Текст книги "Как во смутной волости"

Глава 11

Сентябрь 2006 года

Два месяца прошли в работе, возне на огороде, пивных возлияниях и непрерывных раздумьях на наши вечные темы – «кто виноват?» и «что делать?». Как ни тяжело признавать, но главным виновником происшедшего оказывался я, и в первую очередь – перед детьми, тем, что слишком легкомысленно выбирал для них мать; все остальное, как следствие, вытекало из этой моей главной вины. Если раньше я считал, что человека формирует воспитание, то теперь, после многократного анализа, понял: нет, воспитание дает лишь хрупкую корочку, покрывающую душу тонким слоем, и при малейшем потрясении эта корочка с треском разлетается, и обнажается истинное нутро, то, что заложено генетически, и ничего с этим не поделаешь. Благородство и подлость, честность и лживость, трудолюбие и лень, буйство и кротость – все, абсолютно все заложено в эмбрионе вместе с цепочкой ДНК, и высокопарные заявления педагогов, будто бы они формируют личность – не более чем пустое бахвальство, лишний раз подтверждающее – человек не понимает сути того, чем занимается. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

Многократно прокручивая в голове киноленту своей умершей семейной жизни, я все больше убеждался, что, пытаясь искоренить в детях пороки – жадность, лживость, лень, – я лишь загонял их вглубь, на поверхности все становилось более или менее благополучно, однако под хрупкой корочкой сидели и ждали своего часа гаденькие слюнявые монстры.

Разбирая поведение детей, я вдруг с удивлением отметил, что выделяю в них лишь плохие черты и оставляю без внимания хорошие, которые кажутся мне естественными.

В действительности же естественны и те и другие качества, они неотъемлемо присутствуют в нашем генофонде и перемешиваются в каждом человеке в невообразимых сочетаниях. Выражение «На детях гениев природа отдыхает» – не более чем красивая фраза, природа никогда не отдыхает, просто вероятность того, что из миллиарда шаров один выпадет два раза подряд, ничтожно мала.

В одну из бессонных ночей мне вдруг вспомнилось, как еще до свадьбы жена мне рассказала о том, что в детстве, кажется, в тринадцать лет, ее затащил в овраг и изнасиловал какой-то мужик. Тогда я не придал этому никакого значения – мало ли, что наплетут о себе бабы, стараясь придать своей особе побольше значительности. Теперь, в свете последних событий, все виделось уже по-другому. Объяснение всем ее немотивированным, как мне казалось, поступкам, крылось, очевидно, в том пережитом в детстве стрессе, глубоко поразившем психику и вызвавшем страх и ненависть по отношению к мужчинам, а диктуемая природой тяга к мужчине создавала при этом противоречие, некую раздвоенность сознания, окончательно сломавшую все барьеры, превратив и без того не слишком крепкую умишком бабенку в одержимую бредовыми идеями сумасшедшую.

Появившееся объяснение делало ситуацию более понятной, но не давало рекомендаций, что же делать дальше. Вызволить детей из рук этой твари можно лишь доказав, что она сумасшедшая и сожительствует с сыном, а для этого надо добиться проведения экспертиз. Следователь, ведущий мое дело, на просьбу провести экспертизу ДНК пятен на постельном белье лишь саркастически усмехнулся:

– Это не имеет отношения к делу.

– Да как же не имеет? – удивился я. – Ведь в этом причина всего произошедшего.

Следователь вдаваться в причинно-следственные связи не желал, его задача – довести дело до суда, а там уж пусть судья разбирается в хитросплетениях обстоятельств. Правда, этого смуглого крепкого мужичка с перебитым носом удивляло, почему заявители внезапно потеряли интерес к делу и не реагируют на его повестки, он даже раздраженно попенял мне на это: видимо, в глазах уездного пинкертона факт их неявки по повестке усугублял мою вину. Да, чудны крестьянские дети…

Адвокат подтвердил мнение следователя: действительно, к делу отношения не имеет, провести экспертизу нельзя. Вообще, в последнее время я убедился, что юриспруденция и здравый смысл не имеют точек соприкосновения, благополучно сосуществуя порознь. Или это я схожу с ума?

