Текст книги "Виртуальность реальности"

Игра для «Number One»

– Давай подумаем, что при обилии возможностей – информационных, финансовых, властных, – может подтолкнуть к встрече с тобой? При тотальной занятости, кстати… – Иннокентий развалился в кресле, вытянув вперед ноги – ступня правой на щиколотке левой, руки занял четками.

«Ага, взял четки, а то крутил бы свои перстни или браслет», – Лялька хорошо знала внешние признаки, когда он серьезно размышлял, без стеба.

– Ахмад понарассказывал сказок, – буркнула Лялька.

– Ему, знаешь, сколько сказок рассказывают каждый день? Разбираться в сюжете, да еще и инсценировать каждую ни сил, ни времени не хватит. А что, кстати, ему такого мог сказать Ахмад? Причем такого, чтобы вызвать реакцию заинтересованности со стороны «перца»… Ой, прости… «Number One», – поправился быстро Иннокентий, встретив бешеный взгляд Ляльки. – Да так, что тот спешно перечислил деньги.

– Ну, деньги отправил, чтобы я его не отправила, – отозвалась Лялька. – Он ведь хитро поступил: огорошил в последний момент и тут же уехал. Думаешь, если бы заранее у меня спросил, я согласилась бы? Да ни за что!

– Так, ну логика Ахмата относительно тебя ясна. Хорошо, но там, в окружении «Number One», предполагаю, все только и ловят возможность чем-то привлечь заинтересованное внимание. Чем же смог заинтересовать Ахмад? Что рассказал?

– Если бы я знала, – с досадой отозвалась Лялька. – И не узнаю, по крайней мере, в ближайшее время. Наша встреча с ним – через три месяца по плану. По неписанным правилам, я сама клиентов не беспокою, если надо, они выходят на связь в промежутке. Да и не факт, что он что-то расскажет.

– А может дело и не в словах? – загадочно отозвался Иннокентий. – «Перца», то есть «Number One», словами не проймешь – он слов слышал много, я же говорил. Может дело в Ахмаде?

– Что ты хочешь этим сказать? – Лялька уставилась на Иннокентия.

– Он же давно его знает, а назначение Ахмад получил только что. Может, увидел, как изменился Ахмад? Уж у него-то есть все условия, чтобы отследить это. Кому уж знать, как не ему?

– Да что Ахмад? Ахмад он и есть Ахмад, – Лялька любила Ахмада, как брата, но и, не скрывая, была зла на него сейчас. – Знаешь, он книжку написал. Точнее, пока это рукопись.

– Ну-ка, ну-ка, поподробнее, – оживился Иннокентий.

– Ну да, о своей жизни. Сказал пришлет. Но пока не получила ничего. Обещала отредактировать и помочь с публикацией. Говорит, что осмыслил свою жизнь, многих простил, отпустил прошлое. Кстати, он был какой-то особенный в последний раз, с внутренним светом что ли. Я думала, что это из-за назначения. Да еще и с бизнесом стало получше: какой-то долг ему вернули. А может из-за рукописи? Сделала она свое дело…

– Уже теплее. Хорошо бы рукопись поскорее получить. В ней могут быть какие-то подсказки. Хотя, мне кажется, картинка прояснилась. «Number One» стало интересно, что за штучка повлияла на трансформационные процессы у Ахмада.

– А я-то тут причем? – вновь возопила Лялька.

– Ну вот, опять за рыбу гроши. Ты совсем тут не при делах, – паясничая, закончил Иннокентий.

– Хорошо, допустим. Но что из этого следует? – Лялька не унималась: «Умничаешь? Так умничай конструктивно».

– Из этого следует, что главным побудительным мотивом встречи с тобой может быть: а) любопытство, читай – «скука», б) подсознательно ощущаемая потребность каких-то внутренних перемен: он ведь тоже человек, все же – люди. И, наконец, в) желание выйти в народ. Ты же понимаешь, народ это только так понятие однородное, а тут – информация о явлении из народной жизни неформатного порядка. Ну, захотел он, предположим, неформат в народе поизучать.

