Текст книги "Эхо далекой войны"

– Лев… Гитлер не лев… Он буйвол по гороскопу…

Николя опешил: что это за бред такой? При чём тут гороскоп главного преступника войны? Впрочем, у парня, наверное, жар…

– Джон, тебе плохо? Воды хочешь?

– Леопард и орёл… а Россия – медведь… Нападают на льва… нет, буйвола…

Николя покачал головой, вынул флягу и приложил к губам товарища. Тот глотнул, закашлялся и посмотрел осмысленно:

– Где мы?

– На высоте под Фалезом, – вздохнул Николя. – Не бойся, капитан, подкрепление уже пришло. Сейчас тебя заберут в лазарет.

– Я что-нибудь говорил сейчас?

Николя пожал плечами: неужели пересказывать раненому его горячечный бред?

– Да нет… ничего особенного…

– Точно?

– Ну – что-то про гороскопы, животных…

Остин помолчал немного, затем коснулся руки Николя и сжал:

– Пожалуйста, не рассказывай никому!

– Хорошо-хорошо, не волнуйся!

Остин успокоился и закрыл глаза. Ещё через пять минут приехала санитарная машина, и молодого англичанина забрали в полевой госпиталь. Только после этого французу пришло в голову, что бредовые, как сначала показалось, слова товарища имеют некоторый смысл. А точнее – связаны с разведкой. Однако пищи для размышлений было негусто, Остин сказал совсем мало, да и какое дело французскому сержанту до операций дружественной разведки?

На западе снова загрохотало. Очередная немецкая колонна пошла на прорыв кольца.

Лебедев

Он внимательно посмотрел на парня с бумажкой в руке, вошедшего в его кабинет.

– Это вы – подполковник Лебедев?

Подполковник смешался. Ещё сегодня утром этот разговор был бы очень кстати, но сейчас, когда выяснилось, что Кольцов-старший убит не нацистами, а «имитаторами», неизбежен вывод, что и сын вряд ли им мстил…

– Вы – Дмитрий Александрович Кольцов?

– Да, я.

«Делать нечего, – подумал Лебедев. – Придётся отпустить парня и извиниться за беспокойство. А впрочем… спросить его есть о чём».

– Присаживайтесь, Дмитрий Александрович. Я хочу обсудить с вами гибель вашего отца и некоторые связанные с нею обстоятельства.

Кольцов отвернулся.

– Что тут обсуждать? – глухо произнёс он. – Милиция не нашла убийц.

– А вы их не видели?

– Нет.

– Не слышали, как вашего отца избивали? Он молча принимал удары?

– Я не слышал. И соседи не слышали.

Лебедев смущённо почесал затылок: глухие-слепые соседи-свидетели – отдельная песня.

– Ваш отец приходил домой в одно и то же время?

– Не совсем, но где-то так.

– И вы не смотрели в окно, не ждали?

– У меня были разные другие дела.

– Какие именно?

– Сейчас не помню.

– Когда вы вступили в Антифа?

– Не помню точно.

– До или после убийства вашего отца?

– Не помню.

Лебедев начал злиться: при том, что парень почти наверняка невиновен, ведёт себя так, будто хочет попасть под подозрение. Отвлекает внимание от кого-то?

– Дмитрий Александрович! Позвольте вам не поверить! Пусть не точно день, но оба события очень важны для вас! А потому вы не могли не отметить для себя, что произошло раньше, а что потом.

Кольцов пожал плечами:

– Пожалуй, в Антифа я вступил чуть позже.

– С целью отомстить за отца или так совпало?

– Совпало.

– То есть пришли туда по убеждениям, верно?

– Именно так.

– И какое же из направлений Антифа вам более по душе?

– Борьба с нацизмом.

– Очень мило, полностью приветствую. Я, знаете, тоже не люблю нацистов. И для этого мне не нужно вступать в Антифа.

Кольцов нервно вздохнул:

– Извините! Можно задать вопрос?

