Текст книги "История моего брата"

9
История Михаила, или Первая женщина, переночевавшая в доме

Я рассказал следующее.

В те годы я работал на стройке в пригороде Минска. Иногда по вечерам, когда город под снегом выглядел, словно в сказке, я посещал минские пивные. Однажды вечером, когда я сидел в баре, рядом со мной уселся рослый русский с усами пшеничного цвета. От него веяло уличным холодом. Он был взволнован и залпом выпил одну за другой три рюмки водки, а затем, повернувшись ко мне, что-то сказал по-русски.

Сейчас твоя умная голова, которая постоянно задается вопросами, видимо, пытается понять, с чего вдруг русскому человеку разговаривать по-русски с таким смуглым южанином, как я. Но ты, конечно, не знаешь, что Советский Союз состоял из людей разных национальностей; но этот шофер… ой, надо же, я уже сказал «шофер», ну да, этот человек был шофером… Так вот, этот шофер решил, что я либо чеченец, либо абхазец. Глаза у меня не раскосые, а, наоборот, круглые, и поэтому он не счел меня ни казахом, ни киргизом, ни узбеком, но я вполне мог сойти за представителя одной из многочисленных кавказских национальностей Советского Союза. К тому же все кавказцы говорят по-русски.

Ну да ладно. Я ответил по-английски, что не знаю языка, и человек тоже перешел на английский. Он сказал, что встречает туристов в аэропорту и развозит их по отелям, а иногда проводит для них небольшие экскурсии по городу. Сам он коренной минчанин, поэтому знает город как свои пять пальцев. Сейчас его ждет дома жена, а еще у него трое детей.

Этот человек говорил не переставая. А мне как раз тогда, когда я собирался уходить, совершенно не хотелось выслушивать его биографию. Наверное, он понял это по моему выражению лица и с серьезным видом сообщил, что ему нужно мне кое о чем поведать. Я посоветовал ему рассказать обо всем жене. Он горько усмехнулся и сказал, что такое ей рассказывать нельзя. Он очень любит свою жену, у него нет секретов от своей Маши, но об этом он рассказать ей не сможет. Она – последний человек на свете, кому он сможет об этом рассказать.

Поняв, что я не смогу от него избавиться, я сказал – ну, ладно, давай выкладывай.

Выпив еще рюмку, он сказал, что встретил в аэропорту одну пару из Дании. Его машину заказали заранее, через туристическую фирму, и он должен был сопровождать их два дня в качестве гида. Сначала все шло как обычно. Люди, которых он ждал с картонкой в руках, на которой большими буквами были написаны их фамилии, оказались высокими, светловолосыми и очень красивыми. Женщина выглядела совсем как девочка, а мужчина напоминал известного киноактера.

Погрузив багаж в машину, они отправились в центр Минска. В этот момент между женщиной и мужчиной разгорелась ужасная ссора. Возможно, она началась еще в самолете, а может, продолжалась уже давно. Так как они говорили по-датски, Михаил – в какой-то момент он представился Михаилом – не понимал ни слова, но по тону их голосов чувствовал, что они готовы поубивать друг друга.

В зеркало заднего вида он видел только голову женщины. Его поразило выражение злобы и ярости на ее лице. В какой-то момент они затихли и сидели так некоторое время, а затем дама вновь начала кричать, и теперь по тону голоса мужчины было понятно, что он пытается ее успокоить, однако было очевидно, что воспринимать слова она не в состоянии. Тем временем они доехали до отеля. Михаил вытащил их чемоданы, однако женщина выходить из машины не пожелала, что-то сказала своему спутнику, и тот ушел наверх. Женщина пересела вперед на сиденье рядом с водителем и попросила его отъехать и припарковаться на безлюдной улице. Михаил сделал, как она велела. Затем молодая женщина, не говоря ни слова, наклонилась к нему… и начала совершать действия, которые могут обсуждать двое мужчин в баре, однако о них нельзя говорить молодой девушке. Все произошло и кончилось мгновенно, перед широко раскрытыми от изумления глазами бедняги Михаила. Затем женщина приказала возвращаться в отель. Она вышла у входа и с видом абсолютного довольства собой удалилась.

