Текст книги "История моего брата"

Зульфю Ливанели
История моего брата

© Аврутина А., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательствво «Э», 2018

* * *

Предисловие

Омер Зульфю Ливанели (род. 1946) – уникальное явление как для турецкой культуры, так и для мировой.

Прозаик, чьи романы много лет уверенно бьют рекорды продаж в родной Турции и в Европе; поэт, чьи стихи знает каждый образованный турок; музыкант, создатель группы, прославившейся исполнением песен на стихи другого великого турка – Назыма Хикмета – и установившей рекорд, собрав на свой концерт в Анкаре более 500 тысяч зрителей; композитор, написавший песни более чем к 30 кинофильмам; режиссер, чьи картины получили немало наград; крупный политический деятель, однажды едва не ставший мэром Стамбула; депутат Национального собрания Турции; кавалер ордена Почетного легиона; с 1995 года личный советник генерального директора ЮНЕСКО Федерико Майора. И с 1996 года посол ЮНЕСКО, с должности которого он ушел в отставку только в 2016 году в знак протеста против неспособности организации осудить действия турецкого правительства по уничтожению курдских памятников старины.

В масштабах современной культуры существует немного личностей, деятельность которых была бы столь же многогранна, сколь деятельность Ливанели.

Иногда Ливанели называют «турецким Бобом Диланом», но, безусловно, это упрощение. Значение фигуры Ливанели таково, что уже сейчас, при жизни, в самом фешенебельном районе Анкары, Чанкае, в честь него открыт большой культурный центр, а в Стамбуле его именем назван сквер, по всей Турции воздвигнуты памятники. К тому же в Санкт-Петербурге также планируется открытие русско-турецкого культурного центра имени Ливанели.

Между тем биография писателя довольно типична для представителя турецкой интеллигенции. Если сравнить его жизнь и жизни таких известных турецких писателей, как Назым Хикмет, Сабахаттин Али и Орхан Памук, то можно найти много схожих событий.

Ливанели родился в семье влиятельного турецкого судьи, служившего одно время даже президентом кассационного суда Турции. Образование получил в США, окончив консерваторию в городе Фэрфаксе (штат Виргиния), затем вернулся в Турцию. Однако приверженность левым, социалистическим взглядам (своего рода дань неизменному кумиру Ливанели Назыму Хикмету), а затем несколько арестов и совокупно год в тюрьме вынудили будущего писателя в 1970-е годы отправиться в изгнание.

60-е, 70-е, 80-е годы – непростое для Турции время. Вооруженные конфликты между правыми и левыми. Постоянные стычки между консерваторами и военными. Многие друзья Ливанели были казнены, есть те, кто бежал, большинство оказались в тюрьме. Сумев эмигрировать по поддельному паспорту, он долго жил сначала в Стокгольме, затем в Париже, в Афинах, в Нью-Йорке, и жизнь была непростой. Порой приходилось подрабатывать на черных работах. Еще до отъезда в Турцию Ливанели начал писать песни-плачи, посвящая их своим ушедшим друзьям. К моменту отъезда за рубеж этих «плачей» набралось на целый альбом, и Ливанели его записал. Альбом немедленно приобрел огромную популярность в Турции, хотя власти сразу запретили его. По воспоминаниям писателя, через год в Стокгольм к Ливанели приехал брат: «Твои песни слушает вся Турция, студенты поют их на демонстрациях, – сказал мне он. Я ничего не знал об этом – ведь тогда не было нынешних средств связи. Так я стал популярным, своего рода турецким Высоцким. Музыка захватила меня. Правда, потом я вернулся к своей «первой любви» – литературе».

Но музыка действительно сделала Ливанели очень знаменитым – настолько, что многие известные музыканты и музыкальные коллективы не раз исполняли ее. Джоан Баэз, Зубин Мета, «Виртуозы Москвы».

