Текст книги "История моего брата"

Если б не его мать, я бы не вынес этого мучения. Никто, кроме Хатидже-ханым, не в состоянии делать уборку, не нарушая порядка в расстановке книг. Никто, кроме нее, не способен гладить брюки так, чтобы не получалось стрелок; развешивать одежду так, как она разделена по погоде; разбирать тесные рубашки по цвету и фактуре ткани; стирать носки в горячей воде. Она обходится без пылесоса, потому что я не терплю никакого шума в доме и т. д. и т. п. Поэтому я был вынужден терпеть ее придурочного сыночка, который и рот-то толком не умел закрытым держать. За все в жизни надо платить.

Подходя к своему дому, я заметил, что бакалейная лавка на углу, как всегда, открыта. Бакалейщик, усы которого были тронуты сединой, летом работал до полуночи; наверное, ожидал, что какой-нибудь припозднившийся турист придет покупать вафли, каленый горох, семечки, ракы, хлеб или халву. Ближе ко входу он поставил холодильник с мороженым. Сам он жил вместе с семьей на верхнем этаже странного двухэтажного дома, собранного из всякой всячины, а одну комнату сдавал в качестве пансиона. Он постоянно заставлял работать всех своих близких: жену, дочь и обоих сыновей. На кассе раньше сидел его отец – хаджи. Увы, он умер в прошлом году от рака гортани. Бакалейщик сам был не промах, но мы хорошо ладили и друг другу не мешали. Он был доволен, что рядом с его лавкой поселился постоянный клиент, а я был доволен тем, что рядом с моим домом есть хороший магазин. Таков наш рациональный мир.

4
Ужин и гадость, похожая на испорченное сливочное масло, только коричневого цвета

Художественно смешанные краски заката дарили мне неимоверное наслаждение, когда я входил в свой сад, вовсе не надеясь никого там увидеть. Девчонка сидела на ступеньках крыльца и что-то писала в телефоне. Услышав скрип калитки, она поднялась и направилась ко мне. Прежде всего надо было привязать Кербероса. Она подошла к будке и, стоя рядом, рассказала, что уже ехала в Стамбул, но по дороге получила некое сообщение и из-за этого даже была вынуждена вернуться.

– Что же было в сообщении? – спросил я.

– Арестовали Светлану, – сказала она.

Я подумал, что в полицейском фургончике, который проехал мимо меня, возможно, находилась Светлана. Я видел, как девчонка взволнована. Она напала на след настоящей сенсации. Она хотела, чтобы я помог ей, рассказав все, что знаю. От прежней ее ярости не осталось и следа. Она сгорала от нетерпения.

– Хорошо, – согласился я. – Но ведь вы ни одного своего обещания не держите.

Она спросила, о каких обещаниях идет речь. Я напомнил, что в ответ на ее право задавать мне вопросы я тоже получаю право задавать свои, и она должна на них отвечать, однако она сразу нарушила эту договоренность и ни на один вопрос толком не ответила. Она надула губки, на ее лице промелькнуло выражение безысходности.

– Но я же отвечала, – сказала она скучным голосом.

– Отвечали вы не полностью, а кроме того, сами задавали мне гораздо больше вопросов, – возразил я. Некоторое время я смотрел ей в глаза, а потом продолжил: – Вы нарушили уговор, но можно все исправить. Я расскажу вам о Светлане и обо всем, что происходило в том доме. С одним условием… Вы должны со мной поужинать.

На мгновение она замерла, было видно, что девушка колеблется. Я резонно заметил, что сейчас уже вечер и все равно не удастся уехать из Подимы. Как бы то ни было, ей следует подкрепиться. К тому же думала ли она, где остановится на ночь?

– Нет, я еще не думала об этом, – призналась она. – Новости так взволновали меня, что я решила не забивать себе голову такими мелочами, как ночлег, решив, что наверняка в Подиме есть какой-нибудь отельчик или пансион.

– Есть. – Я показал ей на нелепый дом у бакалейщика. В этот момент зазвонил ее телефон.