– А мне-то что делать? – в очередной раз раздался голос Ляльки, уже смахивающий на вопль. – Чай с ним пить?

– Не исключено, – опять нарочито спокойно, как о чем-то будничном, продолжил Иннокентий.

– Ты же пьешь со своими клиентами чай?

– Ты что, совсем меня не слышишь? Я же за чаем вынуждена говорить то, чего они слышать не хотят, от чего закрываются.

– И ему скажешь, – улыбнулся лучезарно Иннокентий.

– Ты определенно спятил. Да я представляю, как там, наверху, они право дурной вести друг другу «доверяют». Знаешь, еще по горкомовским временам помню, первому секретарю докладывать даже о коммунальных авариях замы, помы, зампреды исполкомов с удовольствием честь другому уступали, мягко говоря.

– Да ты не дрейфь. Ты в игровой форме, – он уже что-то уловил, обрадовался и потому продолжил резвиться.

– В какой игровой форме? – она была уже в ярости.

– В игру с волчком: «верю-не верю»… Что-то в этом духе. Сформулируем тезисы из различных сфер жизни: бред, истина, абсурд, провокация, систематизируем. Волчок укажет конверт с темой, а два игрока – ты и он, – в банке правды зарабатывают карточки. Красные, допустим, «верю», а синие – «не верю». Побеждает вера, то есть тот игрок, который сможет набрать большее количество красных карточек. По позициям, по которым появились на руках оппонента синие карточки проводится дискуссия, чтобы переубедить неверующего и, если удачно, то синяя карточка в банке правды обменивается на красную. Что-то в этом духе… Но все тезисы должны касаться, правильно, девочка, ты догадалась, должны касаться персоны гостя, – Иннокентий веселился. – Лукавить с ним нельзя. Он специально обучен на распознание «правда – ложь». Ну, если что, детектор лжи затребуешь, как условие проведения встречи.

Ляльку раздирали противоречивые чувства: в словах Иннокентия поначалу забрезжила какая-то возможность с элегантной легкостью справиться с задачей, но закончил он так, что только ярость спасла ее от очередного приступа паники. Он хорошо видел ее состояние. В его глазах появилось сочувствие.

– Вернемся к началу: успокойся. Будем думать. Если что, привлечем всех твоих подружек. Нет-нет, очень аккуратно, ничего не объясняя. Понимаю, что болтать нельзя. И расслабься: прежде, чем такое произойдет, тебя сто раз проверят. И не тарашь глаза. Статус-то знаешь – «Number One».

Удивительно, но Ляльке полегчало. Словно ответственность за возможный с подачи Ахмада экстрим с ее плеч опустилась на плечи Иннокентия.

– Ты лучше о другом беспокойся, – продолжил Иннокентий. – «Number One» – это, может быть, лучший вариант из каши, которую Ахмад заварил.

– Да, да, – продолжил он, встретив удивленный взгляд Ляльки. – Представь, прежде, чем он прибудет его фэсэошники сюда, в Славногорск, по своей линии запрос: кто у вас там такая-то и чем занимается, где живет, и вы, вообще, в курсе, что там у вас происходит? Ход дальнейших действий прогнозируешь?

Лялька постепенно начинала понимать, что хотел сказать Иннокентий… Почему-то сразу всплыла ситуация из ее комсомольского горкомовского прошлого…

