Текст книги "АПЧХИ! Повести и рассказы"

«Братья и сестры! Мы с вами успешно прибыли к монастырю Святого Саввы…», – утром субботы знававшие лучшие времена туристический автобус привёз Аглаю сопаломники к подошве холма. С дороги через заросли бурной растительности проглядывали очертания не так давно отреставрированного монастыря Святого Саввы. – «У вас есть время самостоятельно помолиться и ознакомиться с местными достопримечательностями. Не забывайте, Святой Савва Святой обязательно ответит на праведную, искреннюю молитву. Сбор у автобуса в семнадцать ноль-ноль, просьба не опаздывать. Кто захочет вернуться в гостиницу раньше – три с половиной километра пешком по шоссе до города. Улица Стольноградная, дом номер 13-бис. Ваш багаж будет ждать вас на месте», – старушка в платке, выполнявшая роль старшей группы, пробубнила в микрофон программную вводную, и страждущие потихоньку начали выгружаться.

Аглая сразу же постаралась отколоться от основной группы. В вопросах, требующих тонкой душевной организации, она чуралась всего общественного, ибо последнее ассоциативно местополагало её в один ранг с транспортом, мнением и туалетом. Глаша вышла из автобуса и огляделась. Неподалёку стояла палатка с плодами монастырского труда – квасом, хлебом, медовухой и ещё много чем по мелочи. По привычке городского жителя она на автомате подошла к витрине, взгляд сразу приковала выпеченная из пшеничного теста фигурка ягнёнка.

«Странно… Таких обычно принято выпекать на Рождество Христово, а на дворе как-никак август-месяц…», – под нос пробормотала она. – «Ладно, на обратном пути куплю, ведь если рождественских ягнят кто-то печёт в августе, значит это кому-нибудь да нужно?»

С этой мыслью Аглая сосредоточенно поднялась на холм к зданиям монастырского комплекса и направилась искать вход на территорию. Внезапно в голове зазвучал знакомый по тревожным снам голос прабабки Лидии: «Прежде, чем войти в ворота, Глашенька, ты должна обойти здание монастыря три раза по направлению хода часовой стрелке, иначе удачи в задуманном тобой благом деле не случится». «Святая Лидия, помоги мне», – прошептала девушка и обогнула монастырский фасад по правую руку.

Так уж как-то повелось, что именно у девы Иллирийской привыкла просить помощи в трудные минуты Аглая. По женской линии в её роду хоть одну женщину в поколении да нарекали Лидией. Глашину прабабку звали Лидой, бабку звали Лидой, мать её была Лидией; только на ней система дала сбой. «Чтоб судьбу не повторяла», – объясняла себе этот разрыв в преемственности Аглая. И поэтому совсем не удивительно, что в «красном углу» её родового гнезда всегда стоял образ Святой Лидии Иллирийской. Не богатая икона в серебряном окладе, а простая ламинированная картонка пять с половиной на восемь с половиной сантиметров в пластиковой рамке. Как-то раз её срочно позвала к себе мать. «Посмотри, мне кажется или со Святой Лидией что-то не так», – вид у неё был явно растерянный. Аглая взяла в руки иконку, из-под рамки в ладонь капнула маслянистая благовонная влага, похожая на елей. «Ты тоже это видишь? Я через день лужицы на полочке вытирала, думала, что кошка…», – имевшая склонность к злоупотреблениям родительница явно не осознавала происходившее. «Мама, Лидия – мироточит», – попыталась вразумить её Глаша. «И что теперь делать?», – маман пыталась найти себя в этой внезапно отрезвляющей реальности. «Ты, внученька, в Храм сходи, у Батюшки спроси. Он дурного не посоветует», – к разговору присоединилась лежавшая в углу на диванчике бабушка. Аглая аккуратно положила источавшую миро иконку в пластиковый пакетик и побежала в сторону ближайшей церкви.

