Текст книги "Последний сёгун"

XVI. Отступление к Осаке

Идея лишить сёгуна всего, что у него осталось, и сделать его рядовым подданным империи принадлежала Итидзо Окубо. Если заставить Ёсинобу вернуть трону обширные земли Токугава, то он превратится не просто в даймё, а в бедного ронина.

– Никогда не знаешь, чего ожидать от него в следующий момент. Он может долго сопротивляться, а потом внезапно взять и уступить без лишнего шума, – сказал Окубо своему сообщнику, киотоскому аристократу Томоми Ивакуре.

В качестве штаб-квартиры для подготовки заговора эти двое выбрали обычный чайный домик в городе. Собираясь на очередную встречу, Ивакура для маскировки переодевался странствующим монахом или самураем низшего ранга, чтобы никто не заподозрил в нем вельможу.

– Может, и так, – кивнул он товарищу.

Даже эти бывалые интриганы благоговели перед стратегическими талантами Ёсинобу, его способностью угадывать их самые секретные планы и водить всех за нос. Ясно, что Ёсинобу уловил саму суть сложившейся политической ситуации, разобрался в возможных последствиях и, вместо того чтобы сражаться с обстоятельствами, выбрал иной путь: приспособиться к ним и тем самым свести на нет урон, который в ближайшем будущем враги могли нанести и ему лично, и дому Токугава. Этот человек никогда не плыл против течения – наоборот, старался двигаться вместе со всеми в основном потоке. Таков был его основной принцип. Иначе зачем он месяц назад, не дожидаясь принуждения, отрекся от своих полномочий?

– Этот человек хитер как лис! – воскликнул изумленный Такамори Сайго.

– Но теперь он непременно заупрямится, – заметил Ивакура. Он задумчиво склонил голову набок. Без титула и земель сёгун станет простым ронином, то есть никем… Да, эта идея ему нравилась все больше. – Даже если выйдет указ императора, я не верю, что он сдастся без борьбы.

В конце концов, добровольно вверив бразды правления императору, Ёсинобу сослужил государству великую службу, равной которой история не знала. И он прекрасно понимал все величие своего поступка, а потому вряд ли стоило ожидать, что сёгун молча проглотит несправедливое требование уступить трону земли Токугава.

– Но вся краса Ёсинобу, – иронично усмехнулся Окубо (хотя ему стоило бы сказать не «краса», а «слабость»), – заключается в страхе перед микадо.

И в самом деле, никто так не боялся прослыть врагом трона, как Ёсинобу. Более всего он страшился, что на него могут повесить ярлык предателя. Чем еще можно объяснить невероятную сговорчивость этого рационального во всем остальном человека? Его великий предок Иэясу Токугава таких слабостей не имел, отсутствие подобного рода страхов развязало основателю династии руки и подарило свободу действий. Но в отличие от Иэясу Ёсинобу родился во времена, когда развелось слишком много читателей, да и сам Ёсинобу был начитан не в пример Иэясу. Именно по этой причине его не могло не заботить то, в каком свете имя пятнадцатого сёгуна Токугава будет представлено в печатных изданиях. Вердикт будущих историков волновал Ёсинобу более всего остального. Отчасти причиной тому было его родство с кланом Мито. Он происходил из семьи основателей Митогаку – школы национальной истории, проповедовавшей доктрину «Сонно» и клеймившей позором средневекового сёгуна Такаудзи Асикагу, врага императора. Как представителю дома Мито, маленькому Кэйки накрепко вбили в голову эту идею. Потому, из страха стать очередным Такаудзи Асикагой, он не мог допустить, чтобы в нем хотя бы заподозрили предателя.

Все это прекрасно понимал Итидзо Окубо, человек тех же взглядов. Он знал: стоит только официально, именем Небесного государя, потребовать от сёгуна упразднить придворную администрацию бакуфу и передать земли Токугава трону – Ёсинобу немедленно уступит, отречется от последних атрибутов власти и добровольно станет простым человеком.