Как-то звонит завотделом агитации и пропаганды горкома партии с таким же вопросом: «Что у тебя в 15-й школе происходит? Чем там твой старший вожатый занимается?» На уточняющие вопросы только один совет-указание: «Полдня тебе разобраться – докладывать первому будешь». Лялька, уже аппаратчица со стажем, реагировала стандартно: значит ЧП, надо разбираться, похоже несдобровать. Выехала в школу. А там вожатым – парень, активный, спортивный, с лидерскими задатками. Кроме пионерской работы по существующему стандарту – дружина, совет дружины, советы отрядов, сборы и т. д. и т. п., организовал неформальный штаб добрых дел «Почему» со своей системой реагирования и кодексом чести. В этот штаб вошли активные, хоть и «трудные», как их принято было называть, подростки. Школу, ее неформальную жизнь, скрытую нередко от глаз педагогов, они объявили зоной своей ответственности. Кстати, пытались изжить явления, которые потом, в армии, превращаются в дедовщину. Был у них и суд чести, и бригада скорой помощи, и дискуссионный клуб «Что такое хорошо и что такое плохо?». Это очень отличалось от скучно-правильной жизни пионерских дружин с девочками-отличницами в активе. Ничего крамольного там не происходило, но тем, кто привык к иному стандарту, на нервы действовало. В том числе и некоторым педагогам – больно много самостоятельности в действиях вожатого увидели. Опять же, из зависти – его авторитет среди учеников школы был непререкаем. Выяснилось, что накануне суд чести разбирал ситуацию из категории «честь или позор». В каком-то седьмом классе отличник передал по ряду варианты решения. Учитель была в восторге, как хорошо основная часть класса справилась с темой, а потом кто-то донес, что это – результат оперативного списывания. Дискуссия на суде чести была жаркой, решения однозначного не приняли, мнения разделились. Об этом бурлила вся школа и, естественно, больше волновал вопрос: кто предатель?

Кто в школьные годы не сталкивался с такой ситуацией? Вопросы нравственного выбора никогда не решаются легко. Кстати, директор школы оказался умным. Когда Лялька приехала разбираться, очень спокойно реагировал, поддержал старшего пионервожатого и просил не беспокоиться – ситуация под контролем. Организатор внеклассной работы, дама в возрасте из бывших пионервожатых, не была столь оптимистична, да и чувствовалось, что стиль, а может и авторитет вожатого ей покоя не дают. Так что в приемной первого секретаря горкома партии Лялька не знала, чего ожидать: разноса, что вероятнее всего или… Ну, хвалили редко, в основном, поучали. Внук первого секретаря, как выяснилось, участвовал в дискуссии на суде чести и перенес ее за семейный ужин. Первому просто хотелось услышать взгляд со стороны. Он и не собирался устраивать нагоняй или раздавать награды. Но его-то команда в лице завотделом агитации и пропаганды была готова к карательному варианту.

– Догадываюсь, – чуть помедлив, упавшим голосом отозвалась Лялька.

– На нейтральный вопрос могут поспешить с докладом о принятых мерах.

– И я о том же. Понимаешь, в системе наших силовых органов все еще жив стандарт: государство должно контролировать все, даже частную жизнь и неформальную инициативу граждан.

Лялька опять мысленно вернулась в прошлое. Честно говоря, тогда, в приемной первого секретаря у нее были заготовлены клише для двух вариантов реагирования. Одно она знала точно: сдавать вожатого ей совершенно не хотелось. Ну, а если бы, упаси Боже, внук первого оказался тем «правдоискателем» и доносчиком? И накатил бы он на нее со своих правящих высот руководящей направляющей, какой была КПСС? Да еще запустил бы в ход риторику типа: «Что за самоуправство, что за новые волюнтаристские формы работы с детьми, у вас что, нет опробованных временем и практиков методов пионерской и комсомольской работы и т. п. и т. д.» Не факт, чем бы ситуация завершилась, в том числе и для нее лично, как курирующего секретаря горкома комсомола. А что изменилось? В принципе? Аппаратно-чиновничий подход остался тем же.

– Ты же еще затеяла игру со своими клиентами, в которой они меняются, а значит, меняется реальность мира. Они же все – люди влияния, – не унимался Иннокентий.

– Ты теперь с точностью до наоборот: меня попугать решил? – внутренне мобилизовалась Лялька. – Ничего крамольного не происходит. Что, о посещении психотерапевта или психоаналитика разрешение у государства или его силовых структур испрашивать положено? Но ты прав: упаси Бог на дурака из системы натолкнуться. Энергии и сил потратишь…. Я знаю что делать, – она улыбнулась. – Совершать упреждающие действия по дружественному каналу. Зря я что ли в свое время нормальным ребятам рекомендации бюро горкома ВЛКСМ для работы в КГБ подписывала? Есть у меня Петечка, давний друг, правда, уже в отставке, но генерал, а они бывшими не бывают, – Лялька торжествующе воззрилась на Иннокентия.

