Текст книги "Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек"

6 сентября Литвинов вручил французскому послу подписанную им декларацию о присоединении СССР к пакту Бриана – Келлога. Но это было лишь начало дипломатической акции. Дело в том, что вступление пакта в силу было обусловлено, согласно статье 3, сдачей на хранение всех ратификационных грамот. К концу 1928 года выяснилось, что ни одно из государств-участников пакт не ратифицировало. Таким образом, возникла опасность, что договор вообще превратится в документ, ни для кого не обязательный. И вот тогда-то Литвинов от имени Советского правительства предложил Польше, Прибалтийским странам и Румынии ускорить введение в действие пакта Бриана – Келлога. В результате дипломатических переговоров между Литвиновым и министрами иностранных дел этих государств 9 февраля 1929 года на свет появился знаменитый Московский протокол, или протокол Литвинова, как его стали называть, о ратификации пакта Бриана – Келлога. А затем к нему присоединились Турция, Персия и Литва. Это был серьезный успех советской дипломатии.

После успешного подписания Московского протокола Наркоминдел занялся восстановлением дипломатических отношений с Англией.

В Лондоне все больше убеждались в том, что разрыв отношений с Советским Союзом приносит Англии большой ущерб. Влиятельная группа английских консерваторов – представителей делового мира предложила послать в Москву делегацию промышленников. 2 марта 1929 года московский корреспондент телеграфного агентства «Ассошиэйтед пресс» обратился к Литвинову с просьбой дать интервью по этому вопросу. Литвинов ответил, что Советское правительство не откажется обсудить с английскими промышленниками вопрос о наиболее целесообразных средствах оживления торговых отношений между двумя странами. Делегация прибыла в начале апреля и провела в Советском Союзе двадцать дней. С ней были обсуждены важные вопросы торгового обмена.

Во второй декаде апреля Литвинов выехал в Женеву на VI сессию комиссии по разоружению, где оставался до середины мая.

Начало переговоров с Англией о нормализации отношений было положено, и теперь надо было выждать, пока события приведут к своему логическому завершению. До начала мая 1929 года в Женеве длилась дискуссия. Комиссия отвергла принцип одинакового сокращения всех видов вооружений и перешла ко второму чтению своего собственного проекта конвенции от 1927 года. На этой сессии Литвинов произнес 22 речи. Он выступал иногда по два-три раза в день, призывая сократить все виды вооружения, добиваться их количественного и качественного уменьшения.

Лорд Кашендэн вызвал из Лондона дополнительный штат экспертов и советников, которые помогали ему готовить ответы советской делегации.

На VI сессии выступил представитель США Гибсон, который демагогическими выступлениями в поддержку принципа разоружения пытался прикрыть стремление воспрепятствовать принятию конкретных предложений советской делегации. В конце концов заседание VI сессии Подготовительной комиссии было перенесено на следующий _год, и Литвинов возвратился в Москву.

Неспокойно было в мире. На Дальнем Востоке начались новые провокации на КВЖД. Последовал разрыв дипломатических отношений между СССР и Китаем. Длительные переговоры с китайскими властями, осуществляемые через посредников, и добрая воля Советского правительства, проявленная во время конфликта, не остановили китайских милитаристов. Провокации продолжались.

26 ноября 1929 года Литвинов телеграфировал председателю мукденского правительства, что СССР требует официального согласия китайской стороны на восстановление положения на КВЖД, существовавшего до конфликта, на основе пекинского и мукденского договоров 1924 года. Китайской стороной условия были приняты, и временно положение на Дальнем Востоке стабилизировалось. 22 декабря был подписан Хабаровский протокол об урегулировании конфликта на КВЖД.

В декабре Наркоминдел завершил переговоры с Англией, дипломатические отношения были восстановлены.

Однако новый год принес новые заботы. Подстрекаемая внешними силами, разорвала дипломатические отношения с Советским Союзом Мексика. Неспокойно было вдоль границы с Финляндией, то и дело возникали новые провокации на Дальнем Востоке. В Варшаве белогвардейцы пытались взорвать здание советского полпредства. Уже шел тринадцатый год Советской власти, а все никак не мог успокоиться капиталистический мир.