– Однако, – добавил Окубо, – если сам Ёсинобу и пойдет на это без колебаний, то его войско численностью восемьдесят тысяч человек без борьбы не сдастся. Земли сёгуната оцениваются в четыре миллиона коку, а некоторые утверждают, что даже в восемь миллионов. Если все это будет передано императорскому двору, вассалы бакуфу останутся на мели, будут выброшены на улицу. Согласятся ли они на это? Конечно нет. Они без колебаний поднимут мятеж. Тогда нам останется только провозгласить их врагами трона и призвать верных даймё, дабы помогли нам свершить правосудие. В этом и состоит наш план.

– Понятно, – кивнул Ивакура. – Но сначала нам надо провести реформу двора.

Но как? Сам он являлся придворным невысокого ранга и не мог настоять на том, чтобы был издан соответствующий указ императора. Более того, на его стороне выступали всего трое знатных вельмож. К счастью, Тадаясу Накаяма, дед юного императора Муцухито (Мэйдзи) по материнской линии, наверняка исполнит просьбу Ивакуры, и через него они смогут добиться подписания соответствующего документа. Если все сделать от имени императора, реформа двора пройдет так, как того желают заговорщики.

На несколько дней Ивакура с головой погрузился в работу. Вскоре в его распоряжении уже были и надежные люди на ключевых постах, и отлаженный механизм предъявления Ёсинобу дополнительных требований. Он устроил так, что за все политические дела теперь отвечал недалекий и сговорчивый принц Арисугава. Когда понадобился верный человек, через которого заговорщики могли бы диктовать принцу свою волю, Ивакура отыскал другого императорского сына, принявшего духовный сан в монастыре Ниннадзи, и вернул его к светской жизни под именем принца Ниннадзи. Нашлось также местечко во власти для бывшего старшего советника государства Тадаясу Накаямы и друзей детства Ивакуры – Цунэюки Накамикадо и Санэнару Сандзё. Помимо них, к проекту были привлечены Едо Яманоути из Тосы, Сюнгаку Мацудайра из Этидзэн и Мотихиса Симадзу из Сацумы. Всем им Ивакура подобрал должности во временном правительстве по своему усмотрению.

Окубо он пояснил:

– Наиболее вероятно, что, когда придет время, быстрее всех остальных уступит Сюнгаку. Едо Яманоути может поднять шум, но он одинок. Если все остальные объединятся против него и выступят за нас, то волноваться не о чем.

3 января 1868 года созданная Ивакурой бюрократическая система вступила в действие, и в то же самое время прошла официальная церемония реставрации правления императора.

За день до оглашения высочайшего декрета о императорской власти Кацукиё Итакура по секрету сообщил Ёсинобу, что его имя не значится в списке членов нового правительства. Незадолго до этого, перед тем как сложить с себя административные полномочия, Ёсинобу заверил Итакуру и других своих вассалов в Киото: «Даже после того как бразды правления официально перейдут к императору, я по-прежнему буду решать государственные дела и наравне с другими даймё помогать его величеству. Никаких ощутимых перемен по сравнению с нынешним положением вещей не предвидится».

И вот, самым необъяснимым образом, имя его было окружено стеной молчания.

Он лишь пожал плечами в ответ на сообщение Итакуры. Сёгун понимал, что за таким поворотом событий кроются махинации сацумских заговорщиков. Время от времени им все же удавалось обойти его. Мысли Ёсинобу неслись галопом. Чем горевать и убиваться из-за того, что его провели, как мальчишку, лучше заняться переоценкой своего положения на шахматной доске политики и продумать следующий шаг.

Не в силах постичь ход мыслей Ёсинобу, Итакура неправильно истолковал его реакцию и теперь сокрушался по поводу того, что этот великий государственный муж не в состоянии испытывать ни горечь, ни ярость, ни какие бы то ни было человеческие эмоции.

– Стратеги Тосы проиграли стратегам Сацумы, – сказал Ёсинобу, анализируя случившееся.