– Мама, я опоздала на автобус, сегодня вечером приехать не смогу. Я в Подиме ради важного сюжета, осталась здесь, нашла пансион. Да, мамочка, не беспокойся. Да, конечно, я поужинаю, а завтра утром позвоню. Все, не могу больше разговаривать! Все, мама, пока. – И повторила: – Ну все, мама, пока, пока-а-а-а, целую-ю-ю-ю.

Прошло около двух минут, а девушка все повторяла: «Пока, мама!» Ясно, что женщина на другом конце провода спуску чаду не давала. Наконец, в очередной раз произнеся: «Мама, целуюююю», она освободилась.

– Мне нужно всего десять минут, чтобы приготовить великолепный ужин, – сказал я, когда мы оказались на кухне. – А вы пока взгляните на книги. Я недолго, у меня есть фуа-гра. Я открою бутылку белого.

– А что такое фуа-гра? – спросила она.

– Гусиная печень, – объяснил я. – Ее привозят из Франции. В Стамбуле продается лишь в некоторых магазинах. Это деликатес.

Она пожала плечами, не проявив особенного интереса к фуа-гра, и ушла в соседнюю комнату.

Я положил в тостер два кусочка хлеба, а из буфета достал консервированный фуа-гра, который привез мой брат Мехмед. Затем налил в бокалы основательно охлажденное белое вино. В дополнение к фуагра положил еще инжирное варенье. И пригласил девушку к столу. Она пришла, села, с кислой миной посмотрела на еду.

– Вот это и есть тот самый чудесный ужин, который вы обещали?

– Да.

Я заметил, что она смотрит на варенье. Вопрос светился в ее глазах. Я сообщил, что инжирное варенье отлично сочетается с гусиной печенью, и начал рассказывать ей о том, как едят фуа-гра. Объясняя, я взял на ножик немного варенья и намазал его на поджаренный хлеб с фуа-гра. Она сделала несколько глотков вина и поморщилась. Я протянул ей кусочек хлеба, на который намазал варенье, и сказал, что ей очень понравится. Она взяла его с большим сомнением, какое-то время разглядывала, с недоверием откусила, замерла – и выплюнула все в салфетку.

– Господи, что это? – воскликнула она. – Дрянь-то какая, похоже на испорченное сливочное масло, только коричневого цвета. Тьфу!

В самом деле, казалось, будто ее сейчас стошнит. Сам того не желая, я рассмеялся. Она глотнула еще вина, чтобы перебить вкус, но и вино ей пришлось не по нраву. «Газировка!»

– Все с ума сходят по фуа-гра, – пожал я плечами.

– Приятного им аппетита, но это жуткая дрянь.

– Теперь я не знаю, чем вас угостить, – признался я.

Девушка смягчилась:

– Можно просто брынзу с хлебом.

Я снова рассмеялся. Она удивленно посмотрела на меня.

– Вам, наверное, точно так же и сыр мой не понравится, – сказал я. – Куплю-ка что-нибудь в бакалейной лавке. Сэндвич пойдет?

– Конечно, пойдет, но давайте не будем терять время. Лучше перейдем к новостям. Бросьте вы эту еду и рассказывайте.

– Ну уж нет. Вы дали слово. Я все расскажу вам после еды, а сейчас оставлю вас одну на несколько минут.

Я отправился к бакалейщику за сэндвичем с овечьим сыром и колбасой. Стоял теплый мягкий летний вечер, море сильно шумело. На пути в бакалею до меня донесся разговор проходивших мимо рыбаков. Из него стало ясно, что завтра будет шторм. Так вот почему рыбаки вытаскивали на берег лодки. Странно – вечер накануне шторма всегда бывал тихим, теплым и приятным. Так было и на этот раз.

Бакалейщик, усы которого были тронуты сединой, заметил:

– Кажется, у вас сегодня гость! Бедная девочка долго под дверью стояла!

– Да, – сказал я. – Журналистка из Стамбула. Это по поводу того убийства.

Пока бакалейщик делал сэндвич, я спросил, свободен ли у него пансион. Как я и предполагал, комната оказалась не занята.

Сэндвич девушка съела с аппетитом. Затем мы пили кофе в Комнате Убийств, которая была просторнее других, и я рассказал ей об Али, Арзу и Светлане.

Она спросила меня, как я понял, что Светлана влюблена в Али.

