Текст книги "Разрыв франко-русского союза"

Вы, вероятно, прочли в Moniteur’e два письма венского газетчика редактору Gazette de Hambourg. На первый взгляд кажется, что эти письма не имеют значения; но кто захочет поразмыслить, поймет, что это способ вести переписку с Англией, а хвастливое указание на силы Австрийского дома– средство поддержать надежды против Франции. В письмах говорится о неблагоприятном направлении России, потому, что знают, что об этом не может быть иного мнения и потому, что, признавая без обиняков союз России с Францией, хотят убедить, что Австрия в состоянии выдержать борьбу с обеими империями. Австрия должна совершенно разоружиться и удовольствоваться гарантиями со стороны России и Франции, как это предложил Румянцев. Что же касается провинций этой заранее побежденной монархии, я для себя ничего не хочу; мы сделаем из них то употребление, какое найдем нужным. Можно будет разделить Австрийскую империю на три составляющих ее короны, что будет одинаково выгодно Франции и России, так как эта операция, во-первых, ослабит значение угрожающей Польше, Венгрии, Богемское королевство уже с давних пор завидует Конфедеративным странам, а собственно Австрия оплакивает свое владычество над Италией. Что же касается боязни России, которую могли бы ей внушить по отношению ко мне, то разве мы не разобщены Пруссией, которой я вернул в целости крепости, которые мог бы срыть, и разве мы не разобщены также и австрийскими государствами? Когда эти государства сделаются отдельными величинами, нам можно будет уменьшить количество наших войск, заменить повсеместные наборы, которые ведут даже к вооружению женщин, небольшим количеством регулярных войск и, таким образом, изменить введенную покойным прусским королем систему больших армий. Казармы превратятся в дома призрения, а рекруты будут заниматься хлебопашеством. Пруссия уже делает это; нужно заставить Австрию сделать то же. Что же касается выполнения, я согласен на все; все равно, пожелает ли император Александр присоединиться ко мне в Дрездене во главе 40 000 человек, или же пойдет прямо на Вену с 60 или 80 000 человек. Во всех этих предположениях я беру на себя три четверти пути. Если дела дойдут до того, что вам нужно будет подписать что-нибудь относящееся к разделу трех государств, считайте себя уполномоченным на это. Если же после завоевания захотят гарантировать неприкосновенность монархии, я согласен и на это, лишь бы она была вполне разоружена. Я с доверием отнесся к Вене, я мог расчленить Австрию. Я поверил обещаниям императора; я думал, что полученный им урок подействует. Я думал, что он даст мне возможность всецело отдаться морской войне. Трехлетний опыт доказал, что я ошибся; что разум и политика нe могут побороть страстей и униженного самолюбия. Возможно, что австрийская Польша может дать повод к беспокойству в Петербурге, но она не может служить препятствием. Можно будет разделить ее между Россией и Саксонией или же создать независимое государство. – Декларация английского короля должна убедить императора Александра, что пока у английского короля будет надежда сеять смуту на континенте, морскому миру не бывать и, если Австрия не согласится разоружиться и будет терять время, то Англия выиграет во времени настолько, насколько Европа потеряет. Впрочем, месяц, два или три для меня не имеют значения: мои войска останутся в Германии до тех пор, пока мое соглашение с Россией не будет прочно установлено. – Теперь март. Можно вести переговоры до августа; но тогда необходимо, чтобы Австрия или сама решилась, или чтобы ее принудили к этому силой. Этого требует честь наших государств, это вменяют нам в обязанность интересы мира. За сим молю Бога и т. д.

Мальмезон, 21 марта 1809 г.