– Почему нет? Задайте.

– Вы, подполковник ФСБ, не любящий нацистов, что делаете, чтобы они исчезли?

– В данный момент расследую убийство вашего отца, в котором… – Лебедев сделал паузу, чтобы подобрать подходящую формулировку. – Бритоголовые фигурируют в качестве главных подозреваемых. Меня также интересуют недавние нападения на вас, и тут вопросов нет, кто виноват. Правда, есть вопрос – почему?

– Полагаю, потому что я состою в Антифа.

– И что вы там делаете?

– Хожу на митинги.

– А ещё?

Кольцов пожал плечами:

– Ну… По мелочам как-то.

– Господин Кольцов, вас не затруднит проконсультировать меня? Я знаю, в Антифа сильно коммунистическое направление. А чем оно отличается, в плане политической платформы, от Коммунистической партии России?

Кольцов растерянно пожал плечами:

– Не знаю…

– Господин Кольцов! Вам не странно, что вас, рядового члена Антифа, который не делает ничего особенного, угрожающего нацистам, и даже не разбирается толком в политических течениях Антифа, скинхеды избрали своей главной мишенью?

– Не знаю, – пробормотал Кольцов, снова отворачиваясь. Лебедев вздохнул:

– Господин Кольцов! У меня нет никаких оснований подозревать вас. На вашей стороне – глухота и слепота соседей, а также упёртость скинхедов, которые тоже не желают сказать правду – за что преследуют вас. Но как вы себе представляете будущее? Частный детектив Андрей Кароль и майор милиции Олег Зелинский будут ходить за вами и охранять вас? Может, вы собираетесь им платить?

– Мне нечем платить.

– Значит, в какой-то момент вы окажетесь один на один со скинхедами. Что произойдёт тогда?

– Так их же взяли?! – вскинулся Кольцов.

– Что вы имеете в виду? – елейным голосом произнёс Лебедев, чувствуя, что вот-вот последует интересное откровение. – Их взяли за нападение на вас, да. Но почему вы полагаете, что все они окажутся за решёткой? Разве что один, который сознался, что ударил вас. И то я не уверен, что срок получится продолжительный.

– Разве их не арестовали на рынке? – испуганно пролепетал Кольцов.

– За что? – Лебедев старался не выдать голосом свои чувства.

– Как же… В тюрьме…

Лебедев не сразу ответил. Он только сверлил взглядом Кольцова. Тот сник и смотрел теперь в пол.

– Господин Кольцов, откуда вы знаете про тюрьму на рынке?

– Слышал…

– Что именно? От кого?

– Ребята в Антифа говорят, что многих нацистов взяли в какой-то подпольной тюрьме на рынке.

– Кто именно это сказал?

– Не помню.

– Господин Кольцов, вы понимаете всю серьёзность ситуации? Подпольную тюрьму на рынке милиция захватила только что. Сведения об этой операции держатся в секрете на уровне важной государственной тайны. А вы говорите, что в Антифа об этом болтают на уровне сплетен?! Получается, произошла утечка секретной информации. Это даёт основание для возбуждения уголовного дела, в котором вы, господин Кольцов, оказываетесь главным свидетелем. И если при этом вы, главный свидетель, отказываетесь дать показания, вы будете привлечены к уголовной ответственности!

– И какой это срок? – пролепетал Кольцов, бледнея. Лебедев сделал паузу, только затем ответил:

– Срок, в общем, небольшой. Вполне возможно, что и его вы не получите. Но не забывайте о скинхедах. Далеко не все те, кто на вас напал, взяты на рынке. На некоторое время они, конечно, притихнут, выждут подходящий момент, но затем снова пожелают встретиться с вами. И, боюсь, кулаками на этот раз не обойдётся. Знаете, какое у меня может возникнуть впечатление? Вы замешаны в уголовном деле куда более серьёзном, чем распространение, в виде сплетен, секретной информации.

