Текст книги "Психопатология обыденной жизни. О сновидении"

Продолжение анализа принесло дальнейшее подтверждение этих выводов. Моя пациентка буквально накануне осмотрела выставленную недалеко от ее квартиры скульптуру Штрассера «Антоний»[60]60
  Имеется в виду произведение австрийского художника и скульптора Ф. Штрассера. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Это был второй повод для сновидения после лекции о змеиных укусах. В дальнейшем течении сна она укачивала ребенка, и по поводу этой сцены ей вспомнилась Гретхен из «Фауста»[61]61
  Гретхен – уменьшительная форма от имени «Маргарита». – Примеч. ред.


[Закрыть]. Далее у нее возникли воспоминания об «Аррии и Мессалине»[62]62
  Стихотворная трагедия на античном материале австрийского поэта А. фон Вильбрандта. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Это обилие имен из драматических произведений заставляет предполагать, что пациентка в прежние годы тайно мечтала об артистической карьере. Начало сна – якобы ребенок решил покончить с собой посредством укуса змеи – на самом деле должно означать, что ребенком она собиралась стать знаменитой актрисой. Наконец от имени Мессалины ход мыслей ведет к основному содержанию сна. Некоторые происшествия последнего времени породили в ней беспокойство, что ее единственный брат вступит в неподходящий для него брак с неарийкой[63]63
  Подобные настроения в немецком и австрийском обществах распространялись задолго до официального прихода к власти нацистов. – Примеч. пер.


[Закрыть], то есть допустит мезальянс.

11) Далее приведу совершенно невинный – или, быть может, недостаточно проясненный по своим мотивам – пример, который обнажает исключительно прозрачный механизм действия.

Путешествующему по Италии немцу понадобился ремень, чтобы обвязать попорченный чемодан. Из словаря он узнает, что ремень по-итальянски будет correggia. «Это слово нетрудно запомнить, – думает он, – достаточно вспомнить художника Корреджо». Он идет в лавку и просит una ribera[64]64
  Отсылка к имени Х. де ла Риберы, испанского художника XVII столетия. – Примеч. пер.


[Закрыть].

По всей видимости, ему не удалось заменить в своей памяти немецкое слово итальянским, но все же старания его не были полностью бесплодными. Он знал, что надо отталкиваться от имени художника, но вспомнилось ему не то имя, с которым связано искомое итальянское слово, а то, которое близко к немецкому слову Riemen (ремень). Этот пример, конечно, можно также отнести не только к обмолвкам, но и к категории забывания имен.

Собирая материал об обмолвках для первого издания этой книги, я придерживался правила подвергать анализу все случаи, какие только приходилось наблюдать, причем не чурался включать и менее показательные. С тех пор занимательную работу по сбору и анализу обмолвок взяли на себя многие другие люди, и теперь я могу черпать сведения из более богатого источника.

12) Молодой человек говорит своей сестре: «С семейством Д. я окончательно рассорился; я уже не раскланиваюсь с ними». Она отвечает: «Überhaupt eine saubere Lippschaft» («Верно, они те еще штучки». – Ред.). Слово Lippschaft (букв. «постельная публика») употреблено вместо слова Sippschaft («семейство»), и эта ошибка обозначает и раскрывает сразу два обстоятельства. Во-первых, юноша когда-то флиртовал с дочерью этой семьи; во‑вторых, про ту рассказывали, что недавно она вступила в серьезную и недозволенную любовную связь (Liebschaft).

13) Молодой человек обращается к встреченной на улице даме со словами: «Если позволите, госпожа, я бы хотел вас begleit-digen». На самом деле он явно намеревался сопроводить (begleiten) эту даму куда-то, но испугался оскорбить (beledigen) ее своими словами. Так два противоборствующих эмоциональных позыва нашли выражение в одном слове, то есть в фактической обмолвке, и можно предположить, что намерения этого молодого человека были далеко не самыми невинными, раз уж и он, пусть бессознательно, испугался оскорбить даму. Он попытался скрыть от нее свое отношение, однако бессознательное его подвело и выдало истинное побуждение. С другой стороны, тем самым он невольно предвосхитил ответ дамы: «Да неужели? За кого вы меня принимаете? Как вы смеете меня оскорблять?» (Сообщение О. Ранка[65]65
  О. Ранк – австрийский психоаналитик, автор теории о «первичной травме рождения». – Примеч. пер.


[Закрыть].)

Целый ряд примеров я заимствую из статьи «Бессознательные признания» моего коллеги доктора Штекеля[66]66
  В. Штекель – австрийский психиатр, один из первых психоаналитиков, автор работы о сновидениях, в которой пытался свести все содержание снов к набору фаллических символов. – Примеч. пер.