Перспектива похлебать казенной баланды вырисовывалась весьма явственно и ни в коей мере не отвечала моим желаниям, много чего довелось мне испытать на своей неказистой шкуре, но пополнять жизненный опыт примеркой лагерной робы – это уж лишнее. В очередной раз убедившись, что спасение утопающих – сугубо их личная проблема, я купил газету бесплатных объявлений и принялся обзванивать обнаруженные там юридические конторы, солидно именующие себя фирмами с более чем убедительными названиями. После нескольких звонков я остановил свой выбор на фирме «Надежность», обосновавшейся в областном центре, и договорился о встрече на следующий день.

Дизель до города отправлялся в три часа ночи и осторожно пробирался от станции к станции по давно не ремонтировавшимся путям в течение пяти часов, давая окрестным жителям единственную возможность добраться до цивилизации; лет десять уже поговаривают о том, что линию закрывают и поезд отменяют ввиду аварийного состояния путей и нерентабельности, видимо, к этому все и идет, селяне будут совсем отрезаны от внешнего мира, автобусы по разбитой грунтовке давно уже ходить отказались.

Войдя в полупустой вагон, я устроился у окна на жесткой деревянной скамье и задремал под ленивый перестук колес, временами просыпаясь, сонно оглядывал входящих в вагон пассажиров и вновь погружался в дрему. Вагон постепенно наполнялся людьми, ближе к утру сонная тишина сменилась разговорами, смехом, шумом. За окном серел пасмурный рассвет – день, похоже, предстоит дождливый, я протер глаза и попытался поудобней сесть, однако эти скамьи или изначально проектировались не для удобства, или не были рассчитаны на мою комплекцию, удобного положения мне найти не удалось.

Сидящая напротив старушка бойкого вида сочувственно наблюдала за моими эволюциями, бабуле явно необходим был собеседник, и, видимо решив, что я созрел для этой роли, она завела разговор:

– Что, милок, неловко сидеть-то?

– Да, некоторый дискомфорт ощущается.

– Ну, это ничего, ладно, хоть так едем, спасибо властям, не дают в обиду, грех жаловаться. Раньше-то поезда не было, грязь по колено, а идти-то надо, вот и идешь сорок верст до райцентра, а там уж – на автобус, коли успеешь, а нет – ночуй… Нет, сейчас жизнь хорошая, не надо грешить. А далеко ли едешь, милок?

– До конца.

– В город, стало быть. Ну, и я в город, пенсию хлопотать еду. Пенсия-то у меня хорошая, две с половиной тыщи, я ж в колхозе пятьдесят лет отработала как один день, конечно, и пенсию заработала.

Словоохотливая старушка гордо окинула взглядом окружающих – не сомневается ли кто, что она честно заработала пенсию. Таковых не оказалось, и она с довольным видом продолжала:

– А тут в районе мне и говорят: прибавка тебе должна выйти, пятьсот рубликов добавят, только надо ехать в область, справки везти. Оно, конечно, можно и почтой, только больно долго, да и теряется у них все, я уж лучше сама, оно надежней будет. А пятьсот рубликов на дороге не валяются, это ж и внукам гостинцев куплю, и сама колбаской побалуюсь. Раньше-то мы и колбасы не видели, а сейчас – любых сортов, какая хочешь, дороговато вот только.

Бабуля на мгновение умолкла, сокрушаясь о дороговизне колбасы, в беседу же вступил пожилой плотный мужик, сидящий рядом с ней:

– Это тебе дорого, олигархам вполне по карману, они лобстеров шампанским запивают, по куршавелям катаются и в ус не дуют.

– Ну, значит, заработали, – смиренно проговорила старушка.

– Как же, заработали! – распалялся мужик. – Это ты за пятьдесят лет заработала, а они пришли и взяли готовое. Ты что, телевизор не смотришь?