Шокированный обращением Аглаи Батюшка также отказался верить в очевидное, трогал пальцами, нюхал и даже пробовал на вкус натекшее с образа миро, но ничего вразумительного посоветовать не мог. Единственное, в чем он был категоричен, так это, что оставлять мироточащую икону в храме никак нельзя. Обегав ещё с десяток церквей и не добившись определенного ответа, Аглая вернула иконку на место. Мать продолжила вытирать по утрам натекшие лужицы, но жизнь в доме прежней уже не стала. Через некоторое время Аглая съехала от родственников в съемную квартиру и зажила совсем другой, как потом выяснилось, однопомётной, жизнью.

В подобных думах о былом Аглая вышла на свой первый круг окрест монастырской стены. Минут через пять она нагнала женщину в косынке, толкавшую перед собой инвалидную коляску с ребёнком лет десяти-двенадцати. «Здравствуйте! Дай Бог здоровья Вам и Вашему ребёнку!» – вполголоса поздоровалась с ними Аглая. Женщина вполоборота кивнула и грустно улыбнулась, Глаша аккуратно обошла их по травке и продолжила дорогу. На душе внезапно стало как-то легко и непринуждённо. Она, не сбавляя шага, шла вдоль монастырской стены и любовалась окружавшим буйством природы. Докучавшие ей мысли сами собой растворились в мирской суете, на душе было легко непринуждённо.

Внезапно за спиной раздалось приглушённое: «Разрешите дорогу?..» Аглая невольно сошла на обочину и пропустила вперед недавно встреченных ей маму с ребёнком в коляске. «Странно…», – подумала она. – «Неужели они за мной бежали? С учётом наших скоростей, я должна была уйти далеко вперед…». Но размышлять по этому поводу было праздно и лениво, и Аглая решила просто продолжить путь. Хотя думать всё-таки пришлось, так как за остававшиеся два с половиной круга, мамочка с инвалидной коляской успела обогнать её ещё три или четыре раза. Как Аглая не старалась, но объяснить этот феномен внутреннему голосу не смогла и отпустила его прогуляться, приняв всё за должное. Пройдя положенное, Глашка, поправив косынку, вошла на монастырский двор. Ноги сами понесли её к небольшой пристройке, где хранились ёмкости воды с водосвятных молебнов. Перво-наперво, девушка окропилась и утолила жажду, после чего отправилась исследовать подворье.

По окончанию паломничества умиротворенная Аглая вышла через красные ворота монастыря на прилегающую площадь, с установленной скульптурой Святого Саввы. Отлитый в бронзе Преподобный был изображен сидящим на небольшом постаменте в одеяниях священнослужителя с благостным выражением лица и занесшим вверх руку для свершения крестного знамения. «Святой помогает всем своей незримой рукой», – вспомнила Аглая слова старшей группы. – «Особенно сильна молитва к нему о праведности, укреплении веры, исцелении себя или близких, здравии и о непорочности». Она подошла к памятнику, положила горсть монеток на постамент, молча помолилась, перекрестилась и прикоснулась пальцами к простертой для крестного знамения длани старца, после чего, стараясь не оглядываться и не реагировать на местных попрошаек, вышла за пределы монастырских владений и направилась в сторону парковки для автобусов. Впереди у неё была ещё целая половина ясного субботнего дня.

«…Идут они с нами дальше не потому, что хотят показаться лучше нам или себе на фоне нас, а потому, что они – Настоящие!» – Актриса боялась, что Голос неосторожной репликой сможет прервать её монолог. Её «накипело» настойчиво требовало выхода и паузы казались ей неуместными. – «И неважно, сколько верст разделяют. Много доброго было пройдено вместе. Много было маленьких радостей от небольших успехов друг друга. Немало было бессонных ночей, немало было утренних пробуждений со словами: „Шоу маст гоу он!“ Вместе поднимались и шли дальше по жизни, иногда не видя друг друга неделями, месяцами, но знали, что находятся рядом, где бы в этот момент не находились. Лицом к лицу лица не разглядеть, выражение лица в зеркале лишь видится, эмоционирование души же в беседах проявляется. Внутренняя красота не обязательно душевная, красивым в человеке может быть, к примеру, скелет. Один звонок, нажатие на одну лишь кнопку, пусть даже и в ночи – и вот он рядом, близкий человек», – последняя фраза была произнесена с явным расчётом на реакцию оппонента. Актриса всё-таки выждала момент, обработала его, повесила подобающую паузу и, насладившись произведённым эффектом, удовлетворённо резюмировала – «И, казалось бы, всех жизнь мотает, а Настоящие рядом всегда».