Главным своим учителем Ливанели называет Хикмета. И еще нескольких деятелей искусства, с которыми он познакомился во время жизни за границей, дружба с которыми продолжалась долгие годы: Абидина Дино – близкого друга Эйзенштейна; курдско-турецкого писателя Яшара Кемаля; Мюневвер Андач – первую супругу Назыма Хикмета, которая в свое время открыла Западу имя Орхана Памука; греческого композитора Микиса Теодоракиса… «С самим Хикметом я знаком не был, – вспоминает Ливанели, – но в Париже меня окружала «хикметовская» атмосфера, он словно бы присутствовал среди нас».

В октябре 1986 года, когда Михаил Горбачев уже стал генеральным секретарем ЦК КПСС, Чингиз Айтматов пригласил двенадцать крупнейших писателей мира, а среди них и двоих турок – Яшара Кемаля и Зульфю Ливанели – в Москву. Среди приглашенных были такие писатели, как Артур Миллер, Джеймс Болдуин, Федерико Майор, Клод Симон, Питер Устинов и другие. Из Москвы они направились во Фрунзе, где открыли первую встречу знаменитого Иссык-Кульского форума, который принято считать важной вехой в окончании «холодной войны». После окончания форума гости вернулись в Москву, и Горбачев пригласил их в Кремль.

Это было через день после той самой встречи Горбачева с Рейганом. В Кремле генеральный секретарь долго беседовал с писателями. В том числе он говорил о том, что, даже будучи преданным ленинцем, понимает – государственная система не может продолжать существовать в нынешнем виде и стране требуются перемены. Об этом важном историческом событии сообщали многие крупнейшие новостные агентства мира. Впоследствии Ливанели напишет книгу об этом дне – «Беседы с Горбачевым о революции». Именно эта встреча стала началом личной многолетней дружбы Ливанели и Горбачева.

Книги Ливанели несколько раз били рекорды продаж в Турции. Его последний роман, «Беспокойство», был продан тиражом полмиллиона экземпляров. Роман «Отель Константинополь» стал самым продаваемым романом 2015 года. Роман «История моего брата», который вы сейчас держите в руках, был самым продаваемым романом в 2013 году, и этот список можно продолжать.

Развитие современной культуры и науки демонстрирует нам тенденцию к объединению знания – синтезу различных направлений. Творчество Ливанели тоже являет собой, по сути, синтез искусств: будучи поэтом, он выступает в роли режиссера, будучи музыкантом – в роли прозаика.

Вы сейчас держите первый роман Ливанели, который выходит на русском языке. Начинается он как детектив. Но отбросьте сразу все свои ожидания. Подобно самым ярким произведениям современного искусства, которые поражают своей неожиданностью и шокируют, нынешний роман Ливанели готовит множество сюрпризов.

Хотелось бы пожелать российскому читателю поскорее познакомиться с творчеством замечательного автора, встреча с которым явно задержалась.

Аполлинария Аврутина, переводчик,

январь 2018 г.

Человек – это капля крови и тысяча тревог.

Саади Ширази, XIII в.

О мой шах! Ты пожаловал мне жизнь,

Но взамен похитил мои истории.

А ведь я могла жить только историями.

Теперь они кончились, а вместе с ними и моя жизнь.

«Смерть Шахерезады», Интайзар Хассейн, 2014 г.

Я

1
Странное утро, явление девушки-журналистки, Керберос

Кажется неправдоподобным, однако, проснувшись рано утром 11 июня 2011 года, я уже знал, что получу странное известие. В безлюдной деревеньке, жившей один на один с сине-зелеными волнами Черного моря, в которой каждый новый день был повторением предыдущего, нечасто случались события, которые бы взволнованно обсуждали все. Тот день тоже должен был начаться и закончиться, как все остальные, но, как оказалось, суждено было другое. Я, конечно, в те хмельные утренние часы еще не знал, что мне предстоит получить известие об убийстве, однако чувствовал: что-то произойдет. Я еще лежал в кровати, глаза были закрыты, мне еще снились стремительно сновавшие ярко-синие зайцы, которые оставляли за собой фосфоресцирующие линии.