Для клана Тоса смерть Ремы Сакамото и Синтаро Накаоки – активистов, убитых подосланными сёгунатом ронинами в Киото, – явилась серьезным ударом. С того самого момента все связи между Сацумой и Тёсю были прерваны. Но Ёсинобу, говоря о «стратегах», конечно же ссылался не на этих двоих – они являлись скорее фигурами общенационального масштаба, нежели простыми выразителями и защитниками идей отдельно взятого клана. Для сёгуна главным стратегом Тосы был Сёдзиро Гото. Последние несколько недель Гото бегал с поручениями Ёдо Яманоути, работая на спасение дома Токугава; но в отличие от Сацумы и Тёсю у него не было связей при дворе, и в итоге он проиграл Окубо. Ёсинобу ясно видел, что императорский двор в настоящий момент кишит сторонниками Сацумы и Тёсю.

Ёдо Яманоути, который должен был получить в новом правительстве высокий пост, прибыл в Киото за день до оглашения высочайшего указа и поселился в гостинице под названием «Дайбуцу». Гото просветил его, сообщив о состоянии дел в городе и слухах о том, какая судьба ожидает Ёсинобу. Но не успел он закончить, как Ёдо вспылил:

– Что за гнусность задумал Симадзу! У него лисий ум. Решил воспользоваться реставрацией императорской власти, чтобы захватить государство с помощью военной силы. Если я завтра явлюсь на заседание, то окажусь в меньшинстве… Нет! Я в этом участвовать не собираюсь. И мне все равно, чей это приказ, я ни единого самурая не пошлю, вот так! – Он решительно потребовал себе сакэ и остаток вечера провел за возлияниями.

На следующее утро Ёдо снова взялся за это занятие, хотя прекрасно знал, что его ждут во дворце. В конце концов, поддавшись на уговоры своих вассалов, он забрался в паланкин и отправился в путь.

Согласно обычаю, совет начался ближе к вечеру и продолжался всю ночь до рассвета. Ёдо с жаром выступал в защиту Ёсинобу и напоследок гневно заявил:

– Замыслы кое-кого из придворных весьма хитроумны и коварны, но вполне очевидны. Я подозреваю, что они норовят дорваться до власти и править от имени юного императора!

Один из вельмож, присутствовавших на совете, позднее написал в своем дневнике: «Ёдо был взволнован и в выражениях не стеснялся. Поведение его иначе как оскорбительным не назовешь».

Однако постепенно Ёдо Яманоути начал уступать под напором сторонников Ивакуры. В конце концов он почувствовал, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и замолчал. Он уже сделал все от него зависевшее и теперь своим молчанием подписался под теми не в меру жесткими условиями, которые должны были сопровождать капитуляцию пятнадцатого сёгуна Ёсинобу после двухсотпятидесятилетнего правления дома Токугава. В оборот взяли и Сюнгаку Мацудайру. Была даже принята резолюция, согласно которой Сюнгаку предписывалось отправиться вместе с князем Овари в замок Нидзё и заставить Ёсинобу принять эти условия. И Сюнгаку был вынужден повиноваться. Уже в который раз, как и во многих других случаях во время критических поворотов в жизни Ёсинобу, именно он, Сюнгаку, выступал в роли посланника судьбы.

Ёсинобу был у себя.

На территории замка расположились вооруженные отряды кланов Айдзу и Кувана, готовые все, до последнего самурая, отдать свои жизни за бакуфу. Сюнгаку явился в замок в простом платье. Когда он проталкивался через толпу воинов, те рассерженно кричали ему: «Сацума и Тоса сговорились разрушить дом Токугава? Посмотрим, чья возьмет!» Сюнгаку продолжал прокладывать себе путь сквозь ряды самураев, не обращая внимания на эти выкрики, и вскоре оказался лицом к лицу с сёгуном.

Ёсинобу внимательно выслушал послание и, когда Сюнгаку закончил, переспросил:

– Приказ императора, говорите? В таком случае я должен переодеться в официальное платье. – С этими словами он удалился во внутренние покои и оставался там до самого вечера.

Два часа Ёсинобу провел в глубоких раздумьях. И консультировался с Кацукиё Итакурой. Но к тому времени Итаку – ра уже не мог мыслить здраво, и советчик из него был никудышный.

