Текст книги "Служба ширванца 1726–1909 г. Исторический очерк 84-го пехотного Ширванского Его Императорского Величества полка"

Защита укрепления Низового

Эго сланное дело, доставившее Бибанову бессмертное имя в летописях Кавказской войны, стоит того, чтобы остановиться на нем подробно.

Укрепление Низовое находилось в северном Дагестане, в 3½ верстах от Каспийскаго моря, на равнине под горой, на которой раскинут был город Тарки, увенчанный упраздненной в то время крепостью Бурной. Звучное слово укрепление, в сущности, мало подходит к Низовому.

Это был небольшой продолговатый четырехугольник, с двумя воротами, обведенный неглубоким рвом и небольшим валом с плетнем; около него, для помещения гарнизона, был выстроен обширный форштадт (предместье); он также был окопан рвом и обнесен валом. Самая цитадель имела внутри не более 40 квадратных сажен и была вооружена двумя крепостными орудиями. Вот и все оборонительные средства Низового. Окрестные высоты командовали над укреплением, и ни в форштадте, ни в самой цитадели не было места, где бы можно было укрыться от ружейной пули. Фланговой обороны никакой. Для наблюдения за окрестностью были устроены вышки по углам. В описываемое время Низовое служило провиантским складом для края.

9-го ноября прибыл туда Бибанов с 4-й гренадерской ротой нашего полка; он должен быть доставить оттуда провиант в Шуру. Выполнить ему этого не удалось, так как, по прибытии в Низовое, он узнал, что Шамиль склонил на свою сторону верных нам до тех пор шамхальцев и акушинцев. Ожидалось поголовное восстание окрестных горцев. Бибанов решил остаться в укреплении и защищать его до последней возможности. Кроме нашей роты в Низовом была рота линейного баталиона и 100 человек разных команд; всего, с жителями предместья и семействами нижних чинов, набралось 11 офицеров, 557 нижних чинов, 42 молоканов, 45 черводаров, 128 женщин и 76 детей. Всех их пришлось скучить на небольшом пространстве цитадели.

С утра 10-го числа принялись за исправление укрепления и переноску в него дров на случай осады; ров очистили, вал обнесли колючкой, здания форштадта были подготовлены к пожару; весь скот и лошадей поместили на площади предместья, под выстрелами с укрепления. 11-го числа, около 8 часов утра, показался противник; раздался наш первый пушечный выстрел, и с тех пор, до конца осады, перестрелка прекращалась только с наступлением ночи.

За час до сумерек к воротам подъехал посланный от Магомеда, кадия акушинского и сообщил Бибанову, что кадий имеет здесь 6 тысяч мюридов, завтра привезут одно орудие, а послезавтра придут еще б тысяч мюридов и другое орудие; защищаться бесполезно; кадий, из человеколюбия, предлагает сдаться, в случае отказа последует жестокое наказание. Горцы безмолвно наблюдали, что будет. В ответ Бибанов приказал зажечь форштадт; караулы быстро стянулись, парламентер введен в цитадель, и мост поднят. Под покровом сумерек и поднявшегося дыма, горцы хлынули на форштадт и бросились на лошадей и скот. Пламя пожара ярко осветило картину грабежа; горцы близко подбегали к укреп лению и платились жизнью под нашими выстрелами.

Только к рассвету все утихло. 12-го утром противник занял ближайшие к цитадели здания форштадта, уцелевшие от пожара, пробил в них бойницы, частью засел на крышах и открыл меткий огонь, причинявший нам большой вред, благодаря низкому валу. Другая часть принялась за устройство завалов из оставшихся дров и навезенного в течение ночи лесу. Под прикрытием этих завалов они постепенно приближались к укреплению, все время скрытые от нашего ружейного огня. У нас ощущался недостаток в готовых патронах и артиллерийских снарядах. Все патронщики гренадерской роты, дети солдат и молоканы были посажены делать холостые патроны; пули же были розданы на руки. Солдатские жены шили из мешков и холста картузы для артиллерийских зарядов. По всему валу ночью расставили кули с мукой, оставив только промежутки для бойниц; вал от этого повысился на три фута.