Снившиеся зайцы сновали все быстрее. Они не стояли на месте; им не терпелось вскарабкаться то на одну скалу, то на другую, и, карабкаясь, они проявляли невиданную сноровку. Они перемещались так быстро, что я не успевал за ними следить, а видел только ярко-синие линии, тянувшиеся за ними шлейфом. Эти светящиеся линии напоминали инфракрасное излучение, которое часто показывают в фильмах про грабителей и которое образует надежную защитную клетку в специальных банковских хранилищах. Такое излучение, которое – вы, конечно, поняли, о чем я, – герой видит, только если надел специальные очки. Но линии света, которые тянулись за зайцами, были ярко-синими. Я это хорошо помню.

В тот момент зазвонил телефон. Не успел я ответить, как услышал голос Хатидже-ханым, домработницы, которая приходила ко мне несколько раз в неделю. «Ужас, Ахмед-бей! Аллах, какой ужас случился!» – причитала она.

В таких ситуациях, то есть когда кто-то страшным голосом кричит «ужас», я сразу понимаю, что надо начинать бояться, и мне тут же вспоминается мой брат-близнец Мехмед. Так что некоторое время я слушал ее, не проронив ни звука, а затем, почувствовав, что она успокаивается, осторожно спросил, что же она подразумевает под словом «ужас».

«Вы что, еще не слышали про Арзу-ханым?» – всхлипнула она.

Я поинтересовался, что стряслось с Арзу-ханым. Она ответила, что у нее язык не поворачивается такое рассказывать, но затем, должно быть, поняла, как глупо с ее стороны звонить по телефону, приговаривая «какой ужас», но так и не рассказать, что же все-таки за ужас приключился, и она прошептала в трубку: «Арзу-ханым убили!»

Я задумался, что следует делать в такой ситуации. Обычно люди, узнав о смерти знакомого человека, выражают печаль. Жизненный опыт подсказывал мне именно это. Да, следовало сказать что-то о том, как я огорчен, но если чувства выразить я еще кое-как мог, то вот их мера мне никогда не удавалась. То есть разумом я все это понимал, но сердцем ощутить не мог. Да и что вообще может этот жалкий, измотанный жизнью насос!

Что мне следовало сделать – заплакать или вскрикнуть от изумления? Ведь я близко знал Арзу, больше того, я расстался с ней примерно семь или восемь часов назад. Наверное, мне следовало выразить все эти чувства одновременно. Да, но как и насколько мне следовало их выразить?

Так что вначале я изумленно вскрикнул, тем самым нарушив неловкое и затянувшееся молчание. Потом, решив, что этого недостаточно, я воскликнул: «Какое горе! Какое ужасное горе! Как это произошло?»

Любопытство – совершенно нормальное чувство, и любому человеку, услышавшему про убийство, хочется узнать подробности.

«Вечером у них были гости…» – начала рассказывать Хатидже-ханым. Вообще-то ей не нужно было все это рассказывать: я знал об этом, так как сам был вечером у них в гостях. Я провел там целый вечер – вместе с Арзу, одетой в ярко-красное платье на бретельках, выставлявшее на всеобщее обозрение ее загорелые плечи, ее мужем Али и их друзьями из Стамбула. Так как дело было летом, мы сидели в большом саду, благоухавшем ароматом жасмина – таким сильным, что, казалось, им и сейчас пахла моя кожа.

Но я продолжал слушать рассказ домработницы, не проронив ни слова.

«Вечером Али-бей ненадолго уехал, чтобы показать гостям выезд на трассу».

Да, и об этом я тоже знал, потому что ушел от них сразу после него. Я пешком дошел до дома и лег спать. Чтобы выехать к Стамбулу из Подимы, то есть из нашей деревеньки, необходимо довольно долго плестись темными и извилистыми проселочными дорогами по полям. Приезжие обычно теряются. Сбившись с пути, они плутают в темноте до утра, пока не застревают, наконец, в песке где-нибудь у скал на берегу Черного моря – впрочем, такими живописными песчаными пляжами в окружении скал и славятся наши места. Так что Али именно поэтому отправился показать своим стамбульским друзьями дорогу на машине.