Как не старался Мефодий осуществить отрыв в пятницу, все его попытки загулять фатально не удавались. И это, несмотря на то что заявление на отгул он написал и подписал заблаговременно. Сначала шеф попросил «по пути» заехать в офис «на пять минут», растянувшихся на добрых пару часов и вылившихся в острую необходимость выезда на территорию Заказчика. В конечном итоге, Фоде пришлось долго дозваниваться в зазвенипосадскую гостиницу и упрашивать дежурную администраторшу сохранить за ним бронь на номер с условием переноса заселения на завтра. К его удивлению, девушка на том конце провода без особых уговоров согласилась и даже не потребовала компенсации за доставленные неудобства. «Надо будет обязательно ей что-нибудь привезти, за оказанной услугой всегда должна следовать разумная благодарность…» – облегчённо подумал Меф.

В его голове возник образ домашнего хранилища корпоративных подарков, целая батарея бутылок, упакованная поснарядно в красочные подарочные коробки. Сам Меф не пил и держал их как раз для подобных случаев. «Девушка, простите меня за наглость, но вы не подскажете, какие напитки Вы предпочитаете в субботу? Предпочтительно в обеденное время…», – стараясь исключить из своего тона нотки флирта, но всё же достаточно игриво поинтересовался у собеседницы Фодя. – „Виски, ром, коньяк, текила? Или… кошаса?“ „О чём Вы? У нас здесь такого не то, что не пьют, даже нюхать не стараются! Мы по-старинному, по водочке мы! А вы, молодой человек, надо признаться, нахал!“ – прыснула ему в ответ по-девичьи загадочным смехом трубка. „Я не махал, я – дирижировал!“ – как можно более в тон и настроение ответил ей Меф. – „Тогда до завтра, буду у вас к полудню, как штык“. „Хорошо, будем ждать! До свидания“, – ответила ему трубка и загудела коротким зуммером. „Надо будет захватить с собой бутылочку малиновой“, – отметил про себя Меф, а то неудобно получится – для меня стараются, а я сухарь-сухарём». Эта мысль успокоила и даже в чём-то обнадёжила Фодю, а потому остаток дня для него прошёл без отложенных реакций по поводу сорвавшегося отгула.

Уже под ночер выжатый, как лимон, Мефодий добрался до своей берлоги, заученно отказался от гранённика с самограем, услужливо предложенного ему до сих пор гостившем в потолке кухни Старым Казаком, достал и поставил на самое видное место коробку с бутылкой малиновой водки и, убедившись, что все будильники на завтра взведены, без задних ног уснул.

Не смотря на все приложенные для раннего пробуждения усилия в виде одновременно взведенных будильников на трех раскиданных в разных концах комнаты телефонных аппаратах, Меф ожидаемо проспал. Едва продрав глаза и увидев на напольных радио-часах свой приговор, он натянул на себя первое, что попало под руку, бросил в рабочий рюкзак так прозорливо заранее приготовленную бутылку «малиновки» и, даже не побрившись, пулей вылетел из дома. Вчерашняя идея специально податься на вокзал, чтобы доехать до Зазвени-посада на сидячем месте, в условиях экстремально сжатого времени показалась ему полным абсурдом. Меф направил себя в сторону ближайшей станции метро, с которой можно было без особых проблем перейти на платформу пригородных поездов нужного ему направления.

