Текст книги "Двадцатый век. Электрическая жизнь"

Глава III

Душевные муки кандидатки на инженера. – Лекции по телефонографу – Страстная посетительница модного магазина под фирмой «Новый Вавилон». – Испуганная служанка лавирует между электрическими приборами. – Телефонная газета.

Приближается громадный воздушный корабль

Эстелла почти совершенно уже успокоилась, а потому Жорж Лоррис мог бы без всяких угрызений совести с нею проститься. Вместо этого он, однако, не пытаясь отдавать себе отчета в причинах, побуждавших его остаться, продолжал беседовать с девушкой. Разговор шел, впрочем, все о материях важных. Они беседовали о могуществе прикладных знаний, об электричестве, – новых основах нравственности, – народном образовании и научной политике. Молодая девушка, узнав, что случай свел ее с сыном великого Филоксена, тотчас же наивно вошла по отношению к Жоржу в роль ученицы, что заставило его совершенно искренно расхохотаться.

– Я действительно сын знаменитого Филоксена, как вам угодно называть моего папашу, но гожусь сам скорее в ученики, чем в учителя. Вы от меня не скрыли ваших неудач на экзаменах. Это дает мне смелость сообщить вам, что не далее как сегодня, в ту самую минуту, когда разразилось торнадо, папаша производил мне жесточайшую головомойку, упрекая в недостаточном знакомстве с точными науками. Должен признаться, что эти упреки были заслуженными, – вполне заслуженными!..

– Помилуйте, я с этим ни за что не соглашусь! Я очень хорошо понимаю, что знание, кажущееся для великого Филоксена Лорриса недостаточным, должно являться для меня настоящей бездной премудрости… Ах, если б мне только выдержать экзамен на первый инженерный чин!

– Вы, наверное, вздохнули бы тогда с облегченным сердцем и забросили все свои книжки! – заметил со смехом Жорж.

Эстелла молча улыбнулась и многозначительно отодвинула от себя груду книг и тетрадей, покрывавших её письменный стол.

– Если это вам может на что нибудь пригодиться, то я пришлю вам, сударыня, кое-какие тетрадки и фонограммы нескольких лекций, читанных моим отцом инженерам его лаборатории.

– Вы меня чрезвычайно обяжете. Обещаю вам, что постараюсь их понять и усвоить себе. За прилежанием у меня дело не станет…

Внезапно раздался звонок и телепластинка померкла. Образ молодой девушки исчез, и Жорж остался один в комнате. Повреждения, причиненные электрической бурей на центральной станции телефоноскопов, были уже исправлены, – аппараты могли действовать нормальным образом и случайные временные сообщения были всюду прекращены.

Взглянув на часы, Жорж убедился, что в разговоре с Эстеллой время текло для него очень быстро. Пора была уже явиться в лабораторию. Поэтому он нажал соответственную кнопку и дверь комнаты тотчас-же растворилась сама собою. Усевшись в кресла остановившейся у дверей подъемной платформы, молодой человек оказался спустя четверть минуты на верхней пристани – в роскошном высоком крытом павильоне, устроенном над парадным входом в дом Филоксена Лорриса.

Дворницкая, которая теперь, при употреблении воздушных экипажей, устраивается всегда близ верхнего подъезда на террасе, служащей пристанью, совершенно отсутствовала у Филоксена. Её, да и самого дворника заменяла особая планшетка, которая, благодаря системе электрических кнопок, выполняла все, что только можно было разумным образом от неё требовать.

