Текст книги "Ниманд"
Автор книги: Аида Тастенова
Жанр: Книги о войне, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Аида Тастенова
НИМАНД
«В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города…»
Н.С.Гумилев
«Свобода – это не то, что вам дали. Это – то, что нельзя у вас отнять»
Вольтер
«Не говори Богу, что у тебя есть проблема. Повернись к проблеме и скажи, что у тебя есть Бог. «
Омар Хайям
«Точно знаю, что чудеса бывают, но случаются они лишь с теми, кто не теряет надежды.»
Ник Вуйчич
«Человека убивают не обстоятельства, его убивают мысли.»
Симеон Афонский
Глава 1. Крест
Каждый из нас хоть раз в жизни, но попадает в такую ситуацию, из которой, как нам кажется, выхода нет. И в таком случае человека из отчаяния может вытащить только надежда. Надежда на чудо.
Наш герой относился к тем, кто мог надеяться только на чудо. Хотя в его ситуации это казалось невозможным.
Адриан находился в одном из самых крупных концлагерей «Lebensunwertes Leben» («Недостойны жить») организованный фашистами в начале Второй Мировой. Здесь были только враги «высшей» расы – евреи. Адриан был евреем, пусть и наполовину. Обстоятельств это не меняло.
Выход был отсюда. Но только один – через смерть.
Умирать естественно он не желал. И старался об этом не думать.
В те минуты, когда мысли о смерти начинали окутывать его голову (а это случалось чаще всего ночью) он со всей силой сзжимал в руке крестик, подаренный его возлюбленной в Париже.
Адриан любил вспоминать тот день. Они посидели за чашечкой кофе. Как сейчас, он помнит вечернее солнце, озарявшее комнату. Запах кофе, настоящего и горячего… Мари сидела напротив и говорила, что настают тяжелые времена и что она с матерью уезжает в Америку. Адриан не мог уехать с ней – военный долг обязывал.
– Вот возьми, – она положила в его ладонь старый серебряный крестик, – это крестик моей покойной бабушки.
Адриан хотел ей снова возразить, что он не верит в Бога. Но Мари решительно остановила:
– Я знаю. Возьми как напоминание обо мне.
Кроме крестика с собой у него была ее фотография. Но попав в концлагерь неделю назад, он лишился всех своих вещей. Кроме крестика. Каким-то чудным образом фашисты не заметили его на шее. Возможно, из-за прилипшей грязи…
Он ценил крест более всего. Ведь это было единственным, что в тяжелые минуты напоминало ему, что он должен вернуться.
«Бом! Бом!» – раздавались резкие звуки огромных часов старинной башни, находившейся возле концлагеря. Два «Бом!» означали, что сейчас было ровно два часа ночи. Адриан первое время вздрагивал от этих пронзительных сигналов.
За четыре дня в лагере он полностью разглядел старый крестик. Серебро потемнело от времени, крест немного выгнулся. Но на распятии отчетливо было видно Христа, и череп под его ногами. Над головой таблица, с непонятными буквами:
I Н Ц I
Сначала он решил, что надпись на английском, но третья буква была явно не английской. Потом он вспомнил, что его любимая Мари из семьи русских эмигрантов. А бабушка у нее была русской. Значит и буквы на кресте должны быть русскими.
В эту ночь темные мысли о неминуемой гибели в газовой камере не давали ему уснуть. Днем казнили где-то пятьдесят человек. Построили, и сообщили, что им пора в душ. Мыться. Адриан прекрасно знал, что это за душ. Многие знали и молчали. Евреи убеждали себя, что это действительно душ, лишь бы не сойти с ума и не сломаться. Сломаешься – точно ждет казнь. Не сломаешься – может пронесет…
Поначалу слышались крики, но потом все утихло. Затем убитых сожгли. Запах жженных тел до сих пор витал в воздухе.
« Умрешь ты здесь… Не выбраться… Выхода нет – казнят в камере и никогда не увидишь ее голубые глаза …»
Адриан снова со всей силы сжал крест. Он ощущал себя тонувшим посреди трясины в болоте, а крест был единственным, за что можно ухватиться и продержаться хоть некоторое время, чтобы не утонуть в отчаянии.
