Текст книги "Выразительный человек. Психологические очерки"

II
Музыкальное движение как культурно-историческая практика развития личности

Очерк 4
Психопрактика как объект психологического исследования

Материалы готовятся к публикации в: Вопросы психологии (2018).

Взаимоотношения психологической практики и академической психологии в последнее время оказываются в фокусе внимания психологического сообщества, психологической науки (Асмолов, Гусельцева, 2016; Василюк, 2003; Завершнева, 2004; Психологическое консультирование и психотерапия, 2004; Пузырей, 2005).

Формирование отдельной сферы психологической практики стало существенным фактором развития психологии и определенным вызовом для ее теорий и методов. Как отнестись к бурному росту психологических практик самого разного типа, уровня, сорта? Как ответить на запрос общества на так называемую практическую психологию, на очевидную потребность в той работе, которую мы сейчас называем психотерапией и консультированием?

Каково место научной, академической психологии в этом процессе? Не должна ли она изменить свой облик и стать более практической? Или, наоборот, возможно, следует размежеваться с явно ненаучными подходами?

Ф. Е. Василюк определил современную ситуацию в психологии как схизис, означающий расхождение между практической психологией и академической наукой (Василюк, 2003). Появление практической психологии, которую автор отделяет от психологии прикладной, знаменует новый этап в развитии психологического знания. Практическая психология, по мнению Ф. Е. Василюка, отличается прежде всего тем, что ставит собственные задачи, формулирует собственные цели в работе с человеком и задает самостоятельно определяемые ценности. Прикладная же психология выполняет задачи, сформулированные и заданные для решения другими профессиональными подходами, специалистами из других сфер деятельности – образования, медицины, авиации и др. В последнем случае психология как бы обслуживает эти сферы деятельности и подчиняется задачам других социальных практик.

Именно психологическая практика, по мнению Ф. Е. Василю-ка, формирует запрос на психологическую теорию. Он пишет: «Психологической же практике теория нужна как воздух. Но обращаясь к существующим психологическим концепциям личности, деятельности, коллектива и т. д., психолог-практик не находит в них ответа на главные свои вопросы: „Зачем“ – в чем смысл, предельные цели и ценности психологического консультирования, тренинга и пр.?; „Что“ именно он может и должен делать, какова зона его профессиональной компетенции?; „Как“ достигать нужных результатов?; „Почему“ те или иные действия приводят именно к такому результату, каковы внутренние механизмы, срабатывающие при этом?» (Васи-люк, 2003, с. 182). Не менее важной оказывается и возможность теоретически осмыслить полученный практический опыт и тем самым обогатить психологическую теорию. По мнению автора, теория академического толка не способна удовлетворить указанным требованиям, и только психотехническая теория, рожденная самой практикой, позволяет выполнить поставленные задачи: «Теория, созревшая в академической исследовательской плоскости, в отрыве от психологической практики, не способна удовлетворить эти требования. Таким образом, психологическая практика не может продуктивно развиваться без теории, и в то же время она не может рассчитывать на академическую теорию. Ей нужна особого типа теория, назовем ее психотехнической» (там же, с. 183).

Конечно, данный подход отсылает нас к идеям Л. С. Выготского и его работе «Исторический смысл психологического кризиса» (Выготский, 1982а), где он показывает, что общая психология должна строиться как философия практики. Однако что понимал под практикой Л. С. Выготский? Какое содержание вкладывал в понятие психотехники? Говорил ли он вообще о психотехнической теории?

1. Прежде всего, Л. С. Выготский подчеркивает, что практика перестраивает всю методологию науки, и спор между объективирующей и субъективирующей психологией приобретает свое практическое разрешение. Философия практики понимается как методология психотехники.

2. Что понимается под психотехникой? Л. С. Выготский ссылается на таких авторов и создателей психотехники, как Г. Мюнстерберг, И. Н. Шпильрейн, а также А. Бине и других создателей измерительных шкал. По поводу тестирования, например, он пишет: «Сколь ни очевидно ничтожна практическая и теоретическая цена измерительной шкалы Бине или других психотехнических испытаний, сколь ни плох сам по себе тест, как идея, как методологический принцип, как задача, как перспектива это огромно» (там же, с. 388). Запросы к психологии со стороны практики, жизненных задач должны преобразить ее методологию, развить науку: «И вот эти высшие требования, которые вообще только и могут быть предъявлены к науке, высшая серьезность практики будут живительны для психологии. Промышленность и войско, воспитание и лечение оживят и реформируют науку» (там же, с. 389).

3. И наконец, об отношении психотехники к научной теории, к фундаментальной психологии. О какой теории идет речь в случае психотехники? Л. С. Выготский ясно указывает на то, что психотехника нуждается в объективной, каузальной психологии и фиксирует ограниченность и непригодность понимающей психологии: «Вопрос о правомерности каузальной психологии имеет решающее значение для психотехники» (там же, с. 389). Л. С. Выготский подчеркивает, что надо различать субъективные философские убеждения психолога, т. е. его субъективные представления, и объективный порядок вещей. Психотехника, направленная на овладение и управление психикой, не может опираться на понимание как способ построения научной теории: «Сама по себе каузальная психология есть ответ на искусственно поставленные вопросы: душевная жизнь сама по себе требует не объяснения, а понимания. Но психотехника может работать только с этой „неестественной“ постановкой вопроса и свидетельствует о ее необходимости и правомерности» (там же, с. 389–390). И наконец, делается вывод, что психотехника «имеет дело исключительно с каузальной, с психологией объективной; некаузальная психология не играет никакой роли для психотехники» (там же, с. 390).

Подводя итог сказанному, отметим, что Л. С. Выготский говорит о психотехнике как о научной теории практики, которая должна опираться на каузальность, т. е. знание законов психического развития. Речь не идет об особой психотехнической теории, как это трактуется в работах Ф. Е. Василюка (2003) и А. А. Пузырея (2005), – говорится только о том, что психология должна быть направлена на решение практических задач, и это ее путь и выход из тупика кризиса. Не выделяется и особая сфера психопрактики (противопоставленная прикладной психологии) со своими ценностями и целями, – наоборот, утверждается, что психология решает задачи, которые ставят перед ней промышленность, школа, практика воспитания, образования и др.

Ф. Е. Василюк делает предположение, что на момент написания работ Л. С. Выготского еще не сложилась разветвленная сеть именно психопрактик, т. е. сферы практической психологии, поэтому акценты расставлены иначе (Василюк, 2003). Но возможно и другое предположение: в работах Л. С. Выготского мы находим другой проект, ориентирующий психологию на решение практических жизненных задач, на запросы практики. Наша идея обоснована тем, что психоанализ к тому времени уже сложился, и он рассматривается Л. С. Выготским как одна из психологических школ. Но, обсуждая программу построения общей психологии, Л. С. Выготский обращается к психотехнике в трудах Г. Мюнстерберга как имеющей будущее, как к новой перспективе, а не к психоанализу. В отечественной психологии психотехника развивалась в трудах И. Н. Шпильрейна, С. Г. Геллерштейна (Геллерштейн, 2018).

Идея психотехнического подхода заимствуется Ф. Е. Василюком и А. А. Пузыреем из системной мыследеятельностной методологии Г. П. Щедровицкого (1995). Г. П. Щедровицкий рассматривает разные виды знания и отделяет техническое знание от научного. Техническое знание дает нам ответ на вопрос об объекте, его устройстве и его действиях, но не вообще, а только с точки зрения достижения поставленных нами целей. Это знание показывает, насколько объект адекватен достижению целей и что мы с ним должны делать, как мы на него должны подействовать, чтобы наших целей достичь.

Можно ли рассматривать программу культурно-исторической психологии Л. С. Выготского как воплощение проекта, предложенного им в методологическом исследовании «Исторический смысл психологического кризиса»? Является ли более поздняя теория Л. С. Выготского методологией психотехники или философией практики, о которой говорится в данной работе?

Представляется возможным именно так посмотреть на культурно-исторический подход, в том числе на теорию развития высших психических функций, экспериментально-генетический метод, обучающий эксперимент и в целом на предложенную генетическую методологию исследования. Самим предметом психологии является, согласно культурно-историческому подходу, культурное развитие высших психических функций. Развитие понимается как сложный диалектический и драматический процесс овладения человеком своей психикой, памятью, мышлением и поведением. Оно также понимается как процесс перестройки и трансформации системы сознания в целом в зависимости от ведущей функции на том или ином этапе. Эта перестройка никогда не бывает окончательной или статичной, возникшие психические «окаменелости» по существу означают остановку развития – а значит, в некотором смысле смерть.

Представления о культурном развитии складываются в целостную теорию о движущих силах, источниках, механизмах этого процесса, о роли в нем взрослого, общения, культурных или знаковых средств и т. п.

На данной концепции основаны исследования Л. И. Божович (1968), В. В. Давыдова (1986), А. В. Запорожца (1986а), Д. Б. Эльконина (1999) и др. (см.: Принцип развития в психологии, 1978). По-особому тема развития была раскрыта в теории деятельности А. Н. Леонтьева, где выдвигалось представление о внутренних противоречиях деятельности как механизме ее самодвижения и развития (Леонтьев, 2004). В теории поэтапного формирования умственных действий П. Я. Гальперина развитие понималось как способность к переносу и дальнейшей перестройке всей структуры внутренних действий вследствие процесса освоения и интериоризации того или иного конкретного действия. Критерием такого развития служило изменение качества и структуры ориентировочной деятельности при решении тех или иных задач (Гальперин, 2002).

Созданная в культурно-исторической и деятельностной школе психологии теория развития может рассматриваться в качестве основы для психотехники или методологии практики.

Но почему случилось так, что, когда возник запрос общества на развитие личности ребенка, на помощь взрослым в решении жизненных задач, в преодолении трудных или кризисных ситуаций, на лечение невротических расстройств и т. п., культурно-историческая психология не ответила на него в достаточной степени разработкой адекватных теорий и практических действий?

Проблематика целостного развития ребенка и взрослого, та теория, которая была намечена Л. С. Выготским, на долгие годы ушла из теоретического и экспериментального исследовательского поля. В деятельностном подходе изучались процессы восприятия (что также было вызвано заказами со стороны авиации, гражданской обороны и т. п.), разрабатывалась теория обучения различным навыкам, совершенствовались учебные программы по школьным предметам.

Но возникли и другие внешние причины. И одна из главных – это приход в наше социальное, общественное и научное пространство новых, преимущественно зарубежных, технологий, которые как раз ставили и решали задачи помощи отдельному человеку в преодолении эмоциональных проблем и конфликтов, в улучшении взаимоотношений с другими людьми, семейных взаимоотношений, в лечении психосоматических заболеваний.

Психологические практики, или практическая психология, стремительно ворвались в нашу жизнь и стали ее атрибутом. Поначалу недоверчивое отношение наших соотечественников к так называемым группам личностного роста или социально-психологическим тренингам стало сменяться интересом и любопытством. А нарастание социальной неопределенности и нестабильности в обществе породило и множество психических проблем – алкоголизм, наркоманию, депрессии, суициды, асоциальное поведение. Усиливалась потребность в психологической помощи. Свой вклад в распространение практической психологии внесло и то обстоятельство, что появился класс обеспеченных людей, способных платить за сеансы дорогостоящей индивидуальной психотерапии (например, психоанализа).

Так, на нашем горизонте появились транзактный анализ, группы встреч (encounter groups), позже гештальт-терапия и биоэнергетика, психодрама и НЛП, эриксоновский гипноз и холотропное дыхание. Как известно, для обучения психоанализу требуются годы, тем не менее это не помешало многим желающим – психологам, литераторам, философам, медикам, экстрасенсам – объявить себя психоаналитиками. Обучение по книжкам и на кратковременных семинарах преобладало.

Со временем у нас появились собственные сертифицированные на Западе психотерапевты, возникли негосударственные объединения и организации, институты и академии психоанализа. Знакомство с другими направлениями психотерапии, такими как бихевиорально-когнитивная, экзистенциальная, привели также к их постепенному распространению и институализации в виде негосударственных структур.

Нельзя сказать, что в отечественной психологии не было попыток осмыслить сложившуюся ситуацию или исследовать эффективность практик. Достаточно назвать работы Ф. Е. Василюка, В. Н. Цапкина, А. Ф. Копьева, А. И. Сосланда (Василюк, 2007; Психологическое консультирование и психотерапия, 2004; Сосланд, 1999; Цапкин, 2004). Научные исследования в области теории и практики психотерапии и психологического консультирования велись и за рубежом (Айви, Айви, Саймэк-Даунинг, 1999). Они касались изучения эффективности различных подходов и методов, а также выделения микротехник, составляющих сам процесс общения и взаимодействия во время психотерапии. Однако можно констатировать, что особого «оплодотворения» научной психологии психологией практической не произошло в значительной степени потому, что последняя не стала серьезным объектом психологического исследования. А с другой стороны, использовалась неадекватная теория, методология исследования, ориентированная на статичность и позитивизм.

Попытки реализовать тезис Л. С. Выготского прямолинейно, без создания аппарата для осмысления психологических практик, возникших отнюдь не в лоне научной психологии, не привели к желаемым результатам.

Психологические практики и различные методы практической психологии остаются в значительной степени terra incognita для научной психологии и, скорее, представляют собой «черный ящик», где исследуются «вход» и «выход» (т. е. те изменения в поведении, которые наступают после проведения сеансов психотерапии). Ограниченность и неприменимость этой логики к ситуации развития и к развивающимся процессам неоднократно обсуждалась. Немеханическая причинность обусловливает развитие сознания и личности человека, поэтому попытки померить что-то «до» и «после» психотерапевтического воздействия являются довольно плоскими и несущественными. А что же происходит внутри?

В самих практиках, как правило, есть собственная теория, отвечающая на многие вопросы, такие как: цели практики, объект воздействия, методы, приемы, техники. Однако при ближайшем рассмотрении становится понятным, что те «теории», которые складываются в психопрактиках, хотя и помогают как будто в работе, но сами по себе являются скорее художественными образами или мифами, которые определенным образом направляют процессы общения и понимания, но мало что объясняют. Скорее, они являются фрагментом более широкого и малоосознанного, неотрефлексированного контекста практики, внутри которого работают и выполняют определенные функции. Какие это функции, почему эти, подчас фантастические, теории обладают такой действенной силой, поражают человека? Их воздействие экспрессивно и эмоционально, сродни эффекту художественных произведений.

Попытки изъять эти теории из практики или представить их как психологические теории личности приводят к смешению разного типа знания, к появлению в психологии представлений, которые не могут быть интегрированы в научное знание.

Из сказанного следует, что методы практической психологии и, шире, психопрактики только в том случае могут стать точками роста и обогатить психологию, если они станут объектом критического рассмотрения и изучения. Для того чтобы дать оценку той или иной психопрактике, необходимо выделить и понять ее реальные цели и ценности.

Вопрос о ценностях является еще одним мифом, который необходимо развеять в отношении психологических практик. Когда Ф. Е. Василюк пишет об особом значении психопрактик для развития психологии, он указывает, что в их лице психология первый раз получила практику, преследующую собственные цели и имеющую собственные ценности (Василюк, 2003, 2007). Возникает вопрос: какие? Какие цели и ценности несет психологическая практика? Встает и другой вопрос: может ли психология породить собственные цели и ценности для человека?

Учитывая все вышесказанное, попробуем предложить программу изучения психологических практик с точки зрения культурно-исторического подхода.

1. Первый вопрос, на который необходимо ответить, – это вопрос о целях и ценностях той или иной практики. Для этого необходимо изучить тексты (если они имеются), где, как правило, формулируется «теория» практики, но, помимо этого, желательно побеседовать с представителями этого направления и попытаться понять и отрефлексировать их субъективные представления о целях своей работы. Можно также проанализировать сеансы бесед или сессий, отзывы пациентов или клиентов, участников тренингов. Интересно изучить и жизненный путь создателей и последователей конкретной психопрактики. Немаловажно и то, как позиционирует себя конкретная практика в социальном и медийном пространстве, к каким формам рекламы прибегает, какие имеет организационные структуры.

Более тонкое исследование предусматривает анализ самого процесса работы, запись и просмотр живых сессий, бесед, тренингов. Так или иначе, в ходе работы возникает определенная направленность движения к конкретным целям. Вопрос, на который надо ответить, – какой идеал человека стоит за этими целями, что подразумевается при этом под здоровьем, нормой, развитием и т. д.

Даже при самом общем и поверхностном взгляде можно заметить, что сами консультанты и терапевты далеко не всегда осознают те ценности и идеалы, которые стоят за их практикой. Такие цели, как снятие симптомов (фобий, функциональных невротических расстройств и др.) или субъективное удовлетворение, улучшение самочувствия не касаются мировоззренческого аспекта практики.

Довольно часто в психопрактиках можно встретиться с заявлением о некой мировоззренческой нейтральности или моральной безоценочности в позиции психолога-консультанта. Но возможно ли это? А может быть, все-таки позиция есть, но в отличие от морали, которая основана на идее общественного блага, подчеркивает общественное значение поступков человека, она утверждает приоритет интересов отдельного человека, индивида, его личной выгоды. Так, в психоанализе моральные требования общества выступают в качестве барьера на пути удовлетворения потребностей личности, они вступают в конфликт с природными побуждениями индивида и являются причиной невроза. Казалось бы, гуманистическая психология и психотерапия проникнуты верой в человека и его потенциал, но основной ценностью в жизни личности в этих подходах оказывается самореализация и самоактуализация. При всех тонкостях понимания этих потребностей и ценностей личности акцент на «самости» говорит о многом. Примеры можно продолжать, вспомнив популярные психологические лозунги и призывы, которые используются в тренингах, групповых и индивидуальных занятиях: «ты никому ничего не должен», «научись любить самого себя», «убей в себе свою мать» и т. п. Признаемся, что мы способны разглядеть мораль, которая стоит за этими высказываниями: наряду с ценностью отдельной личности, можно отметить и индивидуализм, прагматизм, критику таких ценностей, как признание иерархии, авторитета. По-особому понимается природное начало в человеке: с одной стороны, оно поднимается высоко и реабилитируется в своих правах, с другой стороны, размываются границы нормы, и любое проявление, влечение могут считаться принадлежащими или свойственными «природе» человека, а значит, естественными, здоровыми и т. п.

Только конкретный анализ содержания каждой практики позволит выделить ее ценностно-мировоззренческую составляющую, в том числе тот образ человека, который за ней стоит.

2. Описание феноменологии психических состояний, возникающих в конкретной психологической практике, и тех психологических механизмов, которые задействуются в такой работе.

То, что эта феноменология отличается в разных практиках, подчас легче заметить со стороны, чем выделить ее, находясь внутри практики. Пока мы «внутри», все, что происходит с нами, кажется вполне естественным, не рефлексируется. Если же попросить людей все-таки ответить на вопрос о своих переживаниях и произошедших с ними изменениях, они, скорее всего, повторят то, что им известно из психопрактической «теории», из дискурса практики. В наших исследованиях различных танцевальных и двигательных практик мы многократно наталкивались на эту закономерность (Танцевальные практики, 2012). В оценках результатов участники занятий обычно воспроизводят слова руководителя, в точности следуя идеологии направления. Так дискурс практики усваивается всеми включенными в нее участниками, он является неотъемлемой ее принадлежностью.

Однако, если попробовать отделить дискурс от собственно практики (от того, что в ней происходит, какие культивируются состояния, какая психическая продукция возникает и т. п.), то можно увидеть реальное многообразие психотерапевтического опыта. В одних практиках культивируется сновидческая продукция, в других – ассоциативная, фантазия. Есть практики, в которых возникают экстатические состояния, в других – переживают конфликт, тревогу, напряженность, состояние транса, гипноза, влюбленности в терапевта и т. д. Эти и другие состояния систематически возникают в той или иной конкретной психопрактике, считаются как будто естественными, само собой разумеющимися, доказывающими правильность «теории», но редко кто ставит вопрос иначе: а как они порождаются, какие условия для этого создаются?

В этом контексте уместно вспомнить образ «ловушек» для психики, о которых говорит Л. С. Выготский в своей «Психологии искусства» (Выготский, 1986). Он показывает, как в форме художественного произведения, в его сложной конструкции скрыты такие «ловушки», которые систематически приводят читателя или зрителя к определенному эстетическому переживанию. Суть этого переживания состоит в противочувствии, в некоем противоречии, которое возникает между материалом художественного произведения (например, его фабулой) и формой (поэтической и композиционной структурой). Противочувствие в кульминационной точке приводит к некоторому взрыву, катарсису и трансформации эмоций, новому смыслу и отношению.

Как легко заметить, такие же «ловушки» расставлены и в ходе психотерапии и неизменно приводят клиентов, участников или подопечных психолога к определенным переживаниям и состояниям.

3. Сравнительный анализ психопрактик. Сравнительный метод в культурологии и в целом в гуманитарных науках является одним из ведущих (Степанов, 1997). Л. С. Выготский также указывал на важную роль сравнительного подхода в культурно-исторической психологии (Выготский, 1983).

Применение сравнительного метода в отношении психологического консультирования и психотерапии позволило выделить некие универсалии самого процесса взаимодействия, обеспечивающие успех вне зависимости от конкретного направления.

Так, анализ процессов общения и речевого поведения в ходе сеансов психотерапии привели Дж. Гриндера и Р. Бэндлера к созданию метода нейро-лингвистического программирования (НЛП), обобщающего опыт таких выдающихся психотерапевтов, как Фриц Перлз, Вирджиния Сатир, Милтон Эриксон. Они обратили внимание на лингвистические паттерны и структуры речи, в которых отражается субъективный опыт человека, его модели мира. Выделение репрезентативных систем и кодов доступа к ним были следующими этапами в развитии метода (Бэндлер, Гриндер, 2015).

Понимание того, что в основе работы многих психотерапевтов лежит использование трансовых состояний, позволило по-новому взглянуть как на традиционные практики психологического воздействия и трансформации сознания человека, так и на современные методы психологической помощи.

Довольно продуктивными оказались и попытки проанализировать психологическое консультирование и психотерапию как процессы межличностного взаимодействия и общения. Это позволило рассмотреть роль мотивации участников в процессах психотерапевтического интервью, описать процессы мотивирования или построения мотивации, поддержки мотивации к изменениям. Также это дало возможность увидеть психотерапию и консультирование как процессы межличностного влияния, контакта. Другим важным результатом явилось выделение и описание микротехник, составляющих универсальную основу процесса психологического интервьюирования и помощи, вне зависимости от теоретической направленности подхода. Среди этих микротехник и базовых навыков можно указать навыки внимательности, методы наблюдения, а также установления и поддержания контакта, ведения беседы (умение выслушать, понять, задать вопрос, отразить чувства клиента, раскрыть свои чувства и отношение). Выделяются и универсальные приемы и составляющие методов воздействия, такие как: обратная связь, подведение итогов сказанного, совет, информация, инструкция, интерпретация, директивы, рациональное объяснение, логическая последовательность и др. (Айви, Айви, Саймэк-Даунинг, 1999; Ягнюк, 2014).

В свое время, создавая практикум по методу беседы и наблюдения в психологии (Айламазьян, 1999), мы по сути также занялись сравнением и обобщением, и наряду с разнообразием форм этих методов выделили базовые способности, обеспечивающие существование любого психологического исследования, любой психологической практики. В отличие от предыдущего подхода, описывающего микро-техники, т. е. приемы ведения интервью и психологической беседы, мы говорили о базовых способностях человека «видеть», «слышать», неотделимых от его личности, от его психологической целостности.

Вводя оппозиции «смотреть—видеть» или «слушать—слышать», мы хотели подчеркнуть целостный, подчас инсайтный характер этих процессов. Несмотря на их данность нам, некоторую изначальность как способность к целостному схватыванию смысла ситуации или поведения другого человека, его отношения к нам, к ситуации и т. п., они могут и должны специально развиваться и активизироваться. Подчас они подавлены односторонне аналитической, интеллектуалистической установкой сознания, обращающей внимание на внешне наблюдаемые, но лишь частные моменты поведения человека. Личностная невключенность в общение также делает невозможным это целостное ви́дение ситуации, собеседника. Развитие этих способностей, которые мы предложили отнести к экспрессивной функции сознания (Кассирер, 2002), требует не столько обучения, сколько воспитания, особой работы по их высвобождению, обнаружению и специальной организации, выстраиванию в сложную деятельность психологического наблюдения и беседы.

