Текст книги "Виртуальность реальности"

Проблемы энергообмена

После обеда они сидели на веранде. Борщ Ляльке удался. Она давно заметила, еще со времен своего паломничества, когда готовишь еду осмысленно, а еще лучше с чтением молитв, все получается невероятно вкусно.

– Ты утратила вкус жизни. Тебе кажется, что ты, как пони в цирке, ходишь по кругу, – констатировал Иннокентий. – Что значит: увязла в жизнях и обстоятельствах других людей? Мы все в этом мире с кем-то взаимосвязаны. Знаешь, мне вообще кажется, что жизнь человека – это складывание огромной картины из перемешанных пазлов. Для чего нужен каждый из них, станет ясно в самом конце, когда все на свои места лягут, но тогда уже и колесо жизни остановится. Не мучайся поиском смысла в каждом фрагменте. Важно другое – получай от этого удовольствие, радость. Вот мы поле твое поправили, вернуться на дорогу радости станет легче. И избавься от внутреннего беспокойства – сама не поднимай волну тревожности.

– Но клиенты стали пропускать встречи! Значит, я им уже не интересна, не нужна.

– С чего ты это взяла? Деньги перечисляют?

– В том-то и дело, что перечисляют. У меня такое чувство, что они откупаются перед тем, как уйти.

– А я так не думаю, знаешь, в благодарность за помощь на каком-то этапе жизни, ваши «пэры-мэры», конечно, могут заплатить, даже могут поставить вас на время на финансовое довольствие. Но не думай, что это – жертва с их стороны. Они тоньше, чем другие… Да-да, при всей их кажущейся агрессивной витальности, необходимой, чтобы быть на кочке в современном мире. Они, даже если не знают, интуитивно чувствуют, как энергии работают. А твоя энергия, а точнее – идущая через тебя, кое-чего стоит, поверь…

– Ой, Иннокентий.

– Ну встроен в тебя какой-то чип света.

– Ты что говоришь? Какой еще чип?

– Ну, представь, на земле – человечество, раздираемое страстями, пороками вперемежку с добром и светлыми помыслами. И каждая эмоция на своей вибрации, условно, испускает некую субстанцию, допустим, газообразную, разного цвета и плотности. В погоне за благами, которых, как принято полагать, на всех не хватит, люди воюют, соперничают… Что мне тебе говорить? Понимаешь же сама все несовершенство человеческой природы. Ты много знаешь беспричинно, то есть безусловно радостных людей, не сумасшедших?

– Ответ ясен. Продолжай.

– Ну и вот, в этой мгле эмоциональных человеческих испражнений сверху хочется послать помощь. Куда лить светлую энергию, если внизу так мрачно, что, сколько не лей, все равно серый коктейль получается? В какие-то монады, то есть зародыши, удается вставить чип, чтобы и в этой мгле знать, где его обладатель находится, и при необходимости и возможности на каком-то этапе в сторону чипа давать потоки Света.

– Полный бред.

– Не спеши… Но это, если монада-человек вызревает до возможности принять, пропустить через себя и отдать вовне, не сгорев, ту самую космическую энергию. По жизни его болтает, колбасит, формирует и форматирует всё происходящее вокруг. Его, дурака, ничего не предполагающего, выращивают и, наконец, чтобы не перепугать до сдвига с катушек, приводят в обстоятельства, когда он может быть полезен. Собственно для чего чип в него и вделали. И Свет работает, особенно если носитель не сильно мешает, а еще лучше, этому способствует. Носитель чипа – это функция, бремя, если хочешь, ответственность.

– Ты меня совсем заморочить хочешь. Значит я с чипом?

– Наконе-е-е-ц… Считай, да. От гордыни не лопни – сгоришь, – он веселился.

– Ну допустим… Какое это отношение имеет к состоянию нашего предприятия? Наконец, к тому, что клиенты стали пропускать встречи. Выруливай в эту сторону, а то занесло тебя.