К рассвету другого дня, шагах в 300-х от укрепления оказалась правильная земляная насыпь; оттуда вскоре прилетело к нам первое пушечное ядро, за ним другое, третье. К вечеру разыгралась буря, срывавшая крыши со зданий. Горцы воспользовались этим и зажгли уцелевшую часть форштадта и колючку; ветер рвал огонь и бросал вперед целые головни, которые падали на бунты с провиантом и пороховой погреб; всю левую половину цитадели заполнило дымом. Положение становилось опасным: потушить огонь оставалось одно средство – вырубить впереди вала колючку. Подпоручик Канцов и несколько ширванцев взялись это исполнить: они выпрыгнули в ров с шанцевым инструментом, и, в минуту, колючка впереди вала была вырублена и выброшена за ров. Под прикрытием дыма и наступавших сумерек горцы приблизились к цитадели; и когда огонь, добежав до очищенного места, погас, а дым пронесло ветром, многие из них оказались у самого рва. Картечный и меткий ружейный огонь остановил их. В этот день они понесли большую потерю.

В ночь на 14-ое к неприятелю подвезли другое орудие, которое поставили сначала в церкви форштадта, а потом на кургане, шагах в 70-ти от укрепления. Но, после нескольких наших удачных выстрелов, орудие было подбито и больше не появлялось. В тот же день, пользуясь ветром с моря, была сделана попытка вновь зажечь цитадель при помощи стогов, бывших за рвом форштадта. Ветер скоро утих и попытка не удалась.

У одного из наших орудий треснула цапфа. Между тем фасам цитадели и особенно рву надо было дать хоть какую-нибудь фланговую оборону; и вот темной ненастной ночью на 16-е ноября, с неимоверными трудами, удалось втащить и положить на подмостки три запасных орудия, лежавших у порохового погреба. В ту же ночь у противника слышен был беспрерывный скрип ароб, а наутро у них оказались огромные кучи наготовленных фашин и шесть катков, которые медленно подвигались к укреплению; каждый из них был в рост человека, а в длину мог укрыть от 8 до 10 горцев, поставленных рядом. Телеги наших транспортов, бывших в форштадте, были сбиты с колес и между их ящиками засело множество мюридов. Наши скоро разогнали их картечью; но катки подвигались вперед. Первые выстрелы были неудачны, и только залп из трех орудий по ближайшему катку разорвал его, потом были уничтожены еще три; из-за остальных двух мюриды бежали. В этот день их полегло немало.

Перед вечером, разговаривая с солдатами горцы советовали им убить офицеров и сдаться, обещая пощаду; в противном случае грозили мучительной смертью по взятии укрепления. Солдаты отвечали ругательствами.

17-го числа, около 9 ч. утра, со стороны селения Куртум-кале, показался длинный строй неприятельской кавалерии; не доезжая сажен 100 до форштадта, он дал залп всем фронтом. Тут была тысяча отборнейших мюридов, в белых чалмах, которых Шамиль прислал в помощь шамхальцам, терявшим уже охоту взять Низовое вследствие ежедневных потерь. С прибытием этой помощи вновь закипела работа у неприятеля, не смотря на наш меткий губительный огонь. Женщины и дети в укреплении, видя такое упорство с стороны противника, стали приходить в отчаяние.

Под вечер того же дня фельдфебель роты Бибанова Андрей Грачев, просил позволения сделать ночью вылазку с 50 охотниками с тем, чтобы выгнать горцев из завалов и самые завалы зажечь. Согласиться на это, значило послать 50 человек на верную гибель и лишить укрепление, в самую решительную минуту, его лучших защитников. Бибанов отказал.

Всю ночь неприятель строил завалы. Бибанов же, в ожидания на другой день штурма, распорядился так: полтораста мешков пороха положены на валу с тем, чтобы, когда горцы полезут на бруствер, бросать мешки в ров и взрывать их; для этого в укреплении было достаточно невооруженных людей. В парк было послано приказание взорвать порох в то время, когда будет видно, что цитадель уже в руках противника. Раненые положены на крышу порохового погреба; женщинам и детям приказано придти туда же. Много усилий стояло Бибанову поддержать бодрость духа в невооруженном населении укрепления; молокане насадили косы и топоры на древки и расположились между стрелками.

В ночь на 19-е ноября на заре валы были уже в 35 шагах; против ближайших из них удалось построить батарею из кулей, пересыпанных землей.