[Закрыть] в «Берлинер тагеблат» за 4 января 1904 г.

14) «Неприятное содержание моих бессознательных мыслей раскрывает следующий пример. Должен предупредить, что в качестве врача я никогда не руководствуюсь соображениями заработка и, что само собой разумеется, имею всегда в виду лишь интересы больного. Я пользовал пациентку, которая пережила тяжелую болезнь и тогда выздоравливала. Мы провели вместе несколько тяжелых дней и ночей. Я радовался, что ей становилось лучше, рисовал ей все прелести предстоящей поездки в Аббацию[67]67
  Опатия; город в Хорватии на полуострове Истрия. – Примеч. пер.


[Закрыть] и закончил так: “Если вы, на что я надеюсь, нескоро встанете с постели…” Причина этой обмолвки, очевидно, заключалась в эгоистическом бессознательном мотиве – в желании и дальше лечить эту богатую больную; само желание было совершенно чуждым моему сознанию, и я осознанно отверг бы его с негодованием».

15) Другой пример доктора Штекеля. «Моя жена нанимает на послеобеденное время француженку и, столковавшись с ней об условиях, хочет забрать ее рекомендации. Француженка просит оставить те при ней и мотивирует это так: “Je cherche encore pour les apres-midis… pardon, pour les avant-midis” (“Я продолжаю искать работу после обеда – простите, до обеда”. – Ред.). Налицо стремление продолжить поиски работы и, быть может, лучших условий; на самом деле это намерение было осуществлено».

16) «Мне предстоит прочесть нравоучение одной даме, а ее муж, по просьбе которого я это делаю, стоит за дверью и слушает. По окончании моей проповеди (которая произвела заметное впечатление), я говорю: “Всего доброго, милый господин”. Осведомленный человек мог бы вывести отсюда, что мои слова были обращены к мужу и что говорил я ради него».

17) Доктор Штекель рассказывает о себе самом, что однажды у него было два пациента из Триеста. Здороваясь с ними, он постоянно путал их фамилии. «Здравствуйте, господин Пелони», – говорил он, обращаясь к Асколи, и наоборот. На первых порах он не был склонен приписывать этой ошибке более глубокую мотивировку и объяснял ее рядом сходств между пациентами. Однако не составило труда убедиться, что перепутывание имен объяснялось здесь своего рода хвастовством, желанием показать каждому из этих двух итальянцев, что далеко не один житель Триеста обращается за медицинской помощью в Вену.

18) Сам доктор Штекель говорит в бурном собрании: «Теперь мы обсудим (streiten вместо schreiten – «переходить к») пункт четыре нашей повестки».

19) Некий профессор сообщает во вступительной лекции: «Я не расположен (geneigt вместо geeignet – “считать себя достойным”) рассуждать о заслугах своего уважаемого предшественника».

20) Доктор Штекель говорит даме, у которой подозревает базедову болезнь: «Вы зобом (um einen Kropf вместо um einen Kopf – «на голову выше») больше вашей сестры».

21) Штекель сообщает: «Кто-то хотел описать отношения двух друзей и указать, что один из них еврей. Он сказал: “Они жили вместе, как Кастор и Поллак”[68]68
  В греческой мифологии Кастор и Полидевк (Поллукс) – Диоскуры, «небесные близнецы». – Примеч. пер. Поллак – распространенная в Вене еврейская фамилия. – Примеч. ред. оригинального издания.


[Закрыть]. Это была вовсе не шутка; говорящий не заметил обмолвку, и пришлось привлечь его внимание».

22) Порой обмолвка подменяет собой подробную характеристику. Некая молодая женщина, носившая дома бриджи, рассказывала мне, что ее больной муж спросил врача, какой диеты ему впредь следует придерживаться. Врач заявил, что особая диета пациенту не нужна, а жена больного добавила: «Он может есть и пить все, что я захочу».

Следующие два примера взяты у Рейка (1915) и оба восходят к ситуациям, когда обмолвки случаются особенно легко: это ситуации, когда о многом умалчивается и мало что раскрывается.

23) Некий господин выражал соболезнования молодой женщине, чей супруг недавно скончался. Он хотел добавить: «Вы найдете утешение, посвятив себя (widmen) целиком заботе о детях». Но вместо нужного слова употребил несуществующее widwen (комбинация widmen и Witwe, «вдова»). Тут явно подавляемая мысль стремилась к утешению другого рода: молодая и хорошенькая вдова (Witwe) должна поскорее предаться новым плотским удовольствиям.