– Объясняю – они никогда не заходят прервать связь с тобой, потому что интуитивно чувствуют: им нужно находиться в поле твоих мыслей. Что такое общение? В жизни мимо нас проходят, рядом с нами оказываются десятки, сотни людей. Говорят, что мозг запечатлевает всех, и мы при необходимости их можем вспомнить. Но эмоционально нас цепляют лишь избранные. И слово какое правильное «цепляют». Зацепил – тоненький энергетический канал связал вас. Затронул ум и сердце – канал уже не тоненькая ниточка, а настоящий канат, высоковольтная линия. Между тобой и твоими клиентами уже такая высоковольтная линия. Кстати, носитель чипа потом работает, как переключатель, реле. Ты не замечала, что почему-то думаешь иногда о своих клиентах самопроизвольно, сама не зная почему.

– Ну, так у всех бывает…

– Вот если бы можно было отследить, что происходит в их жизнях в те моменты, с включением «реле-тебя», было бы понятнее. Но не все дано нам подсмотреть.

– Да, но у меня возникает чувство, что деньги оплачены…

– …А услуга не отпущена? Расслабься, знаешь, как все устроено: деньги – это материальный символ энергии, которому, правда, еще вменили возможность конвертироваться в материальные блага. Чтобы успокоить твою совесть, отпусти им услугу дистанционно.

– Слушай, Иннокентий, ты меня за кого принимаешь? Как ты себе это представляешь? Человек говорит: «Извини, не могу быть, пропустим встречу». А я – ему: «Нет, нет, деньги оплачены, давайте-ка в скайпе что ли пообщаемся. Как дела? Какие проблемы? Что болит», – она злилась.

– Зачем так грубо? Думай о нем в оплаченное им время. Светло, чисто, не тревожно. Помолись, наконец. Поверь, это немало.

– Я и так о них молюсь.

– Ну а в тот день сделай это как-то особо, да и не упускай из виду, что появилось нечто новенькое в отношениях.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, Федерал тебя на Север возил?

– Ну, было…

– Так вот, он сам показал, что тебя, как инструмент, можно использовать не только здесь, на вашем подворье.

– Депутат, шеф Майи, ну владелец минераловодочной империи, как-то притащил ко мне одного товарища, познакомил, оставил, сказался занятым и уехал…

– Вот, а ты мне об этом не рассказывала. Кстати, видишь, он решил тобой, общением с тобой «угостить» друга. Он засунул его в поток Света не твоего, но идущего через тебя…

– Иннокентий, что-то не нравится мне это все… Лучи, поток Света…

– Знаешь, тебе могут не нравиться молекулы, атомы, протоны, электроны – им от этого не холодно и не жарко. Какая разница, что нам нравится или не нравится. Знаешь, человек не может представить, как выглядит реальная картинка бытия, поскольку он может видеть менее одного процента от электромагнитного спектра и слышать не более, чем один процент от акустического. Девяносто процентов клеток в теле работают в симбиозе с микроорганизмами, которые имеют собственную ДНК и не являются «нашими», а атомы в тебе представляют на девяносто девять и девятьсот девяносто в какой-то степени процентов пустое пространство, и ни один из них не является порожденным нами. Все заимствованы из бывшего звездного вещества, когда-то возникшего в чреве взорвавшейся звезды. И человек имеет сорок шесть хромосом – на две меньше, чем картофель. И радугу человек показывает как бы только себе – ее существование связано с особенностями человеческого зрения и зависит от конических фоторецепторов в глазах. Для других живых существ, не имеющих подобных конусов-колбочек, радуга вообще не существует. И мы не просто смотрим на радугу – мы создаем ее. Это довольно удивительно, особенно если учесть, что все красивые цвета, которые мы видим, составляют менее одного процента электромагнитного спектра. Тебе может не нравиться, – продолжил он, – что ты, как и любой человек, имеешь в теле энергетические центры, чакры, каналы. Что, наконец, чистить надо не только зубы, но и свои тонкие тела и, кстати, делать это регулярно. И то, что я делал с тобой в пижаме, ты могла бы сделать сама. Каждый может. Нужно немного знаний, отсутствие шор и лени. Тебя готов обучить. Кстати, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо.