Подгоняемый страхом опоздать, добрался он достаточно быстро, до ближайшей электрички оставалось ещё с четверть часа. Это обстоятельство, вкупе с моросившим на платформе дождичком, явились отличным поводом позавтракать чашкой двойного эспрессо в пристанционной кафешке. «Уезжать в дождь это – к добру», – за такими мыслями под аромат в меру добротного для подобного заведения кофе Меф чуть было не пропустил свой поезд, но вовремя встрепенулся и успел вскочить на его подножку в самый последний момент.

К его удивлению, вагон оказался полупустым. «Приметы начинают сбываться», – улыбнулся сам себе Меф и, удобно расположившись у окна, машинально пошарил по карманам в поисках телефона – верного компаньона по убийству времени в любой дороге. Неожиданно оказалось, что все аппараты Мефа остались дома, в спешке он просто забыл рассовать их по карманам джинсов. «Может оно и к лучшему», – как-то неожиданно легко утешился он и всю оставшееся в дороге время посветил изучению видов, предоставляемых ему давно не мытым окном пригородного поезда.

Станция «Зазвени-посад» встретила его продиравшимися сквозь дождевые облака лучами околополуденного солнца и станционным буфетом. У Мефа закончились сигареты, и он рассчитывал пополнить их запасы в железнодорожном общепите. Когда подошла очередь, он дежурно попросил продавщицу продать две пачки «палочек здоровья» его любимой марки. На его счастье, они оказались в наличии, ибо от всех прочих его начинал душить сухой кашель. «Не хотите ли пирожков?», – неожиданно услужливо предложила ему работница прилавка. – «Они сегодня как никогда хороши». «С чем пирожки?», – поинтересовался в ответ Меф. «Как с чем? С зеленым луком, яйцом и рисом, естественно!», – продавщица посмотрела на него как на пришельца из другого мира, коим Меф, в принципе, здесь и являлся. «Как бабушкины, в детстве…», – улыбнулся сам себе Фодя. – «Дайте парочку…» «Молодой человек, а чего только парочку? Берите все. Шесть штук осталось!» «Ну шесть, так шесть, давайте шесть!», – согласился Мефодий, быстро рассчитался, закинул пакет с пирожками в рюкзак и поспешил к автобусу, следовавшему в сторону города и отходившему от станции с минуту на минуту. С трудом втиснувшись вовнутрь, он, извернувшись расплатился с кондукторшей и, поддерживаемый со всех сторон телами таких же как он пассажиров недавно прибывшей электрички, размеренно доехал до центра. «Улица Стольноградная, дом 13-бис», – прочел он на указателе, расположенном с торца здания. – «Ну, кажется, я на месте…»

«Даже на Земле для большинства людей существует множество неизведанных мест, в которых они не были и где, может быть, не побывают!», – продолжал свою интернет-проповедь Голос с потолка. «Они не появятся там не потому, что не смогут добраться, найти средств или просто не успеют за свой не долгий жизненный путь, а потому, что у них, на этом пути, не появится желания этого сделать! Мы постоянно лелеем свои рамки, поддерживаем их тонус, не придавая значения риску навечно засесть «починять примус». Мы все прекрасно знаем наши потребности. Мы знаем, что доставляет нам радость, а что печаль, что делает нас счастливыми и то, что заставляет горевать! И мы никогда по доброй воле не захотим попасть туда, где будем чувствовать себя не комфортно! А, как ни странно, именно в таких местах и скрываются ответы на многие интересующие нас вопросы! Вопросы, ответы на которые категорически меняют всё наше понимание мира и его живой фракции…», – Голос на секунду прервался, и в эфир тотчас же транслировался жадный глоток чего-то жаждоутоляющего. – «Человек с трудом верит в то, что не в силах постичь и признать самостоятельно. Кто знает, что мы найдем в том месте, куда бы никогда не захотели пойти? Где мы, ища ответ на шекспировское «Быть или не быть?», неизбежно придём к фольклорному «Эх! Была-не была!»? Кто знает, что ждет нас на краю нашего кругозора, клочка пространства, за рамки которого мы боимся не только заглянуть, но даже задуматься об этом?»

