Текст книги "Эхо далекой войны"

– Что это? – с сомнением спросил он, принимая стакан из рук жены.

– Моя фирменная смесь! – улыбнулась молодая женщина. – Пропотеешь, и вот увидишь – температуру как рукой снимет! Не хуже аспирина!

Муж покорно кивнул и начал хлебать вирусобойную смесь, а Таня ушла готовить ужин.

Менее чем через час Андрей заявил, что у него снизилась температура, и предъявил градусник. У Тани глаза поползли на лоб: тридцать шесть и два!

– Ты хорошо держал? – с сомнением спросила она.

– Да!

Таня поцеловала мужа в лоб: потный, но действительно – жара как не бывало.

– Всё-таки будь осторожен и не спеши охлаждаться, – сказала она, и семья уселась за стол. Все четверо воздали должное ужину, и аппетит главы семейства ясно говорил о том, что он на пути к скорому выздоровлению. Но вот ужин окончился, девочки вернулись в детскую, Таня загрузила посудомоечный комбайн, и Андрей мягко взял её за руку:

– Милая, больше не езди в наше агентство!

– Почему? – удивилась молодая женщина.

– Я не хочу, чтобы против тебя устраивались подобные провокации, вроде сегодняшней.

Таня улыбнулась:

– А что такого произошло? Милиция быстро разобралась. Кстати, ты знаешь Шицмана? Он мне сильно помог, устроил проверку на полиграфе.

– Хорошо его знаю, – ответил Андрей и закашлялся. – Танечка, не думай, что у меня жар, но мне кажется, что грипп мой и Любы подстроен.

– Что? – удивилась Таня. – Что ты имеешь в виду?

– Согласись, заразить человека гриппом нетрудно…

– Особенно если этот человек не хочет делать прививку! – улыбнулась жена. – Милый, это просто совпадение.

Андрей закашлялся, и Таня встревожилась:

– Так, мой хороший, немедленно в постель! Сейчас я тебе ещё адскую смесь поднесу!

На этот раз «адская смесь» состояла из лимонного сока и малинового варенья, залитых кипятком. Андрей покорно проглотил этот ужас, вздохнул и произнёс почти нормальным голосом:

– Вкусно!

– Вот и отлично! – улыбнулась жена. – Перед сном сделаю тебе ещё! Будем чередовать с медовой.

– Танечка, а всё-таки согласись, что эта самая Светлана знала, что мы с Любой заболели. Ей нужна была именно ты. Хотя бы потому, что ты на неё похожа.

Молодая женщина задумалась. В словах мужа было здравое зерно, но…

– Хорошо, милый, допустим, что вы с Любой были бы здоровы. Заказ приняла бы Люба. И тогда…

Дальнейшие размышления пошли вкривь и вкось: ведь Светлана знала заранее, под кого подделываться. Выходит, догадывалась, что принять её заказ сможет только жена детектива?

– Ладно, – вздохнула Таня. – Не могу исключать, что твоё предположение верно. Тебя намеренно заразили гриппом, и Любу тоже, чтобы временно вывести из игры, устроить провокацию мне. Но зачем? Кому я, домохозяйка, мешаю? А если это ход против тебя, то ведь ты и так пока лежишь, лечишься.

– Завтра я буду уже здоров, – произнёс в нос муж. – А если бы комбинация Светланы удалась, мне пришлось бы сейчас бегать по инстанциям, выручать тебя. И тогда бы меня выключили надолго.

Таня пожала плечами: многоходовые комбинации были не в её стиле.

– Милый, давай подумаем, кому за последние три дня ты успел насолить. Ведь инкубационный период гриппа именно такой, согласен?

Андрей кивнул:

– У меня получается – это всё-таки нацисты. И по времени – занялся ими как раз тогда.

– Но ведь их задержание было чуть позже?

– Не знаю, – вздохнул Андрей. – Может, они на меня обратили внимание, когда мы с Надей познакомились с Виктором? Да и инкубационный период гриппа непредсказуем. Насколько я знаю – от нескольких часов до недели-полутора.