– Я видел, как этих нацистов взяли, – глухо произнёс Кольцов. – Я следил за ними.

– Ах, вот как! Это делает честь вашим детективно-аналитическим способностям и предусмотрительности. Но, как видите, проследили вы далеко не всё. Кроме того, некоторые из задержанных заявляют, что не знали о противозаконном характере объекта, на котором работали, и их, вероятно, отпустят под подписку о невыезде. Так что будете делать? Ждать, пока они попадутся на других правонарушениях?

– Не знаю.

– И вот ещё вопрос. Допустим, вы проследили своих врагов. Узнали, где они работают. Но как вы выяснили, что это тюрьма?

Кольцов побледнел.

– Догадался.

– Каким образом?

– Туда привозили людей в закрытых машинах с тонированными окнами. И увозили так же.

Лебедев покачал головой.

– Интересный признак тюрьмы. Однако объяснение принимаю. Но вот вопрос: почему вы не сообщили нам или в милицию, что обнаружили эту тюрьму?

– Это произошло совсем недавно. Вернее, я ни в чём не был уверен, пока не увидел спецназ. Тогда мне стало ясно, что объект противозаконный, а не секретный.

– А до тех пор вы думали, что это наша тюрьма, ФСБ?

– Да.

Лебедев закашлялся: объяснение крайне неприятное, но разумное.

– Хорошо, господин Кольцов. На вопросы по поводу тюрьмы вы ответили. Но как всё-таки со скинхедами, остающимися на свободе?

– Не знаю. Буду беречься.

Лебедев вздохнул:

– Где работаете?

– Сейчас нигде.

– Да, понятно, и у вас есть время играть в кошки-мышки со своими врагами. Вам не жаль тратить на это жизнь?

– Так получилось…

– Господин Кольцов! Когда вы пришли в Антифа, никому не говорили, что нацисты убили вашего отца?

– Нет.

– Ладно, идите. Всё-таки подумайте, как будете жить дальше. И в плане работы, и в части личной безопасности.

Парень кивнул и направился к двери.

– И ещё одно! – негромко добавил Лебедев. – Убийство вашего отца, похоже, раскрыто. К нацистам оно отношения не имело. Его совершили люди, имитировавшие скинхедов.

Кольцов остолбенел и внимательно посмотрел на подполковника, словно проверяя, не шутит ли тот.

– Отчего вы остановились? Идите. Подробности я вам сообщу позже. Успеха вам в делах!

Дмитрий Кольцов бестолково помотал головой и, слегка пошатываясь, вышел из кабинета. Лебедев задумчиво посмотрел ему вслед, затем вскочил с места и подошёл к окну.

– Чёрт возьми! – задумчиво произнёс подполковник ФСБ. – Прямо Дон-Кихот какой-то. Нацистам он ещё не успел отомстить, но собирался. Если я хоть что-то понимаю в людях, то… Этот парень просто рождён, чтобы работать в агентстве Андрея!

Париж, август 1944 года

– Жаклин, ты уже сделала уроки?

– Да, мамочка! Можно мне погулять?

– Хорошо, милая, пойди, погуляй, только далеко не уходи!

К двери, выйти на лестницу, закрыть за собой – и вниз. Весело пробегают ступеньки под ногами. Где Этьен, уже пришёл? Да, вот он.

– Привет, Жаклин! Погуляем?

– Ага, давай!

У Этьена денег нет, далеко уходить не нужно, маме меньше поводов для беспокойства. Ну разве что сюда… Вокзал? Что это – эшелоны? Они идут на запад? Их надо сосчитать…

– Полин, ты сосчитала немецкие эшелоны?

– Да, Жаклин, на запад их идёт всё больше! Там что-то важное происходит! Бошей бьют!

Нацистов бьют… Париж скоро будет свободен… Господи, только бы увидеть Париж без нацистов…

Шаги, железный лязг… Пора просыпаться.

– Эй, ты, вставай!