– И не страдай по поводу своей «избранности». Можешь считать, что не исключено, что такой чип от рождения есть у каждого, не у всех включается. Знаешь, теоретически, каждая раковина может вырастить в себе жемчужину, а чтобы прекратить твои дальнейшие вопросы в стиле самокопания, дай быстро ответ на вопрос: какое необычайное событие было в твоей жизни – парадоксальное, труднообъяснимое? Первое, что в течение десяти секунд придет в голову. Так, время пошло.

Почему-то Ляльке вспомнились ворота, но не просто ворота. Была она тогда в Израиле, в старой Яффе. С одной дамой из туристической группы они специально приехали вечером еще раз побродить по этому дивному древнему городу и поужинать в ресторанчике. Дама уже проявляла нетерпение, хотела побыстрее опустить за столик на открытой веранде – туфли на каблуке надела. А Ляльку подмывало еще раз обежать этот пятачок и все тянуло на возвышенность, в сторону от извилистых улочек. Отговорившись от дамы, она буквально побежала туда, куда понесли ее ноги, и они вынесли ее к воротам. Опять же, не зная почему, она трижды вошла в них. Было такое чувство, что она совершила совершенно непонятный для себя ритуал. Лялька не могла объяснить свои действия – все в автоматическом режиме – подпирало время. Подошла группа корейских туристов, попросила сделать фото на память. И только потом, дома, покопавшись в интернете, узнала, что это – остатки каменных ворот, построенных в тринадцатом веке до нашей эры при Рамсесе Втором, отождествлявшим себя с египетским богом Гором. На воротах, как оказалось, есть надпись: «Гор – бык сильный, любимец богини Истины, царь Верхнего и Нижнего Египта». Естественно она ничего не рассказала об этом ни той своей попутчице, ни даже своим подружкам, а Иннокентию сейчас все выложила.

– Ну вот, – произнес маг удовлетворенно, – любимица богини Истины, ты мне лучше про друга Депутата расскажи….

И Лялька рассказала.

Господа офицеры

Майин шеф, Депутат, в поиске новых ощущений и открытий совершил нечто особенное. В Тибете, высоко в горах, есть необычная пещера. В ней каждый может получить ответ на любой вопрос. Как? Очень просто, хотя все не так просто. Ты формулируешь вопрос, и тебе приходит ответ. В сознание, будто активировали доступ к ранее закрытому файлу. Находится пещера в труднодоступном месте, и путь к ней чреват не только многими сложностями, но сопряжен с реальной опасностью.

Депутат вернулся, пережившим катарсис. Ляльке это было очевидно. Да и Майя подтвердила – ни из одного из своих ранних вояжей по планете он не возвращался таким. В этот раз в путешествие он взял с собой только одного человека – друга детства, спортивного, правильного, непьющего, тренера детской секции каратэ. Вернулся с загорелым обветренным лицом с белыми глазницами и такими же белыми полосками на висках – от солнцезащитных очков. С массой ссадин на руках. И с какой-то внутренней сосредоточенностью. Его печень в реабилитации не нуждалась, но вот на кардиограмме и диете его личный врач настоял. Когда услышал, какое количество аспирина за неделю в горах они с другом через себя пропустили. Оказывается, чтобы избежать тромбов, с какой-то тысячной высоты нужно разжижать кровь, принимая ударные дозы аспирина.

Подробностями о путешествии ни с кем не делился. Сказал только, что было круто, но того стоило. Кстати, и по деньгам немало и по физическим затратам и рискам. Ляльке хватило одной детали. Все, кого проводники, проведя предварительный отбор, поднимали наверх, подписывали какое-то соглашение-договор, суть которого в том, что они согласны, что, если кто-то по какой-то причине сойдет с маршрута, группа продолжит восхождение. И по пути им встретились не одни человеческие останки… А с аспирином вышла засада – их с другом запасы закончились, и у проводников необходимые таблетки они покупали почти на вес золота.