– Так у нас ничего не получится, – вздохнула жена. – Кроме того, откуда они знали, что ты не делал прививку? И что я её делала… Давай рассуждать иначе: как Светлана определила, что ты заболел?

– Никто не пришёл утром в агентство, – уверенно ответил Андрей.

– А, точно! Она подождала немного и позвонила.

– Танечка, мне кажется, нам пока рано за Светлану браться. Она вполне могла быть крашеная…

– Могла, – кивнула Таня. – Я не очень внимательно присматривалась к её причёске, не до того было. А если бы и оказалась крашеная, это ничего бы не означало.

– И грим она могла наложить…

– А вот это вряд ли: я с ней общалась вплотную и грима не заметила.

– А если её гримировал профессионал?

– Нет, всё равно, не настолько я слепая. Так что черты лица рассмотрела хорошо. Другое дело – не уверена, что по фотороботу её удастся найти.

– Согласен, – кивнул муж. – Теперь – то, что касается убийства. Не сомневаюсь, что у Светланы есть сообщник, он всё и сделал.

– А не она сама? Убила – и пошла на встречу со мной…

– Не слишком ли рискованно? А вдруг бы ты по какой-то причине задержалась или вообще не пришла? Нет, я думаю, сообщник есть. Она увидела, что ты подходишь, и дала ему сигнал, он всё и сделал.

– Да, наверное, – кивнула Таня. – Тем более что и в нападении на наше агентство участвовали несколько человек. Кстати, странно, что не справились с дверью.

– Непрофессионалы, времени было мало, а дверь крепкая. Понадеялись на поджог – и опять просчитались.

– Короче говоря, мы имеем дело с целой бандой, – вздохнула Таня. – Возможно, но не обязательно, эта банда связана с нацистами. Устраивая провокацию против меня, хотели прежде всего вывести тебя из игры. Так?

– Да, милая, – кивнул муж. – А раз так, то ещё один неприятный вывод: в ближайшее время возможны новые провокации. Давай будем осторожны.

Москва, Кремль, февраль 1941 года

«Совершенно секретно.

По данным нашей разведки, германские силы, находившиеся ранее в Северной Франции с видимой целью подготовки к нападению на Британские острова и отведённые оттуда в последние дни, в действительности, по-прежнему находятся вблизи прежних мест дислокации, а манёвры по их перемещению носили дезинформационный характер. Это говорит о том, что Гитлер по-прежнему намеревается вторгнуться на остров, но, не полагаясь на превосходство на море и в воздухе, проводит обманные действия. О том же говорят продолжающиеся налёты германской авиации на объекты в нашей стране.

Единственный способ предотвратить вторжение Вермахта в Великобританию – побудить его к действиям против России. Следует использовать все имеющиеся у нас средства для того, чтобы вызвать столкновение этих двух враждебных нам режимов, включая меры по убеждению Гитлера в возможности советской агрессии, а Сталина – в том, что Германия вот-вот нападёт. Оперативные планы германского генштаба по ведению войны с Россией, известные Сталину, следует представлять в глазах русских как реальное намерение Гитлера напасть, с тем, чтобы побудить русских направить силы к границе с Германией. Это убедит немцев в агрессивности намерений русских и заставит их осуществить превентивную атаку или, по крайней мере, перебросить значительные силы к своей восточной границе. Это вынудит Гитлера значительно ослабить военное давление на нас на продолжительное время, а возможно, вообще отказаться от операции «Морской Лев». Продумайте также, какие операции могли бы мы осуществить на новой советско-германской границе, с тем, чтобы усилить напряжённость между Гитлером и Сталиным».

Сталин задумчиво перечитал это сообщение, полученное советским резидентом в Лондоне из источников в Адмиралтействе и недвусмысленно говорящее о том, что Великобритания, в попытке спастись от германского вторжения, намерена столкнуть Гитлера с СССР. Эти сведения вполне соответствовали собственным оценкам Сталина. Он не сомневался, что Гитлер, следуя завету Бисмарка, не станет воевать на два фронта: он даже с Польшей разделался прежде, чем нанёс удар по французам. Другое дело – конечно, после победы над Англией Германия начнёт готовиться к новому походу на восток. А значит, желательно, чтобы Англия продержалась как можно дольше, но не за счёт СССР. Единственный способ противодействия провокациям, задуманным английской разведкой – предпринять все меры, чтобы убедить Германию в своём миролюбии и неготовности начать первыми войну.