«Через полчаса Али-бей вернулся и увидел, что во всем доме горит свет. Он несколько раз позвал жену из сада. Не дождавшись ответа, вошел и вот… Ее… так… Аллах Всемогущий, как ее…»

В трубке раздавались такие звуки, будто бы на том конце провода кто-то кого-то душил. Честно говоря, мне они показались очень смешными, однако смех в ту минуту был бы ни к месту, потому что старую женщину в самом деле сдавливали рыдания. Я ждал. Не будет же она плакать вечно, когда-нибудь успокоится.

Через некоторое время Хатидже-ханым взяла себя в руки и, шмыгая носом, сумела выговорить: «Простите меня, мне очень тяжело…», а затем, окончательно собравшись с духом, продолжила: «Вернувшийся домой муж увидел, что Арзу-ханым лежит у лестницы в луже крови. Такая красавица вся была изрезана ножом, бедненькая. Алая ее кровь дотекла аж до середины гостиной. Иншаллах, найдут мерзавца, покарает его Аллах Всемогущий, гореть ему в адском пламени до скончания века, иншаллах, за то, что погубил такую красоту!»

«Кто же это сделал?»

«Я не знаю, и никто не знает. Полиция сейчас всех опрашивает, даже, говорят, прокурор приехал. Журналистов тоже понаехало. Я же неграмотная женщина, в таких делах не понимаю».

После звонка Хатидже-ханым я сладко потянулся, как кот, а потом сварил себе в кофеварке кофе. Пока я завтракал, в магнитофоне играли песни Мелоди Гардо. Каждое утро певица пела мне низким, чувственным голосом: «Сердце твое черное, как ночь». Я постоянно слушаю музыку, потому что она помогает мне понимать и познавать человеческие чувства, но не выношу ничего, кроме джаза, подобного тому, что исполняет Мелоди Гардо. Все остальное мне кажется приторным. С трудом терплю всякие глупые эмоции.

У меня в доме только одна-единственная комната не превращена в библиотеку – помимо кухни, разумеется. В этой комнате стоит широкая удобная кровать и большой платяной шкаф с белыми полированными дверцами. В шкафу в безупречном порядке хранится моя одежда, старательно выглаженная и сложенная Хатидже-ханым. Все разложено по категориям: в порядке пребывают не только белье и носки, но и брюки, рубашки, пояса, галстуки, пиджаки и костюмы. Шерсть и хлопок лежат отдельно, одежда на прохладную и жаркую погоду – отдельно. Каждое утро одно из первых дел, которыми я занимаюсь, заключается в том, что я смотрю на экран гаджета, где транслируется погода, и выбираю сообразный наряд. В общем, если экран показывает 22 ºС, я надеваю одно, а если 19 ºС – совсем другое. Гардероб мой состоит, ко всему прочему, из двух частей в соответствии с двумя различными состояниями погоды, которые разделяет разница в пять градусов. Брюки тоже разложены на группы, к каждой паре прикреплена этикетка, на которой написана температура от 0 ºС до 30 ºС с интервалом в пять градусов. Этот порядок никогда не нарушается. Пожалуйста, не сочтите меня богачом после такого рассказа. Я всего лишь пенсионер, некогда служивший инженером, средства мои ограничены, трачу деньги я весьма экономно и, по правде говоря, живу очень скромно. Вся одежда у меня старая, однако из-за тщательного ухода выглядит неплохо.

В прочих комнатах, которые сделаны в виде библиотеки, стоит кое-какая мебель – стул, кресло, журнальный столик. В одной из комнат есть кушетка и Любимая. До сегодняшнего дня на кушетке спал мой брат Мехмед. А других гостей у меня никогда и не было. Любимая – это имя одного прибора; может, ниже я и расскажу о нем, потому что собрал я его сам, узнав из интернета, как такие работают.