Вернувшись на заасфальтированную площадку, приспособленную под парковку для автобусов паломников, Аглая нашла палатку с дарами монастыря закрытой. Задуманная ей утром покупка выпечного ягнёнка на пшеничной опаре оказалась несбыточной. «Если что-то делать, то нужно это делать вовремя», – отчитывала себя Глашка, стоя перед закрытой рольставней витрины. – «Что случается, происходит именно тогда, когда оно произойти должно. Не раньше и не позже. Сама виновата – решила перенести время. А как его перенесёшь? Перенести можно часы. С каминной полки на письменный стол. Но не время. Вот и поплатилась…» «Что, дочка? По неосуществлённому убиваешься?», – услышала она голос старшей их группы у себя за спиной. Аглая обернулась, старушка в косынке и юбке в пол смотрела с хитрым прищуром прямо ей в глаза. И так вдруг ей за себя обидно стало, что она выложила пенсионерке всё, как на духу. «Да, девочка моя, рождественский ягнёнок в августе это, определённо, был от Святого Саввы тебе знак. А ты не увидела. Или увидела, но не взяла. По незнанию, а может и не время. Кто его теперь разберёт? Но впредь будь осторожней. Савва тебя определённо приметил и дланью своей невидимой впредь не оставит. Учись читать его знаки, и ягнёнок будет тебе первым в том уроком».

Глашка непроизвольно разревелась. «Поплачь, поплачь, девочка», – по-матерински попыталась успокоить её старушка. – «Слёзы – они лечат, от них душе легче становится. А на место сие вернись обязательно. Не бывает такого, чтобы Святой Савва не подал знака во второй раз. Но запомни и такое – третьего раза тебе уже не будет». «Но, что… Что мне делать сейчас?», – всхлипнула в ответ Аглая. «К Городищу ступай, воды из источника испей и после наверх без оглядки да на одном дыхании поднимись. Хотя, чувствую, не ждут тебя там, ибо знать ещё не знают. Но сходить должна обязательно». «К Городищу? Это в какую сторону?», – оторвав ладони от зарёванного лица спросила девушка, но старушки, как говорится, уже и след простыл. «А я? Я… Как же я?», – только и осталось, что кинуть в воздух Глашке. «Девушка, Вам помочь?» – из окошка припаркованного автобуса высунулась заспанная физиономия водителя. «К Городищу, это мне в какую сторону?» – повторила свой вопрос Аглая. «К Городищу? Это направо и прямо, всё время прямо. Может подвезти?» – дальнобойщику было явно скучно, и он хотел хоть немного, но скрасить время своего томительного ожидания паломничавших пассажиров. «Нет, спасибо, я должна пешком… Я должна сама», – пробормотала в его сторону Аглая и направилась в указанном направлении.

В сказках принято говорить «долго ли, коротко ли», и, хотя сказкой в полном смысле этого слова всё происходившее не являлось, но, сколько времени Аглая шла по обочине шоссе сказать она не могла. Может час, а может и четверть его. Очнулась только, увидев на противоположной стороне дороги вереницу припаркованных машин и, чуть выше, группу людей с канистрами и пластиковыми бутылями, выстроившихся в длинную очередь за чем-то, известным только им. «Должно быть, это и есть источник, о котором мне говорила старушка», – переходя через дорогу, догадалась Аглая. Приблизившись вплотную, она, уверившись в своей правоте, поднялась на несколько ступенек вверх и встала в очередь за самоточной водой. «Девушка, Вам попить? Так что же Вы здесь тогда встали? Там сбоку отдельный ручеёк для утоления жажды имеется, и кружечки к нему прилагаются», – услышала она голос старичка явно местного вида. – «Проходите, не стесняйтесь. Вода хоть и студёная, но дюже какая вкусная».