Сталин снял телефонную трубку:

– Вызовите ко мне товарища Голикова!

Владыке СССР не пришло в голову, что мнимое сообщение из британского Адмиралтейства было, в действительности, подготовлено другим адмиралом – Канарисом, шефом Абвера, военной разведки Германии. Товарищ Сталин оказался обманут гитлеровцами. Однако он, со своей стороны, сделал всё, чтобы быть обманутым.

Москва, 20 марта 1941 года

Обстановка в столице СССР была в те дни нервозная. Причиной тому являлась не столько война, идущая в Европе и Восточной Азии, нависающая над пока ещё мирно спящей огромной страной, но прежде всего перманентные аресты и суды над врагами народа, к чему москвичи никак не соглашались привыкнуть, несмотря на каждодневность этого. И то сказать – каково жить, сознавая, что сегодня твой коллега, друг или сосед может оказаться иностранным шпионом или вредителем, и тогда тебе зададут, подозрительно прищуриваясь, вопрос: «А вы куда смотрели, гражданин?» И даже если шквал событий занесёт вас, гражданин, на вершину какого-нибудь ответственного учреждения, с хорошим окладом, секретарём и автомобилем у подъезда, рано радоваться – ведь тогда вы окажетесь ответственны за любой проржавевший винтик в подведомственном хозяйстве. Малейшая неувязка – и вы на скамье подсудимых!

Ничего удивительного, что в такой обстановке кошмара наяву граждане думали не о том, как бы отличиться, заработать честным трудом побольше, помочь своей стране, принести пользу ближним, а прежде всего – не дать повода для подозрений, взять на себя поменьше ответственности, не проворонить врага рядом. Лучше ошибочно донести на соседа, приятеля, сослуживца, чем потом давать неприятные объяснения в НКВД. А как насчёт того врага, который дальше на запад? Да ладно, про этого Гитлера и так всё известно кому следует, с ним чай не пить и в командировку не ехать.

Поэтому, когда некоторые обитатели столицы, а также немосквичи, имеющие самое прямое отношение к компетентным органам, получили записку специфического содержания от начальника Главного разведывательного управления Красной Армии товарища Голикова, они не удивились, а просто приняли её к исполнению. А в записке говорилось следующее: «Все документы, указывающие на близкое начало войны, должны рассматриваться как фальшивки, происходящие из британских или даже германских источников». Стоило ли задаваться вопросом, какой смысл германским источникам сообщать гражданам СССР о близком начале войны с ними?

Париж, май 1941 года

Город бурлил недовольством: знаменитая певица Эдит Пиаф согласилась выступать перед бошами! Она даст несколько концертов в Германии! Пусть концерты благотворительные, в пользу семей погибших, но ведь перед врагами!

Стоило Эдит выйти из дома, как её осадили десятки журналистов:

– Скажите, Эдит, это правда, что на днях вы едете в Германию?

– Правда, – напряжённо улыбнулась певица.

– Вы будете выступать перед немцами?

– И перед нашими военнопленными. Вы считаете, это ни к чему?

Корреспонденты смутились и сделали полшага назад: выступать перед нацистами – коллаборационизм, но перед своими же военнопленными ребятами – бесспорно, патриотизм. И отделить одно от другого в данном случае едва ли получится.

Германия, май 1941 года

Николя, вместе с другими пленными, только что вернулся с работы в ближайшей деревне, где пришлось чистить хлев. Работа оказалась нетрудная и даже не такая уж противная, но французов унижало то, как вели себя местные жители. Посматривали снисходительно на бестолковых соседей, которые и воевать-то неспособны, а туда же, покусились на величие Рейха. Кое-кто отпускал колкости, маленькие дети открыто указывали пальцем и смеялись. И всё это нужно вытерпеть, потому что справедливо: плохо воевал, раз оказался здесь, за колючей проволокой, и приходится терпеть рядом с собой конвоира с винтовкой. И не важно, что под Дюнкерком и на Сомме подбил несколько немецких танков. Войну – то проиграл…

Он понуро вошёл в барак и сразу лёг на деревянный топчан, надеясь побыстрее заснуть и выключиться из отвратительной яви. На веки легла лёгкая сонливость, обещая блаженное забытьё после этого мерзкого дня. Но вдруг в бараке началось движение, которое заставило Николя вернуться к реальности. Кто-то хлопнул его по ноге:

– Эй, Николя, вставай! Концерт сейчас будет!