В январе возвратился из Германии Чичерин. Длительное лечение и отдых немного восстановили силы Георгия Васильевича, но он по-прежнему чувствовал себя неважно, и это очень удручало его, привыкшего всего себя отдавать делу. 21 июля 1930 года ЦИК СССР удовлетворил просьбу Георгия Васильевича Чичерина об освобождении его от обязанностей народного комиссара по иностранным делам.

С политической арены сошел блестящий дипломат и государственный деятель, сыгравший выдающуюся роль в истории Советского государства.

Вскоре решился вопрос о назначении нового наркома. В середине июля – это было днем – Литвинов проводил заседание коллегии Наркоминдела. Присутствовали Крестинский, Карахан, Стомоняков и некоторые другие ведущие дипломаты. В разгар заседания Литвинова вызвали в Кремль. Он уехал, сказал, что скоро вернется. Часа через полтора Литвинов возвратился. Сообщил членам коллегии:

– Ну вот, меня вызывали на заседание Политбюро. Там состоялось решение о назначении наркома.

– Кого назначили? – спросил Стомоняков.

– Меня назначили, – ответил Литвинов.

Члены коллегии поздравили Максима Максимовича. Потом все вместе сфотографировались.

22 июля газеты опубликовали постановление Президиума ЦИК СССР о назначении М. М. Литвинова народным комиссаром по иностранным делам. Была утверждена коллегия НКИД, в составе первого замнаркома Н. Н. Кре-стинского, второго заместителя Л. М. Карахана и члена коллегии Б. С. Стомонякова.

Литвинова поздравляли друзья и товарищи по партии, дипломаты, соотечественники. Особенно много было писем и телеграмм от рабочих и деятелей искусства. Артист МХАТа В. В. Лужский писал Литвинову в те дни: «Многоуважаемый Максим Максимович! Разрешите мне небольшими строками от души поздравить Вас с назначением на важный и ответственный пост народного комиссара по иностранным делам! Я приветствую Вас как одного из любимых артистов – мастеров своего дела, я приветствую Вас и как одного из внимательнейших и отзывчивых людей, занимающих ответственные посты в нашем Союзе. Мои искренние пожелания Вам самых больших и плодотворных успехов».

В этот же день Литвинов провел свою первую пресс-конференцию с представителями иностранной печати. Незадолго до назначения наркомом Литвиновы переехали из Хоромного тупика в особняк Наркоминдела на Спиридоновке, в три небольшие комнаты над гаражом.

Был теплый июльский день. Иностранные корреспонденты разместились в саду на траве, кое-кто устроился на крыльце. Литвинов сел здесь же, на крыльце, спросил, какие к нему есть вопросы. Много было американских и английских журналистов, и беседу Литвинов вел по-английски.

– Вы довольны своим назначением, господин Литвинов? – был задан первый вопрос.

– Доволен, очень доволен, – усмехнулся Максим Максимович, – хотя дело нелегкое. Хочу подчеркнуть, что богатейший опыт моего выдающегося предшественника Георгия Васильевича Чичерина – блестящего дипломата и государственного деятеля – будет служить для меня постоянным примером.

– Господин Литвинов, не приведет ли новое назначение к изменению советской внешней политики? – обеспокоенно спросил корреспондент.

– Постановление ЦИК Союза ССР о назначении меня народным комиссаром не может ни в какой мере означать каких-либо изменений во внешней политике Союза. Не только потому, что я и раньше в течение десяти лет работал в Комиссариате по иностранным делам в тесном сотрудничестве с Чичериным, совместно с ним активно участвовал в разработке и проведении в жизнь внешнеполитических проблем, но прежде всего потому, что смена руководителей ведомств в Советском государстве не может иметь такого значения, как в капиталистических странах. В этих странах смена членов правительства, и в частности руководителей внешней политики, является в большинстве случаев результатом борьбы политических партий и представляемых ими классовых интересов, а иногда приспособлением к изменившейся внешнеполитической конъюнктуре и даже к внешним влияниям. В стране же диктатуры пролетариата, где рабочие и крестьяне полностью и нераздельно осуществляют свою власть, внешняя политика целиком определяется волей рабоче-крестьянских масс, находящей свое выражение в решениях Советского правительства.

– Как вы рассматриваете дальнейшие отношения с западными странами?

– Советский Союз будет стремиться торговать и жить в мире со всеми странами. В общем, мы будем продолжать нашу старую, испытанную внешнюю политику в сознании ее правильности, ее соответствия интересам всех народов, а также в сознании растущего могущества Советского Союза.