Действительно, чуть сбоку из стены била отдельная струйка. На деревянном пологе располагался ряд эмалированных кружек, очереди из страждущих не наблюдалось. «Но учти, доченька, вода наша – не простая. Если есть на тебе есть грязь какая, всю её из тебя выведет всенепременно», – добавил дед, затушил самокрутку о каблук и пошёл по направлению располагавшейся неподалёку лестницы на пригорок. «Ты это… Заходи, если что, не стесняйся!», – молвил напоследок он и, с неприличной для его возраста резвостью, прыгая через ступеньку, начал подниматься наверх. Аглая взяла одну из кружек и, наполнив её до краёв, жадно выпила. Водица действительно была студёной и вкусной. Ополоснув и поставив кружку на место, она направилась вслед за стариком по лестнице в Городище. «Как же он умудряется-то по ней бегать в его-то возрасте?..», – только и оставалось удивляться ей, с трудом преодолевающей последние ступеньки по направлению вверх. Мало того, что сама по себе лестница была крутой, вдобавок она ещё и отличалась широкими, на два шага ступеньками с годами обветшавшей конструкции.

Городище предстало пред ней одной улицей на десять домов. Одиннадцатым строением был средневековый Собор Успения Пресвятой Богородицы, к которому эта улица и вела.

«Вот она, моя Дорога к Храму», – остановившись, чётко произнесла Аглая. По пути к Собору, Глаша искала недавно приглашавшего её в гости бодрого старичка. Но ни на одной призаборной завалинке, ни на одном из дворов Городища искомого персонажа её взгляд не находил. «Отдыхает, наверное…», – оправдывала тщетность своих поисков она. «Или твоё «если что» ещё не наступило», – вразумлял её внутренний голос. Дойдя до массивных дубовых дверей, Глашка обнаружила, что Храм уже закрыт, хотя по часам работы должен был всё ещё принимать верующих. «У меня есть только два варианта: или «ещё не время», или «не мой день», – на выдохе прошептала она, несколько раз обошла строение по периметру и, памятуя о наказе не оглядываться, а, следовательно, и не возвращаться назад, пошла вдоль единственной в Городище дороги, через поле в сторону леса.

Долго ли, коротко, но глаза вывели её к комплексу зданий зазвенипосадской городской лечебницы. По-видимому, они были в сговоре с ногами, так как стоило глазам только заприметить большой пень у больничной ограды, как ноги срочно затребовали на него посадки. Аглае не оставалось ничего другого, кроме как удовлетворить их просьбу. Оглядевшись по сторонам, она обнаружила памятную табличку: «Под этим дубом любил отдыхать Шиллер Шекспирович Гёте, работавший патологоанатомом в зазвенипосадской уездной земской больнице летом 1848 года». Глаша машинально огляделась по сторонам в поисках упомянутого дуба и поняла, что на пне от оного она в данный момент, собственно, и восседает. «Хоть бы дуб пилить постеснялись. Или табличку убрали. Вечно у нас так, что имеем – не храним, потерявши – плачем». В размышлениях над этим расхожим философским тезисом Аглая просидела еще порядка четверти часа, пока гул в ногах не прекратился также внезапно, как и возник.

В индустриальной части города, куда ей торил путь принцип «ни шагу назад», Аглаю внезапно одолело чувство голода. И это было совсем не удивительно, удивительно было то, что этого не произошло ранее, ведь с момента посадки в автобус у Глашки во рту не было и маковой росинки. Подсчитав имевшуюся в распоряжении наличность, она купила пакет с куриными голенями-гриль, за поеданием которых и вошла в сектор частной застройки. Урн и мусорных контейнеров окрест не наблюдалось, а потому, обглодав очередную косточку, она аккуратно возвращала её в пакет. По календарю стоял яблочный Спас, и она не сочла большим правонарушением перемежать жареную курятину наливными яблоками, кои висели на вырывавшихся за заборы ветках в избытке и сами просились ей в руки.