«Не обязательно умирать, чтобы выбраться отсюда…» – подумал Адриан. – «Не обязательно…»
– Я как и ты – не сплю.
Жорж был тоже из Франции. Ему стукнуло тридцать. Когда началась война, у него с женой только-только появилась дочь. Побыть с малышкой он смог совсем недолго. Франция проиграла войну фашистской Германии. После захвата французских территорий наступил режим Виши. Его и еще несколько тысяч евреев правительство передало в руки нацистов.
– Знаешь, моя Софи очень любит булочки с корицей….
– Кто такая Софи? – спросил Адриан у Жоржа.
– Дочь. Моя дочь. Ей уже пять лет. Такая большая!
Жорж замолчал. Он задумался.
Через минуты две он снова заговорил с Адрианом.
– А у тебя дети есть?
– Нет. Я не женат. Но любимая девушка есть.
– Она еврейка?
– Нет, русская. Жила в Париже. – Адриан вздохнул, вспоминая Мари.– Сейчас уехала в Америку с матерью. Там она в безопасности. А твоя жена еврейка?
Жорж засмеялся.
– О, нет! Она чистая француженка! С ужасным характером и добрым сердцем.
И тут в разговор включился третий – Персиваль, который спал рядом с Адрианом и Жоржем в соседней ячейке.
–Что, вспоминаете свою распрекрасную жизнь???
Персиваль до войны работал парфюмером на лавандовых полях в Провансе. Заработка вполне хватало на жизнь, он жил в родительском доме со всеми удобствами. Безумно обожал женщин, особенно красивых. Нередко бывал и в борделях. Жил, и совершенно ни в чем себе не отказывал. Пока не настигли нацисты.
Темноволосого кудрявого Персиваля одного из первых сдали в плен. Из той партии людей, по рождению евреев, ехавших с ним в концлагерь – никто не дожил до сегодня. Кто-то умер от голода, кого-то зверски убили фашисты. А сам Персиваль, который раньше был довольно веселым и казалось бы, жизнерадостным мужчиной лет тридцати пяти, превратился в ходячий скелет. От его былой красоты ничего не осталось. Когда-то довольно накаченные руки сейчас были обтянуты кожей. Но хуже было то, что внутри у Персиваля находился скелет пострашнее. В душе он твердо укрепился в вере, что умрет здесь, в этом лагере. Когда Персиваль попал в плен, сначала он находился в отчаянии, которое чуть его не убило. Но потом Персиваль придумал, как ему выжить. Он донимал каждого узника, который морально стоял на краешке пропасти отчаяния. Персиваль делал все, чтобы люди падали в эту пропасть. Этим он как бы успокаивал себя, и это давало ему силы выживать дальше. И теперь, казалось, Персиваль сошел с ума. Работая киркой днем, иногда он глядел на остальных собратьев и со злобой улыбался, приговаривая: «Скоро вы все сдохнете! Все до единого!» И когда кто-либо вспоминал свою прошлую спокойную жизнь или мечтал о том, что эти муки кончатся, он обязательно влезал и добавлял что мол, хватит, размечтались – вон, газовая камера скоро вас сожрет. Часто бывало, что заключенные, которым и так было тяжело, от этих слов плакали, впадали в истерику, кричали, а один даже покончил жизнь самоубийством после того, как Персиваль сказал ему, что тот умрет здесь и его тело окажется погребено под многочисленными трупами евреев.
Фашисты давно бы казнили Персиваля, но видя, как он доводит окружающих, оставили его в живых только для того, чтобы он продолжал издеваться над всеми. Так Персиваль прожил год, став долгожителем среди пленных. На его макушке порядочно отросли волосы, а на лице имелась небольшая бородка.
В концлагере за ним закрепилось прозвище Стервятник.
–Что, вспоминаете свою распрекрасную жизнь?
Жорж нахмурился. Персиваля он недолюбливал.
– Вспоминаем, – ответил Адриан.
– А вы что, незнали, что о прошлом вспоминать напрасно? – вытаращил глаза Стервятник и уставился в Адриана,– Вы что, не знаете, что полезнее думать о будущем?
–Знаем! – вмешался Жорж,– Отстань от нас!
–О! – воскликнул Персиваль, при этом шипя, как змея,– Раз знаете, думайте чаще о своем будущем. Ведь ваше будущее это газовая камера, где вы задохнетесь в страшных мучениях и останетесь на этой земле навсегда!
Персиваль засмеялся.
Жорж сделал вид, что вышесказанное его не интересует. Но в душе он был напуган.
Адриан смотрел на Персиваля и знал – тот вероятно прав. Эти мысли начали его угнетать.
Всю оставшуюся ночь ни Жорж, ни Адриан так и не смогли уснуть. В темноте им виделась газовая камера и слышались предсмертные крики жертв.
Глава 2. Труд на выживание
Еще до рассвета заключенных будили. Естественно, тех, кто смог заснуть. Кто не смог – для них это был просто сигнал, что пора встать и снова работать для «великой германии». Они механически вставали и шли умываться, нередко пошатываясь от жуткой усталости и истощения. Проглатывали похлебку, в которой кроме воды еще что-то плавало. Но этим что-то нормально поесть было нельзя.
Утренний апель, или по другому утренняя проверка была где-то через полчаса после подъема. И это было невыносимо.
Выстраиваясь в ширингу, узники, все до единого в полосатой форме, остриженные или лысые должны были говорить свой номер перед надзирателем.
Кто невнятно произносил свой номер на немецком – того ударяли дубинкой.
Адриану повезло в том плане, что немецкий он изучал в университете. Желание стать переводчиком возникло еще в школе. Его завораживало осознание того, что человек может разговаривать на нескольких языках. Мама и папа поддерживали его стремление. И вот, закончив университет, Адриан должен был по плану своей жизни устроиться на работу, чтобы заработать на небольшой домик в деревне. Под третьим пунктом значилась женитьба и создание семьи. В роли своей жены он видел только Мари. Часто представлял, как они будут жить вместе, как у них появится сын, а потом дочь, а потом еще сын. Адриан посадит целую аллею деревьев, и они с Мари проживут в любви и согласии до самой старости и умрут в один день. Но он не учел того, что в жизни никогда не будет так, как ты хочешь. Ведь жизнь нельзя спланировать, расставить по полочкам события, предугадать абсолютно все и спокойно плыть по течению, которое ты запрограммировал. Жизнь не машина. Она дана, чтобы человек жил. Именно жил, а не существовал. Каждый день, проживая как последний. Ценив абсолютно все: от корки хлеба до последнего луча солнца. Не откладывая важные вещи на завтра, потому что «завтра» не существует. Для человека есть только сегодня, чтобы жить, любить, верить, надеяться, плакать, смеяться, быть счастливым или несчастным.
Война не входила в планы Адриана. Она мгновенно их разрушила. Он до сих пор помнит, как расстреляли родителей, потому что папа был евреем, а мама была женой еврея. Абсурдный повод для расстрела. Адриану казалось, что мир сходит с ума. Как? Как могут фашисты строить сильное государство на миллионах жертв? Как они могут спать спокойно, когда у них руки в крови? Как вообще возможно жить с тем, что твое счастье измеряется количеством убитых людей?!
После расстрела родителей, Адриан укрывался в трущобах, но в конце концов полицаи его поймали и он был отправлен на поезде в вагоне для скота с другими евреями в «Недостойны жить». По дороге он познакомился с Жоржем. Вместе они попали в седьмой барак.
Многие заключенные барака номер семь обрадовались, что среди них оказался переводчик. Нередко наказывали, если тебе что-то приказывали по-немецки – а ты не понимаешь, что от тебя хотят.
–Семьдевятьпятьшестьпять! – выкрикнул Адриан свой номер на немецком.
Надзиратель прошел дальше.
–Семьдевятьпятьшестьшесть!
–Семьдевять….
На семьдевятьшестьпервом надзиратель остановился. Виктор с трудом выговорил номер и еле стоял. С самого прибытия он болел туберкулезом. И на апеле Виктора схватил очередной приступ кашля с кровью именно в тот момент, когда к нему подошел надзиратель. Так вышло, что нечаянно брызги крови попали на ботинки фашиста, который вел проверку. Он такое простить еврею не смог.