К Ляльке в гости он привез генерала, с которым судьба свела его в этом путешествии. В Тибет, как и Депутат, он отправился со своим другом. Так вчетвером, в сопровождении проводников и переводчика из местных, они и совершили это экстремальное восхождение. Генерал – тоже бывший вэдэвэшник, но постарше, из одной из советских среднеазиатских республик – кряжистый, крепенький, с раскосыми глазами-«буравчиками», которые, как пулеметная очередь, тебя прошивали насквозь. Депутат называл его «батя». Батя прошел Афган и много чего повидал на своем веку. Для первого знакомства с Лялькой они, как водится, ели-пили, говорили. Ну, Лялька делала вид, что пьет. А Батя пил по-армейски – много, не пьянея, по крайней мере, чисто визуально. Он с порога увидел, что с Лялькой можно на «ты» и без купюр. Может, конечно, Депутат этому поспособствовал. Чем дальше Лялька слушала, тем больше пугалась, поражалась, сострадала – как человеку жить с таким грузом?

– Меня, когда первый раз ранило, прежде чем отключиться, ощутил такое жгучее до слез желание жить… Мне-то двадцать с небольшим было. И вот представь, мне впервые приснился мой отец. А я его никогда не видел, точнее видел, но не помню: мне было восемь месяцев, когда его не стало, мама нас с сестрой воспитывала одна. И приснился в облике Ленина. Но я понимал, что это – мой отец. Сказал: «Сынок, не бойся, жить ты будешь». Очнулся я уже на борту самолета по пути в Ленинград, в военный госпиталь.

Лялька заморгала и отвернулась, чтобы справиться с предательской влагой, готовой пролиться по щекам.

– Я по жизни командиров всегда учу: «Ты стань солдату отцом, другом, а потом – командиром». У меня до сих пор перед глазами пацан, буквально пацан. Держу я его с распоротым животом, внутренности руками собрать пытаюсь: «Держись, сынок!» А он мне напоследок: «Батя, а я ведь даже ни разу девушку не поцеловал…»

Слезы у Ляльки текли по щекам, и сопротивляться этому не было никаких сил.

– Знаешь, а я в рай не попаду, сказал он как-то обреченно. На мне столько крови…

Ну что она могла сказать в ответ? Единственное:

– Не похоже, чтобы вы ее проливали из удовольствия…

И она уводила его, как могла, от страниц в прошлом, обагренным кровью. Жена, дети, внуки, еще живая восьмидесятилетняя мама, которой он откровенно гордится и любит. А еще мемуары, преподавательская работа, наконец, общественная деятельность – борьба за мир на планете. У них, людей одного поколения, рожденных в СССР, к счастью было много взаимно интересных тем и без войны. Не обошлось и без армейских баек. Ну как без этого? Но даже когда он шутил, на лице сохранялась печать трагизма. Во время их шестичасовой беседы она мысленно, как криминалист на экране монитора, пыталась «перебрать», «переформатировать» образ. Нет, все упиралось почему-то в глубокую продольную складку на лбу, переходящем в округлый череп, с проступающими через седой ежик хорошо заметными шрамами.

Ночевал Батя в гостевой. Утром, несмотря на вчерашнее обильное возлияние, был свеж и даже как-то светел. Сидней, накануне не принявший гостя и отправленный за это в вольер, после вечерних лялькиных увещеваний поутру проявил сдержанность. Но все же предпочитал держаться у ног хозяйки, как бы оберегая от Бати. Почуял агрессивный дух кровавого воина? Возможно. Собаки часто видят скрытое от людского глаза.

А через пару недель, Депутат, прихватив с собой Ляльку, отправился в Сочи, где собрался настоящий генеральский «клуб». Конечно, это была батина идея. Это – про Ляльку. А у «клуба», судя по всему, история не меньше, чем с двадцатилетним стажем. Собравшиеся представляли постсоветские республики, кроме прибалтийских. Все они фактически «экс», но по-прежнему – люди большого влияния. Она присутствовала только при их неформальном общении – почти восьмичасовом застолье. Так что терялась в догадках, точнее, вообще не заморачивалась истинным поводом для их встречи. Поняла, учитывая возраст (а Батя там был из «молодых»), что в период крушения Советского Союза и потом они были не при маленьких должностях. После своего общения с их клиентом, которому Иннокентий дал ник «Мент», она много узнала об «изнаночной» стороне органов МВД и теперь со вниманием слушала откровения людей военных. Ей всегда, еще с комсомольской юности, было интересно знать, кто фактически правит миром. Причем, под «миром» всякий раз понималось нечто географически разное: город, край, страна, а, порой, и мир в смысле «цивилизация», человечество. Возраст и статус «экс» позволял членам клуба говорить достаточно откровенно и философски-обобщенно. Она поняла, что, когда росчерком пера вдруг прекратила существование единая страна и ее части, как льдины в океане, начали свой самостоятельный дрейф, на некоторых членов клуба свалилась огромная ответственность и, часто, мифическая власть.