В тот день я заглянул в прогноз погоды и, увидев, что температура 25 ºС, надел тонкий домашний серо-синий хлопчатый костюм, а затем сел в кресло на втором этаже и погрузился в размышления. Была убита женщина, которую я хорошо знал. Я уже долгие годы жил в этой деревне, но прежде таких историй в моей жизни не происходило.

Я взял истрепанный блокнот с потертыми, загнувшимися краями, куда время от времени записываю свои мысли, и торопливо набросал:

«Полагаю, каждому из нас трудно осознать гибель человека, которая забирает из его плоти кровь и то, что мы называем душой, потому что нам свойственно не считать человека простым созданием в биологическом смысле и потому что мы придаем его существованию разный смысл. Мы понимаем смерть животных, но смерть человека осознать не в состоянии. То, что мы называем душой, в одно мгновение покидает тело человека из-за какой-нибудь раны или удара, и это до безумия поражает людей. “Господи, – причитают они, еще пару часов назад он был таким живым и веселым, так смеялся, а сейчас его больше нет”. Это ситуация, которая воздействует на человеческое восприятие. Она не соотносится ни с нашей привычной жизнью, ни со смыслом, который мы вкладываем в свое существование. Неужели и в самом деле все – суета, а жизнь не имеет никакого смысла? Мне кажется, именно так. Ничего нет на самом деле. Мы просто прилагаем усилия, чтобы дать какой-то высший смысл обычным биологическим законам. Потому что небытие осознать очень сложно».

На этих словах я бросил карандаш и блокнот на журнальный стол. Эти мысли, которые мне только что казались такими блестящими, утратили весь свой блеск, едва оказавшись на бумаге; теперь они выглядели простой банальщиной, но стирать их мне тоже было лень. Ладно, их так и так никто не увидит.

Когда раздался звонок в дверь, я взглянул на часы, было 11:14. Значит, с того момента, как я узнал об убийстве, прошло примерно два часа, и я провел их в своем кресле, задаваясь вопросами, на которые никогда не будет ответа.

В дверь позвонили еще раз.

Кто же это может быть? Полиция или прокурор? Интересно, когда совершают убийство, допросы проводит сразу прокурор или первичное расследование отдают полиции? Меня непременно должны вызвать на допрос, потому что вчера вечером я был в том доме и одним из последних видел убитую. Правда, если бы пришел человек, который мог представлять для меня малейшую опасность, то мой пес Керберос в саду на привязи немедленно оповестил бы меня громким лаем.

Я заметил, что за время, проведенное в кресле, я начал называть молодую женщину, которую при жизни все называли «красивой и соблазнительной», не «Арзу», а «убитой». «Убитой», то есть той, которую кто-то убил… За ночь Арзу сменила состояния. Теперь ее будут называть только так – что в прессе, что в судебных бумагах. Те, кто образован получше, будут именовать ее «потерпевшая» – чтобы подчеркнуть, что пострадала женщина.

Я вновь придвинул свой блокнот. «Мы все знаем, что умрем, но никому из нас не приходит в голову, что нас могут убить, – записал я. – Рождаются миллионы детей, родители с радостью и аплодисментами встречают младенцев, и ни одному отцу или матери в голову не приходит, что, начиная с момента рождения, человек начинает стареть и обречен на смерть. Самое странное, никому в голову не приходит, что долгожданный малыш, только что явившийся на свет, однажды может погибнуть, стать жертвой преступления либо несчастного случая, его могут казнить, он может погибнуть на войне. А ведь все это не исключения. За всю историю миллиарды людей умерли не той смертью, которая считается “нормальной”, а были подло убиты. Теперь к их числу присоединилась и Арзу».