24) На званом вечере тот же господин беседовал с той же дамой о приготовлениях, которые велись в Берлине к Пасхе, и спросил: «Вы видели сегодняшнюю выставку (Auslage) у “Вертхайма”?[69]69
  Берлинский универсальный магазин. – Примеч. ред. оригинального издания.


[Закрыть] Сплошное декольте!» Он не осмеливался прилюдно восхититься декольте прекрасной собеседницы, а в слово «выставка», несомненно, вкладывал определенную двусмысленность.

То же самое верно для другого случая, о котором наблюдавший его доктор Ганс Сакс попытался дать исчерпывающий отчет:

25) «Одна дама рассказывала мне о нашем общем знакомом. В последний раз, когда она с ним виделась, этот человек, по ее словам, был одет привычно элегантно: в частности, он носил поразительно красивые коричневые Halbschuhe (полуботинки). Когда я уточнил, где состоялась встреча, дама ответила: “Он позвонил в дверь моего дома, и я оглядела его из-за задернутой шторы, но дверь открывать не стала и вообще не подавала признаков жизни, так как я не хотела, чтобы он узнал, что я вернулась в город”. Мне все сильнее казалось, что эта дама что-то от меня скрывает, – возможно, она не вышла к гостю потому, что была дома не одна и не успевала одеться должным образом для приема посетителей. Я спросил с легкой иронией: “Значит, вы любовались его Hausschuhe (домашней обувью) – то есть Halbschuhe, простите, – из-за задернутой шторы?” Вопросом насчет Hausschuhe я показывал, что представляю эту даму в Hauskleid, в неглиже, но вслух этого, конечно, говорить не стал. С другой стороны, возникло искушение избавиться от слова Halb (половина) – ровно по той причине, что именно это слово заключало в себе толику запретных сведений: “Вы говорите только половину правды и умалчиваете, что были полуодеты”. Обмолвке также способствовало то дополнительное обстоятельство, что прямо перед этим эпизодом мы обсуждали супружескую жизнь того самого господина и его семейное (домашнее, häuslich) счастье; не исключено, что мои мысли под этим влиянием обратились к дому (Haus). Наконец, я должен признаться, что мною отчасти двигала зависть, когда я воображал элегантного господина в домашних туфлях; я сам недавно приобрел пару коричневых полуботинок, которые моя собеседница вряд ли сочла бы “поразительно красивыми”».

В эпоху войн, подобную нынешней, обмолвки и оговорки случаются очень часто, и понять их не составляет большого труда.

26) «В каком полку служит ваш сын?» – спросили у одной дамы. Она ответила: «В 42-м полку убийц» (Mörder) вместо «минометном» (Mörcer).

27) Лейтенант Хенрик Хайман пишет с фронта (1917): «Я читал увлекательную книгу, но меня оторвали от нее и временно поставили на телефонную корректировку огня. Когда батарея дала сигнал к проверке линии связи, я ответил: “Проверено и в исправности; Ruhe” (букв. «тишина». – Ред.). По правилам же сообщение должно было звучать так: «Проверено и в исправности; Schluss (конец связи)». Мою оговорку можно объяснить раздражением из-за того, что мне помешали продолжить чтение».

28) Сержант рассказывает солдатам, как правильно указывать адрес в переписке с домашними, чтобы «свининка» (Gespeckstücke вместо Gepäckstück – «посылки») не затерялась по пути.

29) Следующим чрезвычайно показательным примером, который важен еще ввиду печальных обстоятельств, я обязан доктору Ф. Л. Чежеру[70]70
  Австрийский (польский) психиатр и психоаналитик. – Примеч. пер.


[Закрыть], наблюдавшему своими глазами все происходившее в годы войны в нейтральной Швейцарии и выполнившему тщательный анализ. Привожу его письмо почти дословно, с некоторыми несущественными сокращениями.

«Беру на себя смелость направить Вам отчет об оговорке, жертвой которой стал профессор М. Н. из университета О. Он читал лекции по психологии чувств в ходе только что закончившегося летнего семестра. Начать нужно с того, что эти лекции проходили на университетском дворе перед многочисленными интернированными французскими военнопленными, а также студентами, большинство которых составляли франко-швейцарцы, решительно симпатизировавшие Антанте. В городе О., как и в самой Франции, повсеместно и исключительно немцев называли “бошами”[71]71
  Уничижительное, шовинистическое прозвище немцев. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Однако в публичных объявлениях, на лекциях и прочих мероприятиях такого рода высокопоставленные государственные служащие, профессора и другие лица на ответственных постах старались ради поддержания нейтралитета избегать употребления этого зловещего слова.