За неделю до назначения народным комиссаром по иностранным делам Литвинову исполнилось 54 года. Он был в расцвете сил. Ему предстояло еще многое свершить. И многое испытать.

Глава седьмая
Новые задачи

Литвинов был, несомненно, прав, когда сказал иностранным журналистам, что его назначение ничего не меняет во внешней политике страны. Но менялась международная обстановка.

На XVI съезде ВКП(б) в Политическом отчете ЦК был дан анализ положения в мире. Съезд отметил, что оно «характеризуется дальнейшим и усиленным расшатыванием частичной стабилизации капитализма, обострением всех противоречий империалистической системы, ростом опасности новых империалистических войн…».

Никто тогда, конечно, не мог точно предсказать, что через девять лет начнется вторая мировая война, но уже было ясно, что 30-е годы будут отмечены цепью трагических событий.

Нинего кардинально не изменилось в Наркоминделе после назначения Литвинова народным комиссаром по иностранным делам. Он только несколько сократил личный штат наркома, распределил освободившихся сотрудников в зависимости от склонности в соответствующие отделы.

Как и при Чичерине, Литвинов приходил на работу ровно в девять, уходил в шесть вечера. Иногда задерживались на работе Крестинский и Стомоняков, реже – Карахан.

Утро Литвинов, как всегда, начинал с просмотра почты, которую ему подготавливал секретарь. Читал письма не только служебные, но и от советских граждан. В начале 30-х годов таких писем становилось все больше. Народ внимательно следил за внешней политикой своей страны, радовался ее успехам, росту авторитета Советского Союза. Авторы писем предлагали свои варианты решения внешнеполитических проблем, выражали благодарность, желали здоровья и успеха. Литвинов отвечал на письма сам или поручал секретарю подготовить ответ, но обязательно просматривал его.

После разбора утренней почты Литвинов принимал заведующих отделами. Каждого в отдельности, точно в назначенное время. В определенные дни заседала коллегия.

Рассказ бывшего посла СССР в Бельгии Е. В. Рубинина позволяет увидеть и другие важные черты литвиновского характера. «В работе Литвинова отличала поразительная скрупулезность. Он как бы переворачивал дело, которым занимался, на все стороны, изучая его глубоко и вдумчиво. Это-то и внушало к нему уважение со стороны всех, кто знал его. Его иностранные коллеги могли с ним не соглашаться, но никто не мог относиться к Литвинову без уважения. Он доказывал правоту своей точки зрения. Литвинов был творческой, думающей, ищущей личностью. Его действия неизменно способствовали росту авторитета СССР. На конференциях он оказывался в центре внимания. Литвинов вызывал ярость у немецких и итальянских фашистов, но они неизменно вынуждены были относиться со всей серьезностью ко всему, что он говорил…

Литвинову не были чужды человеческие страсти и слабости. Это можно было наблюдать в разных сферах его жизни. Вместе с тем он был на редкость дисциплинированный человек, собранный, четкий в своих действиях. Он мог самым решительным образом спорить даже на заседаниях Политбюро, защищая ту или иную точку зрения, что часто и происходило, но уж если решение принято, то он выполнял его как свое собственное и самым решительным образом требовал этого от сотрудников Наркоминдела. Слово «дисциплина» в Наркоминделе никогда не произносилось, но там была та дисциплина, которая по-настоящему свидетельствовала о большевистском воспитании аппарата.

Интересны были доклады заведующих отделами Литвинову. Они проходили по утрам, и каждому отводилось десять минут. Литвинов слушал и реагировал своим сакраментальным «хм», причем трудно было понять, означает ли это «хм» одобрение или негативное отношение. Он буквально заставлял сотрудников выпотрошиться, выложить все аргументы и уж обязательно сразу же внести свое предложение по данному вопросу. На следующий день заведующий отделом получал копию письма Сталину. Литвинов улыбался, как бы давая понять: вот видите, ваше предложение принято».