В последнее время особую популярность приобретает концепция множественного интеллекта, в структуре которого особое место занимает так называемый эмоциональный интеллект (Гарднер, 2007). Подчеркивается, что успешность в работе в целом ряде профессий связана с наличием и высоким уровнем эмоционального интеллекта как способности к опознанию в себе и других и выражению эмоций и чувств. Таким образом, наличие эмоционального интеллекта можно рассматривать как условие овладения и осуществления психологической практики психологами.

4. Культурно-исторический анализ психопрактик предполагает поиск и выявление аналогов или источников данных методов в истории культуры и общественных институтов. Подлинная история психопрактик уходит вглубь веков и включает в себя разные сферы и формы деятельности: от обрядово-ритуальной до эстетически-художественной, от военной до досуговой и т. д. Древний ритуал с его синкретической формой содержал в себе зачатки многих, в дальнейшем ставших самостоятельными, видов искусств. Еще не отделенные от своей религиозной основы, они были мощным средством преобразования души человека, трансформации переживания и создания настроя сознания на определенные цели. Внутри тех или иных культурных практик формировалась идентичность человека, его ценности, мировоззрение, его целостность. Они также предлагали определенный путь достижения этих целей, формирования идеала.

Из древних к таким культурным практикам можно отнести языческие ритуалы очищения и жертвоприношения, исцеления и плодородия. Структура древних обрядов и шаманских практик представляет собой последовательность определенных действий и связанных с ними состояний, целью которых является контакт с духом предков или духом – покровителем племени. В состоянии транса или одержимости шаман оказывается как бы раздвоенным: его душа отделяется от тела и путешествует в мире духов. Иногда в транс впадают и другие участники обряда или тот, кто нуждается в исцелении, заболевший член племени. Борьба со злым духом, которую ведет шаман в состоянии транса, увенчивается исцелением (Фёдорова, 1986).

Обряды инициации или посвящения занимают особое место в ряду древних магических ритуалов преображения человека. В обрядах инициации человек наделяется новой силой, новыми сверхъестественными возможностями и новой природой. Обряды посвящения в мага или колдуна сопровождаются откровениями и видениями. Как отмечает М. Мосс, «маг получает от единовременного контакта с духом некое постоянное свойство. Для того чтобы оправдать постоянность этого магического свойства, считается, что в человеке произошли глубокие изменения…» (Мосс, 2000, с. 133).

Важным этапом в развитии религиозного сознания и культа можно считать появление мистерий. В отличие от магических обрядов, в мистерии в коллективном общем действии обычно проживалась история божества, его смерти и возрождения. Это действие уже носило символический характер, в котором все совершаемое имело особый сакральный смысл. Основывалось оно не столько на трансе, сколько на таинстве, на вере и единении с богом посредством приобщения к его судьбе или к его бытию. До нас дошли предания об Элевсинских мистериях, в которых мистам, или посвященным, сообщалось тайное знание о загробной жизни, об обретении душой вечности (Скржинская, 2010). Другие известные мистерии, повлиявшие на всю европейскую культуру, – это мистерии Диониса. В их основе лежит миф о Дионисе – боге виноделия и виноградной лозы, боге умирающем и возрождающемся, растерзанном титанами и отдавшем свою частицу каждому из нас. В отличие от Элевсинских таинств, мистерия Диониса вызывает священное безумие – состояние, в котором человек возвращается к своему природному началу, сливается с миром зверей и растений, теряя свое обыденное, разумное «Я». Временный уход человека от цивилизации, от связанных с ней правил и жестких норм, от своего рассудочного «Я» дарует очищение и обновление, освобождение от действительного помешательства и утраты разума. Ведь именно безумием Дионис наказывает тех, кто игнорирует его мистерии (Зелинский, 2014).