– У меня, – сказал ей я, – есть привычка, которой не мешают ни чувства, ни эго. Возможно, вы заметили – я наблюдаю за всеми и за всем. Многие слишком сильно заняты своими чувствами и собственным эго. Они не интересуются другими людьми. А я интересуюсь.

Было видно, что девушка не верит мне; ее глаза говорили: «Оставь ты уже эти россказни, переходи к делу!»

– Давайте проведем эксперимент, – предложил я. – Например, я попытаюсь узнать вас.

– Ой, ну хватит уже ваших приколов!

Все эти молодежные словечки и присказки, несомненно, сохранились у нее с университетских лет.

– Помните, я спросил, есть ли у вас возлюбленный, а вы рассердились. Теперь я больше не задам этот вопрос, потому что ответ и так знаю. Возможно, вы с кем-то и флиртуете, но серьезных отношений у вас ни с кем нет. Это несложно понять. Из вашего телефонного разговора я узнал, что вы живете с родителями и постоянно отчитываетесь о том, где находитесь. Кроме них и ваших коллег по газете, вам никто не звонит, да и вы не посчитали нужным кому-либо сообщить, что на ночь останетесь здесь. Некоторое время назад вам пришло сообщение, но вы даже его не открыли. Значит, вы решили, что это неважно. Если бы у вас был возлюбленный, он бы постоянно вам звонил. А может быть, даже приехал сюда.

– Мы что, сейчас о моей личной жизни речь ведем? – возмутилась девушка. – Вам-то какое дело? Я не стану вам отвечать. Кто вы такой? Может, у меня есть возлюбленный, а может, и нет, может, вот-вот будет, может, совсем никогда не будет! Вам-то какое дело? Просто удивительно!

– Ладно, – сказал я. – Продолжу-ка я свой рассказ. Поведаю вам о жизни в доме Али.

– Расскажете о Светлане?

– Я бы уже давно вам о ней рассказал, если бы вы в прошлый раз не разозлились и не ушли.

5
Обманщики, обманутые и ночь убийства

Сказал я ей следующее:

– Светлана получила хорошее образование. Однако эта красивая женщина, разочаровавшись в любви, решила начать новую жизнь. Она с большим трудом зарабатывала на хлеб. Разве легко ухаживать за пожилыми, убирать за ними? Разве легко выносить за больными стариками утку?

– Я предпочитаю, чтобы вы говорили только о том, что касается нашей темы, – перебила она.