Михаил совершенно растерялся. Поставив машину на парковку, он вышел покурить на морозный воздух, пытаясь осознать, что с ним произошло, но понять не мог. В таком состоянии он не мог пойти домой. Прежде он никогда не изменял своей Маше, как теперь смотреть ей в лицо? Она бы тоже заподозрила что-то неладное, заметив его волнение. Поэтому он решил пойти в бар и выпить пару рюмок. Если бы он не рассказал кому-нибудь о том, что ему пришлось пережить этим вечером, он бы, наверно, умер. Собеседник благодарил меня за то, что я согласился его послушать. Я совершил добрый поступок.

– Вот и вся история, – сказал я.

Моя журналистка выдала «Wow!» на американский манер.

– Вот это да! Вот бедняга!

– Кто бедняга? – удивился я. – Михаил? Женщина? Муж женщины, оставшийся в номере? Жена Михаила?

– Ну, по-моему, все бедняги, – сказала девушка и спросила: – Ну а зачем датчанке-то все это было нужно?

– Наверное, муж изменил ей, и поэтому они ссорились. А может, он чем-то ее сильно разозлил.

– Короче говоря, она решила отомстить.

– Возможно. Кто знает, может, вернувшись в отель, она поднялась в номер, бросилась мужу на шею и спасла брак. В общем, странная ситуация. И знаете, что я сделал? Я ведь жил как раз в том отеле, и утром, перед тем как уехать на работу, дождался в вестибюле эту пару из Дании. Они вышли из лифта вместе, держась за руки, и выглядели примирившимися и счастливыми. Оба поздоровались с Михаилом, который ждал их у машины. Он открыл им двери, и они отправились кататься по городу.

– Выходит, каждый получил что хотел. Совсем как в сказке.

– Наверное, так и есть, – сказал я. – Я же говорил, что Минск – это город сказки. Но есть еще два предположения.

Она с любопытством взглянула на меня.

– Может быть, – продолжал я, – Михаил выдумал эту историю, а на самом деле ничего такого не было.

– А другое предположение?

– А может быть, это я сейчас выдумываю историю. И не было ни Михаила, ни датской пары.

Она снова произнесла «Wow!».

– Как видите, все может стать историей, – сказал я, – и у вас нет никакой возможности понять, где кончается правда. Люди постоянно врут друг другу.

– И вы тоже?

– Если нужно – да. Но обычно я не испытываю необходимости так утруждаться.

– Значит, история о Михаиле – правда.

Я усмехнулся.

– Да, правда. Если бы она не была правдой, вы, кажется, были бы разочарованы.

– Как вы связываете эту историю с Арзу?

– Люди безумны, – сказал я. – Они не сознают, что делают. В голове у них сидит диктатор, который управляет их гормонами, а они этого не замечают, считая, что совершают поступки по собственной воле. Возможно, то, что Арзу постоянно говорила о том, как любит мужа, было просто попыткой убедить в этом саму себя. Может, она его на самом деле ненавидела. Может, ходила к другим и наказывала его за то, что была вынуждена выйти замуж за этого человека. Я же сказал, что люди безумны.

– Очень странно, что такой, как вы, называет людей безумными.

– Да, возможно, странно, но все, что я говорю, – истина. А истина всегда странна.

Я взглянул на часы – шел первый час ночи. Я спросил девушку, забронировала ли она номер в пансионе, оказалось, что нет – она совсем об этом позабыла. Но ведь пансион совсем рядом с домом, и она прямо сейчас туда пойдет. Я сказал ей, что пойти туда она не сможет. «После полуночи бакалейщик запирает дом, и все его семья ложится спать». Мы выглянули в окно – двухэтажный дом соседа был погружен во тьму. Журналистка слегка заволновалась.

– Могу выделить комнату, кушетку и ванную, – предложил я.

Она испуганно перебила меня:

– Нет, нет, это невозможно! Я не останусь здесь, я лучше позвоню в пансион – как-нибудь да услышат.

