавшаяся переплетённым в кожу альбомом, переходила из рук в руки. В альбоме были собраны газетные вырезки и рукописные отзывы о танцовщице.

– После премьеры я хочу получить отзыв от каждого из вас, сеньоры.

Анабела отказалась садиться: «Мы идём в гостиницу» – и стояла, облокотившись на стул полковника Рибейринью.

Премьера в кабаре должна состояться в тот же вечер, а на другой день они с Принцем будут показывать фокусы в кинотеатре. Он проводил сеансы гипноза и был выдающийся телепат. Они только что продемонстрировали программу Диожинису, и хозяин кинотеатра признался, что никогда не видел ничего подобного. С паперти церкви Сан-Себастьян старые девы, взволнованные двойным убийством, наблюдали за этой сценой и показывали на Анабелу пальцами:

– Вон ещё одна, чтобы кружить мужчинам головы…

Анабела спросила нежным голосом:

– Я слышала, сегодня в Ильеусе произошло убийство?

– Это правда. Один фазендейро убил жену и её любовника.

– Бедняжка… – посочувствовала Анабела, и это было единственное за весь день слово сожаления о печальной судьбе Синьязиньи.

– Феодальные нравы… – заметил Тонику Бастус, обращаясь к танцовщице. – Мы всё ещё живём в прошлом веке.

Принц презрительно усмехнулся, кивнул головой и залпом проглотил рюмку чистой кашасы – он не любил коктейли. Жуан Фулженсиу, прочитав панегирики в адрес танцовщицы, вернул ей альбом. Артисты попрощались. Анабела хотела отдохнуть перед премьерой.

– Сегодня жду всех в «Батаклане».

– Мы обязательно придём.

Старые девы, шокированные увиденным, перекрестились. Проклятый край этот Ильеус… У ворот дома полковника Мелка Тавареса учитель Жозуэ разговаривал с Малвиной. Глория в одиночестве вздыхала в своём окне. На Ильеус опускался вечер. Бар начал пустеть. Полковник Рибейринью отправился вслед за артистами.

Тонику Бастус облокотился о барную стойку рядом с кассой. Надевая пиджак, Насиб давал указания Шику Лоботрясу и Пройдохе. Тонику задумчиво разглядывал дно почти пустого стакана.

– Думаешь о танцовщице? Шикарная дамочка, придётся потратить кучу бабла… И конкуренция будет немалая. Рибейринью уже положил на неё глаз.

– Я думал о Синьязинье. Какой ужас, сеу Насиб…

– Мне уже говорили о ней и стоматологе. Честное слово, я не поверил. Она была такая строгая.

– Наивный ты человек. – Тонику, на правах друга и завсегдатая, обслужил себя сам: снова наполнил стакан и велел записать в счёт, который оплачивал в конце месяца. – Но могло быть хуже, много хуже.

Насиб нахмурился и заговорил тише:

– У тебя тоже рыльце в пуху?

Тонику не хватило смелости подтвердить догадку, ему было достаточно заронить подозрение. Он только махнул рукой.

– Она казалась такой строгой… – Голос Насиба приобрёл язвительность. – А если посмотреть, что скрывается за всей этой серьёзностью… Значит, и ты тоже!

– Не собирай сплетни, араб. Оставь мёртвых в покое.

Насиб открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал и только вздохнул. Значит, стоматолог не был первым… Этот чёртов Тонику с седой прядью в волосах, редкостный сердцеед, тоже держал её в объятиях, обладал этим телом. Сколько раз он, Насиб, провожал Синьязинью взглядом с вожделением и почтительностью, когда она проходила мимо бара в церковь.