– Но я и говорю о том, что касается нашей темы, – возразил я. – Я как раз подхожу к самому главному, вы лучше послушайте. Ни с того ни с сего эта образованная красивая женщина оказывается в Подиме, и фирма по подбору персонала отправляет ее в дом Али. В этом доме живет молодая, намного моложе нее, красивая, но капризная женщина. Она живет с образованным и творческим человеком. Светлана может говорить с Али о литературе, о политике, о жизни, о живописи, но Арзу она считает невероятно безголовой, невежественной и совершенно не заслуживающей счастья. Она считает ее бестолковой необразованной дурой, которая единственное, что смогла, – заполучить богатого мужа. Сверх того, Арзу очень грубо обращается с домашней прислугой, нередко и Светлана слышит в свой адрес разные унизительные слова. А тем временем Светлана обязана смотреть за ее ребенком. Время от времени она думает о том, что не Арзу, а именно она заслуживает такого дома, такого мужа и такого милого ребенка. Часто она вспоминает своего прежнего возлюбленного, который оставил ее из-за такой же глупой женщины. Со временем она начинает воспринимать Арзу как препятствие. Кроме того, она замечает, что Арзу часто исчезает из дома, то есть обманывает Али. Мы находимся в маленькой деревне, здесь невозможно что-либо скрыть, поэтому Али обо всем знает. Однажды днем, когда Арзу снова уходит из дома, между Светланой и Али происходит сближение, и они занимаются любовью в супружеской кровати. В этом занятии любовью важную роль играет не столько привлекательность Светланы, сколько желание обманутого мужа отомстить. С того самого дня дело приобретает опасный оборот. Светлана, которая уверена, что Али в нее влюблен, верит: если Арзу исчезнет, она в мгновение ока получит ту жизнь, о которой мечтала. У нее будут прекрасный дом, любящий муж и сын. Она вырастит маленького Эмира, которого очень любит, как собственного сына. Единственное условие – исчезновение Арзу. Ее ненависть к Арзу растет с каждым днем, захватывая все ее существо, словно сорняк. Теперь у нее единственная цель в жизни – избавиться от этой женщины. Ночь перед убийством, когда в доме были гости, Светлана проводит в комнате ребенка и слышит оттуда голоса развлекающихся гостей и веселый громкий смех Арзу. Затем наступает тишина, и Светлана понимает: дом опустел. Воспользовавшись тем, что малыш уснул, она на минутку выходит из комнаты, чтобы спуститься на первый этаж и налить себе на кухне стакан молока, однако, спустившись в гостиную, видит на ступеньках пьяную Арзу, сидящую с бокалом шампанского, прислонившись головой к перилам. Арзу начинает задирать Светлану. Спрашивает ее, почему та ушла из комнаты, почему оставила ребенка одного. Светлана отвечает, что Эмир крепко спит, а она отлучилась только на минутку, чтобы налить себе молока. Однако Арзу ничего не слышит и выходит из себя. Светлане нужно знать свое место, ей нельзя спорить с хозяйкой дома. «Я тебя наказываю, – кричит Арзу, – немедленно поставь молоко и иди наверх». Арзу топает ногами. Светлана молчит и спокойно пьет молоко, как будто ничего не слышит. Это окончательно выводит Арзу из себя. «Я знаю, какая ты дешевая шлюха, – кричит она, – как вертишь хвостом перед моим мужем. Немедленно убирайся из этого дома, сию секунду, не дожидаясь утра, собирай свои манатки и убирайся! Я сотню таких служанок, как ты, найду. К тому же работящих, честных, а не таких проституток, как ты!» Светлана открывает ящик, достает хлебный нож, ничего не говоря, идет к ней. Внезапно вопль Арзу прерывается, она понимает, что лежит на полу из-за сильного удара Светланы. Глаза ее полны ужаса. Поднявшись, она в панике пытается бежать наверх, однако Светлана настигает ее на первых ступенях, хватает за волосы, а затем вновь ударяет ее ножом. Пять, десять или двадцать раз – она не замечает. Кровь капает на мраморный пол. Опыт медсестры подсказывает Светлане, что Арзу умирает, и, схватив нож, она бежит в детскую. В комнате она прячет нож под кровать крепко спящего Эмира, затем направляется в ванную, торопливо принимает душ и при этом внимательно проверяет, чтобы на ней не осталось волос Арзу, а под ногтями – ее кожи. Через некоторое время внизу раздаются крики. Светлана спускается и делает вид, что растеряна и страшно напугана. Нож на следующий день она уносит и закапывает в лесу. Что случилось? Что вас так поразило?

– Очень интересно, невероятно интересно. Я как будто бы фильм смотрю.

– Ну что вы, – ответил я. – Я просто рассказываю.

– Вы очень интересно рассказываете, однако коечто не дает мне покоя. У меня возникло такое ощущение, что вы прятались в углу и все это видели.

– Я просто все это предположил. Я несколько раз замечал, с какой ненавистью Светлана смотрит на Арзу, видел признаки ее сближения с Али, и все это помогло мне домыслить историю.

– Что? – воскликнула она. – Вы все это выдумали?

– Да, – ответил я, – выдумал.

– То есть то, что вы мне только что рассказали, – неправда?

– Правда, еще какая правда. Разве вы не знаете, что выдумка часто реальнее самой реальности. Точнее говоря, она – единственный способ понять реальность.

Ну конечно же, она этого не знала.

– Ну так пойми же это, наконец, детка, – невольно перешел я на «ты».

– С чего это вы называете меня деткой? – возмутилась она. – И почему «тыкаете»?

– Да так, просто вырвалось, – сказал я, смутившись. – Не обращайте внимания, я так часто обращаюсь к молодым. Вы лучше подумайте, какую сенсацию произведет этот рассказ в газете.

После того как я это сказал, у нее явно появилась какая-то идея. Она даже заерзала от нетерпения.

– Погодите, – сказал я, – не надо так волноваться. Вы же только что переживали, что это неправда.

– Ох, да вы решите наконец, где правда, где неправда. У вас то правда, то неправда – все вместе.