Придётся встать… Боже, как болят руки… В наручниках всё время, даже спать в них… Зачем держать в наручниках человека в камере? Так боятся – даже арестованной девушки?

– Выходи! По коридору – вперёд!

Что же, остаётся идти… Опять будут бить? Хоть бы забили, наконец, насмерть…

Конвоир открывает знакомую дверь:

– Входи!

Вот он, этот человек, гестаповец, который любит делать больно… Значит, сейчас опять начнётся… Он криво улыбается, но я уже знаю, что это не предвещает ничего хорошего.

– Ну что, Жаклин, не надумала сознаться?

Отвечать больно, губы – в запёкшейся крови…

– Мне не в чем сознаваться. Я не виновата. Я даже не понимаю, в чём вы меня подозреваете.

– Дура ты, Жаклин. Ты думаешь, мне приятно тебя допрашивать? Ты знаешь, что сейчас происходит?

– Я знаю то, что вы мне рассказываете.

– Американские танки рядом. Мы договорились с американцами, что освобождаем вас, всех, кто здесь находится, с условием, что за каждого вашего они освободят пятерых наших.

Это правда или очередная уловка?

– Если так, почему бы вам не освободить меня, а заодно Полин, Андре и Огюста?

– Потому что вы не признаёте себя участниками Сопротивления. Мы же не можем предлагать американцам кого попало. В обмен на тех, кто воевал против них, они хотят тех, кто воевал против нас. Теперь понимаешь?

Что-то мне в его словах не нравится…

– Вы хотите сказать, сударь, что отпустите нас, если мы признаем себя участниками Сопротивления?

– О, наконец-то до тебя дошло!

Ох, как мне не нравится его улыбка… В чём-то он лжёт.

– Простите, сударь, я не понимаю. Если вы считаете нас подпольщиками – так отпустите к американцам. А если нет – отпустите просто так.

Улыбка с его лица сползает, оно искажается гримасой злобы:

– Мерзавка! Ты будешь давать показания, будешь!

Вот оно, начинается… Сейчас мне станет очень больно…

– Эй, Макс, Отто, сюда!

Макс и Отто – его палачи… Они держат, когда он бьёт, а потом обливают холодной водой, чтобы привести в сознание. Вот они входят в кабинет, засучивают рукава, а гестаповец размахивается и бьёт кулаком в живот, и меня скручивает боль… Боже, как больно, хоть бы умереть прямо сейчас…

Северная Франция, ставка генерала Брэдли, август 1944 года

Едва командующий группой американских армий вернулся с позиций, как зазвонил телефон.

– Брэдли слушает!

– Алло, господин генерал! – услышал он недовольный голос с французским акцентом. – Это говорит Шарль де Голль!

– Да, генерал, добрый день! – не без снисходительности в голосе поприветствовал американец союзника, вернувшегося в родную страну благодаря иностранным войскам.

– Вы сказали, что не будете брать Париж?

Брэдли замялся. Так и знал, что его слова вызовут недовольство французов.

– Я говорил не совсем так…

– Извините, сэр! В газете написано: «Вместо того чтобы ворваться в город через западные ворота, мы сначала возьмем Париж в клещи, а затем вступим на его улицы, когда нам заблагорассудится». Это не ваши слова? Газетчики придумали?

Брэдли вздохнул:

– Во-первых, мне нужно было как-то успокоить ваших соотечественников, взволнованных опасностью штурма…

– Но мои соотечественники хотят, чтобы враг был как можно скорее изгнан из их столицы!

Брэдли начал злиться:

– Извините, господин генерал! Посоветуйте, как нам всё-таки быть: штурмовать Париж или нет?

Де Голль вздохнул:

– Извините. Но вы сказали, что это первая причина. Есть и вторая?

– Да, сэр, есть. Я не хочу раньше времени волновать немцев, а то как бы они не натворили беды.

– Вы имеете в виду расправы с населением?

– Да, но не только. Мы договорились с немцами через нейтралов, что за каждого француза, выпущенного из тюрьмы, мы освободим пятерых пленных. Вас это устраивает?