Не смущаясь ее присутствием, они вспоминали, как делились друг с другом оружием, когда теперь уже в суверенных государствах нужно было создавать свои вооруженные силы. Она с ужасом осознала, какое количество оружия в те годы бесконтрольно растворилось на просторах одной шестой части суши. Они, теперь смеясь, вспоминали, как в одной «стране» на все государственные вооруженные силы был один автомат Калашникова, который на присяге военнослужащие передавали из рук в руки. Остальное ушло в тень, разворовали.

А один при становлении местных «суверенитетов», в битве за портфели, угодил за решетку. Взаимовыручка помогла – члены клуба подключили свои связи и вытаскивали коллегу из передряги. А этот «коллега» сразу же в камеру (Ляльке с первого взгляда понравилась его смешливость) затребовал себе гору исторической литературы. И в момент, когда двери «темницы» распахнулись, отказался ее покинуть – нужно было дочитать роман Яна о Чингиз-хане. Задержался на пару дней. И теперь уже его просили выйти – надо было докладывать куда-то наверх, что он на свободе.

Иннокентий получал удовольствие от ее рассказа, аппетитно попыхивая трубкой. Этот «перец» ему явно нравился.

– Знаешь, – продолжила Лялька, заметив его неподдельный интерес, – он еще рассказал одну байку времен своей офицерской молодости. Хотел поступить в академию. Но, чтобы уж наверняка, посоветовали ему «поухаживать» за одним приехавшим в округ московским генералом. А ухаживать как? Пикничок с шашлычком на природе. А времена строгие, советские, афишировать нельзя. Дело было у реки. Десантировался он в подходящем месте, костер разжег, чтобы угли были наготове, «поляну» накрыл. По реке – катер (река судоходная), чужой. Он в панике бух воду в костерок, чтобы не засветиться. И все опять сначала. Словом, натерпелся страхов. Наконец, прибыла нужная посудина. Но прямо к берегу причалить возможности никакой – дикий берег, без пирса. А генерала-то на сушу доставить надо, он-то в мундире. Делать нечего. Наш старлей – в воду, и на руках сиятельное тело к берегу, метров шесть, не меньше. «Тащу эту тушу и думаю: „Господи, я же с отличием училище закончил, школу с золотой медалью… Неужели сам не поступлю? Бросить что ли его в воду?“» Не бросил, зато всех повеселил, ну и стал мишенью для шуток. Потрясающе!

– Молодец, он же, наконец, от этого освободился, отпустил от себя фрагмент прошлого, – одобрил Иннокентий.

А Лялька опять стала серьезной: – Как и у Бати, у многих из них за плечами Афган и кое-что еще, опыт, который лучше не иметь – страх смерти и боль потерь. И ощущение, что для кого-то ты – власть, а по большому счету, инструмент чьей-то власти. И зачем понадобилось меня туда притащить? Не понимаю, – Лялька поуютнее обернулась пледом.

– О. ну у тебя же на лице – все эмоции, – Иннокентий начал выстукивать докуренную трубку. – А дама ты интеллектуальная, эмоции рафинированные. Через них значимость пережитого переосмысливается. Да и потом дама в таком собрании – естественный ограничитель, как минимум, лексикона. Считай, что ты повысила уровень благородства того заседания «клуба». Но теперь ясно, почему ты была так обесточена. Знаешь ли, матушка, общаться с «кровавыми» дядьками – это тема особая. Не безобидная. Чего сразу не позвонила?

– Да ты в стройку весь ушел. Думала, обойдусь.