– Эта история может не совпасть с тем, что пережила Светлана на самом деле, и с тем, что случилось в доме Али. Но я хочу сказать, что в конце концов, с точки зрения человеческой натуры, все могло произойти именно так, как я вам только что описал.

Заметив разочарование в ее глазах, я продолжил:

– Все это не может быть полной выдумкой.

– Ну, а как я напишу о вашем рассказе в газете? – спросила она.

– Вот уж этого я не знаю. Но Светлану действительно задержали. Так что рассказанная мной история может быть подоплекой всех событий. Чего вы еще хотите? Неужели газеты всегда пишут правду?

Она вновь повеселела:

– Все прямо с ума сойдут.

– Так что вы простите меня за то, что я заставил вас есть эту коричневую гадость, похожую на сливочное масло.

Она криво усмехнулась и кивнула.

– Ну и хорошо, – сказал я. – Вот и договорились.

– Вы бы лучше повкуснее покупали продукты, – сказала она. – Видно, что у вас нет проблем с деньгами.

Я не стал говорить ей, что скромное пенсионное пособие, которое мне платит моя фирма, и собственно государственная пенсия целиком уходят на книги и на самом деле я не могу себе позволить купить фуагра, который она так опрометчиво выплюнула.

– Ладно, – сказал я. – В следующий раз так и сделаю. Впрочем, деликатесы мне привозит Мехмед. Там у них все очень дешево.

– Там у них – это где?

– За границей. У нас налоги на импорт очень высокие.

– Я все время думаю об этом вашем загадочном братце, – сказала девушка, нахально глядя на меня. – Почему вы его прячете?

– Я его не прячу.

– Еще как прячете, – повторила она самоуверенно. – Может, даже прямо сейчас, в этом доме держите его в одной из комнат и стесняетесь мне показать.

– Зачем мне это нужно?

– Вот уж не знаю… Может, он у вас инвалид, может, душевнобольной… – Она не решалась продолжить. – А может…

– Что «может»?

– Может, он как-то связан с убийством Арзу Кахраман.

Я засмеялся. С ее стороны глупо было предполагать такое.

– Почему вы всякий раз волнуетесь, стоит только заговорить о Мехмеде? – спросила она. – Что вам мешает рассказывать о нем?

– Я не могу о нем говорить! – вздохнул я. – Позвольте, это останется моей тайной.

Так закончился тот вечер. Провожая девушку до ворот, я думал, что никогда не увижу ее. Утром она уедет в Стамбул и больше сюда не вернется, так как дело об убийстве будет закрыто. Так будет лучше, подумалось мне. Девушка была непростой.

Прежде чем закрыть за собой кованую калитку, она посмотрела на моего пса, который дружелюбно махал хвостом.

– У него всего одна голова, у вашего Кербероса, а какой страшный.

– Наконец-то вы узнали, кто такой Цербер, – улыбнулся я.

Она улыбнулась и помахала телефоном:

– Спасибо гуглу! – И зашагала в сторону дома бакалейщика, в котором горел свет.

6
Шторм, или Кривой галстук молодого прокурора и странная стена

Ночью мне снова снились синие зайцы. Как же быстро они мелькали у меня перед глазами! Одновременно я слышал, как ветер ударяет в ставни, и слышал, как шумят волны. То и дело звучали далекие раскаты грома. Было ясно, что начался шторм.

Хатидже-ханым, которая своим ключом открыла дверь, вынудила меня встать с кровати.

– Аллах, Аллах, разверзлись хляби небесные, – запричитала она. – Это кровь Арзу-ханым жаждет отмщения.

Я внимательно посмотрел на уличный термометр: температура упала до семнадцати градусов, на Черном море всегда так – один день одна погода, на другой другая. Я подошел к шкафу и из отделения, где лежала домашняя одежда, рассчитанная на пятнадцать-двадцать градусов, достал подходящий комплект.

– Я скоро спущусь! – крикнул я Хатидже-ханым. – А ты пока свари кофе и достань курабье.

Я слышал, что она, как всегда, пошла на кухню и, прежде чем варить кофе, принялась наводить там порядок. Интересно, что она сделает, когда найдет салфетку, в которую девушка выплюнула фуа-гра? Салфетка осталась лежать на столе. Скорее всего, тоже решит, что какая-то гадость.