Свернув за очередной угол, она внезапно для себя попала в трудное положение. Путь преградила большая лохматая и явно немиролюбиво настроенная псина неопределённой сторожевой породы. По ощеренному оскалу даже человеку, никогда не имевшему знакомства с собачьим родом, стала бы понятна вся серьёзность её намерений. Собака заняла боевую стойку и предупреждающе зарычала. Глашу внезапно обуял страх, перемежаемый неконтролируемым желанием бросить всё и побежать. Вспять. «Савва тебя определённо приметил и дланью своей невидимой впредь не оставит», – внезапно раздались в её голове слова «юбки в пол». «Без оглядки, на одном дыхании? Но как?», – хотела было уточнить девушка, но тут её взгляд сам собой сфокусировался на находившемся до сих пор в руке, пакете, к той поре содержавшем исключительно обглоданные куриные кости. «На, добрая собачка, кушай на здоровье!», – Аглая сделала шаг в бок и высыпала содержимое пакета на траву. На её удивление пёс сменил гнев на милость, настороженно принюхался, и.… приветливо завиляв хвостом, принял угощение. Потрясённая простотой решения, ещё минуту назад казалось безвыходной ситуации, Аглая застыла. Псо на секунду оторвалось от трапезы, посмотрело на неё, вильнуло хвостом и гавкнуло, словно хотело сказать что-то типа: «Что стоим? Чего ждём? Путь свободен, старина, впереди ни одного охранника!»

Глашка моментально вышла из оцепенения и, не оглядываясь, быстро направилась вперёд. Несмотря на то, что вокруг были все плюс двадцать восемь в тени и с неё успело сойти сорок сороков потов, изо рта Аглаи, как при утренних заморозках, шёл пар.

Дальнейший путь она помнила плохо, в память врезалось только, что в какую бы сторону она не шла, всегда выходила на одно и то же место – на пересечение Большой и Малой Почтовых улиц. Так продолжалось до тех пор, пока ночью, ноги не вывели её в район центральной площади, благо гостиница располагалась от неё в двух шагах. Разглядев на площади одинокие скамейки, Аглая решила перед сном постараться спокойно осмыслить и разложить по полочкам всё, что с ней произошло за этот неимоверно длинный короткий день, и направилась в сквер.

«Ты часто стараешься расставить всё по своим местам. Тебе кажется, что именно так всё и будет комильфо. Ан, нет! Это не ты, а Жизнь делает рокировку – меняет местами ставшего внезапно королем тебя на слона по своему выбору. Только её величество Жизнь может сложить мозаику, завершить витраж, выстроить самую невероятную архитектурную композицию. И что ты о себе возомнил? Ты можешь быть ей, максимум, хорошим подмастерьем. И когда вы на пару будете мыть руки после долгой и кропотливой работы – тогда и станет понятно, ради чего все это было нужно», – не удержавшись, всё-таки вступил в действо изо всех сил до того сохранявший свой статус-кво Автор-жгун.

Голос с Актрисой облегчённо вздохнули и ушли в приватный режим. О чём у них там с глазу на глаз шла речь, доподлинно никому не известно. – «Ты практически ежесекундно ищешь Выход, – продолжил тянуть лямку невоздержанный труженик пера. – «Из дома, из маршрутки, из метро, из магазина, из сложившейся ситуации… Но тебе не сказали – отыскать его невозможно. Потому, что Выход изначально был ещё и Входом. Выход вообще странная штука. Единственное верное здесь решение – асимметричное. Общественный транспорт – это проекция на всю твою жизнь. В общественном транспорте все элементарно – один вход и несколько выходов. Это ли не «Эврика!»? Войти можно через одни двери, а выйти из нескольких других. Это и есть Выбор. Либо ты выходишь недалеко от того места, где вошёл, либо, преодолевая множество препятствий, из дверей в хвосте салона. Пытаясь выйти там, где входил, тебя неминуемо захлестнёт волна новых входящих и поставит на определённое ею, толпой, место. Всегда выходи из задних дверей, ибо из них ты всегда выходишь победителем…»