Жизнь в лагере была настолько серой и беспросветной, что обещание некоего концерта мигом подняло пленника на ноги.

– А кто выступает?

– Иди, иди, сейчас сам увидишь!

Все заключённые барака высыпали наружу. Справа, где была площадка, на которой утром и вечером боши проверяли, все ли заключённые на месте, стояла маленькая черноволосая женщина, о чём-то возбуждённо разговаривающая с комендантом лагеря. Вокруг собирались сотни французов, но Николя сумел протиснуться в передний ряд. Каково же было его изумление, когда женщина обернулась и он узнал Эдит Пиаф!

– Дайте пройти моему аккомпаниатору! – звонко сказала она, и толпа подалась, пропуская человека средних лет, с аккордеоном. – Начнём!

Она кивнула аккомпаниатору, и из аккордеона полилась мелодия песни «Она бывала на улице Пигаль»:

 
На улице Пигаль она бывала,
Черным-черна от бед и от греха…
 

Толпа неподвижно застыла, внимая музыке и удивительному голосу. Песня закончилась, и загремели аплодисменты. Затем были другие песни, которые Николя даже не запоминал – просто окунался в них и плыл, мечтая вдруг вынырнуть где-нибудь во Франции…

Но вдруг, после очередного залпа аплодисментов, певица печально улыбнулась и сказала:

– Вот и всё, друзья мои! Нам пора расстаться. Но я надеюсь ещё не раз с вами встретиться, и пусть произойдёт это при более отрадных обстоятельствах! А напоследок позвольте мне сняться с вами!

Николя даже подпрыгнул от радости: сняться с Эдит Пиаф! Вот это да! Какой удачный день! Они расселись так, чтобы каждого было видно, и Пиаф заняла место в трёх шагах от Николя. Молодой человек с благоговением разглядывал её, не в силах отвести взгляд от её стройных ног, лица, чёрного платья, чувствуя, что бестолково улыбается, но вдруг аккомпаниатор, вставший перед фотоаппаратом, прикрикнул:

– Смотреть всем на меня!

Николя обернулся и застыл, не в силах сбросить с лица бестолковую улыбку. Вспышка, затем ещё и ещё…

– А теперь – действительно, всё! – со вздохом сказала певица, поднимаясь и отряхивая платье. – Мы должны идти! Всего вам наилучшего, друзья мои, и до скорой встречи!

После концерта прошло недели две, как вдруг, однажды поздно вечером, после проверки, когда Николя уже лёг спать, его толкнули. Кто-то шепнул в ухо:

– Быстро вставай – и бежим!

Словно подброшенный пружиной, Николя вскочил: вокруг, направляясь к выходу, тихо шлёпали десятки ног. Не раздумывая, бросился вслед за товарищами – влево, к колючей проволоке, она уже разрезана, теперь лечь животом на землю, проползти, это ещё не свобода, теперь нужно, чтобы часовой не заметил…

Он опомнился, когда бараки уже скрылись из виду. Растерянно обернулся на остальных:

– А теперь куда?

Кругом Германия, где тут спрятаться, найти убежище?

– Сюда, сюда! – потянули его за руку. Внезапно кто-то сунул ему в ладонь какую-то картонку.

– Держи! Это твой новый паспорт! Прочти, что там написано, и запомни, пока не вернёшься домой!

Николя послушно раскрыл паспорт – и обмер: в бледном свете луны на него уставилась его собственная физиономия. На физиономии играла бестолковая улыбка – в точности та же, что при фотографировании с Эдит Пиаф.