– Это почему же не смотрю? – обиделась старушка. – Каждый день смотрю, президента слушаю, он все время говорит о повышении рождаемости…

– То-то, что говорит, – перебил мужик. – Говорить они все мастера. А куда нефтяные доходы идут? Не тебе на пенсию, не на детские пособия, а в Америку, в стабилизационный фонд. Что они там собираются стабилизировать? Вот этот развал и нищету, что мы вокруг видим? По моему разумению, так стабилизация отличается от застоя тем же, чем разведка от шпионажа.

– Абсолютно с вами согласна, – подала голос молодая женщина интеллигентного обличия, сидящая у прохода. – Детские пособия – это просто позор, было 70 рублей, теперь добавили еще 20, хоть плачь, хоть смейся. Да вот свежий пример, сейчас только прочитала, – она взмахнула зажатой в руке газетой. – Артистка провела благотворительную акцию, собрала средства на лечение троих детей, больных лейкемией. А всего таких детей тысячи, и средств на лечение нет. Знаете, Конфуций говорил: «Раньше я слушал слова людей и верил в их дела. Теперь же я слушаю слова людей и смотрю на их дела».

Эк ее зацепило! Голос дамы звенел от волнения, глаза блестели – видать, наболело так, что невмоготу. Бабуля своей неуемной разговорчивостью, кажется, спровоцировала стихийный митинг, со всех сторон доносились шутливые реплики, но посторонние шумы сразу подавил бархатный баритон вальяжного мужчины лет сорока, сидевшего неподалеку:

– Господа, во времена перестройки мне довелось участвовать в интервью, даваемом журналистам одним крупным комсомольским деятелем, и на вопрос журналиста «Что вам больше всего нравится в нашей молодежи?» деятель хладнокровно ответил: «Доверчивость. Сколько ты их ни обманывай, они все равно продолжают верить». Тогда мне это показалось верхом цинизма, теперь же я думаю, что комсомольский вожак сам тяготился своей ролью и хотел пробудить в нас здоровый скептицизм, заставить думать…

– Нашел господ! – перебил его тощий бритоголовый парнишка в футболке, разрисованной какими-то монстрами. – Господа в лимузинах разъезжают, а не в этом занюханном дизеле.

– В одном старом фильме герой говорил: «Хоть мы и не господа положения, но по положению мы господа». Все зависит только от вашего мироощущения, молодой человек, – спокойно возразил баритон.

– Ха, господа в положении, – насмешливо бросил юнец и направился в тамбур.

Кто знает, к чему бы привел этот вагонный разговор, скорее всего, ни к чему, как и все российские разговоры, но поезд уже выполз в пределы города, и пассажиры засуетились, собирая вещи. За окном, сразу приковывая взгляд, появился собор, его золоченые купола возвышались над городом, наводя мысли о вечном, в памяти всплыло кедринское: «И над всем этим срамом та церковь была, как невеста».

Пробившись сквозь вокзальную толкотню, под нудным моросящим дождем я не спеша двинулся к трамвайной остановке. Со времени моего последнего визита в областную столицу прошло уже года четыре, за этот период привокзальная площадь успела лишиться сквера со скамейками под старыми липами, на его месте образовалась автостоянка, в несколько рядов выстроились иномарки, слегка разбавленные продукцией ВАЗа, дождь был не в силах погасить висящий в воздухе бензиновый перегар. Подкативший трамвай покрыла реклама, как бык овцу, вспомнилось выражение Жванецкого, однако лязгал и дребезжал он, пожалуй, еще громче, чем тридцать лет назад, да и внутри комфортом не баловал, вместо мягких сидений – пластмассовые уродцы, на которые боязно садиться. Оно и понятно: это транспорт для тех, кому выбирать не приходится, пусть радуются и этому.

«Ну что ты брюзжишь? – возмутился внутренний голос. – Ты посмотри, какой город стал красивый, сколько новых красивых зданий, жизнь кипит, везде перемены».