Профессор Н. как раз обсуждал практическое значение аффектов и намеревался привести пример, иллюстрирующий, как аффект можно намеренно использовать таким образом, чтобы мышечная деятельность, не представляющая интереса сама по себе, сделалась нагруженной приятными ощущениями, а потому увеличилась в интенсивности. Итак, он поведал публике историю – разумеется, по-французски, – которую только что перепечатали в местных газетах из немецкой прессы. Некий немецкий школьный учитель заставлял своих учеников трудиться в саду и, побуждая стараться усерднее, велел им воображать, что каждый раздробленный ком земли – это череп очередного француза. Каждый раз, когда в ходе рассказа приходилось упоминать немцев, профессор Н. совершенно правильно использовал слово allemande (немец. – Ред.), а не “бош”. Но вот суть реплики этого школьного учителя он передал в следующей форме: Imaginez-vous qu’en chaque moche vous ecrasez le crane d’un Francais. То есть вместо motte (комок) вставил слово moche (букв. “уродливый”. – Ред.)!

Всем было очевидно, что этот щепетильный и скрупулезный ученый старательно держал себя в руках в начале рассказа, что он старался не поддаться пагубной привычке – может, даже искушению – и не употребить слово, которое вообще-то было прямо запрещено федеральным законом, перед слушателями на университетском дворе. Но в тот самый миг, когда он удачно выговорил instituteur allemand (немецкий школьный учитель), ни разу не запнувшись, и с нескрываемым облегчением поспешил перейти к заключительной части лекции, где как будто не было ловушек, – так вот, в тот самый миг слово, которое столь ревностно подавлялось, примкнуло к схожему по звучанию motte, и провал все-таки случился. Опасение проявить политическую неосмотрительность, быть может, подавляемое желание высказать вслух вопреки запрету привычное для всех слово, наконец обида прирожденного республиканца и демократа, которому препятствуют свободно выражать свое мнение, – все это мешало профессору читать лекцию достойно и беспристрастно. Безусловно, он и сам о том догадывался – и наверняка думал обо всем этом непосредственно перед тем, как оговориться.

Профессор Н. не заметил своей оплошности – по крайней мере, не поправил себя, хотя обычно это делается, по сути, автоматически. С другой стороны, его оговорку преимущественно франкоговорящая аудитория восприняла с искренним удовлетворением, и эффект был в точности таким, как если бы это была преднамеренная игра слов. Я же следил за происходящим с волнением в душе, и моя тревога нарастала. По очевидным причинам я не задавал профессору вопросов, к которым побуждал психоаналитический метод, однако его оговорка показалась мне убедительнейшим доказательством правоты Вашей теории о значении бессознательных стимулов и о глубокой связи между оговорками и шутками».

30) Следующая обмолвка, о которой сообщил австрийский офицер, лейтенант Т., по возвращении на родину, также была во многом обусловлена меланхолическими впечатлениями военного времени. «На протяжении нескольких месяцев плена в Италии я вместе с двумя сотнями других офицеров обитал в крошечной деревне. За это время один наш товарищ умер от гриппа. Мы впали в глубочайшее уныние; сами обстоятельства, в которых мы оказались, отсутствие медицинской помощи и общая уязвимость нашего состояния – все предвещало настоящий разгул эпидемии. Мертвое тело перенесли в подвал. Вечером, совершив с приятелем прогулку вокруг дома, мы решили осмотреть труп. Зрелище, открывшееся мне от двери в подвал (я шагал первым), поразило меня сверх вообразимого: я никак не ожидал наткнуться на носилки так близко от входа, не ожидал увидеть мертвое лицо, искаженное игрой света и тени от свечи и будто ожившее. Под гнетом увиденного мы поднялись обратно в дом. Когда вышли к окну, откуда открывался вид на парк, залитый светом полной луны, на ярко освещенный луг и тонкую пелену тумана за ним, мне почудилось, будто я вижу хоровод эльфов, танцующих под бахромой ближних сосен.