Жоржу Лоррису подали кабриолет

Воздушный кабриолет, сам выдвинувшийся по железному рельсу из сарая, поджидал уже Жоржа на пристани. Прежде, чем сесть в него, молодой человек окинул взглядом громаду Парижа, раскинувшегося в долине Сены на необозримое протяжение до самого Фонтенебло, к которому примыкало южное предместье столицы. Прекратившееся во время электрической бури оживленное движение по воздуху успело уже возобновиться. По небу реяли во всех направлениях воздушные экипажи; аэродилижансы тянулись друг за другом длинною вереницей, стараясь наверстать потерянное время. Быстроходные – так называемые – воздушные стрелы, поддерживавшие почтовое сообщение с провинциальными и заграничными городами, мчались с головокружительной быстротою. Целые рои воздушных карет и кабриолетов теснились около станций электропневматических труб, откуда задержанные смерчем поезда отправлялись почти безостановочно друг за другом. С запада величественно приближался, выделяясь в туманной дали, колоссальный воздушный корабль южно-американского почтово-пассажирского сообщения. Если б он случайно не задержался в дороге, то был бы непременно захвачен смерчем, и летопись крупных катастроф обогатилась бы тогда новою главою.

– Надо приняться за работу, – сказал, наконец, Жорж, освобождая от зацепления с рельсом воздушный свой кабриолет, и направляя eго к одной из лабораторий Филоксена Лорриса, устроенной, вместе с целым рядом заводов и фабрик для практических опытов, в Гонесской равнине, где все они в общей сложности занимали площадь в сорок гектаров.

Тем временем Эстелла Лакомб, оставшись одна на Лаутербрунненской станции, не замедлила покинуть свои тетрадки. Подбежав к окну, она тревожно вглядывалась в даль. Ведь во время урагана могло случиться какое нибудь несчастье с её мамашей, уехавшей в Париж, или с отцом, осматривавшим по долгу службы горные маяки! Правда, что теперь в горах все стихло, и установилась прекраснейшая погода. Воздушное казино, спустившееся при первом же сигнале опасности на Лаутербрунненскую станцию, тихонько подымалось опять в верхние слои атмосферы, чтобы доставить своим посетителям зрелище захождения солнца за снеговые вершины Оберланда.

Эстелле недолго пришлось беспокоиться. Вдали не замедлил показаться летевший из Интерлакена воздушный кабриолет. Молодая девушка узнала с помощью бинокля свою мать, которая выглядывала сквозь раскрытые дверцы экипажа и очевидно торопила механика. В это самое мгновенье звонок телефоноскопа заставил девушку обернуться. Она вскрикнула от радости, увидев на телепластинке изображение отца.

В гостях по телефоноскопу

Инспектор Лакомб, находившийся на одном из своих маяков, спросил с обычной поспешностью занятого человека:

– Ну что, дочурка, все ли у вас тут благополучно? Надеюсь, это проклятое торнадо ничего не переломало?… Ну и прекрасно! Посылаю тебе воздушный поцелуй! Признаться, я порядком беспокоился… Где же твоя мать?

– Мамаша сейчас приедет. Она только что вернулась из Парижа.

– Этого только недоставало! Надо ведь ей было ехать в Париж во время такого урагана! Если б я знал, что она в дороге, я бы стал еще сильнее тревожиться.

– Да вот и она сама…

– Мне теперь некогда; выбрани ее за меня! Я пережидал смерч на маяке 189 в Беллинцоне и буду домой лишь к девяти часам вечера. He ждите меня к обеду…

– Дзинн!.. – и г-н Лакомб мгновенно исчез с пластинки телефоноскопа. В то самое мгновенье его супруга, только что успевшая сойти на балкон, поспешно расплачивалась с механиком воздушного кабриолета. Дверь, выходившая на балкон, отворилась, и почтенная дама, обремененная покупками, тяжело опустилась в кресло.

Благодаря телефоноскопу можно купить что угодно, не выходя из дому.

– Ах, милочка, сколько страху я натерпелась! Представь себе, что я была свидетельницей нескольких катастроф… – объяснила она.

– Папаша только что говорил со мной, – отвечала Эстелла, целуясь с матерью. – Он на 189 в Беллинцоне и благополучно переждал бурю. Ну, а ты, как себя чувствуешь?