Кто-то продолжал настойчиво звонить в дверь. Я не открывал. Мало кому удавалось войти ко мне в дом. Сначала ко мне приходила только Хатидже-ханым. Она была коренной жительницей деревни. Ее муж служил садовником в доме Арзу, а полноватый парень Мухаррем, ее четырнадцатилетний сын, иногда помогал то матери, то отцу. Мухаррем стал вторым человеком, которому удалось у меня побывать. Хатидже-ханым упросила меня заниматься с ее сыном английским. А я был вынужден согласиться, потому что не хотел терять Хатидже-ханым, поскольку другую такую домработницу, которая бы так подходила моему дому и которая относилась бы к нему с таким уважением, найти было невозможно, так что мне пришлось разрешить парню приходить ко мне раз в неделю на урок.

Язык дается ему с трудом, потому что у него нет, что называется, «способностей». Его выгнали из школы не только поэтому: парень страдает от какого-то психического заболевания, не знаю, от какого именно, так как никогда не интересовался. В общем, этому крепко сколоченному молодчику, как я уже сказал, четырнадцать лет, он простой добрый парень, но, признаюсь, мне всегда нелегко видеть его странное выражение лица и терпеть его бегающие глаза.

За дверью продолжали названивать. Бросить это дело неизвестный визитер вовсе не собирался, но меня это, конечно, ничуть не смущало.

Много лет назад, когда я приехал в деревню Подима из шумного и перенаселенного Стамбула в поисках тишины и уединения и узнал, что в деревне продается двухэтажный дом, да к тому же и очень дешево, я не раздумывая купил его. Видимо, прежний его хозяин тоже сбежал от шума и суеты. Человек этот, как мне рассказали, любил читать и даже сам писал, однако опубликовать ему удалось единственную книгу рассказов, да и то за собственные деньги. В общем, добрый малый был неудавшимся писателем с разбитым сердцем. Мне нетрудно было об этом догадаться по куче сваленных в одном из углов дома экземпляров книги «Я и мои мечты», на обложке которых неуверенная рука вывела голубую русалку. Писатель, оставшийся один на один с собственными мечтами, превратил каждый метр дома в библиотеку – книги были повсюду – и провел остаток дней в своем литературном храме, редко покидая его стены. Сильный запах старых книг встретил меня, когда я впервые вошел в обветшалый дом. Именно запах укрепил меня в желании купить дом как можно скорее, потому что и моим намерением было провести остаток дней за книгами и письменным столом. Надо сказать, что, несмотря на стесненные средства, я сумел привести библиотеку в порядок.

Внутри дом был разделен металлическими книжными стеллажами. Эти стеллажи образовывали нечто вроде комнат. Дверей между ними не было, и я поставил дверь только в одной комнате на первом этаже. В ту комнату я поместил кушетку, а еще сделал небольшую ванную, подготовив ее специально для моего брата Мехмеда, который изредка навещал меня. Поэтому комната отличалась от прочих. Что касается библиотеки, то главный принцип расстановки книг заключался в том, что все они, будучи произведениями художественной литературы, стояли в разных комнатах по темам. На входе в каждую комнату висела красивая вывеска, выведенная мной от руки чернилами и обозначавшая тему. В общем, у меня были:

Комната Мести

Комната Ревности

Комната Любви

Комната Страсти

Комната Войны

Комната Самоубийств

Комната Убийств

Авторы трудов, собранных в тех комнатах, пристально изучали человеческие чувства на протяжении веков, и чтение этих книг стало частью моего обязательного ежедневного самообразования. Когда я говорю, что у меня дома хранятся тысячи художественных книг, я вовсе не имею в виду, что у меня хранятся рассказы и романы всех сортов. Например, в Комнате Убийств вовсе не было никаких детективов. Ведь детективные романы стремятся не понять человеческие чувства, а раскрыть нам то, как совершалось преступление, представляя ситуацию одномерно и лишь будоража любопытство. Признаться, такие книги не вызывали у меня интереса. Но книги, хранящиеся в Комнате Убийств, повествовали о внутреннем мире убийцы и об условиях, в которых он жил.