Что ж, скорее всего, он прав, просто я, по Черчиллю, к старости становлюсь консерватором и не вижу в переменах ничего хорошего, а значит, не совсем дурак, это несколько утешает. Впрочем, британский премьер был всего лишь человеком и вполне мог ошибаться.

До открытия офиса юридической фирмы оставалось больше часа, я покатался на трамвае, с трудом узнавая знакомые с юности улицы, ветер перемен обрел здесь, вероятно, мощь урагана, превратив старинный русский город в аляповатый балаган, сплошь завешанный рекламными щитами и плакатами, даже древние крепостные стены не избегли общей участи и, подобно пройдохе-зазывале, убеждали пить «Пепси» и «Фанту».

Сойдя с трамвая на нужной остановке, я позавтракал у уличного ларька хот-догом и стаканом мутного кофе, взглянул на часы и направился в офис. Отворившая дверь девица в больших круглых очках провела меня в комнату, вид которой напрочь опровергал все мои наивные представления об «офисе»; помещение скорее напоминало обиталище бомжей или квартиру в процессе капитального ремонта: краска со стен ободрана, стены и потолок зияют провалами отвалившейся штукатурки, куски которой в изобилии покрывали пол, толстый слой известковой пыли дополнял картину разрухи. Два относительно чистых стола и несколько стульев составляли всю меблировку комнаты, на одном из столов – телефон и какие-то бумаги, второй предназначался для оргтехники. Девица прошла к телефону, а из-за компьютера навстречу мне встал худощавый мужчина лет тридцати пяти, в свитере и джинсах, как выяснилось – глава фирмы. Заметив мое недоумение по поводу антуража, он с некоторым смущением пояснил:

– Пусть вас не удивляет некоторая непрезентабельность нашего офиса, понимаете, в фирме идет реконструкция, отсюда и небольшой беспорядок.

Я не стал вдаваться в детали, слово «реконструкция» все объяснило, первым этапом любой реформы, согласно нашему менталитету, является ломка до основания всего старого, до второго же этапа дело, как правило, не доходит: то ли возникают финансовые затруднения, то ли иссякает со временем первоначальный задор, то ли просто лень, но мы оставляем скучные руины и с новым энтузиазмом принимаемся реформировать что-то другое; остается лишь надеяться, что фирма оправдает свое название и не развалится в ближайшее время.

Я изложил юристу суть моего дела, слушал он внимательно, задавал уточняющие вопросы, что-то записывал в своем блокноте. Девица в очках, судя по всему секретарша, старательно шуршала бумагами, при этом ухо ее было чутко направлено в нашу сторону и не пропускало ни малейшего нюанса в моем повествовании. Наконец мой собеседник уяснил все обстоятельства дела и начал листать свод законов.

– Что ж, исходя из ваших слов, уголовное преследование в данном случае не имеет перспективы, так как сыну на момент… – он слегка запнулся, подбирая слова, – деяния уже исполнилось шестнадцать лет. Руководствуясь статьей 69 Семейного кодекса, вы можете подать иск о лишении бывшей жены родительских прав. Вас это устраивает?

– Да, именно этого я и хочу. Но дело в том, что доказать факт сожительства я могу только при помощи экспертизы постельного белья. Насколько это реально?

– Полагаю, с этим не будет никаких проблем, по нашему ходатайству суд обязан будет назначить криминалистическую экспертизу. Если вы согласны заключить договор с нашей фирмой, мы беремся представлять в суде ваши интересы.

Я задумался. В напористости юристу не откажешь, да самому мне с этим делом и не сладить, в юридических формальностях я не силен. Только вот финансовая сторона…

– Сколько это будет стоить?

– Составление искового заявления – 500 рублей, представительство в суде – 1000 рублей. Первоначальный аванс мы берем в размере 2000 рублей.

– Что ж, я согласен. А где должен проходить суд?

Глава фирмы слегка поумерил пыл:

– Вот с этим могут быть сложности. Согласно закону, дело разбирается в суде по месту жительства детей. Для вас, конечно, предпочтительнее, чтобы суд проходил по вашему месту жительства. Где они прописаны?