Наконец 19-го числа, на заре, завалы были уже в 20 шагах от рва. Перестрелка, по обыкновению, началась с рассветом; но около 8 часов утра послышался дальний пушечный выстрел; то шел на выручку из Шуры генерал Фрейтаг с отрядом.

Низовое было спасено.

И спасено благодаря самообладанию Бибанова в этих исключительных обстоятельствах, его разумной распорядительности и умению вселить в своих подчиненных веру в себя и свои силы. Потеряй он на одну минуту присутствие духа, и сотни людей с женщинами и детьми были бы обречены на гибель.

Государь достойно оценил подвиг славных защитников Низового. Бибанов получил чины капитана и майора и орден св. Георгия 4-й степени. Нижние чины получали по три рубля серебром каждый.

Три следующих года – 1844-й, 1845-й и 1846-й проходят для графцев в постоянных походах и стычках с сподвижниками Шамиля.

2-й баталион, под командой капитана Левина покрывает себя славой в блестящем штурме Тилитлинских завалов, защищаемых Хаджи-Муратом. Это было 24-го июня 1845 года. Левин, впереди всех бросившийся на приступ, был убит; но графцы по следам его ворвались в завал, штыками отстояли тело любимого начальника и вынесли его из боя.

В том же 1845 году, полк переходит из города Кубы в урочище Кусары, устраивает там свою штаб-квартиру, в которой остается до 1895 года.

Штурм Гергебиля

1847 год украсил нашу историю выдающимися подвигами – это штурм Гергебиля и осада Салтов.

Гергебиль – один из самых больших и неприступных аулов, где каждая сакля, каждый забор представляли маленькую крепость; в нем-то засело огромное количество обрекших себя на смерть мюридов.

Во главе штурмующей колонны шли: баталион ширванцев и баталион апшеронцев – малые, но закаленные в боях части. Ширванцев вел Бибанов, апшеронцев – Евдокимов. Эго были два друга, оба украшенные георгиевскими крестами, оба беззаветной храбрости.

В эту торжественную минуту Бибанов, думая только о славе, кричал Евдокимову: «Хлеб соль вместе, а пушечки врозь».

Главнокомандующий, князь Воронцов, восхищенный стремительностыю с какой шли баталионы, хлопал им в ладоши. Через проделанную брешь графцы ворвались в аул, а за ними и остальные части колонны; но тут нас встретило такое подавляющее множество горцев, что проложить дорогу дальше не было в человеческих силах. Ширванцы оказывали чудеса мужества и неустрашимости, свыше которых вряд ли может проявить человек.

Сам Бибанов был ранен, но остался на коне, все офицеры баталиона и третья часть нижних чинов выбыли из строя убитыми и ранеными.

Сберегая остальных храбрецов, князь Воронцов дал сигнал к отступлению; как только оно началось, горцы в остервенении бросились на наших с обнаженными шашками.

Ширванцы отбивались, как львы, неся тяжкие потери: убит 1 офицер и 57 нижних чинов; ранено 130 нижних чинов.

Так окончился этот печальный и навсегда памятный для ширванцев день 4-го июня 1847 года.

Это единственный случай во всей славной, долгой боевой жизни полка, когда ширванцы отступили, не доведя до конца порученного им дела; отступили перед неодолимой переградой, сделав все доступное человеческим силам, а главное – по прикааанию главнокомандующего: не будь сигнала, они легли бы на месте, но не сделали шагу назад, как это было при Ахульго.

Осада Салтов

Осада Гсргебиля была снята; войска перешли к Салтам и осадили их. Самым выдающимся для полка событием этой осады, длившейся, благодаря хорошим укреплениям аула, 52 дня, был бой за обладание салтинскими садами.

Чтобы пресечь салтинцам сообщение с главными силами Шамиля, расположившегося за рекою Кара-койсу, князь Воронцов приказал 3-му баталиону ширванцев подполковника Бибанова с баталионом самурцев занять салтинские сады. 22-го августа сады были заняты и, сколь возможно, укреплены. Сознавая важность для себя этого пункта, горцы в ту же ночь, сделали отчаянную вылазку против нашего редута и уже взбирались на батарею, но присутствие духа подполковника Бибанова, вовремя воодушевившего солдат, спасло дело, и горцы были отброшены, несмотря на превосходство в силах.