Я не стал настаивать. Девчонка ушла. Так как пансион находился сразу за моим забором, я смотрел ей вслед, прислонившись к входной двери. Она открыла железную калитку, вошла во двор, позвонила в звонок, потом еще раз позвонила и еще раз. Звонок звучал в ночи грустно, словно стон совы, но никто не открыл. Она принялась стучать кулаками в дверь, заглянула в окна первого этажа, но там не появилось ни движения, ни света. В конце концов журналистка вернулась.

– Где же эти люди?! – возмущалась она. – Тут даже глухой услышит.

– Возможно, они уехали к родственникам в соседнюю деревню, а может быть, где-то гуляют на свадьбе. Понятия не имею. Может быть, всю семью убил какой-нибудь преступник.

Она вздрогнула:

– Какой еще преступник? Их что, тоже убили?

Я засмеялся:

– Откуда мне знать! Если в этой деревне уже начались убийства, то, может быть, они продолжатся.

Она странно посмотрела на меня – я не уверен, был ли в ее глазах страх. Ну а я сказал:

– Раз уж пансион закрыт, остается два пути.

– Какие?

– Или ты ляжешь спать в будке Кербероса, – пожал я плечами, – или в моем доме. Не беспокойся, у комнаты, которую я тебе предоставлю, надежный замок.

Она долго размышляла, затем спросила, нет ли поблизости еще пансиона, и, узнав, что нет, нехотя согласилась.

– Кажется, у меня и в самом деле нет выбора, – вздохнула она. – Я только боюсь, что доставлю вам беспокойство.

– Вообще-то ты права, – согласился я. – Под этой крышей, кроме Мехмеда и меня, еще никто никогда не ночевал. Я и сам этого не хочу, но…

– Что значит – «но»? – спросила она с любопытством.

– Кажется, другого выхода и в самом деле нет. А ты непохожа на тех, кто доставляет беспокойство.

Произнеся эти слова, я внезапно заметил, что давно перешел с «вы» на «ты», но она не обращала на это никакого внимания.

Нужно было немного подготовить комнату, в которой предстояло переночевать девушке. Мы вместе пошли туда и разобрали кушетку. Поднявшись к себе, я достал из шкафа выстиранное, выглаженное и аккуратно сложенное заботливыми руками Хатидже-ханым постельное белье и полотенце. Потом вновь спустился. Девушка сидела на кушетке, безвольно опустив руки. Я спросил, о чем она думает. Оказывается, она думала о Михаиле и о том, правду ли я ей рассказал. А если правду, за что женщина так обошлась бы с собственным мужем?

– Мне кажется, Михаил говорил правду, – ответил я. – Это было ясно по тому, как он был взволнован. Понять, почему датчанка так поступила, мы могли бы, только выслушав их рассказ, но у нас нет такой возможности. Да и все равно неясно, где кончается правда и начинаются выдумки.

Она достала из своей большой сумки айпад и спросила, есть ли в доме интернет.

– Есть, – ответил я.

Она спросила, можно ли узнать пароль.

– Попробуй догадаться, – улыбнулся я. Ее лицо внезапно просияло.

– Керберос! – догадалась она.

– Угадала, – сказал я.

Затем она спросила название отеля в Минске и сказала, что перед сном хочет посмотреть, где произошла история.

– Ты великолепная слушательница, – заметил я. – Спокойной ночи, детка.

– Вот только не надо говорить мне «детка», меня это бесит.

– Хорошо, – согласился я, – спокойной ночи.

Поднявшись к себе, я вдруг понял, что ее присутствие в доме меня вовсе не раздражает. Что было для меня необычно.

Тем не менее той ночью я не спал, но вовсе не из-за девчонки, а из-за Кербероса. После того как мы улеглись, он принялся громко лаять, словно решил уподобиться своему имени и своему огромному папаше. Он долгое время не замолкал, его явно что-то беспокоило. Но что же именно? Я несколько раз открывал дверь, чтобы прикрикнуть на него, но это не помогло – он продолжал лаять.