– У них постоянная регистрация по моему адресу.

– Значит, будем подавать исковое заявление в ваш районный суд.

Заключение договора и оформление доверенности заняло часа полтора; когда я вышел на улицу, дождь уже прекратился, и в разрывах туч проглядывало синее небо, по земле скользили пятна солнечного света, заставляя сверкать лужи и брызги от проезжавших машин. В душе у меня происходили аналогичные процессы, беспросветный мрак последних месяцев осветился реальными перспективами, говоря словами последнего генсека, «процесс пошел». У меня не было ни малейших сомнений, что любой судья, находящийся в здравом уме и твердой памяти, сразу же лишит эту тварь родительских прав, а после этого, как разъяснил адвокат, у меня будут все основания для подачи иска о ложном на меня доносе, и уж тогда горбатой парочке придется заплатить за все свои мерзости, «в конце пути придется рассчитаться».

На автовокзал я приехал вовремя, успел взять билет до своего райцентра, вошел в автобус и устроился на свободном месте у окна. Вскоре автобус тронулся с места, утомленный поездкой и бессонной ночью, я прислонился к окну и уснул под мягкое покачивание салона.

Я шел бесконечно длинным, узким и мрачным коридором, проникающий откуда-то сверху тусклый свет позволял различить выщербленный цементный пол, заваленный каким-то хламом, и свинцового цвета стены, разглядеть что-либо впереди было невозможно. Телом своим я не владел совершенно, попытался поднять руку и отказался от этой затеи, поняв, что рука меня не слушается, удавалось лишь с неимоверным трудом переставлять ноги, тем не менее передвигался я на удивление быстро, словно по воздуху перелетая препятствия и в то же время изо всех сил напрягая мышцы для каждого скованного шага. Иногда коридор делал крутые повороты, и я продолжал свой судорожный полет, ощущая, что в душе с каждым моим шагом нарастает ощущение приближающейся катастрофы, это не был страх, меня все больше охватывал пустой, бесконечный, всеобъемлющий ужас.

Коридор вдруг закончился, упершись в стену с металлической дверью; дверь немедленно открылась, я вошел, оказавшись в большой богато убранной гостиной. Комната, для которой больше подошло бы наименование «зал», была уставлена столиками с инкрустацией, креслами, диванами в стиле ампир, налет декаданса, в интерьере преобладали красные тона различных оттенков, картины на стенах изобиловали переплетенными в разных позах обнаженными телами, а посередине комнаты сверкала розовым мрамором широкая ванна.

Я остановился перед большим диваном бордового бархата, ужас, кажется, достиг своего предела, сковав все тело невидимыми цепями. На диване в расслабленных позах сидели жена и сын, она – в легком халатике, с легкой счастливой улыбкой на губах и в глазах, он – в джинсах и футболке, спокойный, самоуверенный, это уже не был вечно сгорбленный трусливый тинейджер, нет, передо мной, расправив плечи, сидел хозяин жизни, сознающий свою силу и власть.

Они окинули меня безразличными взглядами и продолжили свою беседу, уже не обращая на меня внимания, потом сын встал с дивана, уверенным движением перевернул свою собеседницу на живот и поднял ее бедра, откинув халат вверх – под халатом на ней ничего не было. Он расстегнул джинсы, с равнодушным видом приступил к совокуплению, положив руки на ее обнаженные бедра. Это происходило в каких-то полутора метрах от меня, я стоял и смотрел, окаменев, рвущийся из груди крик отчаяния застрял в горле.

Завершив процесс, сын шлепком перевернул партнершу в первоначальное положение, застегнулся и сел рядом, спокойно продолжив прерванную беседу.

– Это же… твоя… мать, – неимоверным усилием удалось мне выдавить из себя.

– Мать? – сын с холодной усмешкой снисходительно посмотрел в мою сторону. – В русском языке для этой матери есть вполне определенный эпитет. Кстати, она много чего умеет, показать?