Затем Ёсинобу вновь вышел к Сюнгаку.

– Я согласен сложить с себя полномочия главы бакуфу, – сказал он. – Что касается остальных требований…

Предыдущим вечером Сюнгаку с жаром отстаивал интересы Ёсинобу, и ему удалось-таки добиться двух довольно значительных уступок. Первая: будут упразднены не все официальные посты бакуфу, а лишь должности высшего ранга. Вторая: из всех земель Токугава стоимостью в четыре миллиона коку трону следовало вернуть лишь половину.

– Здесь у меня также возражений не имеется, – продолжил Ёсинобу. – В целом не имеется. А в частности…

Император, по его мнению, подписал этот указ, исходя из широко распространенного в стране заблуждения, что земли Токугава стоят четыре миллиона коку. На деле же доход бакуфу составлял только два миллиона коку в год. Таким образом, получается, что ему, Ёсинобу, придется передать трону не половину земель Токугава, а все владения клана. В свое время он выполнит и это распоряжение, но в данный момент окончательного ответа дать не может из-за нежелания будоражить общественность. Он сообщит о своих намерениях императору позже, когда все успокоятся.

А общественность между тем уже была взбудоражена. В Эдо фудай-даймё собрались на совет и решили отречься от своих титулов, дарованных императором. «Поступив так, мы разорвем все связи с Хризантемовым троном, ибо желаем принять смерть, будучи вассалами Токугава!» – заявили они.

Предводители сформированных по западному образцу войск бакуфу также были в ярости от подобного развития событий. Не дожидаясь приказа, они спешно собрали свои отряды и повели их из Эдо на военные корабли, отправляющиеся в Киото. Численность этих войск составляла не менее пяти, если не все десять тысяч человек.

В киотоских воинских частях, находившихся в прямом подчинении бакуфу, насчитывалось пять тысяч пеших бойцов под командованием хатамото, там же, в императорской столице, были расквартированы три тысячи воинов из княжества Айдзу и еще полторы или около того из Куваны, то есть всего примерно десять тысяч верных дому Токугава солдат. У Сацумы же едва набиралось две тысячи. В тот месяц, впервые с 1863 года, войска Тёсю открыто подошли к столице и стояли лагерем на окраине города, количество воинов у них равнялось от силы одной тысяче. Объединившись, два княжества могли выставить всего лишь трехтысячное войско. Если бы армия Токугава решилась начать атаку, она имела бы внушительный численный перевес и могла легко одержать победу, одним ударом стерев с лица земли силы Сацумы – Тёсю. Это была одна из причин, по которой обезумевшие от бездействия самураи бакуфу метались в стенах замка, требуя вступить в сражение. Опасавшийся бунта Ёсинобу велел всем воинам покинуть городские казармы и собраться на территории замка, после чего ворота были закрыты. Призвав к себе полководцев, он отдал им строгий приказ:

– Слушайте меня! Когда вы узнаете, что Ёсинобу Токугава совершил сэппуку, поступайте как душе угодно. Но пока у меня в жилах течет горячая кровь, извольте исполнять мои команды. Никакого самоуправства я не потерплю!

Эмоции были так накалены, что несколько самураев ворвались в покои замка и там вспороли себе животы. В суматохе не удалось выяснить даже имена погибших. Тела тут же убрали, но кровь вытереть никто не позаботился. Проходя по коридору, Ёсинобу смотрел на лужи крови безымянных самоубийц и думал, что теперь катастрофа неизбежна.

Повернувшись к Катамори Мацудайре, князю Айдзу и бывшему генерал-губернатору Киото, который в последние дни ни на шаг от него не отходил, Ёсинобу спросил:

– Понимаете ли вы, что я чувствую?

Да, вместо того чтобы уступить власть императору, он мог бы избрать другой путь – уничтожить войска Сацумы в Киото, привести сюда свою армию из Эдо и с боем занять город. Но тогда его конечно же заклеймили бы как предателя, а там, глядишь, развязалась бы гражданская война. Коли до этого дойдет, Токугава непременно проиграют. Взвесив все «за» и «против», Ёсинобу решил не поддаваться на провокации сацумцев и впредь твердо придерживаться своих принципов.