У меня заняло двадцать минут принять душ, побриться и одеться. Затем я спустился на кухню. Кофе и курабье были уже на столе. А Хатидже-ханым начала разговор:

– Помилуй, Аллах, Ахмед-бей! Что ты скажешь обо всем этом? У нас тут никогда такого не было. Мне так жаль бедняжку, такая красивая. А уж когда я про кошку узнала, мне совсем плохо стало.

Я спросил, о какой кошке она говорит.

– А вы что, не слышали? Помните, у Арзу-ханым была белоснежная кошка, она никогда не выпускала ее из рук, очень избаловала. Так вот! Когда Али-бей вернулся домой, он нашел Арзу-ханым в крови, кровь растеклась по белоснежному мрамору, и кошка эту кровь облизывала, да еще с удовольствием облизывала, говорят. А еще говорят, у нее вся морда в крови была. Фу, как мне плохо стало, когда я об этом узнала! Кошка облизывает кровь своей хозяйки!

Домработница болтала взахлеб, как всегда. После кошки она взялась за Светлану:

– Мне эта неверная из Болгарии никогда не нравилась. Болгарские гяуры всегда злые. Наши переехали оттуда и все время рассказывали, что вытворяют болгарские гяуры. Они очень-очень злые!

От меня не требовалось никаких ответов, ни единого звука, даже кивков. Я хорошо знал, что местные терпеть не могут чужаков. Хатидже-ханым делала уборку и болтала без остановки.

Я услышал, как к гулу шторма на улице добавился еще вой. Это был голос Кербероса: «Осторожно, на пороге враг!»

Тут же раздался звонок в дверь. Увидев вопросительный взгляд Хатидже-ханым, я сказал:

– Открой, посмотри, кто там.

Женщина быстро вышла из кухни и почти сразу раздался ее взволнованный голос:

– К вам полиция!

Когда я подошел к входной двери, то увидел двоих полицейских – капрала и рядового. Они очень вежливо сказали мне, что прокурор вызывает меня для дачи показаний.

– Хорошо, – сказал я. – С вашего позволения, я только оденусь. Правда, у меня есть справка от врача – ко мне нельзя прикасаться, меня нельзя брать под руки, нельзя на меня надевать наручники. Ладно?

Капрал усмехнулся:

– Ладно, трогать мы вас не будем. – «Кому ты нужен», наверное, подумал он.

Поднявшись на второй этаж, я выбрал уличную одежду по погоде – серые штаны, синюю рубашку и темно-синий пиджак. Потом я решил надеть еще синий галстук в белую крапинку, чтобы произвести хорошее впечатление на прокурора. Затем я зашел в ванную и помазал свои начавшие седеть на висках волосы брильянтином, а потом аккуратно их расчесал. В довершение всего я пару раз прыснул на себя лосьоном после бритья, которым пользуюсь уже сорок лет. Теперь я был готов к встрече с человеком, который будет меня допрашивать. Посмотрев на мой внешний вид и на одежду, все решат, что перед ними настоящий бей-эфенди[2]2
  Господин, джентльмен по-турецки.


[Закрыть]. Такой человек не может совершить преступление. Спустившись, я сказал Хатидже-ханым, чтобы уходила, когда закончит работать. Она напомнила мне, что вечером придет ее сын.

– Давай-ка перенесем его приход на другой день, – предложил я. – Сегодня и так много хлопот.

На пороге я захватил зонтик и вместе с полицейскими вышел на дождливую улицу. Я хотел придержать зонтик и над ними, но они оказались от такой чести. У садовой калитки стоял полицейский фургончик, который я видел вчера. Капрал сказал мне, что они отправляли мне сообщение, в котором говорилось, что меня вызывают на допрос, но я не ответил, поэтому они приехали за мной сами. Я признался, что редко смотрю на телефон. Если бы я увидел сообщение, то, конечно, пришел бы.

– Куда мы поедем? – спросил я. Они назвали районный центр, к которому относилась деревня. Значит, придется прокатиться. Все это время Керберос лаял и рвался с цепи, словно желая сказать – если бы ты меня не привязал, тебя бы никто не увез.