– Теперь уже сможешь. Отдохни пару деньков, теток своих собери, наконец. Но повод какой-нибудь полегче, чтобы чисто поржать, – он видел, что последняя формулировка ее уже покоробила.

– Ну и жаргон, Иннокентий! Но мысль уловила. Спасибо.

Освобождение, или о пользе нелепостей

Они встретились. Лялька обозначила тему: «Исповедь о собственной нелепости». В шапку бросили бумажки, чтобы определить очередность. Решили говорить на трезвую. Чтобы потом уже с помощью алкоголя завершить ритуал освобождения. Номер первый выпал Любасе.

– Я работала в школе, еще до агентства. Организатором внеклассной работы, часов английского хватало. В пятом «А» у меня была удивительная группа. Такие симпатяги, прямо на подбор – умненькие, красивенькие, впитывали все, как губки. Бывает такое счастье – сойдутся звезды и соединят в одной группе мотивированных к обучению детей. Уроки с ними – именины сердца. Я совсем молодая была, тридцать с небольшим. Вовка еще в школу не ходил. Пятиклашки меня обожали – то букетик с фиалками на стол поставят, то апельсин в презент, то доску признаниями в любви испишут. Была у меня такая черная драповая юбочка.

– Ну-ну, представляю, в облипочку, – Мира, как обычно, не лишала себя радости все комментировать по ходу.

– Без иронии. Юбка-карандаш. Хорошо сидела. Конец третьей четверти, март. Помню, я уже в плаще ходила. У нас в марте бывает теплее, чем в апреле. Настроение отличное. Вхожу к моим пятиклашкам, в режиме автопилота приветствие, открываю журнал, вызываю к доске. В процессе. Совершенно не замечаю, что они как-то с любопытством на меня смотрят, переглядываются, перешептываются. Думаю, и они устали к концу четверти. Открывается дверь, входит наша пионервожатая: «Любовь Ильинична, вас в гороно срочно. Я посижу. Мы почитаем». Класс зашумел – смена действия. Выскакиваю, бегу по пустым коридорам, набрасываю на себя плащ и в гороно. Благо, всего пару кварталов пройти, оно ж у нас в здании администрации на втором этаже. Сдаю плащ в гардероб, прихорашиваюсь в вестибюле у зеркала, иду по лестнице. Меня обгоняет парочка мужчин (они тоже свои куртки в гардероб сдали), и очень заинтересованно на меня поглядывают. «Ну, – думаю, – мужики, весна – на каждую юбку оглядываются». Как выяснилось потом, не на каждую.

Присоединяюсь к совещанию в кабинете заведующего – чуть-чуть опоздала. В город ожидается иностранная делегация, школа – объект показа. Но меня позвали не только как организатора внеклассной работы, но и как учителя английского – нужен открытый урок. Заведующий всех отпускает, а меня просит задержаться – обсуждаем задачу. Все ясно, встаю. У двери он меня тормозит репликой: – Любовь Ильинична, ну и у вас должен быть соответствующий внешний вид.

Вспыхиваю. Чем, собственно, не угодила – юбка, блузка, туфли на каблуке… А он меня с ног до головы осматривает. «Вот, – думаю, – козел. И на этого весна действует».

Пунцовая выскакиваю из кабинета. А у него в приемной такая величественная дама в возрасте, Мария Петровна. Ко мне благоволила.

– Что это, Любочка, вы такая взволнованная? Не первый раз иностранцы к вам.

– Да я не из-за этого. Как я выгляжу, Мария Петровна? Что-то не так?

– Вы всегда на высоте, Любочка. И юбочка так хорошо сидит. Может, на пальчик длиннее бы. Но вас это не портит. Не выглядит вызывающе.

– Значит, это – весна. По лестнице поднималась, мужики чуть дыру не прожгли, пялились. И Виктор Александрович…. Всегда такой корректный….

– Не берите в голову. Вы – красотка. Так себе и говорите: «Я – самая обаятельная и привлекательная….»

– Спасибо, Мария Петровна, я побежала, а то меня прямо с урока… – и на выход.

– Любочка, стойте, что это?