– Только так можно им противостоять, – заключил он, поделившись своими соображениями с Мацудайрой.

Катамори Мацудайра тоже прекрасно понимал, что клюнуть на наживку было бы непростительной ошибкой. Он кивнул, и Ёсинобу внезапно сказал:

– Мы отойдем к Осаке.

Сёгун имел в виду, что, пока многочисленная армия бакуфу находится здесь, в Киото, сохраняется опасность нежелательных случайностей, поэтому нужно срочно отвести войска.

– Хотите сказать: бежим из столицы? – побледнел Катамори. Быстро придя в себя, он решительно заявил, что воины сёгуната никогда не подчинятся подобному приказу. Кое-кто из вассалов Токугава уже угрожал расправиться с Ёсинобу. Катамори об этом знал. Наиболее отчаянные смутьяны поговаривали, что главная причина всех бед – это сам сёгун из Мито, предавший дом Токугава, и были готовы принести его в жертву всем четырнадцати правителям из этого славного рода. Доводы их звучали сомнительно, но и времена настали необычные, так что слушали подстрекателей весьма охотно. Именно поэтому Катамори, преданный дому Токугава душой и телом и прекрасно понимавший всю опасность сложившейся ситуации, ни на шаг не отходил от Ёсинобу. Если враждебно настроенные самураи ворвутся в замок, он готов отразить нападение с помощью своих воинов из Айдзу.

Но Ёсинобу, разумеется, даже не подозревал об этом. Он полагал, что больше других противиться отступлению к Осакскому замку станут именно люди Айдзу, и в этом был, между прочим, прав. Никто не питал к сацумцам такой ненависти, как они, и никого не переполняла столь отчаянная решимость сложить голову в битве при Киото. Если им отдадут приказ отступить к Осаке, они, скорее всего, умрут на месте в припадке ярости.

По поводу того, как уговорить их уйти из Киото, Ёсинобу по своей давней привычке ни с кем советоваться не стал. Он смело полагался только на планы собственного сочинения, поскольку в душе не доверял ни своим вассалам, ни самураям Айдзу. Поразмыслив, Ёсинобу сказал Катамори, что желает лично встретиться с его главным вассалом. Танака Тоса, верховный командующий объединенными войсками всех кланов в Киото, не замедлил явиться. Ёсинобу попросил его подойти поближе, доверительно сообщил: «Буду с вами откровенен», – и поведал ему о своем плане отступления к Осаке. Танака план одобрил. Вернувшись в военный лагерь, он изложил остальным командирам соображения сёгуна, но Камбэй Сагава и Гонскэ Хаяси, предводители боевых подразделений клана Айдзу, даже слушать его отказались. Они жаждали крови.

Услышав об этом, Ёсинобу призвал к себе двух упрямцев и начал разговор с похвалы.

– Храбрые воины достойны восхищения, – улыбнулся он им и продолжил, понизив голос: – Однако у меня имеются серьезные причины для отхода в Осаку. Большего я вам пока сказать не могу. Если я не сохраню свои намерения в секрете, то проиграю. Не волнуйтесь попусту, просто выполняйте приказы, и все.

Боевой дух воинов поднялся до небес, сердца пламенно застучали в груди. Решив для себя, что сёгун собирается окопаться в Осакском замке, самом крупном фортификационном сооружении западной Японии, и только потом начать борьбу против Киото, они бросились к своим подчиненным и радостно поведали им об этом. Вскоре настроение в стане Айдзу чудесным образом изменилось, многие самураи даже решили, что чем быстрее они уйдут из Киото, тем лучше.