Меня усадили в заднюю часть фургончика. Я подумал, что довольно странно смотрюсь в таком виде, но делать было нечего.

Море стало грязно-серым. Правду говорят, что в море отражается цвет неба – когда небо серое, вода тоже становится серой, как грязь. А каким оно было синим еще вчера! Так под дождем, через лес, по разбитой дороге, мы не без труда доехали до районного центра.

Меня подвезли к зданию розового цвета, на котором красовалась надпись «Дворец правосудия». На прокуроре, молодом человеке с тонкими усиками на усталом лице, был мятый коричневый костюм. Острые кончики воротничка рубашки задрались вверх, а пестрый галстук съехал в сторону и казался повязанным криво. Меня его вид почему-то сразу насмешил, и я поймал себя на том, что улыбаюсь, вовсе того не желая. Прокурор спросил, почему я смеюсь.

– Просто так, – ответил я.

Эти чертовы костюмы – такая штука! Стоит надеть хорошо сшитый, чистый, отглаженный костюм, как он сразу придаст вам шикарный вид; а стоит облачиться в видавший виды и мятый – превращаешься в бомжа. В общем, прокурор производил неприятное впечатление. Кажется, его мятая рубашка была еще и велика ему – манжеты доходили служителю Фемиды до середины ладоней.

Отчего-то вид прокурора вызвал у меня ассоциации, которые мне было трудно облечь в слова: пара чьих-то глаз из прошлой жизни, смотревших на меня с ненавистью и жаждой мести, ледяная от холода комната, силуэт человека, утратившего все человеческое… Ни сам прокурор, ни кабинет, в котором он сидел, никак не были связаны с этими ассоциациями, и видение тут же исчезло.

За спиной у прокурора висело панно, затянутое бордовой тканью. На нем – портрет Ататюрка. Ататюрк был снят в профиль, еще до того, как сбрил усы. Фотография была цветной, правда, из тех, которые раскрасили намного позже. Прокурор указал на один из стульев, я сел. Прежде всего он попросил безмолвно сидящую в углу за столом секретаршу записать данные моего удостоверения личности. Та записала. Затем, повернувшись ко мне, прокурор спросил, в какое время я покинул дом потерпевшей в ночь убийства.

– Когда все расходились, – сказал я.

– Кто-то видел, как вы уходили?

– Я не знаю. Али сел в машину, остальные гости тоже.

– То есть вы просто встали и ушли, так?

– Да.

– Вы с кем-нибудь прощались?

– Нет.

– Почему?

– У меня нет такой привычки.

Я прекрасно видел, что прокурор явно считает меня подонком. Кажется, мой шикарный вид и запах лосьона, наполнивший комнату, оказались здесь неуместными, и, вместо того чтобы понравиться, я создал впечатление прямо противоположное. Прокурор задал еще несколько вопросов, но я не придал им значения. Разве Светлану не арестовали? Тогда зачем этот допрос?

В ту минуту дверь отворилась, и вошел Али. «Господин прокурор, могу ли я теперь идти?» – спросил он. Вид у Али был жалкий: измотан, глаза распухли. Увидев меня, он направился в мою сторону, причитая: «Ох, Ахмед, ох, братец». Мне показалось, что он хочет обнять меня, а может, даже и поплакать у меня на груди, и поэтому я, сам того не желая, поднял обе руки, отстраняясь от него.

Али остановился, пораженный, хотя прекрасно знал мои привычки. Прокурор внимательно наблюдал за нами обоими. Пока Али стоял растерянный, прокурор обратился ко мне:

– От кого вы узнали об убийстве?

– От моей домработницы Хатидже-ханым.

– Вы ходили потом в дом потерпевшей?

– Нет, конечно!

– Почему?

– А что мне там делать?

– Вы не звонили Али-бею? Например, чтобы выразить соболезнования?

– Нет!

В этот момент Али сказал прокурору:

– Я позже приду, господин прокурор!

– Али, мои соболезнования! – сказал я ему вслед.

Он даже не посмотрел на меня, ясно было, что он очень обижен.

Прокурор продолжал допрос:

– Вы хорошо знали Арзу-ханым?

– Да!

– Она иногда приходила к вам в гости?

– Верно.

– Зачем?