Г. Коленкур, получил ваше письмо от 28 февраля с приложенными к нему документами. Несколько курьеров Шампаньи должны были доставить вам краткое изложение разговора министра с Меттернихом и копию с ноты, которую он передал ему несколько дней спустя. Вот каково положение вещей в настоящее время. Австрия через Триест получила деньги. Эти деньги могли придти только из Англии. Австрия муссирует Турцию: она покрыла своими войсками Богемию, Инн, Каринтию и Карниолию. Нельзя допустить, чтобы император не знал через Вену о всех делаемых Австрией сумасбродствах. Шампаньи посылает нам на немецком языке копию с прокламации принца Карла, которая равносильна объявлению войны. Тем не менее, Меттерних, все еще говорит в мирном тоне и до сих пор не сделал еще декларации. Низшие агенты наводили справки в венском кабинете с целью узнать, не следует ли ввиду возможного объявления войны опасаться чего-либо для царствующего саксонского дома. Вместо того, чтобы дать ответ, что нет никакого повода к войне, поспешили уверить, что саксонскому королю и его семье нечего бояться а что к ним отнесутся с уважением. Вы видите, что с 28 февраля дела очень ухудшились. Румянцев, вероятно, давно уже приехал в Петербург. Он выскажет там мнение согласное с моим. Я и не думаю нападать; но при настоящих условиях, думаю, что необходимо принять меры, чтобы русские войска были двинуты и чтобы русский поверенный в делах в Вене был отозван в случае, если австрийцы перейдут свои границы. Необходимо, чтобы это приказание было известно Шварценбергу и чтобы оно было сообщено в Вену. Австрийское министерство уверено, что Россия ничего не предпримет и что в этой войне будет соблюдать нейтралитет даже тогда, когда объявит войну. Вы понимаете, насколько это будет противно чести России и гибельно для общего дела. – Вот мое военное положение: Саксонская армия собрана около Дрездена, и принц Понте-Корво, вероятно, уже поехал туда, чтобы принять над ней командование. Главная квартира герцога Ауерштедтского в Вюрцбурге, его армия занимает Байрейт, Нюрнберг и Бамберг. Корпус Удино стоит на Лехе. Герцог Риволи расставил свой корпус вблизи Ульма. Вюртембержцы в Нересгейме. Баварцы в Мюнхене, Штраубинге и Ландсгуте. Инженерный генерал Шамбарльгак в Нассау, где он строит предмостное укрепление, чтобы обеспечить переправу через Инн. Идут работы над укреплением крепостей Куфштейн, Гронах и Форигейм. Поляки должны собраться под Варшавой и вдоль р. Пилицы. Склады наполняются отовсюду. Здесь не сделано еще официального сообщения, ничего дельного еще не издано, ибо хотят хранить молчание до последней минуты. Мнение Додюна, моего поверенного в делах в Вене, и большинства лиц, проживающих в этом городе то, что Австрия зашла слишком далеко и уже не в силах остановиться, и что, если войны можно избежать, то только благодаря зрелищу грозных сил России, которые могут отнять у этих людей всякую возможность надежды на успех. Один австрийский генерал сел на корабль в Триесте и отправился в Лондон, чтобы условиться насчет операций. При таком положении дел нужно предвидеть два случая: 1-е, Австрия нападет – не следует составлять ноты. Русский поверенный в делах должен уехать из Вены, а русские войска тотчас же вступят в Галицию, угрожая нападением на Венгрию, чтобы задержать часть сил на этой стороне. Если судить по своему разуму, то все заставляет думать, что Австрия, видя, какое количество французских войск наводняет Германию и не ожидая, что они так быстро вернутся, нелегко решится перейти в нападение. Но следует предвидеть этот случай и послать инструкции русским и французским агентам в Вене. Мысль, что русское посольство тотчас же уедет, может быть, окажет сдерживающее действие на воинственное настроение господствующей партии. Второй случай тот, что в течение апреля и мая дела останутся в теперешнем состоянии, и что в это время можно будет вести переговоры. В таком случае нота, которую предлагает передать русский император, кажется мне подходящей. За сим молю Бога и т. д.

Париж, 24 марта 1809 г.