Один из старейших советских дипломатов А. А. Рощин вспоминает: «Мои встречи и работа с М. М. Литвиновым дают мне право высказать некоторые соображения о личности этого незаурядного государственного деятеля. Немногословный, организованный, умеющий ценить свое и чужое время, М. М. Литвинов обладал завидным трудолюбием и твердым характером. Он не имел систематического образования, не кончал высшей школы. Познавал тонкости дипломатической работы в процессе своей неутомимой практической деятельности. От работников НКИД он требовал знания иностранных языков. Как-то один из моих знакомых пришел к Литвинову по направлению Московского комитета ВКП(б) на собеседование на предмет поступления на работу в НКИД. Нарком приветствовал его поочередно на английском, французском и немецком языках. Посетитель трижды ответил: „Не понимаю“. Тогда Литвинов по-русски сказал ему: „До свидания“, объяснив, что без знания западных языков он для работы не подходит.

У М. М. Литвинова был авторитет государственного деятеля, способного нести непростой груз руководителя внешнеполитического ведомства страны. Свою высокую ответственность он хорошо осознавал, был искренне предан делу защиты интересов Советского государства. В течение двух десятилетий работы в Наркоминделе М. М. Литвинов активно осуществлял на практике внешнеполитический курс, который в наибольшей степени отвечал интересам Советского Союза».

В начале ноября 1930 года Литвинову снова пришлось выехать в Женеву на VI сессию Подготовительной комиссии по разоружению. В состав делегации вновь был включен Луначарский. Их духовная близость становилась все более тесной. Друг друга они понимали с полуслова.

Прошло полтора года после того, как весной 1929 года закончилась первая половина VI сессии. Что теперь принесет Женева?

Анатолий Васильевич писал об атмосфере, царившей на сессии: «Как будто и не прошло 18 тяжелых месяцев. По тем же улицам и коридорам идет советская делегация в тот же стеклянный зал, и там почти тот же порядок, почти все те же лица.

Впрочем, только «почти».

Столы расположены иначе, и, чтобы никому не было обидно, все делегации посажены по алфавиту.

У поляков вместо Сокаля первым делегатом будет какой-то генерал, у турок вместо Тевфика Рюштю-бея – парижский посол Мунир-бей и т. д.

Бернсторф с умным, бритым лицом и старым дипломатическим пробором; маленький, хитрый Сато с лукавыми глазенками; Массигли с жестами старшего приказчика, предлагающего обольстительные образчики мануфактуры; косолапый и грузный, но себе на уме генерал де Маринис; афинский софист Политис обвязан шарфом…

А вот и самая главная новая фигура – лорд Роберт Сесиль, виконт Чельвуд. Сесиль желт и морщинист… не по-английски жив и даже нервен. С виду добродушный, он похож на большую птицу. Спина горбом и большой нос. Весь – крюком. Прибавьте к этому длиннопалые руки, которые постоянно собираются птичьей повадкой в хватающие когти. Этими когтями Сесиль довольно часто берется за нос, словно острит клюв. Я видел такой жест у старых ворон… Он либерал, гуманист и неохристианин…

Появляется наш незадачливый председатель Лоудон. При нем состоит грек Агнидас».

События развертывались, как на предыдущих сессиях. Лоудон высказывает свое живейшее удовольствие по поводу успехов прошлых сессий. Он признает, что время нынче «тревожное, как никогда», но дискуссий не будет. Это значит, что советское предложение не подлежит обсуждению. Литвинов отверг такую постановку вопроса, выступил с речью, дал характеристику событий, происшедших за полтора года с момента перерыва VI сессии. Предложил обсудить вопросы разоружения.

Лоудон не выдержал, прервал Литвинова, заявил, что он говорит не на тему. Литвинов не обратил внимания на замечание Лоудона, продолжал свою речь. Тогда Лоудон решил «наказать» советского дипломата, запретил переводить его речь на французский язык (Литвинов произнес свою речь по-английски). В зале поднялся шум, свидетельствует Анатолий Васильевич. Журналисты в знак протеста вышли. На следующий день Литвинов «отчитал» Лоудона. «Я благодарю председателя, – сказал он, – за то, что он повысил интерес к моей речи, запретив ее перевод. Но почему он покарал делегатов именно французского языка? Неужели он считает, что именно они не доросли до того, чтобы слушать подобные речи?» В зале раздался смех.

Луначарский писал об этом заседании: «Центром всего заседания в этой дискуссии была, конечно, речь т. Литвинова… Результат заседания хороший. Возможность требовать пересмотра трех основных пунктов открыта, произнесена яркая большевистская речь. Даже симпатия зала, временно хотя бы, завоевана. Буржуазные журналисты и те подходили поздравлять Максима Максимовича с победою».