– Пожалуй, ты права. Позови в гости на чай, а заодно проконсультируешься о новых системах слежения за человеком – может пригодиться.

– Ой, я давно уже привыкла жить, как в стеклянном доме. Но хорошо, что мы с тобой ситуацию до абсурда довели. Я так часто делаю, чтобы обзор был хороший: от максимального плюса до максимального минуса. Знаешь, здесь еще один нюанс: как не навредить Ахмаду. Игры с огнем небезопасны.

– Понимаю, он рекомендовал, – Иннокентий прищурился. – Слушай, мы, конечно, не знаем «Number One» с этой стороны, но мне сдается, что он зерна от плевел отличать может. Не думай об Ахмаде. Если ты еще и его введешь в ситуацию, как некий ограничитель и еще один повод действовать с оглядкой, то пиши – пропало. У тебя есть тормоза. На «Перце» – «Number One» я проверил. Ты вообще должна забыть его статус. А то, как у Чехова, помнишь рассказ «Володя большой и Володя маленький»?

У Ляльки удивленно округлились глаза:

– Мы и Чехова читаем? Надо перечитать. Там что-то про низкопоклонство, если не ошибаюсь.

– А ты без иронии. Думаешь, если Кеша, – он не мог ей простить единственное высокомерное обращение в начале их разговора, – весь в тату, то в башке у него зеро? Пень он необразованный?

– Да ладно тебе. Я так не думаю И спасибо тебе, хоть какая-то ясность, что делать, – Лялька примиряюще заглянула ему в глаза: – Чай или кофе?

Накатило

Освободившись от внутренней паники, не без помощи Иннокентия, конечно, Лялька раздробила задачку по частям и вовлекла подружек и их более интернет-продвинутых детей в сбор полной информации о «Number One», и о глобальных проблемах России, мира и человечества. Чего мельчить?

Избавившись от страха, что визит случится внезапно, совершенно неожиданно и в ближайшее время, она как бы закопала проблему. Так делала бабушка с проросшими картофельными клубнями в февральские теплые окна. Сажала в землю, хорошенько прикопав: сверху не видно, а внутри уже процесс пошел – ранний картофель будет.

И с Петечкой чай попила: завлекла к себе в гости, предложив пострелять из лука. Их в арсенале было уже четыре. Лялька так и не научилась сама стрелять, но выставлять мишени и собирать стрелы могла. Петечка быстро сообразил, что не в луках дело, прослушал лялькин рассказ, понял, что от него нужно, обещал «прокурировать» ситуацию. К лялькиным мольбам сделать что-нибудь, чтобы этого не случилось, остался глух, но к сведению принял.

Федералу отправили проект пансионата. Попросил встречу на пару недель раньше срока. Не понравился проект, или что-то другое? Лялька внутренне напряглась. После экстрима с поркой они еще в реальности не встречались. Общались по скайпу, говорили по телефону, обменялись парой посланий по электронке.

«Как сапер на минном поле, без права на ошибку».

Лялька взяла деревянную лопату и вышла во двор. Выпал первый в этом году снег. За ночь навалило прилично, нужно было расчистить дорожки. Сиднея словно муха укусила – носился по участку, валялся в снегу. Хорошо, что был легкий морозец, иначе бы весь извозился.

После того, как они ввязались в строительство пансионата, в отношениях с Федералом появились новые грани – Лялька словно впала в некую зависимость от него, будто это она упросила выделить средства на благотворительность и теперь отвечала полностью и за проект, и за каждую потраченную на него копейку. Собственно он и не давал пока повода к этому. В очередной раз убедилась: ответственность – это добровольно взваленное на себя бремя.

«Легче, Ляля, полегче, чуть больше пофигизма. Гордыня это – желание все контролировать и, соответственно, за все отвечать», – ее внутренне, более мудрое я, успокаивало несколько суетную, повышенно ответственную комсомолку, которая продолжала жить в ней, уже перевалившей за полтинник, казалось бы, солидной и размеренной даме.