– Да, – неуверенно ответил де Голль. – Это очень любезно с вашей стороны, господин генерал. Скажите, это правда, что фон Хольтиц получил от Гитлера приказ уничтожить город?

– Правда, – вздохнул Брэдли. – Но нейтралы пытаются убедить его саботировать этот приказ. Так что – штурмовать Париж или обходить?

– Господин генерал, – медленно заговорил де Голль, словно взвешивая каждое слово. – А что, если вы двинете на Париж французские дивизии?

Брэдли ненадолго задумался.

– Могу направить танки Леклерка, только вряд ли этих сил хватит. Остаётся надеяться, что немцы проявят благоразумие и капитулируют. Возможность такую они не исключают, по словам шведов.

– Очень прошу вас, генерал! Доверьте это Леклерку!

– Хорошо. Только позаботьтесь, чтобы его солдаты не застревали на каждом углу для поцелуев с хорошенькими француженками. Иначе я поручу это Аллену.

– Доверьте это французам, господин генерал! – радостно закричал де Голль. – Мы не подведём!

– Хорошо, – проворчал Брэдли и разъединил. Он вздохнул и произнёс, словно убеждая самого себя:

– В том, что Леклерк очень скоро войдёт в западные ворота Парижа, не сомневаюсь. Только когда он выйдет через восточные?

Париж, август 1944 года

Тихо. Очень тихо. Такой тишины не бывает никогда. Не поют птицы, не жужжат мухи. Ни шелеста автомобильных шин по тротуару, ни звука шагов прохожих. Обычный августовский вечер в Париже. Обычный – с того момента, когда сюда пришли оккупанты с их патрулями и комендантским часом…

Мигель вздрогнул и сбросил с себя оцепенение. Со стороны Сены подул свежий ветер. Один, два, три его порыва – и запах горелого пороха рассеялся. Мигель вдохнул полной грудью и посмотрел в сторону Эйфелевой Башни, откуда поднимались клубы дыма. И тут же тишина исчезла в надвигающемся лязге гусениц.

– Танки сзади! – послышался сверху тревожный выкрик Жюльетт. Все, кто сидел на баррикаде, всполошились. Толстый Эжен, бывший жандарм, одним из первых примкнувший к восстанию, стал перелезать поверху и едва не застрял ботинком. Люсьен, Мигель и Серж обошли баррикаду вдоль стены ближайшего дома. Ну что – за бутылки Молотова? Угостить бошей горячим коктейлем…

Серые танки с крестами приближались не спеша, не стреляли, видимо, не будучи в уверенности, что на баррикаде остался кто-то живой. Но вот с ближайшего танка застучал пулемёт. Баррикада безмолвствовала. Пулемёт дал ещё пару коротких неуверенных очередей и замолчал. Танки притормаживали, из башен высовывались солдаты с перепачканными лицами. «Не стрелять… рано». Послышались команды на немецком, и спустя несколько секунд к баррикаде подбежали пехотинцы с автоматами наперевес.

Выстрелы грянули залпом. Двое солдат покатились по земле, ещё четверо бросились ниц, прячась от пуль восставших, а один из членов экипажа, высунувшийся слишком далеко из башни, зашатался, хватаясь за окровавленное лицо. И тотчас сверху на соседний танк свалилась бутылка с зажигательной смесью. Мгновение – и машину охватило пламя. Два других танка выстрелили в упор по баррикаде, подняв облако пыли и разметав всю её середину. Грохот, пламя, частые щелчки выстрелов, облако пыли…

Но вот всё смолкло. Полуразрушенная баррикада притихла, слабо дымясь после взрывов. Подожжённый танк полыхал, и оттуда выпрыгивал наружу экипаж. Соседние машины отъехали назад, чтобы не оказаться задетыми огнём. Тот из танков, который следовал позади, развернул башню, поднял ствол орудия и выстрелил несколько раз вверх, туда, откуда упала бутылка с зажигательной смесью. В нескольких окнах верхнего этажа полыхнуло. Солдаты, лежавшие перед баррикадой, поднимались на колени, трясли головами, оглушённые близкими взрывами. Сзади приближались ещё десятка два рассвирепевших немецких пехотинцев. Они забегали в подъезды, наугад стреляли вдоль лестничных пролётов и сразу возвращались к своим. Минута – и не менее десяти солдат Вермахта приблизились к баррикаде.