– Значит, они притихли? Отлично, – сказал Ёсинобу, выслушав доклад приближенного, и удовлетворенно кивнул. Затем хотел было снова приняться за чай, который как раз смаковал, но вдруг отставил чашку и задумался: отчего он должен всегда использовать свой талант стратега для отступления, а не для того, чтобы вести армию к победе? Не в ту эпоху родился, попенял себе Ёсинобу, поднял чашку с чаем и осушил ее. Когда показалось дно, бесполезные мысли вылетели у него из головы. И без того полно хлопот. «Мы покинем Киото сегодня же вечером», – решил он и отдал приказ готовиться к выступлению.

XVII. Пoбeг и его последствия

На склоне лет Ёсинобу постоянно преследовали сны о событиях той ночи. Мало кому довелось пережить столько драм, сколько выпало на долю этого человека, но ничто не отпечаталось в его памяти столь отчетливо, как ночь двенадцатого дня двенадцатого лунного месяца третьего года Кэйо (ночь на 7 января 1868 года).

В тот вечер он собрал несколько тысяч самураев во дворе замка и велел открыть бочки сакэ. Каждому дали глиняную чашку с золотым тиснением по ободу и гербом – стилизованной павлонией. Когда-то их подарил Ёсинобу храм Хигаси Хонгандзи, в то время поддерживавший бакуфу. Он первый поднес чашку к губам и осушил ее. Затем каждый последовал его примеру, разбив пустую посуду оземь в соответствии с освященным временем обычаем уходящих на битву воинов.

Было шесть часов. Солнце село, и ворота замка распахнулись в темноту. Очень скоро первый отряд отправился в путь, однако, в строгом соответствии с приказом, огней зажигать не стали; дорогу освещал единственный фонарь во главе каждого отряда. В качестве опознавательного знака каждый самурай подвязал один рукав белым хлопковым шнурком. И только у Ёсинобу, который ехал верхом в самом центре колонны, были подвязаны оба рукава парадного облачения с фамильными гербами – чтобы выделить сёгуна среди остальных. Шнурки смутно белели в ночи, все остальное оставалось невидимым взору.

Они прошли по улице Омия, свернули у Сандзё и направились на запад. С улицы Сэндон попали на развилку, ступили на дорогу, ведущую к деревне Тоба, и покинули Киото.

Ёсинобу убегал из столицы. Огни Ситидзё постепенно растворялись во мраке у него за спиной, и холодное чувство реальности захлестнуло душу. Пять лет прошло с того весеннего дня, когда он впервые вступил в Киото и в качестве опекуна сёгуна явился во дворец. Никто за всю историю рода Токугава не был так обременен делами, как он в те годы. Все силы без остатка отдавал служению императору и своей стране, но что проку? Теперь вот вынужден уносить ноги из столицы, словно неприкаянный изгнанник. Обычно даже в самых драматических ситуациях Ёсинобу не давал воли эмоциям, призывая на выручку всю мощь своего духа и интеллекта, но на этот раз не смог устоять и поддался печали. Он ехал верхом в окружении молчаливых воинов, и по щекам его катились слезы.

«Никогда уже я не вернусь сюда…»

Мысль эта грозила превратить его из мужчины в трепетную девицу, но Ёсинобу все же сумел справиться с собой и не зарыдал в голос. Подобрав поводья, выпрямившись в седле, он двинулся вперед, высоко подняв подбородок. Никто, даже ехавший рядом Катамори Мацудайра, не заподозрил, что сёгун плачет.

Интуиция Ёсинобу не подвела: он действительно не вернулся в Киото. Никогда за всю свою жизнь не ступил он более на эту землю.

Рассвет застал их в Хиракате.

В Осакский замок они прибыли в четыре часа пополудни. Решение покинуть столицу было принято столь внезапно, что подготовить замок к приезду Ёсинобу и его людей не успели. Когда пришло время обеда, еды хватило только для сёгуна. Он собственноручно разделил пищу на две части и отдал половину Катамори Мацудайре.