В конце концов я вышел в сад и на заборе рядом с будкой Кербероса увидел белую кошку Арзу. Кошка сидела близко к Керберосу, но так, чтобы он не мог ее достать. Поджав под себя все четыре лапы, пристально, не сводя глаз, она смотрела на собаку. Холодный, злой взгляд кошки мне напомнил взгляд одного человека. Но кого? Я не мог вспомнить. Она была похожа на какую-то женщину, готовую совершить предательство, и, несмотря на всю жестокость своего поступка, гордилась им.

Животные хуже людей, подумал я. Надо же, как сражаются два эгоиста. Я вернулся в дом, взял свой армейский нож и вновь тихонько вышел в сад. Кошка не видела и не слышала меня из-за громкого лая Кербероса. Я взял нож за самый кончик лезвия, прицелился и быстро метнул его в кошку. Нож только задел ее, правда, и этого хватило, чтобы напугать. Она подскочила и скрылась в темноте. Вообще-то я не хотел ее убивать, мне с того никакой пользы не было, но это был единственный способ заснуть той ночью.

Я поднял нож с земли и, входя в дом, увидел, что девушка тоже проснулась. Увидев, что я иду из сада с ножом в руке, она испугалась и спросила, что произошло. Я ей рассказал все, как было. Добавил, что хотел убить кошку, потому что не мог заснуть, но у меня ничего не вышло.

– Ножом? – растерянно переспросила она.

– Да, – подтвердил я. – В армии я был командиром, раньше хорошо метал нож, но, надо же, теперь все забыл. Ну, давай, теперь спокойной ночи.

Той ночью больше не раздалось ни звука, поэтому я смог заснуть легким сном, таким же мягким, как шерсть белой кошки.

10
Минареты, которые пьют воду, знакомство с Любимой, опасности любви, признания на берегу

Когда я проснулся тем утром, синих зайцев не было. Никто не знает, куда они исчезли, но вместо них я увидел что-то, напомнившее мне рассвет в Стамбуле. В те злосчастные дни я страдал бессонницей и совсем не мог заснуть. Я лежал с открытыми глазами до утра либо бродил по площадям и проспектам Стамбула, вероятно, напоминая случайным прохожим призрака с разбитым сердцем.

В один из тех дней под утро я пришел в Ортакёй. Уже начинало светать, и все было освещено первыми лучами солнца. Эти лучи выкрасили в красный цвет воды Босфора, и от этой красноты мои глаза, такие же красные от бессонных ночей, жгло, словно перцем. На улицах никого не было. Ни людей, ни машин, ни пароходов и, что самое странное, ни птиц, ни котов. Весь мир словно вымер.

Именно в тот момент я увидел, что оба минарета мечети Ортакёй, слегка вздрогнув, наклонились, затем мягким движением, словно вытянувшие шею лебеди, потянулись к проливу и попили воды. Их наклон образовал две очень красивые дуги на фоне купола. Движение минаретов было очень аккуратным и произошло синхронно. Оно напомнило мне последнюю сцену балета «Лебединое озеро», которую я видел в Большом театре в Москве.

Я посмотрел на противоположный берег Босфора и увидел, что минареты всех стоявших на берегу мечетей склонились попить воды. Они погрузились в воду до самых балкончиков. Значит, именно так минареты пьют воду, когда никто не видит. Те мечети, что стоят на берегу, наклоняют свои минареты к морю, а что же делают те мечети, что стоят далеко от берега? Они, наверное, пьют воду из бассейнов или из мелких рек.

Минареты мечети Ортакёй через некоторое время медленно и синхронно поднялись, отряхнулись и вновь застыли. По ним стекала вода, они блестели на солнце, однако быстро высохли. По мере того как на улицах становилось людно, все приобретало обыденный вид, и никто не заметил того, что произошло.

Начиная с того самого дня, иногда вместо синих зайцев по утрам я вижу эти минареты. Но гораздо реже я вижу коня, черного, как вороново крыло. Он огромный и сильный, шкура лоснится на солнце. Кажется, что в его теле прячется целый табун.

Все, о чем я говорю, это не сны – сны мне не снятся. Все это какие-то видения, фантазии, даже не знаю, как их назвать. Но они посещают меня, когда я уже проснулся, но лежу с закрытыми глазами.