Виши, 21 июня 1941 года

Жан Жильбер выглядел нервозным и расхаживал из угла в угол, дожидаясь прихода советского военного атташе генерала Суслопарова. Едва тот появился в своём рабочем кабинете, Жан бросился к нему:

– Прошу вас срочно передать Сталину: согласно надёжным источникам из Берлина, завтра Германия нападёт на нашу страну!

Генерал снисходительно усмехнулся, похлопал по плечу разведчика, ставшего, по его мнению, жертвой провокаций британских шпионов:

– Дорогой друг! Мы очень ценим сведения, которые вы присылаете, но поверьте, это совершенно исключено!

– Я настаиваю!

– Для вашего же блага прошу вас не настаивать! – в голосе генерала прорезались угрожающие нотки. – Забудем об этом разговоре!

– Сделайте это на мою ответственность!

Генерал ответил не сразу. Настаивая на передаче Сталину дезинформации, полученной им от английских шпионов, Жан Жильбер, он же Адам Миклер, он же Отто, он же Леопольд Треппер, подписывал себе смертный приговор. Жаль – хороший был разведчик. Кем-то его заменить теперь?..

– Что же, гражданин Отто! – чужим голосом, словно Трепперу уже вынесен смертный приговор за измену советской Родине, выговорил Суслопаров. – Я исполню ваше пожелание. И мой вам совет – хорошо подумайте над тем, как вы объясните свои действия, если завтра не произойдёт того, о чём вы говорите. А пока можете идти.

Советско-германская граница, утро 22 июня 1941 года

Наступило утро самого длинного дня в году – тихое, мирное, благоухающее свежей зеленью и росой. Запели птицы, застрекотали кузнечики. Ласковый июньский ветер зашелестел травой и листвой. Однако не успело солнце подняться повыше над горизонтом, как эти звуки сменились совсем другими: тишина прервалась грохотом взрывов и треском выстрелов. Трава и цветы поникли, раздавленные сапогами иноземных солдат, деревья и кустарники затрещали, сминаемые танками. Германская армия, открыто, на глазах всего мира, под носом у советской разведки и недремлющим оком проницательного Сталина подготовившаяся к первой атаке, обрушила свой удар на огромную страну. Сотни тысяч советских солдат и командиров, имеющих противоречивые инструкции и приказы, недоумевающие, захваченные врасплох, оказались в ловушке непредсказуемого хода событий. Что теперь делать: защищать свою страну от вторгшегося врага или не отвечать на провокации?

Тысячи воинов, махнув рукой на бессмысленные приказы Вождя Народов, открыли огонь по гитлеровцам. Пилоты подняли самолёты в воздух, вступая в бой с люфтваффе. Танки Рокоссовского атаковали неприятеля, не давая ему углубиться на советскую территорию. А тем временем в Кремле Сталин, арестами и расстрелами забравший себе абсолютную власть в стране, истребивший не только любое сопротивление, но и всё, что на него хоть немного походило, покуривал свою неизменную трубку и размышлял: а вдруг это тоже английская провокация?

Глава 2. Жаркая зима в июне

Париж, июнь 1941 года

– Доброе утро, Жюльетт!

– Здравствуйте, сударь!

Несмотря на то, что хозяин то и дело давал теперь служанке щекотливые поручения, не имевшие отношения к уборке комнат и готовке обеда, обращались они друг к другу по-прежнему. Сегодня Жан был не один, и, поздоровавшись с ним, девушка с любопытством уставилась на гостя.

– Здравствуйте, мадмуазель!

– Познакомься, Жюльетт: это Мишель Арно.

– Очень приятно, сударь!

– Мишель будет работать в компании, которую мы сейчас организуем. Она называется Тодт.

Глаза девушки широко раскрылись: Жан решил заняться бизнесом? При оккупантах? Впрочем, это наверняка имеет какое-то отношение к нападению Гитлера на Советский Союз. Поиск новых связей, о которых ей, рядовой исполнительнице, знать совсем не обязательно.

– Да, сударь.

– Ты не хочешь знать, чем будет заниматься наша компания? – лукаво улыбнулся Жан. От неожиданности вопроса девушка рассмеялась:

– Хочу, сударь, но полагаю, вы мне об этом расскажете, когда сочтёте уместным.