И в тот же миг из обоих ближайших подъездов соседних домов ударили очереди шмайссеров. С противоположной стороны баррикады вылетели две бутылки с зажигательной смесью. Одна из них шлёпнулась среди немецких солдат, обдавая их ноги пламенем, а другая упала рядом с уже горящим танком – мимо, а впрочем, нет, коктейль Молотова разлился, и столб огня заставил попятиться тех пехотинцев, которые отстали от своих товарищей.

Прежде чем немцы успели отреагировать, перегруппироваться, сверху снова обрушились бутылки с огнесмесью – две сразу, за ними ещё и ещё. Вспыхнул танк, который только что стрелял по дому. Участок улицы между двумя подожжёнными танками превратилась в огненное озеро. Баррикада ожила, с нескольких сторон её раздались выстрелы, поражая ошеломлённых немцев. Два уцелевших танка не смели стрелять по повстанцам, чтобы не попасть в своих. Они выпалили по разу вверх и начали осторожно пятиться назад, избегая зон огня. Следом за ними отступили и уцелевшие пехотинцы, беспорядочно стрелявшие в разные стороны.

И снова пришла угрюмая тишина. Вдали ещё лязгали гусеницы, слышались чьи-то выкрики, но рядом с баррикадой не раздавалось ни звука.

Жюльетт вышла из подъезда. Она хромала, шаталась, её лицо было черно от копоти. С края баррикады поднялся Мигель:

– Жюльетт, дорогая моя! Ты как?

Она не отвечала, неподвижно глядя перед собой, спотыкаясь на каждом шагу. Мигель поспешил к ней, осторожно подхватил, обнял, сел на край баррикады, придерживая измученную девушку, поцеловал её в губы.

– Ребята, у кого-нибудь есть вода? Кажется, она контужена!

– Да, есть вода. Держи, – Эжен протянул флягу. Мигель вынул носовой платок, смочил его, вытер лицо Жюльетт, затем аккуратно приложил флягу к её губам.

– Жан погиб. Уже умирая, бросил четыре бутылки. Мигель, я больше не могу. Сил нет.

Все замолчали. Мигель прижимал к груди невесту, невольно размышляя о странностях судьбы, которые заманили их обоих со спокойного юга Франции в израненный Париж, на эту баррикаду…

Это было в тот день, когда пришли вести о сражениях под Фалезом. Едва узнав об этом, Жюльетт воскликнула:

– Мигель, милый! Прости, мне срочно нужно в Париж!

Испанец смешался. Он горячо сочувствовал французским патриотам в их неравной борьбе с гитлеризмом, но менее всего хотел, чтобы его невеста, давшая ему, наконец, долгожданное согласие, отправилась в трудный и опасный путь.

– Милая! Зачем тебе туда? Там всё ещё немцы.

Девушка энергично покачала головой:

– Нет, дорогой. Я знаю свой город, он не станет ждать, пока его освободят иноземцы, пусть и друзья. В любой миг там может подняться восстание!

Мигель вздохнул:

– Даже если так, то стрелять в захватчиков – мужское дело.

– Мигель, я разведчица. Мои друзья находятся в парижской тюрьме гестапо. Их могут убить в любой момент. Я должна быть там! Обязана сделать всё от меня зависящее, чтобы выручить их!

Жених улыбнулся:

– Коли так – хорошо, милая! Только у меня условие: мы едем вместе!