Поразмышляв на тему внутренней свободы, она напомнила себе, что это состояние сознания. Сознание велело: «Не бузи и не отвлекай от дел насущных». Проверила готовность комнаты для Федерала на случай, если останется здесь на сутки. Занялась приготовлением борща (он его уважал в ее исполнении) и других кулинарных заготовок, чтобы можно было быстро поесть, если ситуация того потребует. Нынче без всяких перформансов. Она и оделась подчеркнуто буднично: в свои любимые шаровары, тепленький тоненький свитерок и войлочные прикольные полусапожки – не любила мерзнуть.

Он появился как обычно в полдень: похудел, постройнел, какой-то другой. «Может прав Иннокентий, они меняются, – подумала Лялька, вглядываясь в силуэт почти двухметрового красавца. – Да никогда и не дашь ему его возраст – за пятьдесят».

И хоть формулировала по возможности, корректно, пламя честолюбивой гордости бесконтрольно вспыхнуло где-то на границе сознания – есть, должно быть, в переменах клиентов и ее заслуга. Вообще, за эти годы они стали для нее чем-то неизмеримо большим: частью жизнь, родными, братьями – трудно сказать. И сейчас, когда осталась пара шагов до рукопожатия, она жадно впилась в лицо, стараясь понять что же изменилось, а еще, имеет ли отношение к этим переменам экстрим с поркой, через который они оба прошли. Обнялись тепло – никаких намеков на прошлую встречу в реале. У нее отлегло от сердца. Хоть и не признавалась себе, но переживала, каким будет первый взгляд, интонация голоса. По телефону и в переписке – это одно, важно, когда глаза в глаза.

«Как после первой романтической ночи вместе», – пронеслось у нее в голове. Было видно, что он рад встрече.

Обсудили проект пансионата. И то, как он это делал, заинтересованно, но конспективно, навело Ляльку на мысль, что причина его приезда раньше срока не в этом. За обедом прошлись по дежурным вопросам: как Первопрестольная, родные близкие, давно ли видел отца Амвросия, как у него дела. Она слушала, включив все свои компьютерные программы на прием и анализ, старалась приглушить вопрос, который невольно сквозил в каждом ее взгляде, стоило только взмахнуть ресницами и встретиться глазами. И, конечно, ни слова об этом вслух – сам должен созреть. То, что его что-то рвет изнутри, было очевидно. По вопрошающе-неуверенному взгляду, диссонирующему с его властной харизмой. Неожиданно прорывающемуся, скорее всего, в ответ на его мысли и чувства, пока совершенно неведомые Ляльке. Он явно колебался: говорить – не говорить…

– А давай кофе на веранде? Там на солнце точно тепло. Пледы же есть, – он словно упредил уже готовый слететь с лялькиных уст вопрос.

– Только я переоденусь.

– Хотите что-нибудь из нашей коллекции?

– Нет, нет. Я по-спортивному, в свое.

Он удалился в гостевую, а Лялька быстренько сервировала стол. Сиднею идея присоединиться к нему явно понравилась. А на веранде и впрямь было очень комфортно. Надо же, на земле не стаял снег, воздух с небольшим минусом, а здесь дерево прогрелось от солнца так, что даже захотелось распахнуть окно. Аромат кофе заполнил веранду. Он отхлебнул глоток, поставил чашку и опять в нерешительности отвел глаза.

– Да что происходит? Говорите, наконец! Себе и мне уже всю душу извели, – не выдержала Лялька.

– Я влюбился. Ей тридцать. Она беременна, – выдал он почти пулеметной очередью, глядя ей прямо в глаза, а потом опять схватился за спасительную чашку кофе и утопил в нем свой взгляд.

Лялька уже битых полтора часа ждала чего угодно, вот только любовь в расчет не брала. А напрасно. Перед ней сидел счастливо-несчастный растерянный человек с гигантским внутренним вопросом, словно речь шла о казни или помиловании и, как ни парадоксально, он ждал ее приговора.

– Боже, какое счастье! Как я рада, – почти тотчас воскликнула она.