– Так вот, Жюльетт: мы будем заниматься снабжением великой Германии. – Жюльетт заметила, как при этих словах лицо Мишеля Арно передёрнуло гримасой. – Сейчас, когда прекратилось поступление сырья из России, нужно искать новые источники. Тебе придётся часто ездить за границу. Помнится, у тебя есть водительские права? Они сейчас пригодятся.

– Да, сударь.

Выразительный взгляд Жана показывал, что отнюдь не поиск товаров для Гитлера станет главной задачей его компании. Скорее всего, то же касалось и Мишеля. Улучив момент, когда хозяин направился в ванную, Жюльетт подошла поближе к гостю и прошептала:

– Сударь, вы еврей?

Тот покраснел:

– Да… А что, это так заметно?

– Заметно, сударь. Будьте осторожны, поменьше показывайтесь на улице.

– Спасибо, Жюльетт, постараюсь. Нам с тобой предстоит поработать вместе.

– Хорошо, сударь, тем более – будьте осторожны, не подведите меня, – полушутя ответила горничная-разведчица.

– На самом деле, меня зовут Гилель Кац.

– Вы могли мне этого не говорить. Я буду называть вас – Мишель. Не только при посторонних, но и наедине.

– Спасибо, Жюльетт. Сегодня вечером вы свободны? Можете отвезти меня за город?

– Разумеется, сударь, если господин Жильбер даст машину…

– Дам, и с этого дня она в твоём распоряжении! – сообщил хозяин, неожиданно появляясь из ванной. – Чем меньше вы будете пользоваться посторонним транспортом, тем лучше.

Примерно в пять часов пополудни Жюльетт и Гилель вышли из подъезда дома и сели в машину, которую им предоставил Жан. В руке молодого человека был увесистый чемодан.

– Куда едем? – полюбопытствовала девушка, включая зажигание.

– Не знаю. Куда-нибудь за город.

– Булонский Лес годится?

– Да, конечно.

Жюльетт кивнула и нажала на педаль газа. Через полчаса они въехали под своды деревьев.

– Останови, пожалуйста! Я пересяду назад.

– Да, Мишель.

Она затормозила, Гилель вышел с чемоданом и пересел назад. Открыл чемодан: там оказалась рация. Жюльетт вздохнула:

– Вы сможете работать, если я поведу машину? Обещаю ехать очень медленно и плавно.

– Жюльетт, не волнуйтесь: у меня совсем короткая передача. Нас не успеют запеленговать.

Девушка недовольно поджала губы: она бы предпочла, чтобы Кац приноровился к движению машины, тогда пеленгаторов можно не опасаться вообще. А так – немцы всё равно заметят, что передача велась из Булонского Леса, и могут перекрыть выезд. Как на иголках, она дождалась конца передачи – та действительно оказалась непродолжительна. Девушка вздохнула с облегчением, когда Кац закрыл злосчастный чемоданчик и вернулся на переднее сиденье.

– Теперь поехали побыстрее, – не без недовольства сказала она и дала максимальную скорость. Некоторое время они ехали молча. Жюльетт вздохнула:

– Знаете, какое впечатление мы производим со стороны? Двое шпионов, которые возвращаются с задания.

– А что делать, Жюльетт?

– Не знаю. Смейтесь, шутите, болтайте ни о чём, и я постараюсь подыграть. И… конечно, не моё это дело, но будет намного лучше, если вы сумеете вести передачи при движении машины.

– Жюльетт, это не так просто: в Центре знают мой почерк радиста, а движение машины его нарушит.

– Ладно, тогда просто будем осторожны, – вздохнула разведчица. – А теперь давайте попробуем расслабиться. Вы знаете какие-нибудь анекдоты поприличнее?

Берлин, рейхсканцелярия, октябрь 1941 года

Гитлер обвёл капризным взглядом присутствующих: начальник Главного Управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих, шеф Абвера адмирал Канарис, глава внешней разведки Вальтер Шелленберг и босс гестапо Генрих Мюллер. Итак, все в сборе. Вопрос важный, откладывать его обсуждение нельзя:

– Рейнхард, что это за история с русской разведкой в нашем тылу?