На следующий день мы похоронили нашего товарища. Путь от нашей тюрьмы до кладбища в соседней деревушке оказался для нас горьким и унизительным: толпа провожала нас насмешками и издевательствами, среди местных преобладали горластые юнцы и грубые, шумные крестьяне, которые не стеснялись давать волю своим чувствам, выказывать любопытство напополам с ненавистью. Сознавая, что даже в этом беззащитном состоянии нам не избежать оскорблений, и с трудом вынося проявления грубости от местных, я кое-как дотерпел до вечера. В тот же час, что и накануне, и с тем же спутником я отправился бродить по гравийной дорожке вокруг нашего дома; когда мы проходили мимо решетки подвала, за которой накануне лежало мертвое тело, я погрузился в воспоминания о том впечатлении, которое произвел на меня вид мертвого товарища. На том месте, откуда вновь открылся вид на ярко освещенный луной парк, я остановился и сказал своему спутнику: «Мы могли бы сесть в могилу – в траву – и утонуть (sinken) в серенаде». Я и сам не понял, что сказал, пока не оговорился снова: первую обмолвку исправил не задумываясь, но потом, уже под влиянием мгновения, добавил слово «тонуть»! Перед моим мысленным взором с молниеносной быстротой стали разворачиваться картины: танцующие и парящие в лунном свете эльфы; наш товарищ на носилках; будто ожившее мертвое лицо; несколько сцен из церемонии похорон; чувство отвращения, которое я испытал по пути; оскорбления нашей памяти; разговоры о неизбежном распространении заразы; дурные предчувствия, высказанные некоторыми офицерами… Позже я вспомнил, что в тот день была годовщина смерти моего отца; обычно я очень плохо запоминаю даты, а тут вспомнил, и это было поистине поразительно.

Последующие размышления показали мне сходство во внешних обстоятельствах двух вечеров: одно и то же время суток, одинаковые условия освещения, одно и то же место – и тот же спутник. Я вспоминал, с какими тягостными чувствами внимал встревоженным разговорам о возможности распространения гриппа; еще я твердил себе, что главное – не поддаваться страху. Постепенно я осознал значение этой цепочки слов и образов (Wir könnten ins Grab sinken – “Мы могли бы утонуть в могиле”; понял, что именно первоначальное исправление «могилы» на «траву», которое случилось как бы само собой, привело ко второй обмолвке (sinken вместо singen – «петь»), дабы вытесненный комплекс получил свое полное выражение.

Могу добавить, что в то время я страдал от тревоги за очень близкую родственницу, и она неоднократно представала мне в сновидениях неизлечимо больной, а то и вовсе мертвой. Незадолго до того, как меня взяли в плен, я получил известие, что грипп особенно свирепствует в той местности, где она проживала, и сразу же написал ей трогательное и заботливое письмо по этому поводу. С тех пор я потерял с нею связь, а потом, месяцы спустя, узнал, что она пала жертвой эпидемии за две недели до описанного мною эпизода!»

31) Следующий пример обмолвки проливает свет на один из тех болезненных конфликтов, с которыми по роду занятий приходится сталкиваться врачу. Человек, страдавший, по всем признакам, смертельной болезнью (хотя диагноз еще не был подтвержден), приехал в Вену, чтобы дождаться врачебного заключения, и умолил приятеля своих юных дней, ставшего известным врачом, взяться за лечение. С изрядной неохотой его приятель в конце концов согласился. Предполагалось, что больной останется в лечебнице, и врач предложил в качестве таковой санаторий «Гера». «Ну уж нет, – возразил больной, – это же заведение для особых случаев» (он имел в виду, исходя из названия[72]72
  В греческой мифологии Гера, среди прочего, – богиня-покровительница материнства. – Примеч. пер.


[Закрыть], родильный дом). «Перестань! – прикрикнул врач. – В этом санатории umbringen (букв. “кладут конец”. – Ред.) – ой, unterbringen (принимают. – Ред.) – самых разных пациентов». Затем он принялся яростно оправдываться. «Неужели ты подумал, что я питаю в отношении тебя враждебные намерения?» Спустя четверть часа тот же врач сказал даме, которая взялась ухаживать за больным: «Ничего не понимаю и до сих пор не могу поверить. Но если все так, то я – за сильную дозу морфия и спокойный уход». Выяснилось, что его приятель потребовал от врача прекратить его страдания посредством успокоительного, едва подтвердится, что лечение невозможно. То есть врач фактически вызвался покончить со своим другом.

32) Вот весьма поучительная история, которую нельзя не упомянуть, пусть она случилась, насколько я могу судить, добрых два десятка лет назад. Некая дама высказала однажды на светском собрании следующее мнение, – кстати, эти слова были произнесены пылко и под давлением множества тайных побуждений: «Да, женщина должна быть хорошенькой, если хочет нравиться мужчинам. Мужчинам куда проще; пока у них в наличии пять явных (fünf gerade) конечностей, им больше ничего не требуется!» Этот пример раскрывает перед нами внутренний механизм обмолвок, возникающих в результате уплотнения или контаминации. Допустимо предположить, что здесь мы имеем дело со слиянием двух фраз с близкими значениями:

• пока у мужчины в наличии четыре здоровых конечности;

• пока он в состоянии позаботиться о себе всеми пятью чувствами.

Либо элемент «прямой» (gerade) может быть общим для двух предполагаемых высказываний, а именно:

• пока у него в наличии здоровые конечности, он в состоянии мыслить и чувствовать здраво.