– Да ни за чем, просто поболтать.

– Между вами что-то было?

– Что вы имеете в виду? Особые отношения между мужчиной и женщиной? Нет, у нас таких отношений не было.

Он заглянул в лежавшие перед ним бумаги и что-то в них поискал. Затем некоторое время читал нужные показания и, наконец, всем своим видом выражая сомнение, произнес: «А свидетели говорят обратное. Они говорят, что Арзу-ханым нередко приходила к вам, оставалась у вас дома по несколько часов, а выходила изрядно растрепанная».

В ответ я лишь усмехнулся с деланым безразличием. Прокурора моя ухмылка вывела из себя.

– Вы вообще-то на допросе об убийстве, – резко сказал он.

– То, что Арзу-ханым выходила от меня растрепанная, – не что иное, как фантазии соседа-бакалейщика.

В ответ прокурор, несколько поколебавшись, протянул мне оранжевую папку. Я раскрыл ее: внутри были фотографии, снятые полицейскими на месте преступления. Арзу в своем красном платье лежит ничком на лестнице, голова на ступенях, юбка задрана. Одна из туфель слетела с ноги. Вокруг словно растеклась не кровь, а стекла краска с ее платья.

Пока я разглядывал фотографии, прокурор внимательно изучал меня. Поблагодарив, я вернул ему папку.

Затем он повернулся к секретарше: «Пиши».

Он произнес несколько обязательных формальных фраз, однако содержательная часть, касавшаяся меня, была нерадостной. «В суд направляется запрос на ордер об аресте подозреваемого в связи с несостоятельностью его алиби (подозреваемый не сумел доказать, что его не было на месте преступления в момент убийства; у него нет свидетелей); в связи с необходимостью проведения углубленного допроса (подозреваемый продемонстрировал неуверенность при ответе на вопросы), подтверждения заявлений подозреваемого, а также в связи с возможной его попыткой скрыться от следствия».

Воцарилась тишина. Я не знал, что мне делать, но решил, что следует встать. Так что я встал. Прокурор, скорее всего, ожидал, что я начну возражать и возмущаться, но я молчал, и он растерялся. Спохватившись, он нажал на кнопку звонка, вошли полицейские.

Они-то и отвели меня в подвал и заперли в сырой темной камере. В той камере я провел много часов. Я сидел в ней и думал, что надо было хотя бы книгу с собой взять. А потом произошло нечто странное: мне показалось, что стена передо мной пытается что-то рассказать, о чем-то напомнить. Я внимательно смотрел на нее: стена была выкрашена в странный серый цвет, подобного я раньше никогда не видел, краска местами облупилась, пятна сырости разъели ее. Больше ничего особенного в этой стене не было – стена как стена.

Почему мне все это казалось, я понять мне мог. Я пытался отвести глаза и смотреть в другое место, но стена продолжала гипнотизировать меня. Чтобы избавиться от этого наваждения, я решил поиграть сам с собой в одну игру: я попытался представить всех литературных героев, которые когда-либо попадали в тюрьму. С одной стороны двухъярусной кровати я усадил Мерсо, а рядом с ним поместил Жана Вальжана, чтобы они могли разговаривать между собой по-французски. Катюша с Раскольниковым говорили вполголоса по-русски чуть поодаль, скорее всего, они обсуждали визит Нехлюдова. Али из Кешана уселся у стены, Доктор Б играл в шахматы.

Прошло немало времени. Наконец меня отвели наверх. Когда меня поставили перед дежурными судьями, я обратил внимание на то, что судьи старше прокурора. Мне опять задали те же вопросы, я произнес те же ответы. Меня снова заставили ждать, а потом отпустили.

Когда я вышел на улицу из здания прокуратуры и суда, уже темнело. Светились магазинные вывески. Я дошел до стоянки такси и поехал в Подиму. В дороге мне представлялось, как все пережитое за этот день медленно стирается из моей памяти. И действительно, я будто вовсе уже забыл произошедшее. А может, мне только так казалось. Почему я все время думал о той стене? Навстречу не было ни одного автомобиля. Асфальт на шоссе местами провалился, впадины заполнились дождевой водой, и, когда колеса такси то и дело попадали в них, по сторонам разлетались брызги.