Солдаты готовились к ужину, как вдруг последовало еще более стремительное нападение горцев: наши едва успели схватиться за ружья. Ротные командиры Сокольников и Форбрихер были тут же изрублены.

Семь раз в течении ночи горцы возобновляли свои вылазки и каждый раз были нами отбиты.

Но дорого нам это стоило: мы лишились нашего незабвенного Бибанова. Когда горцы с бешенством бросились на наши орудия, Бибанов лично защищал одно из них; каждый удар его шашки наносил смерть врагу, но… три вражеских пули сразили его, и он пал мертвый на пушку.

Тело его похоронено в укреплении Кумухе. Скромный памятник, украшенный одним только георгиевским крестом, сторожит его последний приют. Память об этом, необыкновенном во всех отношениях человеке, должна быть священна для каждого, кто чтит доблесть русского воина. Вот, что говорит о нем, хорошо знавший его, ахтинский герой Новоселов: «Подобно древним русским богатырям, Бибанов вел жизнь суровую. Обыкновенное его ложе составляла звериная шкура, а изголовье – седло; но очень часто он отдыхал на голой сырой земле, под открытым небом, припоминая родную пословицу: «В голову кулак, а под бок и так». Табак составлял его единственное наслаждение, новую маленькую трубку он не выпускал изо рта. Набожный христианин, верный слуга Государя, горячо привязанный к родине, истинный отец-командир подчиненных, бесстрашный воин, чудный товарищ, Бибанов был тверд и терпелив в нужде, отважен и смел в минуту опасности, кроток и смирен духом в годину счастия, безукоризнен во всех отношениях». Это был настоящий ширванец, имя которого мы будем произносить всегда с благоговением.

Салты были взяты штурмом.

Песня на штурм Салтов.

 
В горах крутых, в высотах,
Дело было во Салтах.
Там войска были в готове
Чтоб разбить Шамиля вновь!
 
 
Остановка была с час,
Прибыл Воронцов тотчас;
Все войска ура вскричали.
Князя милого встречали.
 
 
Ты гряди наш, князь желанный,
Наместник Белого Царя,
Орденами весь убранный,
Наша светлая заря.
 
 
Улыбнулся добрый князь,
Отдал всем войскам приказ,
Будьте дети веселее,
Вступим в Салты посмелее.
 
 
Мы, работая траншеи,
Горцев чистили по шее;
Темна ночка прилетела,
В аул бомба засвистела.
 
 
Бомба горцев напугала,
Стену крепости прорвала;
Разорвала и валила. –
Много горцов погубила…
 
 
Смирись ты, подлая орда,
Знать пришла тебе беда;
Долго будешь помнить ты.
Как забрали мы Салты.
 

Защита Ахтов и штурм Мискинджи

Потеряв Салты и Гергебиль, (не выдержавший правильной осады и покинутый жителями), Шамиль всеми силами обрушился на Самурский округ и осенью 1848 года со скопищем в 12 тысяч горцев осадил укрепление Ахты.

Нужно заметить, что летом 1839 года весь наш полк принимал участие в постройке этого укрепления, едва ли подозревая, каких трудов нам будет стоить через 10 лет отстоять его.

Укрепление это расположено на правом берегу р. Ахты-чая, при впадении его в р. Самур, в виду главного селения горных магалов – Ахтов. Оно имело вид неправильного пятиугольника с пятью бастионами; каменные стены имели 16 футов высоты и 3½ фута толщины; впереди был вырыт ров с валом. В укреплении было три пороховых погреба.

В виду малочисленности его гарнизона, состоявшего из 2-х слабых рот линейного баталиона, на помощь ему была отправлена 5-я гренадерская рота нашего полка, в составе 22-х унтер-офицеров и 200 рядовых, под командой капитана Тизенгаузена, при офицерах: подпоручике Архангельском и прапорщике Семенове; с ними пришел в качестве охотника нашего же полка и капитан Новоселов.

Молодецкая рота, спеша на помощь осажденным, сделала в ночь с 13-го на 14-е сентября под проливным дождем 70 верст без ночлега. По дороге мирные горцы говорили солдатам: «Ох урус! зачем гайда? Ружье большое иох, яман будет», (т. е. «к чему идти? орудий нет, худо будет»). Солдаты на это отвечали: «Урус штык якши. Шамиль гамусом пропал будет». 14-го чис ла, в 10 часов утра, уже в пяти верстах от Ахтов, мюриды преградили путь роте, заняв прилегавшие к дороге сады. После жаркой перестрелки, потеряв убитыми и ранеными одного унтер-офицера и 7 рядовых, лихие гренадеры пробились и с песнями вошли в крепость. Ворота были заперты и завалены изнутри. Это была последняя помощь гарнизону. Всего собралось 500 штыков при 2-х штаб– и 16 обер-офицерах.