После этого новое гражданское правительство в Киото (на самом же деле Томоми Ивакура и влиятельные сацумцы) обрело настоящую власть. В попытке спровоцировать Ёсинобу и верных ему людей звучали настойчивые требования исполнить наконец императорский указ о конфискации земель Токугава и разжаловании сёгуна. Ёдо и Сюнгаку делали все от них зависящее, чтобы смягчить жесткие условия капитуляции, но тут в Эдо случилась беда. Когда сацумские ронины начали намеренно возмущать спокойствие, устраивая беспорядки в городе, совет бакуфу потерял терпение и приказал войскам из Ямагаты поджечь штаб клана Сацума. Как только вести об этом инциденте достигли Осаки, воины сёгуна, вдохновленные поступком своих соратников, не дожидаясь команды Ёсинобу, рассредоточились между Киото и Осакой и заняли боевые позиции, чтобы иметь возможность в любой момент вступить в сражение с врагом. Ситуация вышла из-под контроля главного советника Кацукиё Итакуры.

Явившись к Ёсинобу, который не мог покинуть свою опочивальню из-за жесточайшей простуды, он без устали настаивал на том, чтобы повести войска на Киото. Однако Ёсинобу был не в состоянии подняться с постели. Последующие несколько дней он пытался предугадать намерения киотоского правительства, в голове его рождалось множество планов, но ничего блистательного так и не было предпринято. Если он вернется в Киото, то, вполне возможно, сумеет одержать победу в бою, но на политическом фронте проиграет. А вот Итидзо Окубо и Такамори Сайго вполне способны превратить свое поражение на поле брани в политический триумф. Ёсинобу поймал себя на том, что мысли его по большей части заняты размышлениями не об Итакуре и остальных членах совета бакуфу, а о врагах – Окубо и Сайго. Ему казалось, что его усадили с ними за одну шахматную доску, растянутую на многие ри по дороге Кэйхан между Осакой и Киото, а исход партии зависит от каждого хода.

Поняв, какой вес эти двое имеют для него, он открыл главу из классического трактата «Сунь цзы» («Искусство войны»), который перечитывал в то время, и показал ее Итакуре.

– Здесь сказано: «Познай своих врагов, познай себя, и ты победишь в сотне сражений». И вот я спрашиваю вас: найдется ли среди наших фудай-даймё и вассалов бакуфу хоть один равный Такамори Сайго?

Итакура задумался, прежде чем ответить.

– Нет. Такого нет.

Тогда Ёсинобу задал следующий вопрос:

– Способен ли кто сравниться с Итидзо Окубо?

Итакура опустил голову и признал, что нет и такого. Он был поражен, что Ёсинобу знает имена сацумских вождей, а сёгун между тем одного за другим перечислял самураев Сацумы и всякий раз спрашивал:

– Есть ли у нас равный ему?

И всякий раз Итакура с сожалением отвечал, что нет.

– Вот почему мы не сможем победить, даже если пойдем на них войной, – вздохнул Ёсинобу. Он рассудил, что единственный способ не пасть жертвой стратегических уловок врага – это занять позицию непротивления. Шаг в сторону – и для бакуфу все будет кончено.

Но волна событий уже накрыла Ёсинобу, и бурный поток увлек его за собой. Провоенная фракция его вассалов решила предпринять вооруженное нападение на Киото, и 26 января под антисацумским знаменем вся армия Токугава численностью в пятнадцать тысяч человек устремилась на север, прихватив с собой пушки. Ёсинобу ничего не оставалось, как уступить им. И теперь, когда его воины отправились в поход, он мечтал о победе. Войска Сацумы в Киото малочисленны, армия бакуфу сможет одержать над ними верх, по крайней мере на данный момент. Установив над столицей контроль, он, Ёсинобу, возглавит императорское правительство и обретет власть над страной, проведет необходимые реформы и обрушится на кланы Сацума и Тёсю, объявив их врагами государства. Сценарий казался таким привлекательным!

Но это только мечты, посмеялся над собственными фантазиями рассудительный Ёсинобу. Даже если Сайго и Окубо проиграют битву, они не такие дураки, чтобы оставить юного императора в Киото. Нет, они возьмут его с собой и, очутившись в безопасном месте, выпустят обращение Небесного государя ко всем даймё и самураям. Не успеют сторонники сёгуна и глазом моргнуть, как миллионы людей, объединившись под пресловутым лозунгом «Сонно» («Чти императора»), стекутся в Киото со всех концов страны, чтобы в едином порыве обрушиться на него, Ёсинобу, и раздавить осколки режима Токугава.