Импульсивно, в одну секунду, как выдал ее бортовой компьютер, причем в полном согласии с сердцем. Про его жену-«самодуру» было известно. Но она не знала ничего из истории их отношений. Эта тема была закрытой. И вообще, что она знала о мужской стороне жизни своих клиентов? Только иногда долетавшие слухи об их амурных связях и мимолетных подвигах? Откровениями о своей первой любви и первом столкновении с женщиной, как объектом вожделения, поделились не все. Помнится, Танцор поведал историю из своей пионерской юности, когда они с друзьями влюбились в пионервожатую, а потом, спасая ее от «кровожадного» начальника пионерского лагеря, стали свидетелями их страстной физической близости. К счастью, рассмотреть детали не смогли, ничего не поняли, но некий опыт от ревности до неосмысленного желания (на поле парадоксальной полярности) обрели. Мент искренне любил свою жену, почти боготворил. И это почти после тридцати лет в браке. Развратник, Царствие ему Небесное, тоже по-своему жену любил, что, однако, не помешало ему на старости лет реализовать свои ненасытные желания весьма своеобразным образом – как зритель в он-лайн режиме. Все ее клиенты были женаты, состоятельны, властны, харизматичны, мобильны, а, значит, обладали повышенной сексуальной притягательностью и наличием всех ресурсов, чтобы в наше раскрепощенное время реализовать себя в альковных страстях, будь на то их воля. И супружеский статус тут вовсе не помеха.

После истории с Развратником, когда, купив время жизни Ляльки, он вынудил ее прослушать разные вещи из его богатого жизненного прошлого, которое она знать просто не желала, она предусмотрительно старалась в тему женщин в жизни своих клиентов не влезать.

О Федерале предполагала, что он не сильно счастлив, а, скорее, несчастлив в семейной жизни с «самодурой». Но уже больше четверти века они в браке. Она не слышала об устойчивых внебрачных линиях его жизни. Знала только (он регулярно появлялся в Славногорске), что святым не был, услугами представительниц древнейшей профессии пользовался. Как-то на недельку приезжал с парой своих московских друзей, так за ними по всему маршруту следовал эскорт-сопровождение – девицы с ногами от ушей, ну и всем остальным. Поговаривали, что его «самодура» в курсе его таких выездных гастролей. Секс на стороне был ему позволителен по умолчанию. Но только секс, речь не шла о любви. Не надо путать.

Такие отношения, когда брак остается формой связи с незыблемыми ценностями в виде детей, внуков, собственности, общего прошлого и обязательствами на будущее при определенной физической свободе на стороне неожиданностью для Ляльки не был. Они с подружками неоднократно проходились по всем стадиям взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Да и сами не маленькие, знали, что не все, что начинается страстно, выходит в развитии на уровень настоящей любви. А учитывая долгосрочность отношений в браке, как важно совпадение амплитуд личностного развития. Что скрывать, дразняще сексуальная, непредсказуемо дерзкая, а потому загадочно манящая в своей молодости стервозность избранницы, так привлекательная вначале, с годами порой трансформируется в деспотизм категоричности. Брак без тепла превращается в тюремную камеру с бдительным смотрителем. И роль узника не определяется гендерным признаком. Похоже, у Федерала был вариант семьи, где не он смотритель. Его выпускали, или он сам вырывался в отхожие поля с одним негласным условием: не должно возникнуть серьезных отношений. Ну а что может быть серьезнее любви?