В самом начале осады, длившейся восемь дней, комендант Ахтов, полковник Рот, сам наводя мортиру, был тяжело ранен в шею, и капитан Новоселов, по единогласному избранию всех офицеров, заступил его место.

С 15-го сентября Шамиль повел правильную осаду Ахтов подвижными завалами.

16-го числа неприятельская граната пробила крышу нашего порохового погреба, где хранилось 400 пудов пороха: последствия взрыва были ужасны: часть крепостной стены разрушена, 4-й баталион с двумя орудиями, 44 рядовыми взлетели на воздух. Горцы, не ожидавшие взрыва, первое время находились в нерешимости, и гарнизон успел исправить кое-как крепостную ограду. Скоро, однако, они оправились и с оглушительным воплем «Алла», бросились на штурм. Но не дрогнуло сердце храбрецов, и гренадеры отбили приступ штыками. Едва рассеялся дым от взрыва, как наши песенники уже пели: «за Царя, за Русь Святую».

Не прошло двух часов после взрыва порохового погреба, как от другой неприятельской гранаты взлетел на воздух зарядный ящик; эти два взрыва произвели ужасное опустошение. Внутренность укрепления представляла собою страшное зрелище: трупы людей и лошадей валялись всюду, а убирать их было некогда да и некому. Гарнизон не досчитывался в этот день уже 150 нижних чинов, но дух его оставался бодр.

Много личной храбрости было выказано гренадерами за время осады. Как преданные слуги своего Царя, готовые каждую минуту сложить свои головы во славу русского оружия, они с улыбкой смотрели в глаза смерти. Особенно отличался унтер-офицер Руденко; его неустрашимость, веселость и всегдашняя готовность на новые подвиги ободряли роту; молодые солдаты спрашивали его, как владеть оружием. «Коли крепко, – да скорей выдергивай, а схватит за штык – береги голову, вот и все», – отвечал Руденко. Рядового Щелкачена взрывом отбросило на шесть сажен. «Эх! проклятые, как толкаются!» – воскликнул он, вскочив на ноги. Горнист Борзов, которому взрывом сплюснуло рожок, бросил его, схватил ружье и действовал им во все время осады; товарищи, шутя с ним, просили его сыграть отступление оборванцам.

В ночь с 16-го на 17-е из укрепления вышел штабс-капитан Бучкиев, управлявший мирными аулами, с тремя нукерами и одним казаком; он спешил пробраться, пока обложение Ахтов еще не было полное, с целью известить князя Аргутинского о необходимости идти на помощь.

Между тем завалы приближались…

Горцы, уверенные, что после взрыва у нас нет больше пороху и мы расстреливаем последние заряды, кричали: «Сдавайтесь, пороху йох!» – «Будет чем перебить вас, нехристей!» – отвечали солдаты.

На случай взятия укрепления было приготовлено 80 бочонков пороха, чтобы взорвать его в последнюю минуту. Обходя крепость, Новоселов спрашивал солдат: «Сумеем ли мы, ребята, умереть, как умерли наши товарищи в Михайловском укреплении?»[5]5
  Подвиг Архипа Осипова.


[Закрыть] – «Да я первый взорву укрепление», – ответил унтер-офицер Дмитрий Иванов; этот весельчак, как и Руденко, был душой всей роты; от его веселых рассказов гренадеры заливались неудержимым смехом. Однако положение гарнизона, ежедневно уменьшавшегося в числе, изнуренного неимоверными трудами в продолжении стольких дней, делалось все затруднительнее.

18-го сентября, под утро, когда с обеих сторон перестрелка затихла, в укреплении можно было ясно слышать подземный стук: это горцы, под прикрытием завалов, вели подземную мину.