Мефодий вошёл в фойе гостиницы и проследовал в сторону ресепшн. Против его ожиданий вчерашней телефонной собеседницы на месте не было. Был неопределённого возраста мужик с небритой наружностью не проспатой окружности, на месте которой Господом изначально было задумано лицо. Меф немного опешил, но споро убрал приготовленную бутылку «малиновки» назад в рюкзак. Одаривать ей страждущего он явно не намеревался. «Здравствуйте, на моё имя у вас должен быть забронирован номер, не посмотрите?», – обратился он к работнику стойки, протягивая паспорт. «Как же, как же! Наслышаны! Только Вас и ждём-с!», – мужик по заселению был явно не в духе. «Все люди как люди, вовремя заезжают, вовремя съезжают, не гадют, надо заметить… Только с вами, столичными, вечно все через одно место. Причем, то самое. Паломницам лишние раскладушки в номера ставь, а для него номер держи, словно звездун какой телевизионный», – бурча под нос, записывал данные Мефа в гроссбух мужик. «Вот – ключ, номер триста тринадцать, третий этаж, налево и по лестнице вверх. И смотри, чтобы в номере всё было в целости и сохранности. На выезде лично проверю. А то канализацию засорют, стаканы побьют, дырок в покрывалах понапрожигают…» Фодя старался не обращать внимания на бубнёж не в меру разошедшегося хозяина, но всё же чувствовал себя не в своей тарелке.

Поднявшись в номер, он первым делом осмотрелся и сел на кровать. Ожидания явно не соответствовали действительности. Внезапно вспомнилось о купленных в станционном буфете пирожках и, он решил, что подкрепиться сейчас и есть самое то время и место. Он потянулся к рюкзаку. Из приоткрытой «молнии» показался угол припасенной для обладательницы загадочного девичьего смеха коробки. «Да… Не хорошо как-то получилось…», – подумал Меф, вытащив не пригодившийся подарок наружу и, словно обращаясь, к нему спросил, – «Ну и что мне теперь с тобой делать-то?»

Поставив ничего не ответившую ему коробку на тумбочку, он включил телевизор и отыскал пультом музыкальный канал. «Видишь, там на горе возвышается крест?..», – заполнил казённое пространство комнаты голос известного исполнителя, и Мефу стало немного уютней. Раскрыв и положив рядом с коробкой пакет с пирожками, он поймал себе на мысли, что трапезничать всухомятку может вылиться боком для его посаженного растворимым кофе желудка. Меф прошел в ванную, взял стакан, сполоснул и, вернувшись на место, дополнил натюрморт недостающей деталью. «Подарки возвращать не принято…» – обращаясь к телевизору, рассудил Меф. «Даже не вручённые?» – попыталась подколоть его Совесть. «Даже передаренные!» – резонно ответил он, доставая бутылку из красочной коробки. – «Ну, на самом деле, не через этого же, с твоего позволения сказать, ресепциониста мне её девушке передавать? Он, если и вручит, то исключительно своему хронически подорванному здоровью…» «А ты прав, наливай!», – согласилась Совесть, и Меф наполнил единственный из имевшихся в номере стакан ровно до половины. – «Ну, за приезд! Чтоб нам не было пусто!» «И „полно“ чтоб никто не сказал», – алаверды дополнила Совесть, и Фодя в один присест влил сорокоградусную жидкость в себя. «Русские после первой не закусывают», – патриотично заметил Меф. «Между первой и второй – перерывчик небольшой», – напомнила ему Совесть, и вторые сто двадцать пять граммов полились из бутылки в стакан. После того, как треть бутылки была осушена, дело дошло и до пирожков. «Не обманула продавщица! Бабушкины, ей-Богу бабушкины», – заметил Совести Фодя, доедая третий из пакета. «Закуска градус крадёт», – заметила на это она. – «Первая – колом, вторая – соколом, третья – ласточкой лёгкой», – подзудила его Совесть, и Меф в очередной раз наполнил тару. Когда полбутылки были позади, он, по давнишней привычке, закурил.

«Дрожь и помутнение в глазах, как будто после первого стакана», – заявил он, смотря в окно сквозь клубы дыма. – «Место здесь какое-то… Благословленное, что ли… Я пью и не пьянею. От слова почти…» «Синий дым, синий дым…», – затянула в ответ Совесть. «Вьётся надо мною, тонкой полосою, навсегда со мною, я с ним» – подхватил вторым голосом Меф и налил себе четвертую.