Лялька поражалась себе. Она не была знакома с женой Федерала, и ее часть правды была ей неведома. Но то, что он по-мужицки заслуживал счастья, почему-то сомнению не подвергала. Куда девалась женская солидарность? В отношении своих клиентов она была психологически сестрой, матерью, которую волновало одно: счастлив или нет ее подопечный. Даже без рассмотрения обстоятельств возможной, и даже вероятной его вины, если счастья нет. У Федерала его явно не было. И его прорвало. Все то, что было под грифом «секретно» в его общении с миром, что он не мог и не хотел поведать даже своим друзьям, что отравляло его жизнь, подрывало веру в себя – все, или почти все вывалилось на лялькину голову. Она испугалась. Во второй раз за период их отношений. Первый – был связан с «поркой», после чего она не шуточно опасалась киллера. Сейчас было круче. Это было обнажение по самому интимному в жизни человека – семье, любви, принятию себя через отношения, в которые любой вступает с открытым забралом. Слушая, она соотносила с собой какие-то эпизоды, иногда казалось, ей открылась обратная сторона Луны. Разве она сама в жизни никогда не играла чувствами? Не забавлялась приручением? Не превращала секс в разменную монету в близких отношениях? И разве не старалась сделать больнее, если вдруг ее обидели? А как она могла манипулировать чувством вины! О, она во всем стремилась к совершенству. И это при том, что ее мужчины не были ее мужьями. А как безмерно власть права на истину, если ты жена и мать! Лялька только потом-потом, много лет спустя после своих романов поняла, что мужчина – это тоже человек и, более того, может быть гораздо ранимей и тоньше. А порой даже уступает в жизнестойкости. И, как ни странно, больше, чем женщина нуждается в заботливо-надежной поддержке. Чтобы по полной раскрыть свой потенциал. Потому что, если с ним по жизни идет умная и любящая женщина, он реализуется благодаря, как победитель. Если же этого нет, то все делается вопреки, с тройным усилие и с меньшей радостью. Успех превращается в форму самоутверждения с привкусом мести. Она слушала, и ее воображение рисовало картины, может и не достоверные, ну уж очень реалистичные. Приходилось, порой, и ей видеть, как властные и статусные мужчины превращались в домашних пуделей рядом со своими женами.

Как редки семейные пары, когда жена под руку добавляет социального капитала своему супругу, и с ней он выглядит и значительнее, и масштабнее, и счастливее. Случается, что в деле, в обществе, в бизнесе он – фигура, а дома – вечно оправдывающийся провинившийся «сынок». Хотя материальные блага, статус, положение в обществе семьи и жены – это его исключительная заслуга. Он и понять не в силах, как она, которую он когда-то боготворил и носил на руках, оказалась на шее с эксклюзивным правом, как это принято нынче говорить, «выносить» мозг. Все это Лялька еще раз осмыслила, слушая откровения Федерала. К чести сказать, он говорил о своей жене, несмотря ни на что, уважительно. И Лялька не могла понять, этот почтительный тон – результат его благородства и великодушия или отстраненного равнодушия, когда уже все отболело, и остался сухой остаток. Мы же в отношениях с посторонними, какими бы они не были, стараемся быть объективны и политкоректны. В этом мало или совсем нет чувств. Зато есть границы автономии.

Продолжая формально, статусно, быть семейным человеком, он себя внутренне давно уже отлепил от своей жены, да и было ли такое единение изначально? Кстати, он сказал, что разовый секс на стороне был неоговоренным правом, практически санкционированным супругой. Но без серьезных отношений. Всей правды, полуправды, даже и малой доли правды хватало, чтобы понять: семьи давно уже нет.

Умом Лялька понимала, что это – исключительно его взгляд на семейную историю. А почему-то априори была на его стороне. Но, как оказалось, все это было только преамбулой, рвало изнутри его другое – новое, накатившее на него чувство. Он-то и преамбулу поведал, чтобы она смогла понять его в главном, точнее в том, что стало главным для него сейчас. И Лялька услышала историю, достойную телесериала о любви олигарха и простой девушки – ремикс Золушки.