Г. Коленкур, курьер Шампаньи доставит вам известие о произведенном Австрией покушении. Вы, вероятно, видели уже прокламацию принца Карла. В Триесте, да и повсюду, все те же волнения. Всюду громкие призывы к войне. События идут скорее, чем думают в Петербурге. Вы не пишите, где находятся русские войска. Если Россия не выступит в поход, у меня одного будет на руках Австрия и даже босняки. Я достаточно говорил об этом Румянцеву. Для своей заносчивости англичане рассчитывали и на Австрию, и на Турцию, и на то, что мои войска заняты в Испании, а войска русского императора—в Финляндии и Турции. Наступило время доказать противное. – Я смотрю на Додюна, как на пленника в Вене; только вчера в 4 часа пополудни узнал я о задержании его курьера в Браунау. Я тотчас же приказал сказать Меттерниху, что у меня не (неразборчивое слово). Я не мог бы его видеть. Я приказал поступать так же с курьерами австрийцев, и задерживать их депеши, пока не будут возвращены мои. Я не ожидал такого непредвиденного покушения и не отправил еще ни моей гвардии, ни моего багажа. Но сегодня утром я поспешил отправить кавалерию и артиллерию моей гвардии и мои походные экипажи. Тем не менее в расположении моих войск не произошло никаких изменений. Я не хочу нападать, пока не получу от вас известий; но все заставляет меня думать, что Австрия нападет первая. Неужели результатом нашего союза будет то, что мне одному придется сражаться со всей Австрией и, кроме того, с несколькими тысячами босняков? Неужели император захочет, чтобы его союз не имел никакого значения и не принес никакой пользы общему делу? Что же касается средств, то мне кажется, что у императора имеются свободные войска на границах Трансильвании, в Петербурге и около Галиции. Всякий план хорош, лишь бы занять часть австрийских войск. Несколько дней тому назад я писал об этом. Может быть, император пожелает прислать мне вспомогательный корпус? Я берусь кормить его. Пусть он прикажет ему перейти Вислу между Варшавой и Торном и пододвинет его к Дрездену. Может быть, он хочет вступить в Галицию или в Трансильванию? Пусть двинет войска, которые у него стоят там. Отчего бы ему не помешать сношениям с Австрией и не подвергнуть ее такому же тягостному положению, в каком находимся мы – Австрия и я? Такое намерение России могло бы напугать ее. – Нота императора кажется мне хорошей. Если он прикажет передать ее Шварценбергу, вы можете передать Шварценбергу подобную же ноту. Пусть Австрия разоружится, я удовольствуюсь этим; но она, как видно, решила начать войну. Прокламация, принца Карла от 9 марта вышла на девятый день после приема Шварценберга. Получаемые мною известия из Англии приняли определенный характер: в Лондоне радость. Австрийские агенты уже взбунтовали несколько тирольских общин. Посланник Порты в Париже получил приказание вступить в сношения с австрийским посольством и писать через его посредство. В Петербурге – не меньше чем здесь – должно быть известно, какие разговоры ведет публика в Австрии. Повторяю еще раз – если что и может еще предупредить войну, в чем я начинаю сомневаться, ибо австрийцы совсем потеряли голову, то это: 1-е , что Россия отнесется к ним полувраждебно, т. е. двинет к границам Трансильвании и Галиции войска; и, если она хочет отдать один корпус на мое содержание, пусть пошлет его в герцогство Варшавское; – в таком случае настойте на том, чтобы он не проходил через Варшаву; 2-е, чтобы в петербургских журналах были помещены статьи о прокламациях принца Карла и о статьях Gazette de Pétersbourg относительно Турции; 3-е, чтобы в русских провинциях поприжали австрийцев и начали дурно обращаться с ними. Слух об этом распространится в монархии и покажет, что войны не желают. Если что-нибудь может помешать разрыву, то только эти меры. Поверенные в делах России и Франции должны объявить, что получили приказание докинуть Вену, если Австрия сделает малейшее враждебное движение. Но, может быть, эти меры уже запоздали? Вы, конечно, понимаете, что я ничего не боюсь. Но после того, как я потерял союз с Турцией, после того, как из-за эрфуртского совещания я навлек на себя войну с Австрией, после того как мой тесный союз с Россией отвлек от французской партии принца Карла – явного врага русских, я и праве ожидать, что для блага этого союза и ради всеобщего спокойствия Россия будет действовать решительно. – Мои войска, стоящие в Италии, будут все выставлены к 1 апреля, и к тому же времени будут готовы войска, стоящие в Германии. Предоставляю вам самые широкие полномочия. Если император желает прислать мне 4 хороших дивизии, в общем 45 – 60 000 человек, пусть двинет их в поход, и в то же время доведет до сведения Австрии, что посылает мне эту помощь, так как она продолжает занимать угрожающее положение. Это наведет ужас на Австрию и Англию. Они увидят, что союз не фиктивный, а существует на самом деле. Если император хочет сам управлять своими войсками, у него все средства к этому. Пройдя через Галицию, он вскоре достигнет Ольмюца. Там его армия будет жить хорошо, запасется провиантом, совершит мощную диверсию и будет угрожать непосредственно самой Австрии, что вынудит ее двинуть в эту сторону 60 000 человек. Через Трансильванию он может угрожать Венгрии и не давать хода венгерскому восстанию. Если наш союз не вздор, мы сделаем все, чего захотим. Вы уполномочиваетесь подписать всякого рода договор или конвенцию, которые пожелали бы вам предложить. Если Галиция будет завоевана, император может оставить себе половину, а другую половину можно отдать герцогству Варшавскому. Я не хочу никакого увеличения. Я хочу только морского мира, а вооруженная Австрия служит препятствием к этому миру. – Словом, все имеет такой вид, как будто я в войне с Австрией, и это всем очевидно: подобная же внешность должна быть и между Россией и Австрией. Мои войска готовы выступить в поход; русские войска также должны быть готовы к выступлению.—Голос Румянцева в Вене не может привести ни к чему. Там с величайшим хладнокровием говорят, что русские заняты в Турции, Финляндии и Швеции, а что мои войска заняты в Испании и Корфу. На этих мечтах строят свои успехи; заблуждение, которое заставляет пожимать плечами мыслящих людей. Нам тоже нужно так действовать. Больше я ничего не могу сказать вам; вы столь же хорошо, как и я, понимаете положение вещей. Скажите Румянцеву, что вы уполномочены подписать ноту и передать ее вместе с ним. Я разделяю чувства императора и согласен на ноту, которую он хотел предоставить. Но ничего не подействует, если он на примет высокомерного и серьезного тона. Нельзя выразить, как все раздражены здесь задержанием курьера. За сим молю Бога и т. д.

Париж, 9 апреля 1809 г.

Г. Коленкур, только что получил ваши письма от, 22 и 23 марта. Я крайне доволен тем, что вы сообщаете мне о намерениях России и, в особенности, Румянцева. Шампаньи отправляет к вам курьера, чтобы познакомить вас с положением дел. Австрийцы, предварительно собравшись в Богемии, вернулись в Зальцбург. Они отходят в настоящее время на Вельс. Они крайне удивлены силой моих армий, чего они вовсе не ожидали. Действительно, в Далмации ли, в Италии ли, на Рейне ли – всюду я выставлю против них 400 000 человек. Все готово. Принц Невшательский находится при главной квартире. Дарю, все – при армии. Мои лошади и часть моей гвардии прибыли два дня тому назад в Страсбург. Другая часть здесь или подходит из Испании. Я увеличил мою гвардию двумя полками стрелков и 4 полками рекрутов. Я уже писал вам в письме от 24 марта, что, если император пожелает прислать мне три или четыре дивизии, я беру на себя их прокорм и содержание с момента их перехода через Вислу, что, если он хочет действовать сам по себе. пусть двинет корпус на Галицию. Адъютант герцога Зюдерманландского приедет завтра в Париж. Через несколько дней пошлю вам нового курьера. Хочу дождаться известия о впечатлении, какое произвела в России революция в Швеции. Посылаю вам приказ, данный мною командиру русской эскадры в Тулоне.

Париж, 10 апреля 1809 г.