Я напряг все мышцы, силясь поднять руку для удара, – и проснулся. Автобус мчался среди желтеющего леса, в салоне было тепло, меня же трясло неудержимой дрожью, по спине ползли холодные струйки пота, сердце бешено колотилось в грудной клетке. Подобные кошмары в разных вариациях регулярно посещали меня уже третий месяц, пора бы и привыкнуть, но привыкнуть к этому, видимо, невозможно.

Глава 12

Октябрь 2006 года

Осень неумолимо наступала, срывая порывами ветра последние желтые листья с берез, чередой потянулись нудные моросящие дожди, удлинившиеся вечера делали одиночество невыносимым. Раньше я считал, что хорошо переношу это состояние, всегда находились дела, а книга была лучшим собеседником. Теперь же делать ничего не хотелось, навязчивые мысли о случившемся не давали сосредоточиться на чтении, и лишь пиво в больших дозах делало вечера не столь тоскливыми и позволяло на несколько часов забыться тяжелым беспокойным сном. Но у пива был и побочный эффект: оно требовало общения. Я начал перелистывать старые записные книжки с адресами и телефонами, с горечью убеждаясь, что друзей, которым можно позвонить и поделиться своими несчастьями, у меня не осталось, а потребность поделиться стала невыносимой. Уже четыре месяца я варился в котле собственных мыслей, не имеющих выхода во внешний мир, мучимый непрекращающимися кошмарами, и начал всерьез опасаться за сохранность рассудка.

В одном блокноте обнаружилось несколько телефонных номеров москвичей-однокурсников двадцатипятилетней давности, маловероятно, что за это время номера не изменились, но попытка не пытка. На удивление, перестройки и реформы прошедших лет не коснулись средств связи, все мои звонки достигли цели, только результаты оказались неутешительными: первый однокурсник недавно умер от инфаркта, второй – три года назад от рака, третий погиб в экспедиции десять лет назад. Что ж, все закономерно, не ведутся у нас мужики, особенно те, кто чего-то стоит.

Отогнав мрачные мысли, я снова обратился к номерам телефонов, остались лишь две девицы, вернее, теперь уже солидные дамы. По одному номеру телефон не отвечал, по второму трубку подняли сразу:

– Алло, слушаю.

Голос ее совсем не изменился за столько лет, это был голос той же пухленькой наивной блондинки с близоруким прищуром голубых глаз, придававшим ей беспомощный вид, суровые мужские сердца таяли от желания защитить ее от этого коварного мира. Теперь это, скорее всего, матрона с гранитным бюстом и тремя подбородками, но голос, голос!

Я назвался, после недолгих «охов» и «ахов» она рассказала о своих мытарствах после перестройки, пришлось даже на рынке торговать, но теперь все нормально, работает в НИИ, растит двух сыновей, побывать замужем так и не удалось.

– Ну а ты как живешь? – спросила наконец однокашница.

– У меня катастрофа. Моя жена сожительствует с моим сыном…

– Да это сейчас обычная история, ты не переживай.

Разговор сразу перестал меня интересовать, она еще что-то говорила, но я уже не слушал, попрощался и положил трубку. Реакция давней подруги повергла меня в смятение. Получается, то, с чем я не в состоянии смириться, для всех окружающих если не норма, то во всяком случае обычная история, не вызывающая отторжения. Да и чему удивляться, если уголовную статью за инцест убрали, педерасты и лесбиянки устраивают парады, гордясь своей ненормальностью, во многих странах узаконены однополые браки, и даже пытаются разрешить им усыновление детей. На этом фоне робкие конвульсии наших правителей по повышению рождаемости могут вызвать только истерический хохот. Я попробовал представить себе, кого может произвести на свет моя горбатая парочка, вероятно, это будет двугорбый сын-внук, а уж кого произведет он – мне страшно представить. Так что же получается, весь мир шагает не в ногу, один я в ногу?