Прогулка в кабриолете

– Ах, милочка, я просто умираю! Ну да уж, признаться, и буря была! Такого жестокого торнадо давненько у нас не случалось. Подробности ты узнаешь сегодня вечером из телефонной газеты. Ужас да и только! Представь себе, что, хорошенько обдумав, я всё-таки решила купить розовую шляпку… И вообрази, что торнадо разразилось как раз, когда я была в Ново-Вавилонском магазине! Мне пришлось остаться там целых три часа, так как я положительно обезумела от страха. Это не помешало мне, впрочем, воспользоваться случаем и осмотреть все новинки в отделе шелковых материй по четырнадцати с половиною франков аршин… Как-раз перед магазином упало несколько обломков воздушных кораблей, да и вообще в Париже была масса несчастных случаев!.. В отделении кружев для воротников и рукавчиков я нашла прелестные вещицы и сравнительно недорого… Да, милое дитя! Я собственными глазами видела с платформы Вавилонского магазина, среди молний проносившегося электрического смерча, столкновение двух воздушных кораблей… Страшно даже и вспомнить!.. He забыла ли я, однако, какой-нибудь из моих покупок?.. Нет, слава Богу, все на лицо!.. И ведь как я беспокоилась все время, милочка. Когда разрешено было выходить, я бросилась в залу телефоноскопов, чтоб повидаться с тобой и предостеречь тебя на всякий случай, но все аппараты словно обезумели… И чего только смотрит правительство! Просто на-просто и смех, и горе! И это еще называют наукой! Представь себе, что я хочу установить сообщение с тобою. Дзиннь… и передо мной открывается казарменная зала с майором, читающим своей роте лекцию об устройстве непрерывно действующей картечницы… Я теперь знаю это устройство, как свои пять пальцев. И сколько ругательств пришлось мне выслушать, милочка!.. Самых страшнейших ругательств… Видишь ли, один из солдат оказался глуп как пробка, или «как сто чертей», выражаясь словами майора. Представь себе, он не в состоянии был понять даже такого простого механизма!.. Подумай только! Во всех двадцати четырех вавилонских телефоноскопах можно было наслаждаться единственно лишь сценами в подобном-же вкусе! Всюду установились сообщения, которые ни за что нельзя было прервать… Нечего сказать, хороша наша администрация!..

– Да, маменька, мне тоже известно, что во время исправления повреждений на центральной станции пришлось установить между каждыми двумя аппаратами случайные сообщения.

– Надеюсь, дитя мое, что по крайней мере тебе не сделали при этом особенно неприятного сюрприза…

– Нет, мамаша, совсем напротив! т. е. я хотела сказать, – пояснила слегка покраснев Эстелла, – что у нас здесь было установлено сообщение с одним очень приличным молодым человеком…

Г-жа Лакомб взволновалась до такой степени, что даже привскочила в кресле.

Г-жа Лакомб возвращается домой с покупками

– С молодым человеком! Объяснись пожалуйста, милочка! Ты меня совсем перепугала!.. Боже мой, что это за администрация! Просто курам на смех, да и только! Она становится положительно неприличной со своими промахами и несчастными случайностями. По всему видно, что барышни на главной станции телефоноскопов все сплошь и рядом пустоголовые вертушки! Они только и знают, что молоть всякий вздор, сплетничать, да смеяться над абонентами, подшучивая над секретами, которые удается выудить… Тебя, значит, соединили с молодым человеком? Хорошо!.. Я буду жаловаться!..

– Погоди, мамаша, не горячись!.. Этот молодой человек сын Филоксена Лорриса.

– Сын Филоксеяа Лорриса? – вскричала г-жа Лакомб. – Надеюсь, по крайней мере, что ты от него не убежала!.. Ты ведь поговорила с ним?

– Да, маменька…

– Разумеется было бы лучше, если б нас соединили с самим великим Филоксеном Лоррисом. Боюсь только, что ты растерялась словно дурочка, и повесила нос, как делаешь всегда на экзаменах…

– Я была, маменька, очень испугана страшной электрической бурей… Он меня успокоил…

– Надеюсь, ты ему дала всё-таки понять несколькими остроумными техническими фразами насчет электрических смерчей, что ты не какая-нибудь невежда и обладаешь хорошими сведениями в науках. Ведь ты упомянула ему про свои дипломы?..