Я не собирался рассказывать молодой журналистке о том, что однажды видел минареты, которые пьют воду. Она и так была сбита с толку моими рассказами и пыталась понять, где правда, а где вымысел. Ночью она и в самом деле принялась разглядывать фотографии того отеля в Минске: шикарный вестибюль, вращающуюся дверь, швейцаров в униформе. Все это помогло ей лучше понять историю Михаила и живо представить ее. Так она сама сказала. Современные технологии помогают оживить любой рассказ, каким бы он ни был заурядным, и наполняют его интересными деталями, а за эти детали она была мне очень благодарна.

Утром девушка начала общаться со мной гораздо вежливее, чем прежде, но я понимал – это неспроста: какие-то мысли крутились у нее в голове. Наверняка она собиралась меня о чем-то попросить, иначе с чего бы вдруг такая вежливость, внимание и хвалебные речи в мой адрес от этой невероятно норовистой девицы?

Довольно скоро, за завтраком, стало ясно, чего она от меня хочет.

– Я могу вас попросить кое о чем?

– Конечно, – ответил я. – Ты можешь попросить у меня все, даже мою жизнь.

– Хватит издеваться! – нахмурилась журналистка. – Я говорю серьезно. Я бы хотела записать интервью с вами. Вы необычный человек. Читателям нашей газеты будет очень интересно узнать о ваших историях.

Я резко отказал ей, и она сразу поняла, что меня не стоит уговаривать. С чего вдруг мне, человеку, который даже газет не читает, выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение и нарушать собственный покой? Возможно, я могу показаться кому-то необычным или даже интересным, но лично мне нет до этого никакого дела.

У этой журналистки была детская привычка выпячивать нижнюю губу, когда что-то шло не так, как ей хотелось. Так делают маленькие девочки, когда собираются заплакать. Эта привычка у нее, скорее всего, сохранилась с детства.

– Ну и ладно, как хотите, – сказала она. – У меня все равно есть к вам некоторые вопросы. Позвольте мне задать их не для печати?

Не знаю, почему я ответил согласием. С задумчивым видом она спросила:

– У вас бывают потери памяти?

– Как же может человек, который страдает потерей памяти, об этом знать? – изумился я. – Ведь он память потерял. А если он что-то вспомнит, то и потери никакой нет.

– Бывает так, что вы не можете вспомнить, как провели некоторые часы дня? Например, что делали?

– Например? Скажи конкретно, что ты имеешь в виду.

Она помялась:

– Ну, например, вы не помните, как уходили из гостей из дома Арзу?

– А, ты все о том же! Теперь я понимаю. Вчера вечером, когда ты увидела меня с ножом в руке, ты решила…

– Я ничего не решила, будьте уверены. Могу ли я вас подозревать? Мне это даже и в голову не пришло!

– Слушай, деточка, – обратился я к ней, сознавая, что она не рассердится на меня, потому что пытается меня разговорить. Она действительно не рассердилась, а если и рассердилась, то виду не подала. – Возможно, в моей памяти действительно наблюдаются провалы, никто не может с точностью знать такого о себе. Даже ты. Но я совершенно уверен, что, когда я выходил из дома Арзу, подобного провала в памяти у меня не было. Все, что происходило со мной в тот момент, я помню до мельчайших деталей. Я помню луну на небе, я помню на газоне вилку, забытую кейтеринговой фирмой, помню шум волн. Я совершенно точно знаю, что в тот момент не терял памяти.

Казалось, мои слова разочаровали ее, но она тут же перешла к следующему вопросу.

– Вы занимаетесь спортом?

– Нет, – ответил я. – Кстати, в моих рассказах ничего про спорт не было.

– Да уж, про спорт точно не было. Я, правда, главные вопросы отложила на потом, но дело в том, что когда я утром проснулась и пошла искать ванную, то случайно вошла в одну комнату. Там стоит что-то непонятное – то ли кресло, то ли кровать, то ли тренажер, я так и не поняла. Я три раза в неделю хожу в спортзал, но ничего подобного не видела. Это действительно что-то очень странное.