Подводит меня к большому зеркалу, чтобы я могла получше увидеть себя со спины. Ужас! На моей черной драповой юбочке хорошо читаемое сердце, пронзенное стрелой. Мелом. Жирно. Пятый «А» признался в любви!

– Ты их, конечно, «порвала» – Ирча жаждала кровавых подробностей.

– В первую минуту хотела. Пока бежала в школу, бурлила яростью. А они меня у порога все ждали, испуганные. Рассказали все вожатой, ну, она их уже пропесочила. На открытом уроке отработали.

– Теперь, Маруся твоя очередь, – Лялька видела, что двойка была на ее бумажечке, они сидели на диване рядом.

– Нет-нет, давайте, я, – предложила Лейла. – Моя история с любасиной в комплекте.

Возражений не последовало, и Лейла начала: – Мне двадцать с небольшим, учусь заочно, работаю секретарем в нашем издательстве, комсомолка, активистка. Лялька знает. Накануне легла поздно – было какое-то городское комсомольское мероприятие, а потом мы еще с Алексом долго провожались. Подскочила, как подорванная, проспала. Пулей по квартире. Благо – молодость: головой тряхнул, расческой провел – причесан. В шмотки запрыгнула и вперед. Красочку на лицо и на работе можно прибросить. Я тогда была, как тростинка, юбка – мини, все так носили. Бегу, сломя голову, опаздываю. По пути знакомую встретила, толстую, как ватрушка. Говорят, толстые – добрые. Ага, у нее язык и глаз – будь здоров! Оглядела она меня с ног до головы, усмехнулась: «Хорошо смотришься». А я не останавливаюсь, лечу. «Завидует», – думаю. Влетаю на работу, плюхаюсь в кресло. Шеф на месте, но, похоже, меня еще не искал. Хватаю папку с документами и к нему. А он любил порядок во всем, и чтобы с утра, ровно в девять я с папочкой с документами на подпись. Я еще не покрасилась, только губы нарисовала. Отдаю одну папку, забираю другую. На пороге кабинета он меня окликает – еще какое-то задание вдогонку. И… на мои ноги пялится. А я же в глаза смотрю, преданно впитываю. А сама думаю: «Какая все-таки пошлость вот так откровенно мои ноги рассматривать. За ним раньше этого не замечалось. Старый хрыч (ему лет сорок с небольшим тогда было – для справки) и туда же». Словом, негодую.

А в приемной уже наша завскладом Варвара, хорошая тетка, громогласная, но справедливая.

– Ну вообще, дожили. Этого только и не хватало, – возмущаюсь вслух.

– Ты чего? Воспитательный момент с утра? Шеф что ли?

– Да он рехнулся. Рассматривал меня с ног до головы, будто я голая. На ноги мои пялился, – опускаю глаза и вижу: у меня разные босоножки.

В прихожке лампочка перегорела, ну я и обулась впотьмах впопыхах. Варвару от смеха чуть не порвало – хохотала до слез, тушь текла по щекам. Шеф из кабинета на шум вышел. И это хорошо! Потому что я в первую минуту чуть от стыда не померла – меня столько людей по пути на работу видели.

– Со мной круче, я на международном уровне ославилась, – начала Маруся, тряхнув своей золотой гривой. Когда она волновалась, ей мешала заколка в волосах, она ее убрала. – Я была аспиранткой. С моим научным руководителем меня пригласили в Стамбул на конференцию. Впервые за границей. Он-то уже изъездил полмира, Восток уж точно. Мой английский на тот момент в остаточном варианте от школьного курса. Представьте, я, рыжая, не худенькая, белотелая…

– Маруся, он тебя к себе наручниками приковал? Ты в общественном транспорте сама не ездила? – Мира предвкушала какие-то пикантные подробности.