До 9 декабря 1930 года продолжалась вторая половина VI сессии Подготовительной комиссии конференции по разоружению. Проходившие дискуссии показали, что расстановка сил не изменилась. Западные державы упорно стремились утопить конкретные предложения советской делегации в ничего не значащих разговорах о разоружении.

Литвинов решил покинуть Женеву. Отправился в Милан, где встретился с итальянским министром иностранных дел. Там предстояло обсудить вопросы советско-итальянских отношений. Луначарский остался в Женеве, где 4 декабря вручил Лоудону письмо и меморандум советской делегации, поясняющий точку зрения советской делегации на отдельные разделы проекта конвенции. Лоудон отказался приобщить к докладу комиссии текст письма и меморандум. Советские предложения не были включены в принятый проект конвенции. На этом VI сессия Подготовительной комиссии закончила свою работу.

Миллионы людей задавались вопросом: стоит ли тратить время и силы на все эти сессии и на саму конференцию, которая должна открыться через два года? Луначарский дал исчерпывающий ответ на эти сомнения: «Не правы и те, кто говорит: „Ах, какая канитель эта конференция, ах, какая это скука!“ Мы не можем требовать, чтобы каждому из нас давали забавное занятие. Каждая работа требует усидчивости и терпения. А в Женеве делается очень серьезное дело: борьба за общественное мнение трудящихся всего мира против буржуазной политики всякого цвета и всякого калибра. И очень показательно, что полторы тысячи пацифистских обществ впервые в истории английской палаты петицией высказались за наше предложение и взяли при том всю аргументацию т. Литвинова. Это значит, что мы уже создали левый пацифизм.

Наша делегация в Женеве является авангардной группой великого пролетарского мира и изо дня в день ведет борьбу за то дело, которому мы все служим».

Оценка мировой ситуации, данная XVI съездом ВКП (б), полностью подтверждалась событиями в различных районах земного шара. В 1931 году вновь обострилась обстановка на Дальнем Востоке. Японская военщина усилила антисоветскую кампанию.

Эта кампания встречала поддержку в реакционных кругах Соединенных Штатов Америки, которые стремились вбить клин между СССР и Японией.

События, однако, разворачивались не совсем так, как хотели в Вашингтоне. 19 сентября 1931 года в государственный департамент США начали поступать телеграммы с Дальнего Востока: японские вооруженные силы напали на Маньчжурию, заняли ее столицу Шэньян (Мукден).

Наиболее дальновидные американские политики расценили события на Дальнем Востоке как начало японской экспансии в другие районы Азии, представляющие «особый интерес» для американского бизнеса. Однако правящие круги США и Англии не стремились принять действенные меры против агрессии, веря, что Япония завязнет в войне против Китая и неизбежно, как полагали на Западе, вступит в вооруженный конфликт с Советским Союзом. США не предъявили Японии обвинение в нарушении пакта Бриана – Келлога. Агрессор – Япония и его жертва – Китай были поставлены на одну доску. Бездействовала и Лига наций, призвавшая стороны, то есть агрессора и его жертву, не расширять конфликта. 10 декабря 1931 года Лига наций приняла решение создать комиссию, которой было поручено изучить обстановку на месте. Возглавил комиссию англичанин лорд Литтон, бывший вице-король Индии.

Тем временем Япония оккупировала всю Маньчжурию. Продвижение японских войск к советским границам создавало угрозу безопасности СССР, и это потребовало от советской дипломатии решительных и быстрых действий.

Нарком по иностранным делам Литвинов много времени отдает дальневосточным проблемам. По поручению ЦК и правительства разрабатывается целая группа мероприятий, которые должны способствовать укреплению позиций Советского Союза на Дальнем Востоке. Политика СССР подбодрила освободительные силы, подтолкнула Китай к восстановлению дипломатических отношений с СССР и заключению пакта о ненападении. Договоренность об этом была достигнута уже в июне 1932 года, после переговоров Литвинова с китайским представителем на Международной конференции по разоружению в Женеве.

Однако еще до восстановления отношений с Китаем советская дипломатия, зорко наблюдавшая за деятельностью комиссии Литтона, сделала ряд шагов, которые расстроили антисоветские планы на Дальнем Востоке, разрушили надежды западных держав канализировать японскую агрессию в сторону Советского Союза.