Мне очень хотелось узнать, каковы человеческие чувства, что испытывает человек в различных обстоятельствах. Мне нужно было знать, что происходит, когда человек любит кого-то, что он испытывает, когда на кого-то сердится. Ведь хотя я и удалился от стамбульской жизни, но все равно продолжал жить с людьми. А жить с людьми было невозможно, не понимая их чувств. Так что просветить меня на эту тему могла только художественная литература.

Вначале я надеялся на помощь психологии, философии, в общем, наук, но искомого там не нашел. Кино казалось мне очень поверхностным, оно не давало желаемых сведений. Так что в результате я понял, что есть единственное искусство, которое способно поведать о чувствах рода человеческого и достичь самых больших психологических глубин: это литература. С того времени я купил сотни книг к тысячам, которые уже хранились у меня, и начал заполнять новые стеллажи избранными образцами художественных произведений. Я составил длинный список, которому собирался следовать, и, по выражению Флобера, посвятил себя воспитанию чувств.

Итак, мой дом посещали четыре человека. Я уже сказал, что двое из них были Хатидже-ханым и ее сын Мухаррем. Еще приходила Арзу. Кроме них, у меня бывал мой брат Мехмед, но это особенный случай. Я расскажу его историю, когда придет время.

А посетитель, который пожаловал сейчас, очевидно, был решителен. Ведь в дверь продолжали звонить.

Ах, чуть не забыл! Уже давно в своем воспитании чувств особое место я уделял музыке. Потому что, если говорить о героизме, то его прекрасно иллюстрирует «Героическая симфония» Бетховена, а если говорить о страдании, то о нем говорит бетховенское «Адажио». Правда, я понял, что музыка не повествует о человеческих чувствах так, как литература. В конце концов, я решил, что единственной музыкой, которую я могу слушать, является легкий, плавный, мягкий джаз, в котором нет места сильным эмоциям.

В это время звон в дверь прекратился – посетитель, наверно, ушел.

Задумавшись, что следует читать после убийства Арзу, я направился в Комнату Убийств. Как я уже сказал выше, в этой комнате не было романов наподобие детективов Агаты Кристи, зато хранились книги писателей, сумевших исследовать темные глубины человеческой души.

Окидывая полки взглядом, я долго думал, что выбрать. В каждой из этих книг для убийства была своя причина. Либо любовь, либо ревность, либо грабеж, либо соперничество… Пока я не знал мотива преступления, никакой пользы от чтения не было. Все книги рассказывали не о жертве, а об убийце. Точнее говоря, каждая из этих книг повествовала о жертве задолго до убийства, а затем переводила внимание на убийцу или на того, кто пытался вести расследование. А сейчас я знал только о жертве.

В тот момент я вновь вспомнил о посетителе. Кто был тот человек, который так долго, так настойчиво звонил мне в дверь? Судя по тому, что это не могли быть Хатидже-ханым или Мухаррем, Арзу погибла, а Мехмед находился далеко отсюда, звонить мне мог либо полицейский, либо прокурор. В таком случае, конечно, мне следовало открыть дверь, но я уже сказал, что Керберос, который продолжал лежать в своей будке в саду, не залаял.

В эту минуту в дверь опять начали звонить. Под влиянием предшествовавших мыслей я встал и направился к двери.

В дверях стояла девчонка, которая, судя по возрасту, никак не могла работать в полиции или быть прокурором. На ней были состаренные джинсы с выбеленными коленками и белая блузка, спадавшая с одного плеча. Она была довольно высокой, стройной, светлокожей, с черными прямыми волосами. Огромные глаза привлекали внимание. Как выяснилось, поначалу она решила, что дома никого нет, но, узнав в бакалее на углу, что я очень редко выхожу из дома, решила вновь испытать удачу. Судя по всему, разговор с бакалейщиком вселил в нее надежду. Сейчас она была очень довольна, что решила вернуться и еще раз попробовать.

– Это вы Ахмед Аслан?

– Нет, – сказал я.

Она растерялась.

– Но как же? Разве не вы живете в этом доме?

– Ну, живу.

– Так, значит, вы и есть Ахмед Аслан.

– Нет, это не я.

– А как же вас зовут?