В трудные минуты я всегда обращался к бардовской песне, вот и сейчас на ум пришли старые строки:

 
«А если все безумием одним
Охвачены не на день, а на годы?
Идет поток, и он неистребим
И вовлекает целые народы.
И что же может слабый человек?
Идет поток, исход непредсказуем.
Что может он, когда безумен век,
И кто виновен в том, что век безумен?».
 

Я не знаю. Я только знаю, что совесть – это нравственная категория, позволяющая безошибочно отличать дурное от доброго.

Третья полторашка «Жигулевского» заканчивалась, мысли становились все сумбурней и ортодоксальней.

Взглянув на часы – магазины еще открыты, – я накинул куртку и отправился за дополнительной дозой пива, по дороге стараясь вспомнить еще кого-нибудь из прежних знакомых, кому можно позвонить: потребность в общении становилась болезненной, подогретая пивными парами. И вспомнил. Еще в школе в меня была влюблена одноклассница, отношения у нас были дружескими и развития не получили, однако я знал, что после окончания пединститута она работала в школе районного городка, находящегося в сотне километров от меня. Не располагая ни адресом, ни номером телефона, надеяться найти ее было верхом волюнтаризма, тем не менее затуманенный пивом мозг отбрасывал все сомнения и требовал действий.

Вернувшись из магазина, я утопил последние сомнения в изрядной порции пива и принялся звонить в справочную службу города, где когда-то жила моя одноклассница. И свершилось чудо! Она никуда не переехала, не сменила фамилию, девушка из справочной после минутных поисков продиктовала мне ее адрес и телефон. Окрыленный удачей, я тут же набрал номер, не забыв вдумчиво приложиться к пивной бутылке.

Моему звонку она обрадовалась чрезвычайно, принялась расспрашивать о моих делах, на что мне оставалось лишь поведать свою историю в надежде, что она не покажется собеседнице «обычной». Судя по ее репликам «Ужас!» и «Мрак!», сопровождавшим мою скорбную повесть, «либеральные ценности» еще не до конца овладели сознанием одноклассницы.

– Она что, ненормальная? – спросила подруга юности, когда я замолчал.

– Скорее всего, да. Впрочем, в последнее время мне кажется, что у женщин свои нормы поведения, постичь которые – свыше моих возможностей. Ну, а у тебя как дела? Все учительствуешь?

– Да, сею помаленьку разумное с добрым, только всходит почему-то прямо противоположное, видать, почва не та.

– Может, не так сеешь? Квадратно-гнездовым пробовала? – затуманенное пивом сознание не хотело выдавать ничего более остроумного.

– Ты знаешь, в молодости пробовала по-всякому, теперь все осточертело, тяну лямку, дорабатываю до пенсии. Два года назад похоронила мужа, теперь одна ращу десятилетнего сына, – тяжело вздохнула собеседница.

Разговор у нас затянулся часа на полтора, вспоминали молодость, друзей, одноклассников, под конец договорились, что она с сыном приедет ко мне в гости на выходные.

В субботу я завел старичка-москвичонка и отправился в райцентр встречать гостей, предварительно постаравшись придать автомобилю презентабельный вид. Первые же сотни метров дороги выявили всю тщетность подобных усилий, москвич, недовольно ворча, переваливался с боку на бок по грязным лужам, встречные грузовики заляпывали окна мутной жижей, так что к автостанции машина подъехала в скорбном виде. Грустно взглянув на своего железного коня, я пошел встречать автобус, который, как всегда, опаздывал, сырой пронизывающий ветер трепал мои волосы и бороденку, вскоре я продрог и к приходу автобуса вид имел вполне под стать москвичу. Из окна автобуса на меня испуганно смотрел черноглазый худощавый мальчуган – ее сын, понял я; вскоре они оба уже вышли из автобуса, после коротких приветствий направились за мной к машине.

– Вот на этом чудище ты собираешься нас везти? – подруга вложила в интонацию весь учительский сарказм, накопленный десятилетиями преподавания.