Комиссия Литтона направилась не на место событий в Китай, а в Соединенные Штаты и Японию. Не исключено, что там была сделана попытка подтолкнуть Японию к новым провокациям против Советского Союза. Только в марте 1932 года комиссия прибывает в Китай, а в апреле – в Маньчжурию. Япония уже давно находится в зоне КВЖД. Конфликты там участились и чреваты опасными последствиями.

В те дни Литвинов вносит в ЦК партии ряд предложений о политике СССР на Дальнем Востоке, беседует с членами Политбюро.

После одной из таких бесед весной 1933 года, длившейся несколько часов, Литвинов вернулся в Наркоминдел, вызвал Б. И. Козловского, бывшего генерального консула в Китае, ведавшего дальневосточными проблемами, сказал ему, как всегда, лаконично:

– Ну, товарищ Козловский, готовьте документы. Будем предлагать Японии выкупить КВЖД.[37]37
  Япония представляла интересы марионеточного правительства Маньчжоу-Го.


[Закрыть]

Военный конфликт с Японией, на который так надеялись в западных странах, был предотвращен. Политическое положение СССР на Дальнем Востоке укрепилось. В 1935 году в Токио было подписано соглашение о продаже КВЖД.

Начало 30-х годов ознаменовалось такими важными событиями, как Международная конференция по разоружению и Мировая экономическая конференция.

Не было большой надежды на то, что даже теперь, после многолетней подготовки, конференция увенчается успехом. Но Советский Союз, верный своей политике мира, продолжал борьбу за разоружение. Через несколько лет Литвинов при вручении ему ордена Ленина скажет о значении этого важнейшего принципа ленинской внешней политики: «Мы предлагали всеобщее разоружение на первой же международной конференции, в которой мы приняли участие. Мы повторяли и повторяем это предложение каждый раз, когда к этому представляется случай… Мы вооружаемся не для того, чтобы меряться силами с кем-либо, а для того, чтобы другие не соблазнялись надеждой безнаказанно померяться силами с нами. С этой же целью мы делали другим государствам предложение за предложением касательно наилучшей системы организации всеобщего мира. Я говорю всеобщего потому, что мы хотим мира не только для себя, но и для всех народов».

Вот с этой целью Литвинов в феврале 1932 года снова поехал в Женеву. И снова с Луначарским и небольшой группой экспертов и технических сотрудников.

Агнесса Эммануиловна Ромм, стенографистка Наркоминдела, многие годы ездившая с Литвиновым в Женеву, рассказывает: «Жили мы все в одном пансионате. Литвинов и Луначарский занимали такие же комнаты, как и мы, рядовые сотрудники. Питались все вместе в одной столовой за общим столом, меню для всех было одинаковое. Весело, единым коллективом, дружно жила наша крошечная советская колония.

Во время Международной конференции по разоружению нам всем пришлось основательно потрудиться. Литвинов, как обычно, был спокоен, уравновешен в отношениях с сотрудниками. Вечерами он принимался за газеты и журналы. Следил за прессой Литвинов сам, референтов у него не было. Максим Максимович читал газеты на английском, немецком, французском языках, просматривал итальянские и испанские издания.

Вечером, если предстояло заседание комиссии или ассамблеи, Максим Максимович диктовал проект выступления. Делал это очень тщательно. Если предстояло выступление на английском языке, то он перевод делал сам.

Вечерами мы иногда все вместе отправлялись в кино. Максим Максимович очень любил смотреть фильмы и мог после просмотра одной картины сразу же пойти в другой кинотеатр.

На приемы, устраиваемые в Женеве, мы, рядовые сотрудники, не ходили. Не было хороших костюмов. Скромные командировочные старались использовать для покупки нескольких баночек кофе или других деликатесов, которых тогда в Москве не было».

Женева встретила советскую делегацию с большим интересом. Капиталистический мир потрясал жестокий кризис. Советский Союз развивал свою экономику, строил заводы и фабрики, была ликвидирована безработица. Это повысило авторитет Советского государства. К Литвинову шли письма из многих стран. Были и просьбы предоставить советское гражданство. Множество коммерческих фирм обращались с предложениями закупить текстиль, машины, продовольствие и другие товары. Все эти письма и предложения отправлялись в соответствующие организации.