Спокойный тон не был свойствен фюреру и обычно носил более зловещий характер, чем его вспышки ярости, к которым все давно успели привыкнуть. Гейдрих судорожно вскочил с места и вытянулся:

– Мой фюрер! Я полагаю, это не русские!

– Почему? – вкрадчиво и зловеще поинтересовался Гитлер.

– Сталин приказал свернуть все разведывательные операции против нас!

Присутствующие всполошились: Канарис с сомнением покачал головой, Мюллер вскочил с места, не произнося, однако, пока ни слова, а Шелленберг нагнулся вперёд, словно улучая момент, когда удастся обрушить начальственный гнев на провинившегося Гейдриха.

– Это правда? – Гитлер с сомнением посмотрел сначала на Шелленберга, затем на Канариса.

– Приказ такой Сталин, действительно, отдал, – осторожно заговорил Канарис. – Однако в нём ничего не говорится о выведении разведчиков с нашей территории. Возможно, имелось в виду всего лишь законсервировать их деятельность.

– Кроме того, приказ мог носить дезинформационный характер, – вставил Шелленберг.

– Не думаю, что Сталин отдал бы подобный приказ с целью дезинформировать нас, – задумчиво произнёс Гитлер. Затаившийся гнев его на Гейдриха понемногу утихал и теперь искал другой выход для негативной энергии. – А вот консервация разведывательных сетей – да! Не сомневаюсь! Когда было получено первое сообщение о деятельности этой группы?

– Первый радиоперехват – двадцать шестого июня, – кротко отозвался Мюллер. Судя по его виду, он не верил в возможность падения Гейдриха, а потому не собирался портить с ним отношения.

– И с тех пор они ведут передачи?

– Да, постоянно.

– С началом войны потеряли все свои связи в советских дипломатических представительствах у нас, наших союзников и в Виши, а потому перешли на радиосвязь, – предположил Шелленберг. Канарис кивнул и добавил:

– Я также не исключаю, что это французская агентура, лишившаяся своих прежних хозяев и теперь готовая работать на Кремль. И всё же версия законсервированной русской сети представляется более правдоподобной.

– Как вы их называете? – вдруг спросил Гитлер.

– Что? – не понял Канарис.

– Вы их как-нибудь зовёте между собой, этих русских шпионов? – заорал Гитлер, почему-то зверея на глазах.

– О, конечно! – миролюбиво отозвался Мюллер. – Мы их называем «Красная Капелла».

– Ха! «Красная Капелла»! – хмыкнул Гитлер, забыв своё прежнее намерение пошуметь. – Отлично! Займитесь ими всерьёз! Я хочу, чтобы они были арестованы в кратчайший срок и расстреляны!

Канарис и Мюллер озабоченно переглянулись:

– Мой фюрер, когда мы их разоблачим, лучше не расстрелять, а заставить работать на нас, – мягко произнёс Канарис.

– Зачем это? – недовольно скривился Гитлер.

– Передавать дезинформацию русским. Это будет куда убедительнее для них, чем любой другой источник. С вашего разрешения, я назову эту операцию – «Большая игра».

Октябрь 1941 года, Москва

По улицам сплошной массой ехали машины, заполненные людьми и разнообразными вещами. Там солдаты, а рядом – полураздетые плачущие женщины. На углу – группа вооружённых бойцов. Из высотного здания кто-то поспешно выносит большие бумажные мешки и грузил их на тачку. На центральных улицах падает черный снег: где-то во дворе жгут документы. На стенах домов виднеются расклеенные бумажки: то призыв коменданта города не поддаваться панике, выявлять и расстреливать диверсантов, мародёров и шпионов, то – приказ Сталина о назначении Жукова ответственным за оборону города… Почему сейчас, а не полтора месяца назад, когда армия ещё не была разгромлена под Вязьмой?

Солдаты со специфическими нашивками ведут человека с поднятыми руками. Кто это – диверсант, шпион, дезертир? Или просто не угодил чем-то сильным мира сего?

Плачущая женщина встаёт на колени перед командиром, сидящим в одной из машин. С ней двое малышей, а красный командир скучающе смотрит на них и снисходительно объясняет:

– Нельзя, гражданка! Не положено! Соблюдайте установленный порядок!