– Ништо, доедем! – съюродствовал я. – Лошадка молодая, шустрая, дай ей только разбежаться, потом и не остановишь.

– Так еще и тормозов нет! – сурово констатировала гостья.

Я молча завел двигатель, включил печку, пытаясь согреться, и выехал на дорогу. Мальчик прильнул к окну на заднем сиденье, в то время как его мать тоном светской гранд-дамы повествовала о своих мытарствах в дороге.

– Что, долго ехали? – не выдержал я.

– Полтора часа тряслись по колдобинам, в салоне жарища, вонь, грязь…

– Да, хлебнула ты, что и говорить. Ничего, сейчас посмотришь на наши колдобины.

Мы как раз выезжали из райцентра, от начавшейся тряски гранд-дама на некоторое время умолкла, обреченно глядя вперед, даже как будто утратила изрядную долю светской спеси, потом протянула с жалобной ноткой:

– Боже мой, в какие турлы меня занесло…

Мне не удалось сдержать раздражение:

– Мадам, вы, часом, не из Парижа к нам завернули? Проездом на Лазурный Берег? Да твой заштатный городишко – такие же турлы, разве асфальта чуть побольше.

Остаток пути ехали молча, гостья напряженно смотрела на голые серые кусты по обочинам, на разбитую дорогу и временами криво усмехалась своим мыслям. Оживилась, лишь когда вошли в дом, деловито осмотрела мои хоромы:

– О, как тут все запущено… Но просторно, – и принялась разбирать сумки, засуетилась на кухне; мальчик сразу припал к книжным полкам, с восторгом оглядывая корешки, выбрал «Античные легенды» и уткнулся в книгу.

Пока я наносил воды в баню и затопил печь, в доме уже был готов обед, накрыт стол и даже подметены полы, с такой хозяйственной прытью у женщины мне пришлось столкнуться впервые, вот тебе и светская львица!

Мне, привыкшему к колбасе и яичнице, суп и жареная рыба показались сказочным пиршеством, гостья с видимым удовольствием смотрела, как я наворачиваю, подкладывала лучшие куски, мальчик же ел мало, видимо, отсюда его худоба.

После обеда гости прилегли отдохнуть, а я пошел топить баню с приятной тяжестью в желудке и радужными перспективами. Вскоре вода в баке закипела, стало жарко, дождавшись, когда догорят последние головешки, я закрыл трубу и вернулся в дом.

– Ну, баня готова, пошли, научу тебя париться.

Подруга задумчиво на меня посмотрела, молча собрала в пакет все необходимое и направилась за мной, в предбаннике без тени стеснения разделась и прошла в парилку. Я вошел следом, искоса оглядывая ее довольно крупную фигуру – что ж, в целом неплохо, бедра только узковаты, да несколько лишних килограммов, а так выглядит вполне пристойно. Своего тела я не стыдился, слава богу, сохранил юношескую стройность, и мышцы в порядке: физический труд всю жизнь не позволял расслабляться.

Гостья улеглась на полке, я плеснул на раскаленную каменку ковш кипятка и начал охаживать ее пышные телеса распаренным веником. Постанывая от удовольствия, она переворачивалась, подставляя венику разные части тела, и все эти части действовали на меня возбуждающе. Не выдержав, я отложил веник и прижал ее к груди, она с готовностью обняла и прижала меня к себе, дальнейшее произошло как в бреду и закончилось, к огорчению, быстро.

Потом мы еще долго парились, и вид у нее был задумчиво-умиротворенный.

– Ты знаешь, после смерти мужа у меня не было мужчины, я уже думала, и не будет, – произнесла, прильнув к моему плечу.

Когда мы вернулись домой, мальчик по-прежнему читал.

– Вьюнош, собирайся, идем в баню, – позвал я, тот с недовольным видом оторвался от чтения:

– Сейчас, – и снова уткнулся в книгу. Мать собрала ему белье и после долгих уговоров чуть ли не силой выпроводила за дверь. Я привел парня в баню, объяснил, как ею пользоваться: