Текст книги "Основы психологии С. Л. Рубинштейна. Философское обоснование развития"

Раскрывая же ее операционально-познавательную методологическую роль, С. Л. Рубинштейн пишет, что она утверждает объективность психологического познания, которую оно приобретает на основе принципа единства сознания и деятельности (там же).

Поскольку в 1920-е годы Рубинштейн в целом рассматривал познание как отправляющееся от действительности, то и здесь процесс психологического познания он также начинает с необходимости рассмотрения «непосредственных данных»[25]25
  Стоит напомнить, что в статьях 1920-х годов С. Л. Рубинштейн поставил важнейший вопрос: каким образом, если познание отправляется от отдельных явлений, непосредственно данных восприятию, оно может, вернувшись к ним в итоге познания, объяснить их, охватив их многообразие абстрактными категориями? И, отвечая там же на этот вопрос, он утверждает, что уже на первой ступени познания (пока понимаемого не научно, а собственно гносеологически) они выступают не в своей непосредственной данности, а как предметы познания в уже преобразованном виде, при таких условиях, при которых их познание вообще могло бы начаться, и тогда деятельность, их преобразующая, выступает как условие их познания. При философском рассмотрении познания изначально – это практическая деятельность, открывающая в объектах предметы, удовлетворяющие потребности человека. В дальнейшем познание направляется на удовлетворение познавательных потребностей и решение познавательных проблем, которые уже опосредованно связаны с жизненно-практическими потребностями человека, а научное познание направляется на решение собственно научных задач, которые еще более опосредовано уже при преобразовании результатов их решения применяются на практике.


[Закрыть]: «Задача научного исследования, – пишет он, – определить те условия, при которых [данные. – А. С.], представляющиеся непосредственно, – пока эти условия не найдены и не учтены – неоднозначны, и этим создать основу для объективного познания психики через посредство соответствующей деятельности» (Рубинштейн, 1935, с. 48; курсив мой. – А. С.). Тогда отношения между познаваемым объектом и деятельностью превращаются в однозначные. Это высказывание детально раскрывает многоплановость, многоаспектность подразумеваемых Рубинштейном качеств деятельности и – главное – ее роль как метода познания. Фундаментальным для раскрытия всей «лаборатории» психологического познания является исследование через деятельность. Во-первых, крайне важно, что познание начинается не с единства, а с «неоднозначного соотношения сознания и деятельности», чем сразу снимается впечатление об этом методологическом принципе как об абстрактом тезисе. Во-вторых, из этого высказывания следует, что познание начинается не с готового предмета, не с неких непосредственно эмпирически данных действительности, а сталкивается с их несоответствием, которое может быть устранено лишь при определенных условиях, поиск которых и составляет задачу исследования. А поиск этих условий осуществляется деятельностью. Причем, как мы увидим ниже, деятельностью субъекта, чье сознание исследуется, и деятельностью экспериментатора. Иными словами, вместо простой эмпирики, данной в восприятии, имеет место сложнейшая задача поиска условий для установления адекватного соотношения и между данными восприятия и деятельностью субъектов, которые осуществляют познание. Здесь с очевидностью выступает роль методологии на самом исходном – эмпирическом уровне познания (хотя Рубинштейн и не называет ее методологией). Эта роль заключается в поиске единства – не как априорного, а как соотношения данных.

Еще раз относительно деятельности. Об одной и той же ли деятельности речь идет при обозначении задачи поиска условий единства сознания и деятельности при обозначении роли «соответствующей деятельности, создающей основу объективного познания психики» (там же)?

Предположительно в формуле С. Л. Рубинштейна речь идет о разных деятельностях или, точнее, о различных аспектах одной и той же деятельности, в которой важен способ осуществления деятельности, соответствующий/не соответствующий сознанию, и объективной реальной деятельности как изменяющей нечто в «предметы» исследования действительности. По-видимому, она и изменяет непосредственно данные действительности, чтобы найти те условия, при которых познание и способ деятельности, имеющий психологические характеристики, приходят в соответствие. Одним словом, реализация принципа единства сознания и деятельности не начинается с их единства – оно находится в результате решения определенной проблемы, критерием объективности которого является единство сознания и реальной деятельности.

В этой связи стоит вернуться к анализу статьи о Марксе и обратить внимание на стратегию познания – то, что интересовало Рубинштейна в марксистской концепции. Он отмечает, что Маркс так строит композицию различных эмпирических фактов и теоретических положений, что процесс этого построения остается скрытым, а результат выступает как априорная конструкция, на самом деле являющаяся итогом обобщения[26]26
  Рубинштейн цитирует это положение Маркса, давая ему интерпретацию применительно к психологическому исследованию: «Исследование, – писал Маркс, – должно усвоить себе предмет в деталях, проанализировать различные формы его развития и найти их внутреннюю связь; если в построении идеально отразится жизнь предмета, то может показаться, что перед нами априорная конструкция». «Такое идеальное отражение жизни предмета, – пишет Рубинштейн, – которое, будучи результатом тщательного анализа фактов, может показаться априорной конструкцией, потому что оно раскрывает внутренние связи изучаемого предмета, и которое, вместе с тем, давая в выявленных им законах понимание и объяснение явлений, может показаться чистым описанием, потому что оно лишь отражает жизнь предмета, не привнося в него ничего чуждого извне, – такое идеальное отражение жизни своего предмета составляет цель и психологического исследования» (Рубинштейн, 1935, с. 69).


[Закрыть].

Принцип единства сознания и деятельности большинством психологов того времени и воспринимался именно как априорная конструкция, как, впрочем, впоследствии и принцип детерминизма (по словам К. А. Абульхановой, он представляет собой нечто вроде «лозунга» и потому так легко вошел в психологическое сознание, социально воспитанное к принятию принципов науки как простых идеологических постулатов). Между тем в предисловии к «Основам психологии» С. Л. Рубинштейн прямо писал о том, что он «не стремился к тому, чтобы предпослать специальному психологическому исследованию всю методологию. Сделать это – значило бы вынести ее за скобки. Тенденция настоящей работы иная. Она заключается в том, чтобы, наоборот, пронизать весь конкретный психологический материал едиными методологическими идеями и дать их в основном не до, а внутри конкретного содержания» (Рубинштейн, 1935, с. 3; курсив мой. – А. С.). Действительно, в «Основах» имплицитно методология пронизывает все уровни научного познания, придавая целостность и самому познанию (во всех его формах и на всех его уровнях), и самой методологии как непростому способу его осуществления.

Интегрирующая науку методология, разрабатывавшаяся Рубинштейном по этапам на протяжении 1930-х годов: от статьи о К. Марксе к «Основам психологии» 1935 г., затем – к эмпирическим исследованиям и «Основам общей психологии» 1940 г., – включала другие принципы: принцип личности и принцип развития. Последний, как уже отмечалось, разрабатывался во всей мировой психологии в разных интерпретациях. Личность же уже в 1930-е годы стала предметом в исследованиях, но преимущественно, как отмечает К. А. Абульханова, при изучении личности ребенка. Иными словами, Рубинштейну не принадлежит авторство в разработке этих проблем. Однако его заслуга состоит в превращении их в такие методологические принципы психологии, которые имплицировали друг друга, внутренне связывали в единое целое. Методология, разработанная С. Л. Рубинштейном, выявляла связь сознания и деятельности как личностно опосредованную, а исследование разных способов, форм (явлений) психического – как личностно ориентированных, т. е. онтологически обусловленных субъектом, личностью. Это имело место даже тогда, когда в «Основах психологии» Рубинштейн употреблял понятия личности крайне редко. Как он обеспечивал интеграцию других принципов, в частности принципа развития, будет показано ниже.

В итоге система методологических принципов психологии обеспечивала ее интеграцию как в известном смысле «закрытой» системы (понятие 1920-х годов), но эта закрытость заключалась не в исключении исследования, а во взаимной имплицированности, соответствии «прегнантности» (термин гештальтпсихологии) принципов друг другу. Это обеспечивало объяснительный уровень психологии и одновременно возможность перехода от абстрактно-гипотетического объяснения к доказательному – эмпирическому, собственно исследовательскому уровню. Таким образом, интегральность психологии обеспечивалась как связью методологических принципов, так и их ключевой ролью для организации исследования (хотя понятийно Рубинштейн рассматривал и эмпирический уровень психологии науковедчески в объяснительных терминах).

К этому следует добавить соображения о соотношении абстрактного и конкретного (эмпирического) уровней психологического познания. Считается, что они не соотносятся как единичности (частности), факты и на эмпирическом уровне изначально должна подразумеваться, а затем и обнаруживаться целостность, которая онтологически исходна как качественная определенность данного объекта (или специфической области познания). Познание гносеологически сталкивается на эмпирическом уровне с онтологическим объектом, обладающим своей, еще не раскрытой исследованием целостностью, совокупностью связей, отношений, пересекающихся детерминант. Поэтому эмпирический уровень и гносеологически, и конкретно-научно – это не единичные факты, данные, открываемые восприятием в познании или исследованием в эксперименте, а лишь конкретные проявления, скорее, «проблески» определенных онтологически существенных связей. Именно для этого и необходима в психологическом познании деятельность, превращающая объект познания в предмет исследования, нацеленного на существенные отношения действительности уже в эксперименте.

Следует сказать, что предметом исследования С. Л. Рубинштейна были две действительности: первая – реальная действительность психического, т. е. его онтология, и вторая – его теории, в которых действительность психического как объекта уже была преобразована в предмет науки. Следует также отметить, что Рубинштейн превращал онтологическую действительность психического в проблемную, т. е. он занимал по отношению к ней исследовательскую позицию – теоретическую и эмпирическую, что приводило затем к превращению процесса познания в результат – знание. «Действительность» теорий как разнообразных определений психики и сознания разными авторами, школами, направлениями также выступала для него как требующая методологического осмысления, переосмысления и преобразования. От преобразования – реинтерпретации (Р. Рикёр, В. А. Кольцова и др.) имеющихся в психологии теорий, подходов, проблем он шел как бы во встречном (реципрокном) направлении к обобщению – выводу о способе их включения в новую, целостную, его собственную систему знания, объединяющую теории и эксперименты.

Каждый методологический принцип соотносился им с существующей системой понятий и принципов науки в целом. Когда им осуществлялась критическая интерпретация предшествующих теорий, они не отвергались в принципе, но благодаря новому взгляду, обнаруживающему их неоднородность, неадекватность, тупиковость, преобразовывались таким образом, что становилось возможным объединить их с более всесторонней, более глубокой диалектической теорией.

Рубинштейновский критический анализ и новая интерпретация предшествующих психологических теорий в «Основах психологии» 1935 г. являются ярчайшим проявлением ее возможностей как исторического метода. Единство сознания и деятельности было доказано не только тем, что его «обеспечивало» философское упоминание субъекта, но и преобразованиями, реинтерпретациями альтернативных позиций бихевиоризма и психологии сознания, составлявшими существо кризиса психологии. Было доказано, что они парадоксальным образом пришли в противоречие из-за одинаково неадекватного понимания сущности одного и того же – сознания, поскольку, в свою очередь, совершенно сходным образом отъединяли его от субъекта, человека.

В целом же и эксплицитная, и имплицитная исследовательская методология Рубинштейна представляла своеобразно организованное теоретико-методологическое пространство. Методологические принципы служили его определенными координатами и методологическими стратегиями – способами поиска проблем. Но и нахождение решения искомых проблем – определение сущности психического – могло осуществиться только при искомых условиях (по А. В. Брушлинскому), т. е. отвечать методологическим принципам, а не быть случайным, произвольным. Поскольку Рубинштейн руководствовался рядом методологических принципов, которые изначально философски для него были аксиомами, а психологически – гипотезами – той позицией, «с которой можно задавать вопросы», то и пространство, составлявшее предмет его теоретического мышления, было определенным образом структурировано этими эксплицитными методологическими ориентирами, с которыми он постоянно сверял свои имплицитные методологические рассуждения.

Если сопоставить ранние и поздние труды С. Л. Рубинштейна, можно сказать, что исходной проблемой познания для него был сам способ мышления. Вопрос заключался в том, как надо было думать, чтобы выявить проблемы определения психики. Поэтому его и интересовало, как строились «конструкты» философских и психологических направлений, концепций, из чего они исходили, на что опирались и чем доказывали свою правоту. Но чем более зрелым и уверенным мыслителем он становился, тем более проблемным для него оказывался сам предмет его мышления – психика, поскольку он обнаруживал, что можно все глубже проникать в ее объективно сложную природу. Сама проблемность психического, его сущности и особенностей для него была двоякой: онтологически сложной в силу его многокачественности, многоаспектности (как он сформулирует это в поздних трудах «Бытии и сознании» и др.) и гносеологически сложной в силу не аксиоматической, а проблемной, гипотетической роли методологических принципов.

Если найденное им определение открывало перспективу поиска нового, оно, с одной стороны, подтверждало надежность методологического принципа, с другой, раскрывало его оперативность конструктивность для выявления нового, до того скрытого имплицитного объективного содержания.

Первая монография С. Л. Рубинштейна «Основы психологии» (1935) представляет собой своеобразную лабораторию его методологической мысли, направленной на интеграцию психологической науки. В «Основах психологии» явственно обнаруживается методологический способ мышления Рубинштейна, в основе которого в данном труде имплицитно лежала его собственная философская концепция и одновременно формулировались как эксплицитные некоторые психологические методологические принципы. «Основы психологии» представляют собой образец того, как работает методология науки при создании теории, обобщения эмпирических исследований, адекватного пониманию и ее предмета, и онтологической сущности самой психики – объекта. Эта работа, в которой явственно прослеживается связь методологического, теоретического и эмпирического уровней рубинштейновского анализа, исследования и обобщения. Эта монография впервые обнаруживает, что объединение всех существующих в науке данных и направлений (при адекватном переформулировании сущности последних) возможно только на основе единой теоретико-методологической модели. Это образец того, как можно создать целостность, вбирающую в себя максимум разнообразных теоретических и эмпирических данных не в их феноменологическом, констатирующем, а объяснительном качестве.

«Описание, понимание и объяснение, писал Рубинштейн – это, в действительности, друг от друга неотделимые этапы или звенья единого процесса исследования. Для того чтобы можно было понять явления и их объяснить, нужно сначала зафиксировать, т. е. описать явления, подлежащие объяснению. Описание и понимание – это первые этапы исследования, предпосылка объяснения. При этом самое описание неизбежно включает в себя некоторую «интерпретацию», т. е. понимание и объяснение явлений. Описание переживания, как мы видели, всегда включает отнесение его к определяющему его объективному содержанию внешнего или внутреннего мира или идеологии, т. е. понимание его смысла; описание какого-нибудь действия в психологическом плане всегда предполагает установление его отношения к той психологической ситуации, из которой оно исходит, т. е. истолкование его значения. Однако это предварительное описание явлений так, как они непосредственно даны, обычно субъективно. Лишь установление внутренних закономерных связей раскрывает в явлениях их сущность; лишь получающееся таким образом объяснение явлений устанавливает их истинное понимание» (Рубинштейн, 1935, с. 68).

По поводу важного с точки зрения методологии и науковедения понятия «объяснение», исходя из анализа способов рассуждения С. Л. Рубинштейна, можно сказать, что в этих способах проявлялся сам процесс объяснения. Демонстрировалось то, что объяснять можно по-разному, если исходить из разных установок и позиций и если различным способом соотносить их с фактами. Рубинштейн демонстрирует диалектичность, многомерность способов объяснения. Но сопоставление разных объяснений, оказывавшихся неадекватными, фактически служило доказательством истинности позиции Рубинштейна, с которой удалось раскрыть их неадекватность.

В «Основах психологии» Рубинштейн оперирует теоретическими положениями всей мировой психологии и блестяще доказывает, что само по себе наличие многочисленных экспериментальных и клинических результатов не подтверждает верность гипотезы и не решает проблемы. Например, анализируя классическое учение о локализации функций коры головного мозга, он показывает, что одни результаты могут привести к неверному выводу связи функции с гистологическим «центром», а другие – полученные другим ученым, не менее убедительные и многочисленные, – указывающие на отсутствие однозначной связи, приводят опять-таки к неверному выводу об отсутствии какой бы то ни было связи вообще.

По этой и ряду других конкретных проблем он выстраивает сложные способы сопоставления и выявления взаимосвязей различных экспериментальных данных, интерпретация которых заключается в том, что он снимает их крайности, противоречия путем нахождения качественно нового объяснительного способа, их соотнесения.

Таков, например, применяемый им способ анализа и сопоставления эмпирических данных В. Штерна и А. Бинэ, выявивших на основе своих исследований совершенно разные стадии восприятия. С. Л. Рубинштейн отмечает не только различия (и заодно неадекватность экспериментов Штерна) между данными этих исследователей, но и противоречие данных обоих исследователей результатам других исследований, притом проведенных тем же методом! Он находит разрешение коллизии в опытах Симона, которые превращают намеченную Бинэ стадиальность в противоположность. Но коллизия разрешается не потому, что он провел еще новые, дополнительные эксперименты, а потому, что в них был им выявлен факт разного восприятия детьми смыслового содержания, что отвечало выдвинутому Рубинштейном принципу объяснения связей восприятия с личностью ребенка и уровнем его развития. «Будет ли ребенок, – пишет Рубинштейн, – только перечислять отдельные предметы или он сможет описать или даже истолковать воспринятое как осмысленное целое, зависит, в значительной мере, от содержания восприятия, от того, что является носителем более доступного для ребенка смыслового содержания… Поэтому различные стадии в смысле и Штерна, и Бинэ могут сосуществовать. Восприятие ребенка может находиться на одной стадии по отношению к одному содержанию и одновременно на другой – по отношению к иному содержанию» (там же, с. 197 курсив мой. – А. С.).

Мы столь подробно остановились на этих двух примерах для того, чтобы показать методологические, науковедческие и теоретические принципы интерпретации Рубинштейном эмпирических данных известных миру исследователей, которыми имплицитно пронизан весь этот оригинальный труд. Эти способы интерпретации, на наш взгляд, характеризуют его способ мышления, который допускал многовариантность связей и отношений и одновременно определенность и сложность выводов, характеризующих реальность психического.

Одной из центральных проблем, которую по-новому поставил Рубинштейн и в «Основах психологии» (1935), и в следующем труде, «Основы общей психологии» (1940), была традиционная для психологии проблема развития. Но в данной монографии Рубинштейн исходил из своей новой, но пока также имплицитной интерпретации принципа развития. Различные концепции, по его мнению, акцентировали только его прогрессивный характер, другие включали в трактовку развития и регресс. Исходным и для мировой психологии, и для физиологии того периода являлось: во-первых, понимание развития как смены структур, во-вторых, утверждение зависимости функции от структуры; следовательно, стратегии изучения развития методом сравнения его этапов, в-третьих. Новая рубинштейновская трактовка развития заключалась в утверждении его не линейного, предполагающего зависимость последующего этапа от предыдущего, а восходящего, уровневого характера. Не отрицая роли структуры, он считал главной особенностью зависимость от способа функционирования психики, организма человека в действительности (а не наоборот).

Глубочайшей мыслью Рубинштейна, которая была высказана им при вышеприведенной критической интерпретации опытов Штерна и Бинэ, является сформулированная (в «Основах общей психологии» 1940 г. – уже эксплицитно) идея, что статичные критерии для определения развития интеллекта животных (в отличие от низшей формы – инстинктов), принятые в психологии, связанные с характером решаемых ими задач (как своеобразным тестом интеллекта), неадекватны в силу измерения уровня интеллекта произвольно выбранными экспериментатором задачами. Рубинштейн считает, что главным критерием является адекватность задач, предлагаемых в качестве «теста» критериев уровня интеллекта, образу жизни животных, биологическим условиям их существования. Он вводит принцип соответствия/несоответствия задач способу функционирования данного вида, его образу жизни.

Так же как в анализе восприятия ребенка, проведенном в «Основах психологии» 1935 г., можно вскрыть сходную имплицитную роль рубинштейновского принципа развития при интерпретации, казалось бы, совершенно разных сфер психологии (ребенка и животного): как ребенок может находиться в одном случае на низшей стадии восприятия, в другом – на высшей, зависит от адекватности для него смыслового содержания воспринимаемого, также и животное может, находясь на более низком уровне развития, решать более сложные задачи только потому, что они адекватны его образу жизни (а не уровню интеллекта).

Так, на основе скрупулезного анализа самых различных теорий из разных сфер психологии (животных и человека, взрослого и ребенка), Рубинштейн определяет методологическое понимание соотношения структурно-генетического и функционального в развитии.

Новизна его определения заключается в реализации целостного монистического подхода к развитию. Развитие – не линейная последовательность во времени некоторых новообразований, а качественное – прогрессивное – изменение всей совокупности (реальных, конкретно-исторических) отношений личности к миру. Развитие в «Основах общей психологии» рассматривается Рубинштейном не только в онтогенезе, но и в другом времени и пространстве жизненного пути личности, в котором могут быть разные линии, способы, направления, характер развития личности, и, соответственно, речь идет о целостном развитии личности, а не только отдельных психических функций.

Рубинштейн не только теоретически утверждал связь развития с деятельностью, под его руководством был проведен целый цикл экспериментальных исследований, в которых конкретно и доказательно были раскрыты множественные варианты этих связей. Рубинштейн в «Основах общей психологии» 1940 г. реализует уровневую концепцию развития. Он выделяет три отношения личности: (1) к предметному миру – «к природе, вещам и идеологии»; (2) к другим людям и тем самым (3) к самому себе» (Рубинштейн, 1940, с. 487). Он делает вывод, что «новый этап в психологическом развитии личности как таковой связан с изменениями в системе этих отношений» (там же, с. 489).

При переиздании «Основ общей психологии» К. А. Абульханова сформулировала радикальное различие между пониманием развития как «линейного» (по выражению С. Л. Рубинштейна), стадиального процесса (этот признак в принципе не отвергается Рубинштейном, но рассматривается в ограниченных пределах) и развития, осуществляющегося во взаимодействии субъекта с действительностью, о котором С. Л. Рубинштейн писал еще в статье «Принцип творческой самодеятельности». Эта классическая формула связывает развитие с деятельностью, в которой субъект и проявляется, и развивается. В этой формуле развитие проявляется в двух качествах: изначально в творческом характере деятельности субъекта имеет место развитие личности и в итоге, в результате осуществленной деятельности, свидетельствующем о высоком уровне развития личности – ее способностях.

В «Основах общей психологии» Рубинштейн отмечает, что развитие личности иногда сказывается возможным и при отсутствии первоначально высокого уровня ее развития: в известном примере с личностью, не обладающей храбрым характером, оказывается, что она, совершая храбрый поступок, приобретает это качество, т. е. развивается как личность в целом.

Принципиально важным является утверждение Рубинштейна в «Основах психологии» (1935) о принадлежности психики личности, причем последняя подразумевается в качестве субъекта. О нем в других местах текста Рубинштейн говорит открыто. «Психология человека, – пишет Рубинштейн, – изучает психику как качественно специфическое свойство личности… изучает психику исторической личности в единстве ее внешних и внутренних проявлений» (там же, с. 62; курсив мой. – А. С.). И далее: «Сознание является… качеством личности» (там же). Но «это не значит, что сознание является основным, т. е. первичным и обусловливающим собой все остальное в личности, сознание, напротив, является производным и самым, говоря образно, верхушечным, но именно поэтому и наиболее интегральным выражением личности в ее отношении к миру» (там же). И далее: «Поэтому всегда возможно и обычно существует большее или меньшее расхождение между реальным отношением личности к окружающему миру и ее идеальным осознанным отношением» (там же, с. 63; курсив мой. – А. С.).

Но одновременно подчеркивается и другая связь психики и сознания (уже не с личностью), а с ее жизнью: «…психология человека изучает психику как качественно специфическую сторону жизни человека» (там же; курсив мой. – А. С.).

«Если понятие жизни поднять над уровнем только биологических функций организма, – пишет С. Л. Рубинштейн, – и, соответственно, под жизнью понимать не взятую саму по себе совокупность биологических процессов, а единую разворачивающуюся систему внутренних и внешних актов, которыми человек соотносится с другими людьми через посредство отношений к вещам и с вещами опосредованно через свои отношения к людям, то можно будет, подытоживая, сказать, что психология изучает психику как качественно специфическую сторону жизни человека. Психологическое познание – это познание психического, опосредованное всеми существенными конкретными связями, в которые включена жизнь человека; оно поэтому изучение не только механизмов психики, но и ее конкретного содержания» (там же).

Из этих столь подробно цитируемых нами положений (в силу того, что они в значительной степени не были известны) следует вывод, который формулируется уже в «Основах общей психологии» 1940 г.: «Проблема личности приобретает, таким образом, центральное значение в построении психологии» (там же, с. 455).

Здесь фактически формируется личностный принцип как альтернатива функционализму, обособившему психические функции и друг от друга и, главное, от личности: «…Психологические функции, которыми личность как бы овладевает и которые она направляет на решение встающих перед ней в жизни задач» (там же, с. 477). Здесь уже установлена связь «функций» одновременно и с личностью (не просто как ее качество), но и как ее способ решения возникающих в жизни задач, т. е. связь с жизнью.

С личностью, которой принадлежит сознание, также неразрывно связана деятельность, по отношению к которой личность выполняет регулирующую функцию. Рубинштейн пишет: «Отношение к объекту, на который направляется деятельность, будучи дано субъекту [личности. – А. С.], как отношение, регулирует самый акт деятельности» (там же, с. 50; курсив мой. – А. С.). И далее: «Самый факт осознания своей деятельности – условий, в которых она протекает, и целей, которые она себе ставит [не сама деятельность, а субъект. – А. С.] изменяет условия ее протекания, а тем самым также течение и характер деятельности» (там же, с. 51).

Таким образом, методологические принципы сознания и деятельности, личности и ее развития объединяются в систему, определяющую функционирование личности. В методологической системе, представленной в «Основах психологии» 1935 г., фактически методологические принципы объединены таким же образом, как впоследствии (в «Человеке и мире») основные положения философской концепции С. Л. Рубинштейна. Эти методологические принципы направляют процесс научного познания, образуют основу построения науки как системы знаний. Иными словами, методологические принципы в своей совокупности обеспечивают и процесс познания, и сами входят в систему знаний. Однако нужно отметить, что и при квалификации и раскрытии содержания знаний, понятий сохраняется единая нить – методологического определения того, каким способом исследования они были получены. Эти способы воплощены в теориях, представляющих единство познания сущности и способа преобразования объекта, каким оно получено в экспериментах.

«При этом включение в область психологического исследования конкретных процессов в конкретных ситуациях ни в коем случае не должно, однако, означать исключения из нее общих категорий. Наоборот, именно установление при переходе от одной конкретной ситуации к другой, какие условия и как видоизменяют течение изучаемого психологического процесса, и выявление таким образом тех условий, от которых он действительно зависит, должно, отделяя существенные условия от несущественных, привести к установлению максимально обобщенных закономерностей. Подлинная конкретность и действительная всеобщность неотделимы друг от друга и достигаются в научном познании в теснейшей взаимосвязи. В результате такого подхода к изучению психологических явлений, диалектически объединяющего конкретность и всеобщность, по-новому разрешается вопрос о соотношении психологической теории и тех практических задач, которые перед ней ставит жизнь» (курсив мой. – А. С.). «Применение“, т. е. введение общего психологического закона или положения в новый конкретный контекст, должно быть не механическим перенесением или формальным наложением этого положения на другое содержание, а уточнением, углублением и развитием его. Общие положения спускаются вниз в конкретные частные ситуации, при этом часто видоизменяясь и преобразуясь, а из конкретных, частных ситуаций вверх, в общую теорию, поднимаются новые обобщенные результаты. Таким образом, между общей психологией и такими специальными психологическими дисциплинами, как психотехника и педагогическая психология, устанавливаются теснейшая взаимосвязь и динамическое взаимодействие единой системы психологических дисциплин» (там же, с. 64–65).

Автор оперирует не готовыми понятиями, определениями (как собственными, так и других психологов), а раскрывает ход их мысли и демонстрирует читателю само движение научной мысли, ее повороты, противоречия, тупики. Этот контекст, образуемый эксплицитными методологическими принципами и имплицитными суждениями и является образцом рубинштейновской реинтерпретации, благодаря которой при сохранении преемственности в отношении старого психологического знания выстраивается новая наука, дающая новые объяснения сложной природы психического, сознания, личности. Так решается метаметодологическая задача: прерывности и непрерывности в развитии науки, разрешается сложнейшее противоречие, с одной стороны, революционного характера нового знания, согласно которому в рамках старого знания новое знание невыводимо и необъяснимо (философская теория научных революций), и методологически обеспечиваемой его преемственности – с другой. Это положение остается аксиомой, если рассматривать развитие науки как достижимое познанием развитие знаний о той или иной области действительности.