– Ты наверняка подумала: вот так странный спортивный снаряд странного господина! Ну-ка, пойдем туда.

Удивительно: я не только открыл двери своего дома этой девушке и не только отвечал на ее вопросы – теперь я вел ее познакомиться с Любимой, о которой никто не знал, даже Хатидже-ханым, которая часто смахивала с нее пыль и считала причудливым креслом.

– Ну вот, – сказал я, когда мы вошли в комнату, – вот это и есть Любимая.

– Любимая?

– Ну да, ее так зовут. Я сам изготовил эту машину, поэтому и имя ей придумал сам.

– Вы говорите серьезно? Не может быть, чтобы у машины было имя, да еще такое.

– Нет, ее в самом деле так зовут.

– Но как же на ней сидеть?

И тогда я рассказал ей про машину для объятий. На самом деле этот прибор не такой странный, каким кажется, и давно используется в разных частях мира в медицинских целях. Если она хочет, может посмотреть про него в интернете. Конкретно эту модель я сделал сам, и, в общем, это не так трудно. Кресло представляет собой набор гидравлических поршней, которые прикреплены к металлическим или деревянным пластинкам и обмотаны специальными подушками.

– Если хочешь, сядь, я покажу тебе, как оно действует.

– Ой, нет, – отказалась она, – я боюсь.

– Когда я прошу тебя о чем-то, ты отказываешься. Ты помнишь, о чем мы договорились? Ведь я тоже имею право высказывать просьбы.

Она вздохнула:

– Моя жизнь не такая интересная, как ваша. Самая обычная жизнь, которая проходит между домом, газетой и спортивным залом. Совсем не такая, как у вас.

Я подумал, что моя жизнь намного проще ее жизни, а вслух сказал:

– Если ты хочешь, чтобы я доверял тебе, ты тоже должна мне доверять. Даю слово, тебе очень понравится. Давай, садись. Или я больше не отвечу ни на один твой вопрос и не расскажу никакой истории.

– Давайте, сначала сядете вы, а я посмотрю.

Тут мне пришлось согласиться. Я лег в объятия Любимой. Нежные лапы принялись обнимать меня, создавая приятное давление на разные части тела. Потом я встал.

– Вот видишь, как просто. Уверен, тебе очень понравится.

Она нехотя согласилась.

– Что мне делать?

– Ложись сюда, – скомандовал я, – а остальное предоставь мне.

Она подошла к машине с испуганным видом и спросила, почему машину зовут Любимая. Я ответил, что скоро она все поймет. Дрожа от страха, она легла. Я подумал, что в этой девчонке постоянно соседствуют любопытство и страх, но любопытство часто страх пересиливает. Ей было интересно все: убийство, я, Подима, кошка, Керберос, Али, допрос, Любимая. Наверное, любопытство было главным свойством ее натуры. И это качество является признаком того, что в будущем она станет очень хорошей журналисткой.

Когда я развел железные лапы и прислонил их к ней, она задрожала. Она все время приговаривала: «А сейчас что будет?» Когда я запустил машину, она даже задержала дыхание, но обмотанные подушками лапы зашевелились и принялись обнимать и сжимать ее тело. Когда они только начали движение, она вскрикнула, а затем замолчала. Лапы нежно обнимали ее. В какой-то момент она закрыла глаза. И засмеялась:

– А что, и вправду очень приятно.

– Похоже на возлюбленного, не правда ли? – заметил я. – Мой аппарат сильный, как мужчина, заботливый, как женщина. Это настоящая Любимая, такую трудно найти в жизни.

– Вот теперь я поняла! – воскликнула она и окончательно предалась наслаждению, которому, по всей вероятности, предался бы на ее месте любой человек. Когда я немножко увеличил давление, она заулыбалась сильнее. Она так и лежала с закрытыми глазами и наслаждалась машиной для объятий. Через некоторое время я нажал на кнопку и выключил прибор. На ее лице появилось выражение разочарования, ей явно хотелось продолжения. Поднимаясь, она с удовольствием потянулась.

– Так вот это и есть ваша Любимая? – спросила она.