На самом деле ничто не мешает нам предположить, что оба оборота речи, насчет пяти чувств и насчет здравомыслия, играют каждый свою роль по отдельности, порождая диковинную словесную конструкцию с пятью конечностями вместо четырех. Такое слияние значений было бы невозможным без того, чтобы оно, в форме оговорки, не имело бы собственного смысла, выражающего циничную истину, которую, разумеется, недопустимо высказывать вслух – уж тем более женщине. Вдобавок не следует упускать из вида то обстоятельство, что указанное замечание – в том виде, в каком оно было изложено, – могло бы сойти и за обмолвку, и за отменную шутку. Все зависит от того, высказывается сознательное или бессознательное намерение. В нашем случае поведение дамы исключало, безусловно, всякое представление о сознательном намерении – и не позволяло думать о шутке.

Насколько незначительным может быть различие между обмолвкой и шуткой, видно из следующего случая, описанного Ранком (1913): женщина, допустившая оговорку, в конце концов сама расценила ее как шутку и посмеялась над ней.

33) «Недавно женившийся мужчина, жена которого старательно пеклась о сохранении девичьей свежести облика и потому лишь изредка соглашалась вступать в плотские отношения, поведал мне историю, которую впоследствии они сами с женой воспринимали как чрезвычайно забавную. Утром после ночи, когда в очередной раз нарушил воздержание жены, он брился в общей семейной спальне, а его жена продолжала нежиться в постели; он взял пуховку жены, лежавшую на прикроватном столике, и провел по коже, не желая идти к себе за тальком. Его жена, крайне озабоченная цветом своего лица, несколько раз запрещала ему брать пуховку, а теперь сердито воскликнула: «Опять ты посыпаешь меня (mich) своим порошком!» Смех мужа заставил ее понять, что она сказала что-то не то; на самом деле она хотела его упрекнуть, что он опять пользуется ее пудрой. Все кончилось тем, что она тоже засмеялась. Отмечу, что среди венцев выражение pudern (букв. «пудриться») широко используется в значении «плотски сходиться», а пудреница и пуховка – явные фаллические символы».

34) В следующем примере из сообщения Шторфера тоже можно предположить сознательную шутку.

Фрау Б., страдавшая расстройством явно психогенного происхождения, неоднократно слышала совет обратиться к психоаналитику доктору X. Она упорно отказывалась и утверждала, что подобное лечение лишено всякого смысла, ибо врач наверняка ошибочно примется сводить все к сексуальной озабоченности. Но все-таки настал день, когда эта дама возжелала пойти на консультацию, и тогда она спросила: «Итак, когда употребляет (ordinaert вместо ordiniert – “принимает”) доктор Х.?»

35) Связь между шутками и оговорками проявляется еще и в том факте, что во многих случаях оговорка представляет собой сокращение.

Некая девушка после школы, по моде того времени, занялась изучением медицины. Через несколько семестров она перешла с медицины на химический факультет. По прошествии ряда лет она описывала перемену в своих увлечениях так: «В целом я не брезговала препарировать тела, но однажды мне пришлось вырывать мертвецу ногти, и тогда я утратила всякое удовольствие от… химии».

36) Тут я должен привести еще одну обмолвку, для толкования которой не требуется особых навыков. На уроке анатомии профессор в подробностях описывает устройство носовых пазух, которые, как известно, составляют сложный для понимания раздел энтерологии. Когда он спросил, все ли понятно слушателям, последовал общий утвердительный ответ. На это профессор, склонный высоко ценить себя, заметил: «Что-то с трудом верится, ведь даже в Вене, с ее миллионами жителей, тех, кто разбирается в носовых пазухах, можно пересчитать одним пальцем… я имею в виду по пальцам одной руки».

37) В другой раз тот же профессор сказал: «В случае женских гениталий, несмотря на многие Versu-chungen (соблазны) – прошу прощения, Versuche (эксперименты)…»

38) Я признателен доктору Альфреду Робитзеку из Вены за то, что он обратил мое внимание на две обмолвки, записанные старым французским автором. Эти примеры я привожу без перевода.

Брантом[73]73
  Французский военный деятель и хронист, один из наиболее читаемых авторов эпохи Возрождения. – Примеч. пер.


[Закрыть] (1527–1614), «Жизнеописания галантных дам», беседа вторая: «Si ay-je cogneu une tres-belle et honneste dame de par le monde, qui devisant avec un honneste gentilhomme de la cour des madees de la guerre durant ces civiles, elle luy dit: “J’ay ouy dire que le roy a faict rompre tous les c… de ce pays la”. Elle vouloit dire les ponts. Pensez que venant de coucher d’avec son mary, ou songeant à son amant, eile avoit encor ce nom frais en la bouche; et le gentilhomme s’en eschauffa en amours d’elle pour ce mot.