Полгода назад приехал он в свое поместье на Русском Севере, ну то, которое в окрестностях монастыря, где отец Амвросий наместником. Все, как обычно. По деревне со скоростью звука весть: «Приехал!» Блинчики, грибочки, сметанка, парное молочко, дары и подношения, мелкие просьбы и желание угодить, потому как благодетель – дорогу сделал, работу дал, в разных просьбах не отказывает. Да он для них, живущих натуральным хозяйством, затерянных в лесах от благ цивилизации, не просто барин – отец родной, почти государство в функции социальности. Давно звали его мужики на охоту. Он вообще-то рыбак заядлый. Ну и поохотиться соблазнили. Выдвинулись они тремя машинами: его джип и пара «Нив» из местных. В первый день подстрелили пару зайцев, набрали грибов и заночевали на заимке. Решили поутру двинуться дальше. А утром произошло почти невероятное: джип не завелся, видно не выдержал российского бездорожья. И это в придачу к тому, что и зайцев подстрелили мужики – сам-то промазал. Все как-то не в масть. А не хотел ведь ехать изначально – уговорили. В очередной раз понял: слушать нужно только себя. И на этот раз послушал: запрыгнул в фермерскую потрепанную «Ниву», оставил местных поохотиться и разбираться с его джипом и поехал назад.

А на трассе, совсем не далеко от поворота на дорогу к своему поместью, увидел барышню в неловкой попытке поставить запаску на свою «Ладу-Калину». Проехать мимо не мог – водительская солидарность, мужское превосходство: ну уж с «запаской» он точно справится, трогательность барышни, да еще и желание матча-реванша за улизнувшего накануне зайца – все в комплексе поспособствовало. А когда увидел ее красивые серые глаза, захотел «флиртануть», скорее даже просто проверить себя – может ли он в своем возрасте заинтересовать молодую интересную девушку, не имея артефактов своей состоятельности – на старенькой «Ниве» и в охотничьей робе. Он быстренько сообразил: две вещи она не должна увидеть – часы и телефон. Мобильный он поставил на беззвучный сигнал, часы засунул под рукав рубашки, плотно застегнув пуговицы. Коварный замысел? Возможно. «Запаску» он ей поставил, заодно проверил тормоза. Словом, он тянул время и старался произвести впечатление, понравиться. Шутил, но не балагурил. Тянул, когда надо, паузу, качал головой с видом знатока: мол, не порядок – техника и женщина не совместимы. Расспрашивал. Словом, действовал по правилу: хочешь заинтересовать женщину, заставь ее говорить о себе. Узнал, что едет от бабушки и, надо же, из его поместья. Это еще больше подстегнуло его любопытство. Да и с каждым словом она ему все больше импонировала: вела себя естественно, не дичилась и не кокетничала, с юмором. «Натуральна и экологически чиста, как сметана у Марфы», – усмехнулся он. А кстати, не марфина ли внучка? Она, помнится, трындела как-то про внучку-юристку из города, умницу, красавицу, вот только невезучую – никак замуж не выйдет». Проверять в машине уже было нечего, а до обмена контактами дело еще не дошло. Он нащупал в кармане пятитысячную купюру. Хорошо, что есть. В Первопрестольной он обходился карточкой, но в поездку всегда брал с собой наличные: то кто-то с просьбой, то в магазине что-то нужно. Нет здесь, в захолустье, пост-терминалов, а ведь специально на охоту ничего не брал с собой – к счастью завалялась.

– А давайте вместе до заправки. Там кафе. Чаем-кофе угощу. Мне не хочется вот так с вами расстаться.

– Это я – ваша должница, – и она засветилась своими серыми большущими глазищами.

Она действительно оказалась внучкой Марфы. Работала в городе в конторе у нотариуса. Перспектив? Да не особенно. Нотариальная служба – дело семейное, практически наследственное, чужих не впускают, или впускают со скрипом. А у нее что? Куча довольно однообразной монотонной работы, требующей внимания и без права на ошибку. Собственно для того, что она делает, диплом юриста и не нужен. Где хотела бы работать? Пожалуй, в сфере административного права, юрисконсультом в какой-нибудь серьезной фирме, да здесь их по пальцам пересчитать – пока не светит. Почему не двигается в столицу или в какой-нибудь другой город покрупнее? Пытала как-то счастье в Москве, а там не ждут с распростертыми объятиями. Тогда у нее вообще не было никакого опыта. Работать по 10—12 часов, чтобы оплатить съемную квартиру? Тратить по четыре часа в день в транспорте в надежде на какие-то мифически перспективы? А потом здесь заболела мама, да и бабушка старенькая. Да даже и не в этом дело. Поняла, что она – не человек мегаполиса.