– Понимаю, что ты хочешь сказать… В общественном – не ездила. У нас в отеле в конференц-зале все происходило. Но за пределами отеля я от руководителя на шаг отойти боялась. Но суть не в том. Он решил мне немного показать Стамбул – была пара часов свободного времени. Занырнули в золотые ряды базара, прошлись по рядам с пряностями-сладостями… Чисто для представления – денег у меня не густо, а ему ничего и не надо. Вышли на проспект недалеко от знаменитой мечети. А нам навстречу торговец с тележкой киви. Но это я сейчас знаю, что такое киви. Мой профессор покупает парочку, говорит, что это – вкусный фрукт. И тут появляется его знакомый, из участников конференции, араб, в национальной одежде. Они бурно приветствуют друг друга, тут же начинают что-то обсуждать. По-английски. Я стою болван болваном. Думаю, не буду мешать, деликатно отойду на пару шагов, полюбуюсь панорамой. Мой профессор ко мне спиной, я в поле зрения его собеседника. Они явно увлеклись. Ладно, раз так, съем-ка я свой фрукт. Внимание окружающих к своей персоне я отнесла исключительно на счет своей внешности. Комплексую с гордым и независимым выражением лица, жую мой киви. Пару раз ловлю взгляд иностранца, собеседника моего профессора. Наконец, они прощаются. Профессор извлекает из портфельчика перочинный ножичек: «Давай киви».

Протягиваю один: «А свой я съела» – «Как? Неочищенным?!»

Я становлюсь в цвет моих волос, слезы на глазах. За нами, как мне кажется, весело наблюдают все торговцы вокруг, переговариваются. Я в панике – международный скандал! Мой профессор въезжает в ситуацию, и мы быстренько уходим с этого пятачка. Какой он у меня умница! Сколько я от него узнала. Я была ему, как внучка. И сказано, человек все время работает головой – мозг молодой, чувство юмора отменное, ну и порода – из дворян, деликатен. Он мой «позор» обратил в шутку, потом накупил экзотичных фруктов и провел ликбез, как и что принято есть в разных странах.

– Слушай, ну и как тебе киви в кожуре? – Мира откровенно стебалась.

– А ты сама попробуй! Хорошо сейчас резвиться. Представьте, моя рыжеволосая белотелость и так в зоне пристального внимания. А тут, когда я поднесла ко рту неочищенный киви, все торговцы в округе замерли. Они, кстати, что-то и объяснить мне пытались. Но я же вся в себе. Это сейчас слушаю свой внутренний голос и наплевать, что думают обо мне другие. Я о них вообще не думаю. А тогда ведь решила, что заигрывают или что-то пооткровеннее. Гордо жевала киви с кожурой. Конечно, контраст – шершавая оболочка и сочный сладкий плод с легкой кислинкой.

– И что, даже не въехала, что это надо чистить?

– Торговец с толку сбил. Продавая, он омыл оба киви водой из бутылки. Ну я и подумала, что продукт готов к употреблению. Хуже всего было потом два дня на конференции сталкиваться с тем арабом, который все это видел. Для чего-то же нужна мне была эта ситуация. У меня – все.

Ирча вытянула свои ноги вперед и начала:

– У меня – четверка. Вы мое отношение к гигиене и соблюдению инструкций знаете.

– Знаем-знаем. Патологическое: гигиена под контролем супербрезгливости, – хмыкнула Мира.

– Зачем ты так? Ирча требовательна к чистоте, – попыталась смягчить Маруся.

– Это точно. Киви на улице, да еще в таком виде, не ела бы, – не унималась Мира.

– У каждого свои тараканы, – примиряющее включилась Ника.

– Давайте послушаем, наконец.

– Полтора года назад, помните, у меня была операция на щитовидке. Естественно, я была у лучшего хирурга в нашей губернской больнице. Палата платная, все в лучшем виде. После операции ночь в реанимации. Знаю, что должны брать кровь на анализ. Я еще не вполне отошла от наркоза. Нас в реанимации двое – напротив лежит пациентка, еще не очнулась. Заходит медсестра с пробирками, сначала подходит к моей соседке. Дырявит ей руку – с третьей попытки входит в вену, наполняет пробирки, кровью заляпывает пол. Я в полубреду все контролирую. Потом, не меняя перчаток (!!!), с пробирками направляется ко мне. В шаге от меня я ее останавливаю: «Стоп!» Она чуть не роняет от неожиданности пробирки – думала, что и я еще в состоянии наркотического сна.