– Ахмед Арслан.

Растерянность девчонки усилилась.

– Ну да, я так и говорю.

– Нет, вы не так говорите. Вы говорите: «Ахмед Аслан», а меня зовут Ахмед Арслан.

– Так что, вы из-за одной буквы «р» говорите, что это не вы?

– Да!

– Ну, вы очень странный.

– Нет, я не странный, – холодно произнес я. – Если бы вы знали, к каким последствиям может привести одна-единственная буква… Ладно. Для чего вы меня искали?

– Говорят, вы знали Арзу Кахраман.

– Да!

– И даже вчера вечером были у них в гостях.

– Да, ну а вам какое дело?

Она протянула мне руку. Рука ее повисла в пустоте. Лицо ее вновь отразило растерянность, но она быстро овладела собой и сказала, что приехала из Стамбула работать журналисткой. Назвала одну из больших газет, которые я никогда не читал. Даже вознамерилась показать свое удостоверение. Я жестом остановил ее и спросил, что ей нужно. Оказалось, ей нужно, если это возможно, немного со мной поговорить.

– О чем? – спросил я.

На этот раз, уставившись своими черными глазами на меня, она растерянно сказала:

– Конечно же, об убийстве.

Я ответил, что об этом мне ровным счетом ничего не известно.

– Ну ладно вам, не бойтесь, я вовсе не из полиции, – усмехнулась она, – я только хотела задать вам несколько вопросов об Арзу-ханым. Я хочу узнать, что за человек она была и тому подобное. Вы же знаете, люди любят подробности.

Я сказал:

– Она была молодой. Люди считали ее красивой, она была здоровой, много смеялась, ее смех будил в мужчинах смутные сильные желания, но теперь она мертва. Это все.

Отступив на шаг, журналистка внимательно посмотрела на меня. Примерно минуту мы продолжали разглядывать друг друга, а затем она произнесла:

– Нет, какой же вы все-таки странный человек.

– Может быть, – сказал я. – У вас кончились вопросы?

– Это означает, что вы вежливо меня гоните?

– Я не знаю, что это означает. Я просто ответил вам.

Она замялась, не понимая, как ей поступить дальше. Лицо ее стало совсем растерянным. Наклонившись, она подняла большую сумку, лежавшую на земле возле ее ног. В этот момент я разглядел верхнюю часть девичьей груди, видневшуюся в широкий ворот блузки.

– Ну что, я тогда пойду, раз уж вы не приглашаете меня войти, – обиженно произнесла девушка.

– Я такого не говорил, – сказал я.

– Чего вы не говорили?

– Того, что я не приглашаю вас войти.

Тут лицо ее озарилось детской радостью.

– То есть я могу войти? – уточнила она.

Я сделал рукой подчеркнуто изящный жест, приглашая ее в гостиную.

Так в моем доме оказался пятый человек. Мы направились в гостиную, я впереди, она следом. Внезапно я заметил, что девчонка отстала, и повернулся. Она застыла на пороге и с изумлением смотрела на стеллажи.

– Ох, что же это? – простонала она.

– Дом, – заметил я.

– Что же это за дом?

– Ну, вот такой дом.

– Но это же не дом, это библиотека.

– Не бойтесь, я не заставлю вас стоять. Кресло и стул имеются, – сказал я. – А книжные колонны, которые стоят вдоль стен, на вас не упадут. Во всяком случае, пока я этого не захочу. Потому что колонны сложены с инженерным расчетом.

Я видел, что мне не удалось ее успокоить. Должно быть, она думала, не случится ли с ней чего-нибудь в логове этого чудака, дающего необычные ответы на обычные вопросы. На лице ее установилось именно такое выражение. То было не изумление, а взгляд, в котором светился вопрос – что ей следует делать? Может, уйти? Или остаться? Я сказал, что Арзу тоже поразилась обстановке, впервые попав ко мне.

Задумчивость тут же слетела с нее, а в глазах загорелось любопытство.

– Арзу что, сюда приходила? – спросила она.