Она заложила руки за голову и зевнула. Это движение выдало формы ее груди под белой блузкой.

– Я не единственный человек на свете, который не может прикасаться к другим людям, – сказал я. – В мире очень много таких людей, например, аутисты. Однако существует потребность в объятиях, ведь когда вы кого-то обнимаете или вас обнимают, это чудесно. Поэтому моя Любимая способна успокоить, исцелить, умерить боль, не требуя ничего в ответ. Она как настоящая возлюбленная, к которой можно прижаться всякий раз, когда хочется.

– Я заметила, что в какой-то момент давление усилилось. Его что, можно отрегулировать?

– Да.

– А что будет, если его включить на полную мощность?

– Ну как что будет? – усмехнулся я. – Ее «руки» сожмутся с такой силой, что эта сила любви и нежности переломает кости, и человек попросту погибнет. Совсем как от настоящей сильной любви.

– От любви?

– Конечно, от любви, потому что любовь – самое опасное, самое смертоносное на свете чувство.

Как у всякой молодой девушки, тема любви вызвала у нее живой интерес. Любовь казалась ей высшей степенью счастья. Однако мои слова заставили ее задуматься. Она спросила, не могу ли я пояснить свою мысль.

– Мысль у меня такая, – сказал я. – Погода сегодня замечательная, поедем-ка на моей развалюхе к морю, сядем на берегу и поговорим. Я знаю одну спокойную бухту, замечательное место.

Я ожидал возражений, и они тут же последовали одно за другим. На сей раз мне пришлось потрудиться, чтобы ее уговорить. У нее не было намерений ночевать в моем доме и ехать на пляж. На общение со мной ее толкали два обстоятельства – страсть газетчика и, конечно же, любопытство. Ей хотелось, добившись от меня правды, превратить «Убийство в Подиме» из «утки» в историю победы. Она следовала своему плану, чтобы обойти других газетчиков, но для этого вынуждена была подчиниться моим странным просьбам. Вот почему в конце концов она уступила.

Час спустя мы сидели на берегу моря в той самой спокойной бухте. До этого мы заехали в туристический магазин на выезде из деревни и купили черный и оказавшийся девушке немного большим купальник, в котором она выглядела слишком белой, белой как снег. Было ясно, что она никогда не загорала. Не понравилось ей сидеть под солнцем, и она постоянно предлагала перейти в прохладную тень, падавшую от скал. Конечно же, все происходило так, как ей хотелось, и мы в итоге оказались в тени.

– Ты знаешь, сначала я хочу прочесть тебе маленький отрывок из одной книжки, – сказал я, – а ты послушай.

Я вытащил из сумки книжку и прочитал:

– «Любовь то на крыльях летает, то идет шагом. С этим мчится, с тем еле бредет. Одних охлаждает, других испепеляет. Одних ранит, других убивает. Бег ее желаний в один и тот же миг начинается и прекращается. Утром предпринимает она осаду крепости, а вечером крепость уже взята, ибо нет той силы, которая могла бы ей сопротивляться»[3]3
  Мигель де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Перевод Н. Любимова. М.: Художественная литература, 1988.


[Закрыть].

– Какие странные слова, – наморщилась она. – Кто такое написал?

– Сервантес. Все, что он написал, – правильно, лишнего ничего нет, даже кое-чего не хватает.

Затем я не смог удержаться от того, чтобы прочитать ей небольшую лекцию по литературе. Я хотел, чтобы она увидела истинное лицо того чувства, что зовется любовью.

– О ком ты хочешь еще услышать – о мужчинах и женщинах, которые покончили с собой, поскольку полюбили безответно; о тех, кто задушил собственную жену из-за приступа беспочвенной ревности; о тех, кто попал от любви в тюрьму; о тех, кто из-за любви совершил массовое убийство; о прекрасной Елене и войне, которая из-за нее началась; о погибших из-за любви на дуэли; о тех, кого подвергли мучениям, пытаясь бесполезно добиться от них, чтобы они выдали своих возлюбленных; о сошедших с ума и попавших в дом скорби; о тех, кто из-за любви лишился доброго имени; о тех, кто из-за любви потерял состояние? О ком ты хочешь знать?