В этот же день у гарнизона на минуту мелькнула надежда на спасение: в горах, по дороге из Кураха, раздался звук нашего рожка и блеснули штыки, – то князь Аргутинский с Дагестанским отрядом спешил на выручку Ахтов…

Все повеселело. Капитан Тизенгаузен с 40 гренадерами сделал вылазку и разрушил часть неприятельских завалов. Но в это время Аргутинский, не имея возможности перейти разлившуюся реку Самур, повернул назад, чтобы найти кружный путь, и скрылся из виду… Последняя надежда на спасение исчезла. Можно себе представить душенное состояние гарнизона и особенно находившихся в укреплении женщин. Не мало трудов стоило Новоселову унять их плач и восстановить прежнюю бодрость в людях. Весь день 19-го прошел в беспрерывной перестрелке.

20-то сентября противник продолжал свои работы; в толпах его, на форштадте была заметна необыкновенная деятельность. В полдень прекратилась перестрелка и наступила глубокая тишина.

Ровно в два часа раздался громкий взрыв: часть 1-го бастиона взлетела на воздух от взорванной неприятелем мины, и горцы с криком «Лаилла-алла!», с обнаженными кинжалами бросились на штурм. А на 4-й и 5-й батареях мюриды полезли при помощи лестниц. Завязался ожесточенный бой на штыках и кинжалах; где для штыка не было места, там действовали прикладами. Наконец горцы пошатнулись и бросились назад.

Штурм был отбит. Капитан Новоселов ранен в левую часть живота с оставшейся в ране пулей и контужен камнем в голову. От взрыва зарядного ящика на 4-м бастионе ранен и обожжен капитан Тизенгаузен. В этот же день убит, уже анакомый нам, молодец – унтер-офицер Дмитрий Иванов; так, с улыбкой на устах, он и сложил свою славную голову впереди всех товарищей.

Много доблести выказали и на этот раз гренадеры. Под градом пуль и камней они соорудили новую батарею из кулей, на месте разрушенного 1-го бастиона. Рядового Новичкова лезгин схватил за штык и шашкой разрубил ему ногу; рядовой Ямбуров всадил лезгину в грудь штык, с восклицанием: «Ах ты, донгус (свинья) – за казенное ружье хвататься!»

Когда наступили сумерки, рядовой Печенкин снял лестницы, по которым забирались мюриды; цирульник Орефьев и рядовой Гродько вытащили из рва упавшую туда во время взрыва мортиру.

После удачно отбитого штурма все были веселы.

Обходя крепость и благодаря солдат за храбрость, Новоселов встречал везде обрызганные кровью, но довольные, радостные лица; люди шутили и смеялись. «Они дурной день выбрали, ведь сегодня понедельник», – говорили солдаты Новоселову.

Тем не менее положение крепости было отчаянное: под ружьем оставалось всего 250 человек. Недостаток горячей пищи, смрад от трупов, томительная неизвестность будущего – все это подтачивало последние силы гарнизона. Зная настроение солдат, Новоселов не сомневался, что в последнюю минуту гарнизон сумеет с честью пасть на развалинах Ахтов; но нужно было, во что бы то ни стало, отстоять самую крепость, с падением которой решалась участь края. Шамиль только и ждал того впечатления, которое гибель Ахтов должна была произвести на умы горцев. И Новоселов решил еще раз дать знать о своем положении князю Аргутинскому. Выполнить это трудное и опасное поручение взялись два известных храбреца нашей 5-й гренадерской роты: унтер-офицер Иван Меркулов и рядовой Андрей Тиханов.

Обрив головы, переодевшись лезгинами, они, в сопровождении пятерых преданных нам ахтинцев, темною ночью тихо вышли из укрепления. напутствуемые благословениями гарнизона. Им предстояло пройти через огромныя толпы горцев; и они с честью выполнили поручение.

Люди восьмые сутки не смыкали глаз…

21-го утром пошел дождь; все, что можно было, поставили под желоба, и все с жадностью прильнули к воде; до сих пор ее выдавали по порциям, добывая из единственного в укреплении колодца. За восемь дней впервые сварили кашу.

Неприятель в этот день продолжал свои траншейные работы; и особенно усердно против 5-го бастиона, где был зарыт порох для взрыва укрепления в случае крайности. Новоселова поразила мысль, что его посланные, может быть, пойманы и в муках призанались, где лежит порох. Немедленно он был перенесен на другое место.

Ахты доживали, казалось, последние минуты; потеряв надежду на спасение, все готовились умереть геройскою смертью.