Эжен встрепенулся и заговорил, прерывая воспоминания испанского товарища:

– Ребята, может, похороним наших по-человечески? – И добавил тише:

– А потом и нас кто-нибудь…

Никто не ответил. Из-за баррикады вышел покрытый кровью и грязью Люсьен, устало волоча за ремень карабин по земле. Уцелевшие защитники этого района Парижа застыли, будто окаменев. Задумались о павших? О собственной участи? Просто не осталось сил? Если сейчас появятся немецкие солдаты, едва ли кто-то окажет им сопротивление.

– Молодые люди! Я вам принесла покушать! Возьмите скорее!

К ним спешила женщина лет сорока, судя по виду – уличная проститутка. Испуганно оглядываясь на обгоревшие танки и трупы, спотыкаясь на каблуках, она несла две набитые сумки. Эжен поднял голову:

– Да… мадам. Спасибо вам за еду. Очень вовремя.

Не успев выслушать слова благодарности, женщина поспешно поставила сумки перед Эженом и быстро удалилась, цокая каблуками по булыжникам. Уцелевшие бойцы зашевелились, даже Жюльетт подняла голову.

Покончив с едой, защитники баррикады снова погрузились в апатию. Да и что делать, о чём говорить? Боеприпасы и бутылки с огненным коктейлем на исходе. Из двух десятков тех, кто накануне пришёл сюда с оружием, в живых осталось шестеро. Кое-как продержались против танков и пехотинцев Вермахта – и только. Попробовать разойтись по домам? И на это сил нет. Всё ушло, кроме мучительной безысходности перед лицом несокрушимого врага, который просто ещё не взялся за них в полную силу, но сейчас готовится к смертельному удару…

И всё же минута шла за минутой, ночь бесшумно проползала по застывшему в бессильном отчаянии Парижу, а немецких солдат не было видно. Люди начали дремать. Понемногу в сердце закрадывалась надежда: может, не так уж плохо дело? Что, если наци отвлеклись другими делами и не появятся здесь до прихода американцев? Американцы… где они? Может, совсем близко, только не видно и не слышно их? Так ведь и наци пока не слышно…

Ночь постепенно уходила, сменяемая ранним утром. Над Орсэем занималась заря. Последняя заря в жизни тех, кто поднял оружие для защиты своего народа от гитлеровских убийц?

Они все вздрогнули одновременно. Вздрогнули, потому что услышали лязг гусениц. Прощай, надежда…

Сухой и холодный лязг стали по булыжникам нарастал. Танки приближались со стороны Сены. Значит, прорвались туда боши. И теперь не осталось ничего, кроме смерти. Глупая это будет смерть, ведь и защищаться нечем. Но отступать… Что толку? Район всё равно оцеплен, да и сил не осталось. Пусть уж сразу…

Рокот двигателей, лязг гусениц – совсем уже близко. Мигель поднялся во весь рост: хоть не в подвалах гестапо принять смерть. Ну же, где вы? Мы здесь, вот!..

Танки виднелись уже отчётливо. Они двигались со стороны Сены, ближайшего моста – прямо на баррикаду, не стреляя и не сбавляя ход, словно понимая, что защитники обессилены. Что же, так быстрее, давайте…

Словно загипнотизированный, Мигель не мог оторвать взгляд от стальных убийц. До него не сразу дошло, что над передним танком развеваются два флага. Только когда пронёсся порыв ветра, Мигель встрепенулся и негромко вскрикнул.

В лучах утренней зари флаги над танком были видны очень чётко: американский и французский. И в тот же миг раздался крик:

– Жюльетт, родная! Мы вернулись!

Из танка поднялся улыбающийся парень, он помахал рукой, глядя на девушку, и Жюльетт ему ответила. Мигель с упавшим сердцем, снедаемый вспышкой ревности, смотрел, как его невеста подбегает к американскому танку. Внезапно она остановилась и призывно махнула рукой:

– Мигель, любимый, скорее сюда! Познакомься: это – Николя, мой брат!