Une autre dame que j’ai cogneue, entretenant une autre grand dame plus qu’elle, and luy louant и exalt ses beautez, eile luy dit apres: “Non, madame, ce que je vous en dis, ce n’est point pour vous adulterer; voulant dire adulater, comme eile le rhabilla ainsi: pensez qu’elle songeoit a adulterer”»[74]74
  «Знавал я одну красивейшую досточтимую даму, которая в беседе с неким благородным дворянином о военных делах – а было время гражданских войн – сказала ему: “Слыхала я, будто король приказал порушить все хвосты у таких-то (и назвала провинцию)”. Под словом «хвосты» разумела она «мосты». Ясное дело, дама только что переспала с мужем либо думала о любовнике, вот и вертелось у ней на языке сие словцо, еще тепленькое; собеседник тотчас же воспылал к ней страстью из-за одного этого слова.
  А еще одна дама, мне знакомая, в беседе с другою, более знатной, превозносила ее прелести, заключив это славословие следующим заверением: “Только не сочтите, мадам, будто я хочу вас завалить»; намеревалась же сказать не “завалить”, а “захвалить”, откуда ясно видно, что именно держала она в мыслях». Перевод И. Волевич. – Примеч. ред.


[Закрыть].

39) Конечно, имеются и более современные примеры сексуальной двусмысленности, возникающей вследствие обмолвок. Так, фрау Ф. описывала первый час занятий на языковых курсах: «Все очень интересно; учитель – приятный молодой англичанин. С самого начала он дал мне понять durch die Bluse (через блузку. – Ред.) – то есть durch die Blume (букв. «через цветы», т. е. “косвенно”. – Ред.), что готов приступить к индивидуальному обучению». (Сообщение Шторфера.)

При психотерапевтических приемах, которыми я пользуюсь для разрешения и устранения невротических симптомов, передо мной очень часто встает задача выявить в случайных на первый взгляд речах и отдельных словах пациента тот круг мыслей, который стремится скрыть себя, но все же нечаянно, самыми различными способами проявляется. При этом обмолвки зачастую служат крайне полезным источником сведений, как я показал выше – и покажу далее – на убедительных и вместе с тем причудливых примерах. Пациент говорит, например, о своей тетке и неуклонно называет ее, не замечая своей обмолвки, матерью, а другая пациентка называет своего мужа братом. Этим они обращают мое внимание на то, что отождествляют указанных лиц, ставят их рядом в последовательности, означающей для их эмоциональной жизни воспроизведение того же типа личности. Или еще: молодой человек двадцати лет представляется мне на приеме следующим образом: «Я отец NN, которого вы лечили… извините, я хотел сказать, брат; он на четыре года старше меня». Я понимаю, что этой своей обмолвкой он хочет сказать, что, подобно своему брату, он заболел по вине отца, нуждается, как и брат, в лечении, но что лечение нужнее всего как раз отцу. Иной раз достаточно непривычно звучащего словосочетания или некоторой натянутости в речи, чтобы обнаружить присутствие вытесненных мыслей в речи пациента, вроде бы направленной на другую цель.

Как в грубых, так и в более тонких погрешностях речи, которые можно отнести к обмолвкам, я нахожу признаки того, что возникновение ошибок и достаточное их объяснение проистекает не вследствие взаимодействия приходящих в контакт звуков, а под влиянием мыслей, лежащих за пределами задуманного. Сами по себе законы, в силу которых звуки видоизменяют друг друга, не подвергаются мною сомнению; однако мне кажется, что сами по себе они не способны нарушить правильное течение речи. В тех случаях, которые я тщательно изучил и осмыслил, эти законы выступают как предуготовленный механизм, которым с удобством пользуется более отдаленный психический мотив, не подчиняясь при этом влиянию звуковых отношений. В целом ряде подстановок эти звуковые законы не играют при обмолвках никакой роли. В этом мои взгляды совпадают с мнением Вундта, который тоже предполагает, что условия, определяющие обмолвки, выходят далеко за пределы простого взаимодействия звуков.

Считая прочно установленными эти, по выражению Вундта, «отдаленные психические влияния», я, с другой стороны, не вижу оснований отрицать тот факт, что, когда речь ускоряется, внимание несколько отвлекается, условия обмолвок могут легко свестись к пределам, установленным Мерингером и Майером. Но, конечно, для части собранных этими авторами примеров кажется более подходящим усложненное объяснение. Возьмем для примера хотя бы упомянутый вскользь случай: es war mir auf der Schwest… Brust so schwer («так сестрило… так давило на грудь». – Ред.).