– Ах ты мерзкий жид! – крикнул надзиратель по немецки. Понял эти слова только Адриан.
Взяв в руку дубинку, он со всей силы ударил Виктора.
Виктор рухнул на землю без сознания.
Заключенные евреи начали возмущаться, несколько что-то крикнули.
Стоял гул. Один молодой парень, стоявший рядом с Виктором, хотел его поднять. Тут же, в долю секунды один из солдат его застрелил. Пуля прошла прямо между глаз. Мгновенно он упал рядом с Виктором, заполняя своей кровью ямки в земле.
Евреи еще больше возмутились.
–Штиль! Штиииль! – Выкрикнул надзиратель.
С немецкого это означало «Тихо!»
Солдаты взяли в руки винтовки и приготовились стрелять в узников.
Сразу все утихли. Потому что сопротивляться было бесполезно.
Адриан стоял в оцепенении. Ему все еще казалось, что он спит. Самое ужасное заключалось в том, что это был никакой не сон.
Это была жуткая реальность.
Тем временем надзиратель отдал команду строю идти вперед, на работу. Заключенные уныло повиновались. Если можно было бы заглянуть в их лица, вы бы увидели, какие глаза у страдания.
– Рашэр гээн! – кричал надзиратель. (Идите быстрее! Прим. Автора)
И узники шли быстрее, чтобы в скором времени взять кирки и лопаты в руки, ведь иногда от усталости удается ни о чем не думать и копать, копать, копать…
Адриан и Жорж работали вместе. Бывало, что надсмотрщики отвлекутся, тогда можно было тихонько поговорить.
– Зачем мы копаем такую огромную яму? – спросил Жорж.
Взяв лопатой еще земли и подбросив ее в близлежащую кучу, Адриан предположил:
– Они наверно хотят здесь что-то построить. Вот и копаем под фундамент.
А между тем это было действительно похоже на то. Обычно на такую глубину роют, чтоб построить двухэтажное здание. И это самое здание должно было быть где-то около восьми метров шириной и двенадцати длиной.
– А зачем им еще здания? Вроде у них достаточно.
– Я незнаю, Жорж. Я здесь недавно и не все порядки усвоил.
Как назло рядом оказался Стервятник.
– А я знаю зачем вы копаете!
Жорж отвернулся, показывая, что он очень занят землей.
Адриан последовал примеру Жоржа, но рядом были те, кому было интересно узнать мнение Персиваля.
–Зачем же? – поинтересовались два еврея, работающие рядом.
– Вы роете себе могилу! – с восторгом выкрикнул Персиваль и засмеялся от собственных слов.
Было необычно видеть посреди узников единственного, который посреди огромной ямы хохотал как умалишенный.
Естественно, это заметил немец.
–Halt den Mund! Zu schnell an die Arbeit! *
*-Закрой свой рот! Быстро за работу!
Персиваль плохо понимал немецкий. Это разозлило надсмотрщика. Он явно не ожидал такой дерзости.
Сначала он хотел застрелить Персиваля, но второй надсмотрщик его остановил.
Адриан услышал его слова:
– Это же Стервятник. Оставь, – указал он на ружье, – лучше дубинкой. Но чтоб выжил.
Персиваль все еще захлебывался диким хохотом. От своего безумного смеха он упал на землю. Со стороны могло показаться, что у него приступ эпилепсии. Но он лишь безудержно ржал как лошадь.
Немец подбежал к нему и со всей силы ударил Персиваля по спине. Тот завопил от боли.
–An die Arbeit! (Работать! Прим.автора) – закричал второй надстмотрщик узникам, отвлекшимся на Персиваля.
Эту команду все хорошо научились понимать и поэтому сделали вид, будто ничего не произошло. Но евреи в мыслях своих все равно были свободны, и кидая комья сухой земли лопатой, каждый задавался вопросом, а правду ли им сказал Стервятник.
А между тем самого Стервятника куда-то поволокли.
Заключенные считали часы до перерыва в полдень. Но время тянулось бесконечно, а солнце, несмотря на осень, палило беспощадно.
Около двенадцати немецкий солдат вытащил из-за пазухи бутерброд с ветчиной и сыром.
Адриан работал поблизости и мгновенно распознал запах свежего хлеба. Перед ним, прямо перед ним, падали крошки этого сокровища. Раньше бывало, он съедал сыр с бутерброда, а хлеб не ел – отдавал на съедение собаке. Как-то невкусно это было раньше. А сейчас он желал подобрать крохи, чтоб хоть чуть-чуть вспомнить, каков на вкус свежий хлеб.
Но это не разрешалось. За такое он точно получит наказание. Наперекор своему оголодавшему желудку он продолжил работу.
Подошло время обеда и прозвучал сигнал. Жорж и другие с облегчением оставили свои орудия труда.
Времени на обед давалось очень мало, а похлебка, или жидкий суп,( хотя вернее, это была вода с чем-то в ней плавающим), был очень горячим. Некоторые боялись не успеть и ели, обжигая ротовую полость, некоторые, что не желали обжечься – почти не ели. Но были и те, которые успевали подождать, пока этот кипяток немножко остынет и разом выпивали всю плошку.
– Ненавижу немцев, – сказал Жорж тайком Адриану. Он был очень зол из-за Виктора, и поделился со своими переживаниями. Он ждал, что Адриан подхватит разговор.
Но Адрианвсего лишь спросил:
–Почему?
Жорж возмутился:
–Почему? Ты еще спрашиваешь? Сколько народу они убили и еще убьют. По их вине мы с тобой сейчас торчим здесь, и еще неизвестно чем это все закончится.
– Глупый…
Жорж еще больше разошелся:
– Кто? Я? Я глупый, что терпеть не могу фрицев??
–Да, – спокойно ответил Адриан, – потому что мы здесь по вине фашистов, которые с Адольфом Гитлером. А ты, Жорж, забыл, что не все немцы фашисты, и не все фашисты немцы. В общем, от нации мало что зависит – все дело в самих людях.
Жорж остыл, допивая похлебку. Хорошо обдумав слова Адриана, он спросил про другое:
– А что делают с немцами, которые это… Ну не фашисты которые?
– Я читал о случае, когда немецкую семью расстреляли, -продолжил Адриан, – Потому что они не приняли фашизм. Об этом писали в наших газетах. Не читал?
–Нет. Я вообще газеты не читаю. Все руки до них не доходят. Точнее – не доходили…
Адриан вспомнил, как они с Мари гуляли в парке, а потом сидели на скамье. Он зачитался новостями из свежего выпуска, уж очень они были интересные. Мари сидела рядом и монотонно вздыхала:
–Мне кажется, ты газету любишь больше меня.
Молчание.
Она начинала сначала:
– А за мной пытается ухаживать один молодой человек. Он будет ученым.
И снова Адриан ее не слышал.
Тогда она делала последнюю попытку:
–Оревуар, Адриан!
Мари вставала со скамьи и шла по дорожке прочь.
И только тогда Адриан замечал ее отсутствие на фоне интересных новостей. Ведь новости уютнее читать вдвоем, сидя рядом. Так теплее. А когда кто-то один уходит – ты сразу чувствуешь это, какими бы не были интересными новости.
– Стой, ты куда? – догонял ее Адриан, оставляя газету на скамейке.
Мари часто отвечала вопросом:
– Сходим на Монмартр?
Любимые места Парижа для влюбленных сосредоточились в районе Монмартр. Мари обожала смотреть на Сакре-Кер, она часто вела вовнутрь собора Адриана. Она могла часами говорить об уникальной архитектуре, раз сто повторяла историю Дионисия Парижского, который, после того, как ему отрубили голову, взял да и встал, и захватив с собой свою же отрубленную главу, направился к собору, и только достигнув его, умер. После прогулки вокруг Сакре-Кер, они обычно шли в кофейню, где пили ароматный капучино, а Мари вдобавок могла съесть за беседой круассана два, а если беседа с Адрианом была очень занимательной, то круассана было три. Но если беседа не задавалась и они ссорились, Мари забирала с собой круассанов пять, объясняя, что у нее стресс.
Но обычно свидания проходили более-менее спокойно. Когда солнце садилось, Адриан провожал ее домой.
Только сейчас он осознал, в каком счастье они с ней жили.
«Если произойдет чудо, и я выживу, я больше никогда не буду читать эти газеты, когда она рядом. Я буду к ней всегда внимателен. Я буду ловить каждый ее взгляд, улыбку, жест… Ох, Мари!»
И снова мысли прервал дребезжащий голос охранника:
–Zu arbeiten, die Juden !(За работу, евреи!)
И они работали, копали, выбивали, таскали – и считали часы до отбоя. День был долог, а ночь коротка. Днем их было больше – к ночи обычно кто-нибудь умирал от усталости. В этот день из их блока исчез навсегда Виктор и тот, кто пытался его защитить.
Глава3. Надзиратель
надзирателей
Следующий день начался как обычно. Подъем, апель, лопаты и кирки в руки – и вперед на место работы, где приказано было копать такую же яму рядом со вчерашней.
Около десяти часов утра по дороге в лагерь проехала немецкая легковая машина. Это была первая машина, которая приехала и осталась в лагере.
Всем естественно стало интересно, кто же находился в этой машине, так как солдаты отдавали честь, когда этот кто-то проехал мимо.
Но вечерний апель все прояснил.
В лагерь прибыл немецкий офицер, который командовал всеми надзирателями. Начальник. Комендант. Звали его Фридрих Вольф. Это был мужчина средних лет с удивительно прекрасной внешностью, которая непостижимым образом сочеталась с невыносимой жестокостью. Он был послан в лагерь, дабы улучшить его работу – как по уничтожению евреев, так и по производительности полезного труда узников. Темные каштановые волосы, почти черные брови, из под которых глядели ястребом голубые глаза. И в этой голубизне было много зловещего и таинственного. Один только его взгляд заставлял бояться и дрожать от ужаса любого, кто осмеливался глядеть на него в упор.
Он говорил на нескольких языках – немецком, английском, французском, польском и итальянском.
Так как большинство узников из блока Адриана и Жоржа были французскими евреями, новый комендант обратился к ним на их родном языке:
– Бонжур, господа!
Такая вежливость здесь была просто неслыханной, поэтому многие узники подумали, что возможно, этот немецкий офицер будет немного добрее к ним. Но это первое радужное впечатление скоро исчезло.
– Меня зовут Фридрих Вольф. Я теперь начальник солдат, которые за вами присматривают. Скажите, все понимают, что я сейчас говорю?
Узники молчали. Они не осмеливались что-либо отвечать.
–Не бойтесь, – он улыбнулся довольно искренне, – я просто хочу знать, что вы понимаете, что я говорю вам. Ответьте каждый, вы понимаете мой французский?
Евреи лишь покачали головой в знак согласия.
Фридриху Вольфу этого хватило.
– Меня это очень радует. Вы все прекрасно знаете, для чего мы здесь. Мы – это я и мои подчиненные. А вы, – сказал он узникам, – вы должны понять, что вы наши животные. Только не домашние конечно. У домашних питомцев есть имена. А у вас только номера – у вас нет имен. Вы никто в этом мире. Поэтому вы должны быть счастливы оттого, что до вас, низменных существ, снизошла великая раса, чтобы принять вашу помощь. Вы обязаны нас слушаться во всем. Конечно, если вы хотите дальше жить. Понимаете, о чем я?
Он улыбался так по-настоящему, что несовместимость улыбки и слов казалась Адриану пугающей.
– Я думаю, все поправимо. Несколько жестких мер – и вы станете никем. С сегодняшнего дня на каждом апеле вы будете говорить свой номер и прибавлять к нему фразу «ich bin niemand» (их бин ниманд – на рус. Я никто.) Потому что вы должны всегда помнить, что вы никто. Остальное вам объяснят надзиратели. Надеюсь, вы будете послушными! – повернувшись к солдатам и надзирателям, комендант произнес со всей торжественностью: – Хай Гитлер!
И действительно, изменения последовали сразу. Утром их стали поднимать раньше на целых полчаса, на проверке от каждого кроме номера требовали фразу «я никто».
Для Адриана что-то изменилось, когда он впервые произнес:
–79565 – их бин ниманд….
После проверки их разделили на несколько групп. Адриан и Жорж попали в одну группу, и их повели в сторону крематория.
В тот момент их охватил дикий ужас. Неужели все, конец?
Но не суждено им было встретиться со смертью сегодня. Оказывается, они будут всего лишь разбирать вещи тех, кого уже нет в живых. Вещей оказалась целое помещение.
Солдат, который их сюда привел, велел на поднос складывать все ценное: драгоценности и деньги, а весь хлам: книги, бумаги и личные вещи – в мешки – их потом сжигали.
Под наблюдением группа евреев начали работу. Это была не такой тяжелый труд, как пахать киркой или таскать мешки с грузом, но в этом было что-то страшное. Ведь эти вещи принадлежали людям, зверски замученными в лагере. Несколько раз Адриан натыкался на игрушки. Грязные, порванные зайчики и сломанные куклы… Здесь находились дети. И они были убиты.
Немало нашлось драгоценностей в сумочках и карманах, которые складывались на большой поднос, а затем направлялись в руки фашистов. Было много разных книг – Адриан любил читать. Но их нельзя было взять, спрятать и забрать в барак – больно большие – заметят. Пока наконец ему не попалась на глаза миниатюрная книга с ладонь. Потрепанная и старая, без надписи на обложке… Но какая разница в концлагере? Адриан ее спрятал в штаны и продолжил дальше разбирать.
–Heiß, Schweine ! – выкрикнул охранник.
Жорж не понял и спросил шепотом Адриана:
–Что ему надо?
Адриан тихонько произнес:
– Он сказал, что мы свиньи, и мы должны быстрее работать.
Жорж закатил глаза. Работать быстрее? А где взять силы, чтобы работать быстрее?
Но в тоже время все прекрасно понимали, что надо делать работу на пределе своих сил. Ведь, кто не работает – тот не живет. Фашисты всегда старались избавляться от тех, у кого сил работать больше не было. Они с этим никогда не медлили. Если ты упал, таская неподъемные для тебя мешки с цементом, то дорога тебе одна – на смерть. Все потому, что ты больше не нужен. Тебя заменят новой партией узников, у которых в отличие от тебя, силы пока имеются.
В этот день Адриану и Жоржу повезло – несмотря на истощение, они смогли проработать весь день и дожить до вечера, до того времени когда можно было лечь в свою ячейку и отдохнуть. Жорж так умаялся, что уснул. У него иссякли всякие силы на переживания по ночам.
Адриан почти удалось заснуть, как вдруг он услышал плач. В соседней ячейке плакал узник из Польши. Его звали Ежи. Он немного владел французским, поэтому Адриан решил спросить, что случилось.
Высунув голову из своей ячейки, Адриан постучал по стенке и задал вопрос:
–Что случилось, Ежи?
Было полнолуние, свет луны пробирался сквозь доски барака и можно было разглядеть в полумраке заплаканное лицо.
Истощенное, грязное, мокрое, с огромными глазами вокруг которых были впадины…
–Ежи, почему ты плачешь?
Ежи наконец ответил:
– Сегодня я работать в крематорий… – и снова зарыдал.
– И? Что там случилось? – настаивал Адриан.
– Там быть люди. Мертвые люди. Мы их сжигать на огне в печи.
У Адриана пробежали мурашки. Только не это…
Тем временем Ежи продолжил:
– Я видеть Виктора, который вчера кашлять. Его расстрелять. И я его сжигать. И остальных люди. Меня заставлять, я не хотел сжигать! Не хотел! Jak okrutne! (с польского Как жестоко!)
– Он что, ноет?
Персиваль проснулся. Несмотря на побои, сил у него было много. А так как в своей ячейке он спал один, потому что никто не желал с ним рядом находиться, он без труда вылез и приблизился.
– Ежи, хватит ныть! Ты думал, мы на курорте находимся?
При виде Персиваля Ежи еще больше заплакал:
–Уйди! Уйди! Ты зло!
Адриан вмешался:
–Персиваль, иди спать. Не лезь в наши разговоры.
– Вообще-то я весь день пропахал с этим польским нытиком. На месте фашистов, я бы его давно прикончил, – сказал Персиваль.
– Как ты можешь такое говорить? Мы все здесь вместе находимся, мы должны друг друга поддерживать, а ты только и делаешь, что всех достаешь!
– Вы – как хотите. А я не с вами, – заключил Персиваль. – Нам не выбраться из этой дыры. Лучший способ продлить себе жизнь – это слушаться фрицев и изворачиваться. Я думаю, когда-нибудь они заметят меня и возьмут к себе.
Адриан не верил своим ушам.
–Что? Что ты хочешь?!
–Я хочу быть фашистом и жить в слоях высшей расы. Если для этого мне нужно будет убивать евреев – я это буду делать.
Ежи продолжал плакать. Слава Богу, из-за своих слез он не расслышал слова Персиваля.
– Ты с ума сошел! Ты же сам еврей тоже! – Адриан кипел от гнева.
– Я по рождению еврей. Но в душе я могу быть кем угодно. Я могу кричать «Хай Гитлер!» и носить немецкую форму. Главное – если они меня, конечно, возьмут, я буду жив и пить чай со штруделем! А ты, Адриан, сиди и жди тут, жди своей газовой камеры или расстрела.
Персиваль довел Адриана. Потому что последний накинулся на Стервятника и повалил на земляной пол. Но Персиваль был сильнее, то он с легкостью ответил Адриану кулаком по голове.
– Сволочь! – кричал Адриан, – Сволочь ты настоящая!
–Нет, – ровным голосом ответил Персиваль, – я – Стервятник.
Персиваль гордился своим прозвищем. Теперь это стало ясно всем.
Естественно, крики посреди ночи привели к тому, что в барак прибежали вооруженные солдаты. Персиваль каким-то образом умудрился залезть обратно в ячейку и притвориться спящим. А вот Адриан с разбитым носом валялся на полу. Ежи тихонько плакал. Остальные узники следили за происходящим.
Солдаты подняли с пола Адриана, схватили Ежи и еще двоих из ближайшей ячейки. Адриана волокли, так как он еле шел. Удар по голове от Персиваля сделал свое дело: перед глазами все кружилось и вертелось размытыми пятнами.
Остальные покорно следовали за солдатами. Ежи продолжал всхлипывать и за это его пару раз ударили. Куда их вели было непонятно.
Они прошли крематорий, несколько бараков, пока наконец не достигли одноэтажного здания с маленькими окнами.
Внутри всех четверых повели к одной небольшой дверце.
– Вперед, свиньи! Получайте по заслугам! – накричал на них один из военных.
Адриана, Ежи и еще двоих впихнули в эту комнату. Прямо впихнули. Потому что это была даже не комната, а какая-то каморка метр на метр. Их было четверо, они находились как селедки в бочке – не пошевелиться, не присесть – можно было только стоять в тесноте. Сначала им показалось, что могли наказать и хуже, но через час всем стало понятно – хуже наверно ничего не бывает.
Все тело затекло, мышцы болели от обездвижения, от усталости клонило в сон – но уснуть не удавалось. К тому же у Ежи обнаружилась клаустрофобия и он вопил на польском как будто его режут, пытался толкаться, плакал и умолял выпустить его отсюда.
–Мы не можем выйти отсюда! Господи, за что?! Я здесь умру… Я УМРУ! – неистово кричал Ежи.– Эти стены нас сдавливают, нет воздуха!!! Я задыхаюсь! Помогите кто-нибудь!
Воздуха было предостаточно. Стены не двигались. Но от криков Ежи всех остальных бросало в дрожь. Адриан не знал ни слова по-польски, но в концлагере учишься понимать язык крика. Язык, для которого переводчик не нужен. Адриана бросило в дрожь и ему стало казаться, что стена сдвигается, чтобы уменьшить пространство. А вдруг здесь какой-то механизм, и стены в конце концов задавят их? В итоге, к крикам Ежи присоединились крики еще двоих. Адриан же молчал. Он знал – кричать бесполезно.
Мучение… Адриану до этого казалось мучением отсутствие хлеба. Но сейчас он понял – когда нечего есть, ты испытываешь голод и слабость. Но когда тебя запирают в комнату для вот таких пыток – понимаешь, что такое настоящее мучение: секунды тянутся вечностью, тебе кажется что это навсегда; тело ноет, не чувствуешь конечности, а существуешь только в этих криках о помощи, но кроме тебя их никто не слышит или не желает слышать…
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