Но вот 22-го сентября вдали послышался пушечный выстрел: то Аргутинский спешил на выручку. Прежде чем подойти к Ахтам, ему пришлось сразиться с самим Шамилем, занявшим со своими скопищами высоты у Мискинджи. Позиция казалось неприступной, и Аргутинский, боясь поражения, в момент штурма, закрыл глаза. Но с ним были ширванцы, которые рвались в Ахты выручать своих гренадер, и препятствий для них не существовало. Три наших баталиона под предводительством самого командира полка полковника Манюкина, по его команде: «Вперед, за мной!» без выстрела бросились в штыки на завалы, гоня перед собой обезумевших от страха горцев; как все кавказские сражения, и это окончилось очень быстро и, когда Аргутинский открыл глаза, неприятель был в полном бегстве; на их плечах батилионы вошли в Ахты, заставив осаждавших горцев поспешить бросить свои работы.

Потерю полка в отряде Аргутинского составляли: 6 офицеров ранено; среди них погиб один из лучших офицеров полка – всеми любимый и уважаемый командир 2-й роты поручик Бухальцев. При штурме завалов ему камнем раздробило ногу от колена до ступни. Лихие гренадеры вынесли его из огня и, за неимением носилок, на ружьях донесли до Ахтов. Вскоре он умер от Антонова огня, не смотря на все старания окружавших спасти ему жизнь. Нижних чинов: 116 ранено, 10 убито, 6 сорвались в кручу в р. Самур. Противник оставил на месте сражения 300 трупов, 70 пленных и три значка.

В укреплении в этот день с утра происходила небольшая перестрелка. Неприятель был занят работами в ауле. Вскоре множество горцев, конных и пеших, начали поспешно двигаться в разные стороны, удаляясь от укрепления и потом большими массами бросились из аула через р. Самур. В крепости не понимали их действий. Вскоре пушечные выстрелы со стороны Самура разъяснили осажденным, в чем дело.

Трудно описать встречу ширванцев со своими товарищами-гренадерами; то был светлый праздник. Все крестились, плакали слезами радости и целовались друг с другом.

За все время осады гарнизон потерял убитыми: 2 офицеров и 90 нижних чинов; ранеными: 9 офицеров, 162 нижних чина; в одной нашей роте убыло 22 нижних чина убитыми и 63 ранеными.

Полковник С.К. Новоселов

Такова геройская защита Ахтов.

На всеподданнейшем рапорте наместника князя Воронцова, Государь Император Николай I изволил надписать: «Словно» – «капитана Новоселова в майоры и подполковники. Всему гарнизону годовое жалованье не в зачет и 40 знаков отличия военного ордена. Об семействах убитых представить особо».

Кроме того Новоселову пожалован орден Св. Георгия 4-й степени. Так щедро награждал государь заслуги своих верных ширванцев.

А вот как отнеслась к этому вся Россия: «Во всех концах обширной нашей родины имена и подвиги неустрашимых защитников повторялись с восторгом; народ русский всех сословий с жадностью слушал рассказы об этом дивном геройстве своих братий. На театральной сцене в Петербурге была поставлена «Блокада Ахтов» и в зиму 1849–50 года она давилась бесчисленное множество раз и всегда при удивительном стечении публики.

Песня на защиту Ахтов

 
Что не вороны чернеют
На вершинах скал,
Так ахтинцы в бурках черных
Строят свой завал.
 
 
И спешат они работой,
Гостей к себе ждут:
Аргутинский князь с отрядом
В гости к нам идут.
 
 
Но дошедши до завала
Сделали привал.
«Дружно, братцы!» Аргутннский
Князь наш нам сказал.
 
 
Рад полковник с нами храбрый,
Только взгляда ждет
И к победе, или к смерти
Ширванцев ведет.
 
 
Вот милиция Кубинска:
Шашка – смерть у них.
Грозен, грозен вид Ширванцев –
Молодцов лихих.
 
 
На горе на Шат-Чужанской
Сам султан стоит;
По бокам и по завалам
Нехристь все лежит.
 
 
Горе, горе! вам ахтинцы,
Князь ведет отряд!
Скалы, крепости и горы
Вас не защитят.
 
 
Он вас в кручах откопает,
Выжмет из щелей,
И в минуту вас прогонит.
Как орел гусей.