Как только очередная партия машин проезжает, становится тише, и тогда слышно далёкую канонаду. Где это – в Химках? Или уже у Речного Вокзала?

Едет грузовик, доверху набитый дорогими шкафами, дубовыми столами. Рядом с водителем – важный, толстый ТОВАРИЩ. Молодая женщина с девочкой на руках смотрят растерянно, не понимая, почему для советской Родины ЕГО шкафы важнее её ребёнка? Проходит патруль – проверяет документы этой женщины, а заодно всех тех, кто остановился рядом с начальственным автомобилем.

Слышится пронзительный вой воздушной тревоги, и масса людей на улице приходит в движение: все вдруг вспоминают, что немецкие танки пока не близко, а вражеские самолёты, которые стреляют и сбрасывают бомбы – вот они, над головой. От них только бежать. Женщины с детьми, солдаты, другие прохожие – все кидаются туда, куда указывают стрелки с надписью «Бомбоубежище». Важный ТОВАРИЩ покидает автомобиль и назидательно говорит шофёру:

– Смотри, чтобы всё было цело! Головой отвечаешь!

А водитель смотрит растерянно, прикидывая, что опаснее для его головы: начальственный гнев или немецкие бомбы?

Декабрь 1941 года, Париж

Жюльетт, с трудом сдерживая нетерпение, подождала, пока Жан войдёт в квартиру. Поспешно закрыла дверь и зашептала:

– Скажите, что происходит под Москвой? Это правда, что боши разбиты? Геббельс говорит…

Жан Жильбер приложил палец к губам, заглянул в комнату Гилеля и знаком подозвал его. Обнял за плечи обоих своих товарищей по борьбе, тихо заговорил:

– Немецкие войска окружены под Москвой. Их остановили, обошли с флангов и теперь громят. Советские войска наступают, почти не встречая сопротивления. Немцы ничего не могут поделать с советским танком Т-34 и сдаются, как только замечают его.

– Победа! – прошептала Жюльетт. Гилель радостно улыбнулся и тихо захлопал в ладоши.

– Нет, это ещё не победа, – отрицательно покачал головой Жан. – Германия пока очень сильна, а советский народ заплатил слишком высокую цену за самоуверенность и самовлюбённость Сталина, обезглавившего Красную Армию и запретившего оказывать отпор врагу в первый день войны. И всё же Вермахт отброшен от Москвы. От нас с вами зависит, чтобы победа пришла по-настоящему, к нам, сюда, и как можно скорее. Жюльетт, давай вино – я открою! Всё, что есть из еды – на стол! Сейчас будем праздновать!

– Музыку? – деловито осведомился Гилель, беря в руки граммофонную пластинку.

– Нет, – ответил Жан. – Празднуем тихо. Соседи не должны знать, что у нас есть повод для радости.

Берлин, Главное управление имперской безопасности (РСХА), март 1942 года

Советник тайной полиции, криминальрат Карл Гиринг, выжидающе смотрел на шефа гестапо Мюллера, который что-то писал, не глядя на своего подчинённого. Гиринг сидел прямо, стараясь не шевелиться, держа ладони на коленях – так любил шеф: от этого он чувствовал себя, как на допросе. В какой-то момент Мюллер прервал писание, со злостью отшвырнул ручку и, посмотрев на Гиринга исподлобья, словно перед ним русский шпион, произнёс:

– Ну? Как продвигается дело с нашими музыкантами?

Гиринг понял, что имеется в виду «Красная Капелла». Только что нужно шефу? Он же получает еженедельный доклад.

– Произведен ряд арестов, – осторожно начал Гиринг. – Наши пеленгаторы засекают вражескую рацию, после чего радиста захватывают. Наше первоначальное предположение, что Капелла участвует в Сопротивлении, не вполне оправдалось.

– Что значит – не вполне? – резко спросил Мюллер, откидываясь на спинку кресла и морщась, словно проглотил кусок лимона.

– Информаторы, работающие в Сопротивлении, ничего не знают про эту группу русских шпионов. И арестованные не принимали активного участия в Сопротивлении.