Популярность советской делегации не устраивала белогвардейское охвостье. Литвинову стало известно, что возможны провокации и даже террористические акты. Пришлось издать специальный «Приказ по делегации СССР на конференции по разоружению», которым запрещалось членам делегации и сотрудникам отлучаться из Женевы для ночевок в других городах. Власти швейцарские нелояльны, констатирует Литвинов. На приказе сбоку написано: «Читал: А. Луначарский», а затем следуют подписи всех других членов и сотрудников делегации. Нелегкое было время!

На конференцию собрались представители почти всех стран мира, чтобы договориться о разоружении, а за кулисами шла подготовка к новой войне. Продолжалась война в Китае, Муссолини готовился к нападению на Эфиопию. Все сложнее становилась обстановка в Германии. Фюрер нацистской партии Адольф Гитлер вел на виллах финансовых и промышленных магнатов тайные переговоры о передаче ему власти.

Но как относилась к возрождающейся милитаристской Германии Европа? По словам государственного секретаря США Стимсона, «в мире господствовал дух пораженчества». Дух пораженчества перед надвигающимся фашизмом, добавим мы. Франция боялась германского милитаризма, но поощряла его. Англия вела такую же политику. Политическая неразбериха, министерская чехарда – вот что было характерно для политического климата Европы.

Тем временем Германия готовилась к выполнению огромной программы вооружения. Перед самой конференцией все буржуазные партии этой страны провели объединенную кампанию «в пользу равенства Германии в вооружениях».

2 февраля Международная конференция начала свою работу. Наряду с необъятно большим количеством частных предложений предстояло рассмотреть проект Подготовительной комиссии, французский «план Тардье» и советские предложения о полном разоружении или о существенном пропорционально прогрессивном сокращении вооружений, незначительно измененные советской делегацией в свете имевших место дискуссий. Вот за эти-то предложения и предстояло воевать советской делегации.

Но уже начало конференции, речь ее председателя Артура Гендерсона насторожили весь мир. Как признала тогда английская печать, эта речь «не содержала ни одного намека на созидательную или продуманную политику». Сразу же стало ясно, что не о разоружении думают буржуазные делегации, а о росте вооружений. Этим, конечно, воспользовалась Германия. Канцлер Брюнинг заявил на конференции, что Германия «требует равенства прав и равенства безопасности всех народов». Иными словами, германский канцлер требовал равенства в вооружениях, а на деле вооружения Германии.

11 февраля выступил Литвинов. Он напомнил, что конференция проходит под аккомпанемент пушек и разрывающихся бомб. Всякая проволочка с разоружением приблизит мировую войну. Литвинов дал оценку «плану Тардье», который предусматривал создание лиганационной армии. Он заявил, что такая армия будет игрушкой в руках Запада, и добавил: «Я оставлю в стороне вопрос о том, насколько можно ожидать от Советского государства, чтобы оно доверило свою безопасность и часть своих собственных войск международной организации, состоящей в подавляющем большинстве из государств, явно враждебных ему и из враждебности не поддерживающих с ним никаких отношений. Можно скорее ожидать, что рабочие и крестьяне Советского Союза усмотрят в создании международной армии в этих условиях угрозу своему государству».

Шаг за шагом Литвинов разрушал прожектерские планы западных дипломатов. Цель Советского Союза он изложил предельно ясно: надо создать безопасность от войны!

По свидетельству Луначарского, конференция «с огромным напряжением слушала речь Литвинова… она отбросила ряд световых бликов и теней вокруг себя. В общем „пресса“ Литвинова на этот раз просто изумительно благоприятна. Немецкие газеты преисполнены похвалами силе критики, благоразумной сдержанности и политической глубине его речи. Итальянская пресса, минуя то, что для фашистов в речи т. Литвинова совершенно неудобоваримо, восхваляет ее, в особенности за решительность и действенность его критики французского проекта. Приблизительно так же звучит и английская печать.

Французская печать в своей официальной части рвет и мечет. Очень характерно, что, не имея никакой возможности возразить на речь т. Литвинова по существу, кроме повторения разной клеветы о советском милитаризме, некоторые французские газеты устремились по легкому пути критики английского языка т. Литвинова. Однако и английский язык критиковали именно французы, отнюдь не англичане; напротив, газета «Дейли геральд» сочла нужным особенно подчеркнуть «превосходный английский язык мистера Литвинова».