– He знаю хорошенько, что именно я ему говорила… Во всяком случае этот молодой человек был очень любезен и, усмотрев недостаточность моих знаний, обещал прислать мне свои собственные заметки и фонограммы лекций своего отца.

– Его отца – знаменитого Филоксена Лорриса? Какое счастье! Да; нельзя отрицать, что даже и путаница у этих теле оказывается иной раз кстати!.. Он пошлет тебе фонограммы, а я сделаю его отцу маленький благодарственный визит и переговорю о твоем родителе, который киснет здесь на второстепенной должности в департаменте горных маяков. С рекомендацией великого Филоксена Лорриса твой отец разом выдвинется вперёд… Я берусь все устроить! Поцелуй меня, милочка!..

Дзинь… Дзинь… – раздался звонок по телефону и на телепластинке снова появился г-н Лакомб.

– Что, милочка, мамаша твоя вернулась? А, да ты уже здесь, Аврелия! Я, признаться, побаивался за тебя! Однако, до свидания, мне некогда! He ждите меня к обеду. Я приеду лишь в половине десятого…

Инспектор горных маяков, инженер Лакомб

Дзинь… Дзинь… – и г-н Лакомб исчез с телепластинки.

Нe знаю, был ли сон Эстеллы нарушен новым знакомством по телефоноскопу, доставленным ей случайностями электрического смерча, но её мамаша в эту ночь видела очаровательные сны, в которых Филоксен Лоррис и его сын играли далеко не последнюю роль.

На другой день утром, только что встав с постели, г-жа Лакомб заставила дочь пересказать ей ещё раз все подробности разговора с сыном великого учёного. Как раз в это самое время воздушная баржа со станции электро-пневматического пути сообщения, прибывшая с пассажирами из Интерлакена, привезла только что полученную из Парижа по пневматической трубе посылку на имя девицы Эстеллы Лакомб.

В посылке этой было упаковано штук двадцать фонографических клише с лекций самого Филоксена и одного знаменитого профессора, у которого занимался cам Жорж Лоррис. Молодой человек сдержал свое обещание.

– Ах, как я рада! – воскликнула г-жа Лакомб. – Я в полдень-же лечу по пневматической трубе с визитом к Филоксену Лоррису. Мой сон начинает уже сбываться наяву! Я видела во сне, будто приехала в гости к великому изобретателю. Он повел меня к себе в лабораторию и очень любезно объяснял там всякую всячину, а под конец привел к последнему своему изобретению – к такой, видишь ли, сложной машине, душечка, что у меня просто ум за разум зашел!.. – Это, сударыня, – сказал он, – электрический прибор для увеличения жалованья служащим. Позвольте мне презентовать его для вашего супруга…

– Опять за старую песню! – заметил, усмехнувшись, г-н Лакомб.

– Неужели ты думаешь, что мне так приятно жить одними только лишениями, не смея даже мечтать о розовой шляпке вроде той, которую видела вчера в Вавилонском магазине? Знаешь что, я куплю эту шляпку проездом, когда отправлюсь навестить Филоксена Лорриса…

– Нет, моя милая, я тебе это категорически запрещаю, т. е. не розовую шляпку, – ты можешь себе ее выписать, если хочешь, а визит к Филоксену Лоррису… Обождём немного! Если Эстелла выдержит экзамен и, благодаря лекциям, присланным ей г-м Лоррисом, будет произведена в инженеры, то отчего же и не сделать маленького благодарственного визита… разумеется, по телефоноскопу… чтобы не показаться слишком навязчивыми.

– Скажу тебе на это, друг мой, что ты со своей застенчивостью никогда не устроишь себе карьеры! – объявила г-жа Лакомб.

Гретли уронила поднос и разбила одну или две чашки.

Появление служанки Гретли, принесшей завтрак, прервало в самом начале проповедь, которую г-жа Лакомб по обыкновению собиралась прочесть мужу пред отправлением его на службу. Бедная служанка, едва оправившаяся от вчерашнего испуга, жила все время как бы в состоянии хронического ужаса. Сельское население, выросшее в поле и освоившееся только с бесхитростной, грубой обстановкой своей жизни на лоне матери-природы, обладает неповоротливыми мозгами, почти непроницаемыми для научных идей. Когда этим невеждам приходится попасть в город, где их охватывает со всех сторон наша в высшей степени сложная цивилизация, требующая от всех и каждого такого громадного количества знаний, эти несчастливцы беспрерывно переходят от изумления и недоумения к паническому страху. Измученные и запуганные дети природы даже не пытаются постигнуть фантастический механизм городской жизни. Они думают лишь о том, как бы уцелеть самим и поскорее вернуться в родное гнездо, – в какую-нибудь деревушку, забытую всеобщим прогрессом. Злополучная Гретли, – простая невежественная деревенская девушка с косами, напоминавшими чёсаный лен, жила у своих господ в вечном страхе, не понимая ничего, что ее окружало. Она старалась как можно реже выходить из своего уголка на кухне и не смела прикасаться к различным усовершенствованным приборам, изобретение которых сделало из порабощенного электричества могущественного, но послушного слугу. Подавая на стол и стараясь держаться как можно дальше от всех этих приборов, чтоб не зацепить как нибудь за электрические кнопки, или за ключ утренней и вечерней фонографической телегазеты, Гретли уронила поднос и разбила одну или две чашки. Как и следовало ожидать, это обстоятельство заставило г-жу Лакомб обрушить на нее волны своего негодующего красноречия.

Почтенный инспектор альпийских маяков искусно воспользовался этой диверсией и довершил ее, повернув ключ телегазеты, которая немедленно же начала симпатичным, внятным голосом докладывать политическое обозрение. Необходимо заметить, что г-н Лакомб любил услаждать им свой утренний кофе. Газета сообщила:

Утренняя телегазета

«Судя по всему, затруднения, с которыми сопряжена ликвидация прежних займов Коста-Риканской республики, нельзя будет уладить дипломатическим путем и одна лишь Беллона[2]2
  Беллона – у римлян богиня войны – соответствовала греческой Энио. Одни описывают ее как супругу, другие как дочь Марса.


[Закрыть] окажется в состоянии распутать хитросплетенные счеты, представленные обеими тяжущимися сторонами. Зато, с другой стороны, можно с живейшим удовольствием отметить, что внутренняя наша политика склоняется в пользу примирения и соглашения между всеми партиями.

Благодаря вступлению в кабинет предводительницы женской партии, г-жи Луизы Мюш (депутата Сенского департамента), согласившейся принять портфель министерства внутренних дел, новому кабинету примирения всех партий обеспечена поддержка еще сорока пяти женских голосов в палате депутатов, так что он располагает теперь солидным парламентским большинством…»

В тот же день после полудня, в то время, когда Эстелла углубилась в слушание лекций Филоксена Лорриса, в которых не находила, впрочем, особенного удовольствия, как это можно было заметить по тону, что она прижимала левую руку ко лбу, стараясь заносить в свою записную книжку кое-какие заметки, – неожиданно у самого уха девушки раздался звонок телефоноскопа, доставивший ей благовидный предлог освободиться от научных занятий.

Фонограф как раз воспроизводил лекции Филоксена Лорриса. Ясный и отчетливый голос ученого излагал во всей подробности собственные его опыты над ускорением и улучшением роста хлебов при помощи электризации засеянных полей. Эстелла немедленно остановила фонограф и прервала речь ученого на половине какого-то сложного вычисления. Подбежав к телефоноскопу, она установила сообщение с главной станцией и увидела перед собою на телепластинке сына знаменитого Филоксена.

Жорж Лоррис, стоявший перед собственным своим аппаратом в Париже, вежливо поклонился молодой девушке.

Без диплома

– Извините, сударыня, если я осмеливаюсь спросить, вполне ли вы оправились от вашего вчерашнего маленького потрясения? Вы показались мне до такой степени встревоженной… – сказал он.

– Вы слишком добры, милостивый государь, – отвечала, слегка покраснев Эстелла. – Правда, что я вчера не выказала особенного мужества, но, благодаря вам, испуг мой сравнительно скоро рассеялся… Впрочем, я вам премного обязана! Присланные вами фонограммы мною получены и, как вы видите, я…

– Слушали лекции моего родителя, – со смехом добавил Жорж. – Для этого необходима изрядная доля нравственного мужества, сударыня. Желаю вам всякого успеха!..

Глава IV

Как принимает гостей великий Филоксен Лоррис. – Девица Лакомб еще раз режется на государственном экзамене. – Неожиданное сватовство. – Теоретические соображения Филоксена Лорриса об атавизме. – Доктор София Бардо и сенатор от Сартского департамента девица Купар.

Влияние предков на потомка

Жорж Лоррис довольно частенько вступал в телефоноскопическое сообщение с швейцарским домиком на Лаутербрунненской станции. Ему надо было осведомиться об успехах Эстеллы Лакомб, расспросить. не пригодятся ли ей какие-нибудь новые фонографические лекции, или, наконец, просто осведомиться о состоянии здоровья её самой и её мамаши. Постепенно у него вошло в привычку видеться с молодой девушкой. Вскоре он начал доставлять себе каждый раз после полудня, в качестве отдыха от умственного труда и лабораторных занятий, несколько минут приятной беседы с лаутербрунненской кандидаткой в инженеры.

Благодаря его советам и лекциям, которые он присылал, Эстелла делала большие успехи. Жорж, которого отец бесцеремонно называл «мазилкой» в науке, что, без сомнения, являлось чрезмерно строгим и не вполне справедливым эпитетом, был на самом деле солидным ученым, который для Эстеллы казался неисчерпаемым кладезем знания. К тому же в тех случаях, когда юная инженер-кандидатка наталкивалась на какие-нибудь серьезные научные трудности, Жорж Лоррис, запасшись маленьким карманным фонографом, устраивался так, чтоб завести за столом разговор на эту тему. Таким образом он побуждал отца изложить свой взгляд на сущность этих научных трудностей. Полученная без ведома великого Филоксена фонограмма его объяснений безотлагательно посылалась на Лаутербрунненскую станцию.

Вопреки строгому запрещению мужа, г-жа Лакомб между двумя визитами на женскую биржу, где она выиграла две тысячи франков, и в Ново-Вавилонский магазин, где издержала 2005 франков, решилась однажды посетить Филоксена Лорриса под предлогом изъявления ему чувствительнейшей своей благодарности.

На воздушном дебаркадере в павильоне, заменявшем переднюю, она нашла ряд звонков с именами всех обитателей дома, а именно: самого Филоксена Лорриса; его супруги; Жоржа Лорриса; Сюльфатена (состоявшего домашним секретарем у великого Филоксена) и т. д. и т. д. Восхищаясь изяществом электрических приспособлений, она обратила внимание на отсутствие при этих именах обычных пометок: «Дома нет», «Дома», «Занят», сберегающих время посетителей и предотвращающих лишние хлопоты.

– Это, очевидно, уже вышло из моды! – сказала она самой себе. – Решительно все уже обзавелись таким механизмом, и от него несет чем-то мещанским! Я непременно распоряжусь, чтоб и у нас убрали его из прихожей!

Г-жа Лакомб прилетела с визитом к Филоксену Лоррису

Достопочтенная дама нажала на кнопку звонка, украшенную именем самого домохозяина. Двери тотчас-же пред ней растворились, и к ним придвинулась подъемная платформа с креслом, на которое мать Эстеллы и села. Платформа медленно двинулась, а затем остановилась, как бы приглашая г-жу Лакомб сойти. Перед ней открылись тогда сами собою другие двери, войдя в которые, она очутилась в большой комнате, где все стены сверху до низу были увешены большими раскрашенными чертежами и фотографическими снимками с чрезвычайно сложных приборов. Посреди комнаты стоял большой стол, а вокруг него – несколько кресел. Г-жа Лакомб не видала еще во всем доме живой души. Даже прислуга блистала там отсутствием. Изумленная гостья уселась в кресло, с любопытством ожидая, что будет дальше.

Она начала было уже приходить в нетерпение, как вдруг услышала вопрос:

– Что вам угодно?

С этим вопросом обратился к ней фонограф, помещенный как раз по середине стола.

– Потрудитесь сообщить ваше имя и цель вашего посещения! – добавил фонограф.

Это было произнесено голосом самого Филоксена Лорриса. Г-жа Лакомб знала его по фонограммам лекций, полученных Эстеллой. Тем не менее она до известной степени обиделась таким способом принимать гостей.

– Однако же это очень бесцеремонно! – вскричала она. – Быть может и очень удобно оставлять наедине с фонографом особ, которые взяли на себя труд пожаловать лично и притом издалека, но с точки зрения общепринятой вежливости такой способ обращаться с порядочными людьми навряд ли можно признать удовлетворительным. Впрочем, может быть, здесь вежливость понимают как-нибудь по своему?

– Я теперь в Шотландии и занят очень важными делами, – продолжал фонограф, – но тем не менее, соблаговолите говорить, я вас слушаю!

Г-жа Лакомб не знала, что Филоксен Лоррис был на первое время для всех вообще посетителей в Шотландии, или других местах, ещё более отдаленных, но что телефонная проволока передавала ему в кабинет имя гостя. Если знаменитому ученому благоугодно было принять посетителя, он нажимал кнопку, и фонограф приемной залы вежливо приглашал гостя пройти в такие-то двери, воспользоваться такою-то подъемной платформой до коридора за номером таким-то, и дойти там до дверей, которые отворятся перед ним сами собою.

– Я – г-жа Лакомб. Мой муж, инспектор горных маяков, поручил выразить вам свою благодарность… искреннейшую благодарность…

С экзамена на экзамен

Г-жа Лакомб принадлежала к весьма решительным особам прекрасного пола и не привыкла тереться перед неожиданностями, по тем не менее до известной степени смутилась и положительно не знала, что ей сказать этому проклятому фонографу. Она имела намерение подействовать на Филоксена Лорриса обаянием изящных своих манер и остроумного разговора, но вовсе не подготовилась к свиданию с фонографом.

– Меня вы не проведете, – сказала она, вставая с негодованием. – Я вполне убеждена, что вы точно также в Шотландии, как и я сама. Мне уже и раньше доводилось слышать, что вы, сударь, настоящий медведь, а теперь я убедилась на опыте в справедливости этой оценки. Вы с вашим фонографом – медведь в кубе, да еще из самых невежливых! Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что я возьму на себя труд беседовать с вашей машиной…

– Продолжайте, я слушаю, – сказал фонограф.

– Он слушает! Этого еще только недоставало, – возразила г-жа Лакомб. – Неужели вы думаете, что я проехала восемьсот верст единственно лишь для удовольствия поговорить с вами, г-н фонограф? Можешь слушать сколько угодно, голубчик! Развесь уши пошире! – Я ухожу! Я знаю теперь, что Филоксен Лоррис настоящий медведь, но это не мешает его сыну, Жоржу Лоррису, быть очень милым молодым человеком, к счастью, вовсе не похожим на своего папашу. Он, вероятно, унаследовал приличные манеры и умение держать себя от матери. Мне, право, жаль её бедняжку! Ей должно быть очень несладко жить с ученым медведем вместо мужа. Впрочем, я даже кое-что слышала о том, что они живут друг с другом, как кошка с собакой!.. Теперь я вполне убеждена, что в этом виноват именно её медведь-муж со своими фонографами…

– Вы кончили? – осведомился фопограф. – Я записал всё до последнего слова…

– Ах ты Господи! – вскричала внезапно, испугавшись, г-жа Лакомб. – Этот негодяй всё записал. Что я наделала? Мне и в голову не пришло, что он не только говорит, но и записывает… Теперь он повторит всё, что я сказала. Это чистое предательство!.. Право не знаю, что теперь и делать! Как зачеркнуть теперь написанное? Ах ты, мерзкая негодная машина! Погоди-же, я тебя проведу! «Ао! Мой котел вам сказайт… Мой аглицкой дам, мистрисс Арабелла Гогсон из Бирмингем, выражайт сердечна свой восторк от знаменита Филлокс Лоррис…»

Порывшись с лихорадочной поспешностью в ридикюльчике, который держала в руках, г-жа Лакомб вытащила оттуда вышивку для туфель, предназначавшуюся в подарок её супругу, и положила ее на фонограф.

Продолжайте! Я слушаю! – сказал фонограф.

– Мой сам шиль два туфля к сей велик челавек… Сказывайт, пожалуй, что мой зовут мистрисс… Однако, попала же я впросак! Ведь к фонографу-то приделана у него маленькая фотокамера! С каждого гостя снимают портрет! Теперь я здесь увековечена… Тут уж ничего не поделаешь. Остается только спасаться бегством. – Она направилась было к дверям, но поспешила вернуться.

– Я бы завершила свою невежливость, если бы ушла, не прощаясь. Что подумали бы тогда про меня? – сказала она вполголоса и затем, нагнувшись к фонографу, громко добавила – Считаю для себя честью и счастьем, что имела удовольствие беседовать хоть мгновенье со знаменитым Филоксеном Лоррисом, несмотря на то, что беседа эта неоднократно прерывалась дерзкими выходками надоедливой англичанки. Имею честь откланяться великому человеку и выразить ему глубочайшее мое почтение.

– Имею честь кланяться. Прощайте, сударыня! – отвечал фонограф.

Г-жа Лакомб, которую было не так-то легко сбить с позиции, вернулась в Лаутербруннен очень взволнованная и не сочла нужным хвастаться своими похождениями.

Боже мой! С меня уже успели снять портрет!

Несколько времени спустя Эстелле пришлось держать государственный экзамен на чин инженера. Она нисколько не боялась теперь этого поверочного испытания, так как прекрасно к нему подготовилась. Благодаря советам Жоржа Лорриса, а также полученным от него фонограммам лекций и заметкам, она превосходно усвоила себе решительно все, о чем можно было спросить ее на экзамене. Нимало не тревожась, Эстелла приехала в Цюрих и явилась вместе с прочими кандидатами и кандидатками в университет. Ободренная отличными отметками на письменном экзамене, она предстала на словесное испытание без особенно усиленного сердцебиения.

При первых, однако, вопросах, обращенных к ней с высоты величественных белых галстуков её судей, Эстелла как-то разом утратила непривычное, искусственное свое самообладание. Она то краснела, то бледнела, взглянула сперва вверх, а потом потупила глазки и совсем смешалась, но сделав над собой энергическое усилие всё-таки начала отвечать. Оказалось, однако, что все, выученное ею так добросовестно, перепуталось у ней теперь вдруг в голове. Из её знаний образовался какой-то беспорядочный хаос, так что она на все вопросы отвечала совершенно невпопад. В результате получилась полнейшая катастрофа. Плоды всех трудов Эстеллы пропали даром. На устном государственном экзамене она получила сплошь и рядом нули, и экзаменационная комиссия единодушно прокатила ее на вороных.

Бедная девушка пришла в величайшее отчаяние и так растерялась, что совершенно забыла о предварительном своем соглашении с мамашей. Г-жа Лакомб, заранее уверенная в успехе дочери, решила заехать за ней в Цюрих.

Эстелла на устном экзамене.

Вместо этого Эстелла наняла первый попавшийся ей воздушный кабриолет и, вернувшись к себе в Лаутербруннен, поручила фонографу в гостиной сообщить родителям о неудаче, а сама заперлась у себя в комнате, чтоб выплакать там горе.

Она грустила и плакала уже около получаса, когда вдруг раздался призывный звонок телефоноскопа. Эстелла poбко и неохотно установили сообщение между своим аппаратом и главной станцией.

– Кто бы это мог быть? – спрашивала она себя, утирая раскрасневшиеся глазки. – Если кто-нибудь из знакомых осведомляется о результатах моего экзамена, я объясню, что не принимаю и предложу обратиться за более обстоятельными сведениями к мамаше.