Кажется, что слог Schwe– вытесняет здесь равновалентный слог Вru– посредством предвосхищения. Вряд ли можно отрицать, что слог Schwe– оказался способным к этому вытеснению благодаря еще некоей особой связи. Такой связью могла быть только одна ассоциация: Schwester – Bruder (сестра – брат) – или Brust der Schwester (грудь сестры), то есть ассоциация, ведущая к другим кругам мыслей. Этот незримый, находящийся за сценой пособник и придает невинному слогу Schwe– ту силу, успешное действие которой проявляется в обмолвке.

При иных обмолвках приходится допускать, что подлинной помехой выступает в них созвучие с неприличными словами и значениями. Преднамеренное искажение и коверкание слов и выражений, столь излюбленное среди вульгарных умов, преследует единственную цель – намекать на предосудительное, пользуясь невинными предлогами. Эта привычка встречается так часто, что не вызывает удивления ее способность проявляться и против воли индивидуума. Сюда, вне сомнения, относится целый ряд примеров: Einscheißweibchen вместо Eiweißscheibchen, Apopos Fritz вместо a propos, Lokuskapitäl вместо Lotuskapitäl; быть может, также Alabüsterbachse (Alabasterbüchse) святой Марии Магдалины[75]75
  Букв. «яичная женщина» вместо «ломтики яичного белка»; «зад Фрица» вместо «кстати»; «туалетная капитель» вместо «лотосной капители»; «алебюстровые ящики» вместо «алебастровые». – Примеч. ред.


[Закрыть]. Обмолвка «Предлагаю aufzustoßen (“отрыгнуть”, вместо anzustoßen – “чокнуться”. – Ред.) за здоровье нашего шефа» явно представляет собой непреднамеренную пародию в ответ на высказывание преднамеренной[76]76
  У одной из моих пациенток симптоматические обмолвки продолжались до тех пор, пока их не удалось свести к детской шутке, заменив слово ruinieren (разрушать) словом urinieren (мочиться). Искушение воспользоваться обмолвками для того, чтобы позволить свободное употребление недостойных и запретных слов, составляет основу наблюдений Абрахама за ошибками речи, имеющими сверхкомпенсирующую цель (см. 1922). Некая пациентка удваивала начальные звуки имен собственных, поскольку заикалась, и говорила, например, «Протрагор» вместо «Протагор», произнеся перед этим имя «А-александр». Анализ обнаружил, что в детстве она обожала вульгарную шутку – повторять звук «а» и слог «по», когда те встречались в начале слов; эта забава нередко приводит к запинкам и случаям заикания у детей. (В Германии указанные слова считаются «детскими» обозначениями экскрементов и ягодиц. – Ред. ориг. издания.) В имени «Протагор» пациентка явно понимала, чем рискует, если ей вздумается опустить звук «р» и сказать «По-потагор»; во избежание этого она добавила второй звук «р» к следующему слову. Точно так же она поступала в прочих случаях, коверкая слова «партер» и Kondolenz (утешение), чтобы избежать ассоциации со словами «патер» и «кондом». Другая пациентка Абрахама признавалась, что неизменно испытывала желание сказать «ангора» вместо «ангина» – наверное, чтобы невзначай не произнести «вагина» вместо «ангина». Эти обмолвки возникают вследствие того, что в психике охранительное устремление берет верх над искажающим; Абрахам справедливо привлекает внимание к аналогии между этим процессом и образованием симптомов одержимости. – Примеч. авт. К. Абрахам – венгерский психоаналитик, к сборнику его работ Фрейд написал предисловие. – Примеч. пер.


[Закрыть]. На месте того патрона, в честь которого был сказан этот тост, я подумал бы о том, как умно поступали римляне, позволяя солдатам полководца-триумфатора в шуточных песнях громко и прилюдно выражать недовольство чествуемым. Мерингер рассказывает, как сам обратился однажды к старшему в обществе лицу, которое называли обыкновенно фамильярным прозвищем «Senexl» или «alter Senexl» со словами: «Prost Senex altesl!»[77]77
  Комбинация латинского и немецкого слов со значением «старый»; также добавляется уменьшительно-ласкательный австрийский суффикс «l» (ср. «Фрицль» вместо «Фриц» и т. д.). – Примеч. ред.


[Закрыть]. Он сам испугался этой ошибки. Быть может, нам станет понятнее его испуг, если мы вспомним, как близко слово «altesl» к ругательству «alter Esel» («старый осел»). Неуважение к старости (или, применительно к детскому возрасту, – неуважение к отцу) всегда влечет за собой суровую внутреннюю кару.