– Кажется, вы имеете в виду литературных героев?

– Литература более реальна, чем настоящая жизнь. Но неужели ты думаешь, всего этого не происходит на самом деле? Ведь есть и самоубийства, и убийства. Английский король Эдвард из-за любви отказался от престола, и Пушкин – погиб на дуэли, и Клинтон из-за небольшого приключения рисковал своей должностью, и Оскар Уайльд попал в тюрьму…

– Все верно, – улыбнулась она, – если смотреть с этой точки зрения, то любовь действительно опасная штука.

– Да, конечно. Любовь лишает человека воли, поэтому опасна. Она начинает управлять тобой, ты теряешь логику и не можешь проявить рассудительности. Любить кого-то – значит, шагать по краю пропасти с завязанными глазами. В конце могут оказаться и смерть, и убийство, и самоубийство.

– Ох, ну откуда же вы столько знаете? – выдохнула она.

Я улыбнулся. Я сказал, что по правде очень не люблю слово «любовь»: в наши дни она давно стала предметом торга. И тогда девушка спросила меня, каким словом следует называть настоящее чувство.

– Арабы называют его «гарам». Именно оно заставляет людей совершать безумные поступки. Оно отличается от обычной любви. Это «ЧЕРНАЯ СТРАСТЬ». Такое чувство опасно.

На какое-то время между нами воцарилось молчание. Она чертила что-то на песке веткой, а потом сказала, что, так как я не читаю газет, то я не в курсе, какие новости выходят каждый день, а стоило бы знать, потому что слова «любовь» и «убийство» постоянно соседствуют. Вот недавно один пожилой человек убил семью своего соседа, потому что влюбился в его маленькую дочь, так что если говорить с этой точки зрения, то, конечно, я прав.

– Гарам – самое опасное человеческое чувство, – повторил я.

– Тогда самая безопасная любовь – эта ваша Любимая, – усмехнулась она.

– Вот теперь ты меня поняла. Пойдем поплаваем.

Она осторожно вошла в воду, словно боялась маленьких волн, набегавших на берег. Каждая волна вымывала песок из-под наших ног, и это вызывало легкое ощущение щекотки. Девушка смеялась, прыгала, выбегала на берег, когда поднималась большая волна, и напоминала маленькую девочку, играющую с водой. Глубоко она заходить не стала, несмотря на то, что я настаивал. «Я не хочу мочить волосы», – объясняла она.

Она так говорила, но было очевидно, что она просто боится воды. Тем не менее я заметил: преодолевать свой страх, шаг за шагом двигаясь к тому, что пугает, стало у нее привычкой. Казалось бы, она каждый раз сдает экзамен на смелость. Если бы мы еще раз поехали на море, она бы непременно заставила себя зайти глубоко.

Мы пообедали в одном из рыбных ресторанчиков на берегу. Официант был мне знаком. Вначале я спросил у него пива, а затем попросил перечислить, какая рыба есть в меню. Произнося названия различных черноморских рыб, официант упомянул и камбалу, но добавил, что есть только совсем маленькие особи, потому что сейчас на камбалу не сезон. Журналистка никогда раньше не пробовала камбалу и спросила, какова она на вкус.

– Это примерно, как фуа-гра, только из моря, – сказал я.

Она рассмеялась шутке, но камбала, которую вскоре принесли, ей тоже не понравилась.

– Тут совсем нечего есть, – наморщилась она, – сплошные кости.

«Как же тебе сложно понравиться, – подумал я про себя. – Вот уж, наверно, доставила ты матери хлопот в детстве, да и сейчас наверняка не подарок. На все кривишь губы».

Мы вышли из ресторана. По дороге попался буфет, и я купил ей гамбургер. Девушка с аппетитом жевала булку, и по лицу ее расплывалась довольная улыбка. Было ясно, что она очень голодна. Когда зазвучал полуденный намаз, она внезапно подняла голову, будто о чем-то вспомнила.

– Уже поздно! – воскликнула она. – Мне нужно найти автобус или маршрутку до Стамбула.