События гремящим потоком неслись вперед, вихрились водоворотами, сминали все на своем пути, словно колеса пушечных лафетов. 27 января у деревни Тоба началось сражение, и армия бакуфу открыла огонь по объединенным силам Сацума – Тёсю на дороге к Фусими. Гром пушечной канонады долетал до самого Осакского замка. С наступлением темноты Ёсинобу посмотрел из окна на север и увидел, что небо в той стороне окрашено красным – город Фусими горел.

Исход сражения был неизвестен.

Никаких вестей с поля боя не поступало. Дороги были забиты, гонцы не могли добраться к Ёсинобу. И только через семьдесят часов с начала военных действий, в семь вечера 30 января, наконец-то все прояснилось. Новости принесли не гонцы, а сами наголову разбитые воины бакуфу, отступавшие к Осаке. Замок не был свидетелем такой ужасной суматохи со времен поражения Хидэёри Тоётоми,[56]56
  Тоётоми Хидэёри – сын Хидэёси, противостоявший Иэясу Токугаве в битвах при Сэкигахаре и Осаке.


[Закрыть] которое случилось более трехсот лет назад.

Но боевая лихорадка еще не отпустила самураев Айдзу. Они с жаром призывали сёгуна встать во главе своей армии, повести ее в новое сражение, и призыву этому вторили воины бакуфу. Поскольку урон был нанесен только авангардным отрядам, они полагали, что, если Ёсинобу лично возглавит свежие силы арьергарда, бойцы воспрянут духом и победа будет за ними. Так учила военная мудрость.

Будучи не в состоянии унять гул голосов, требующих реванша, Ёсинобу вошел в главный зал, где собрались его полководцы. В пламени свечей он увидел помещение, битком набитое людьми в окровавленных повязках, некоторые были так тяжело ранены, что не могли пасть перед сёгуном ниц, как того требовал обычай. И, созерцая эту картину, Ёсинобу впервые в жизни лишился дара речи.

Итакура тихо выступил вперед и спросил собравшихся:

– Что будем делать?

В зале тут же поднялся шум, и последовал единогласный ответ:

– Сражаться!

– Сдержите их как-нибудь… – велел Ёсинобу. Надо было что-то делать с этими вояками.

Он покинул зал и, призвав к себе Итакуру и генерального инспектора Наомунэ Нагаи, заявил им:

– Я возвращаюсь в Эдо.

Итакура остолбенел. Если об этом решении сёгуна станет известно здесь, в замке, где люди жаждут только одного – снова ринуться в бой, никто не сможет поручиться за его здравие. Да и сам Итакура тоже был настроен на войну. Он полагал, что вернуться в Эдо без сражения – равносильно бегству. И Нагаи придерживался такой же точки зрения.

Ёсинобу остался один, даже ближайшие соратники его не поддержали. Придется и этих двоих обмануть.

– Я вернусь туда, потому что у меня есть план, как действовать дальше, – сказал он, дав тем самым понять, что будто бы хочет окопаться в Эдо и превратить его в последний форпост обороны.

Итакура и Нагаи обрадовались. В таком случае, заявили они, ему необходимо вернуться в Эдоский замок со всей возможной поспешностью, но что же им тем временем делать с бурлящей Осакой? Как он вообще собирается выбраться отсюда?

– Что вы собираетесь предпринять, ваше превосходительство?

– Не догадываетесь?

Ёсинобу сгорал от нетерпения. В бухте Осака стоял голландский фрегат «Кайёмару», принадлежавший бакуфу; если он сумеет добраться до корабля, останется только поднять якорь.

«Догадываемся. Вы бросите своих полководцев и воинов на произвол судьбы», – было написано на лице Итакуры. Но Ёсинобу бесстрастно ответил на его молчаливый протест:

– Теперь это уже не мои полководцы и воины. Это обезумевшая толпа.