Г. Коленкур, из передвижений австрийцев и из перехваченных мною писем видно, что они начнут враждебные действия самое позднее 15 или 20-го. Сегодня утром князь Куракин передал мне письмо императора. Получил от герцога Зюдерманландского письмо, которое показал Куракину. Подожду отвечать ему, пока не получу новых известий из России. Во всяком случае мой ответ будет неопределенного характера. Шампаньи пишет вам подробнее. Если император не поспешит вступить в враждебную страну, он не принесет никакой пользы. Его генералы будут предупреждены о времени начала враждебных действий, хотя, думаю, вы еще раньше узнаете об этом через русского поверенного в делах в Вене. Из перехваченных писем видно, что австрийский император отправляется сам в главную квартиру, вероятно, в Зальцбург.[677]677
  С этого письма кончается непосредственная переписка Наполеона с его посланником в России.


[Закрыть]

II. ВОЗИЛ ЛИ НАПОЛЕОН В РОССИЮ ИМПЕРАТОРСКИЕ РЕГАЛИИ?

В крайне редкой брошюре под названием: Petites causes et grand effeis, le secret de 1812 г. Сюдр передает следующий факт со слов участвовавшего в русском походе г. Дестютта де Траси. Во время похода на Москву, между Вильной и Витебском, г. де Траси, заметил среди транспорта с багажом фургон с императорскими гербами, охраняемый кавалерийским пикетом. Командующий этим отрядом офицер объяснил ему, что в фургоне находятся императорские регалии; что ему проговорился об этом один младший чин. Позднее г. де Траси узнал от одного из членов императорской фамилии причину перевозки этих регалий. После победоносного мира Наполеон хотел короноваться в Москве и принять титул императора Запада, главы европейской Конфедерации, защитника христианской веры. (Cf. le Supplément littéruire du Figaro, 4 mai 1895) В Ferue retrospecire (№ от 10 мая 1895 г.) виконт Груши опубликовал несколько выдержек из Mémoire du comte de Langeron, который, состоя на службе России, сделал поход 1812 г. В рассказе об отступлении находится следующая фраза: “В пяти верстах от Вильны, по ковенской дороге, французы бросили свои последние экипажи – среди других и экипажи Наполеона. В них нашли его портфели, ордена, скипетр и императорскую мантию, в которую, как говорят, закутался казак”. (Cf. Ie Supplément littéruire du Figaro, 11 mai 1895).

К этим показаниям мы можем добавить еще одно. 6 апреля 1812 г., говоря о Наполеоне и желая еще больше подтвердить его доходившее до безрассудства честолюбие, Бернадот сказал русскому послу Сухтелену: Он приказал привезти в Германию принадлежности для коронации, вероятно, чтобы короноваться императором”. (Recrele de la Societe imperiale d histoire de Russie, XXI, 438). В Париже у Бернадота были корреспонденты, между прочим, и его жена, которые довольно точно извещали его о выдающихся событиях и, в особенности, о ходивших по городу слухах.

Из всех трех показаний ни одно само по себе не доказательно; но сходство их придает им значение и наводит на размышления. Однако в книгах парижского архиепископа, в котором хранились императорские регалии, именно те, которые были употреблены при короновании, нет никакой пометки о перемещении этих регалий в 1812 г. Как известно, регалии состояли из короны золотого лавра, которую Наполеон возложил на свою главу, скипетра с рукою правосудия, мантии из пурпурового бархата, подбитой горностаем и усеянной пчелами, колье, кольца и, кроме того, из того, что называлось les honneurs de charle – magne, т. е. корона, подобная той, какая, по преданию, приписывалась Карлу Великому и которая употреблялась при короновании французских королей; шпага того же стиля и императорская держава. Последние предметы неслись маршалами впереди императора. Корона Карла Великого находилась во времена второй империи в королевском музее вместе с несколькими принадлежностями исподней одежды, которые были надеты на Наполеона во время церемонии коронования. Что же касается мантии, будто бы взятой казаком, то она теперь хранится в сокровищнице церкви Notre-Dame. Сверх того, в полностью сохранившихся императорских счетах не указано, чтобы регалии были изготовлены в двух экземплярах, или чтобы какая-нибудь из них была восстановлена после 1812 г., хотя в 1813 г. Наполеон поднимал вопрос о короновании Марии-Луизы, что поставило бы в необходимость иметь эти регалии налицо. При этих условиях мы не можем считать доказанным факт перевозки регалий в Россию. Тем не менее достоверно, что слух об этом ходил в известных близко стоявших ко двору кругах, как это доказывают разговоры, слышанные де Траси и Бернадотом.

III. ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ГРАФА НЕССЕЛЬРОДЕ ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ I-му. (ОКТЯБРЬ 1811 г.)[678]678
  Archives de Saint-Pétersbourg.


[Закрыть]

Государь, приступая по приказанию Вашего Величества к изложению мыслей, которые я имел честь представить вам в воскресенье, думаю, что было бы бесполезно подробно перечислять события, которые привели нас к тому положению, в каком находятся в настоящее время наши отношения к Франции. Достаточно сказать, что они уже не таковы, какими были после Тильзита и Эрфурта, и что уже с начала сего года между обоими государствами создалось поистине натянутое положение, которое с минуты на минуту заставляет предусматривать возможность войны. Эта перемена отношений побудила Ваше Величество собрать и организовать значительные средства обороны. Ваши армии сильнее, чем когда-либо; они ограждают вашу империю от неожиданного нападения, а так как в ваши планы не входит мысль о нападении даже с чисто оборонительной целью, то цель нашей политики тем самым была бы уже не достигнута, если бы это положение не обострилось вследствие отказа обсуждать интересы Ольденбургского дома, каковой отказ возбудил в императоре Наполеоне чрезмерное беспокойство и заставил его подозревать задние мысли. Поэтому это положение может сделаться если не причиной, то предлогом к войне, которой Ваше Величество желает, насколько возможно, избегнуть, однако, не принося жертв, несовместимых с достоинством Вашего Величества и интересами вашей империи. Это желание основано на бесспорных данных, но, если бы таковых и не было, все-таки, смотря на дело с широкой точки зрения, всякая война, предпринятая при настоящих обстоятельствах, не обещает надежны на успех.

Действительно, более чем доказано, что крушение старой, политической системы – все печальные перевороты, свидетелями коих мы были, все зародившиеся и укоренившиеся перед нашими взорами ужас наводящие нововведения, все испытываемые нами притеснения и предстоящие всевозможные перевороты, которые заставляют нас дрожать за будущее – все это является результатом тех одиночных, спешно начатых и плохо задуманных войн, в которые с 1792 г., а главное, с 1805 г. великие державы бросались одна за другой, правда, в силу крайне справедливых и достойных похвалы причин, но со столь плохо рассчитанными средствами, что они не могли обеспечить за ними не только успеха, но даже гарантировать их от непоправимых неудач. К этой же категории пришлось бы, к несчастью, причислить и нашу войну, если бы мы пожелали предпринять ее теперь. Но, судя по всему, что было, судя по определенным заявлениям императора Наполеона в разговоре 15 августа, мы можем льстить себя надеждой избегнуть ее при условии принятия предлагаемых нам переговоров. Продолжать же отказываться от них – значило бы доставить ему возможность свалить на нас ответственность за войну, и, в некотором роде, дать ему право приступить к приготовлениям к войне с нами. Его приготовления потребовали бы усиления и наших. Кризис с каждым днем начал бы принимать все более тревожный характер, и, в конце концов, единственным средством выйти из него сделалась бы война. Истинная цель переговоров должна состоять в том, чтобы выяснить, искренно ли высказываемое императором Наполеоном желание придти к соглашению, не выдвигает ли он таковое при всяком удобном случае только потому, что убежден, что мы отринем его, или же он думает, что время для приведения в исполнение враждебных нам планов, существование коих у него, к несчастью, более чем подтверждается неопровержимыми данными, еще не приспело. При последнем предположении можно было бы воспользоваться настоящим положением вещей, чтобы достигнуть соглашения, сущность и характер которого способствовали бы улучшению нашего теперешнего положения и обеспечению нам на некоторое время спокойствия, которое, если им мудро воспользоваться, могло бы подготовить гораздо более прочные выгоды, чем какое-нибудь выигранное в настоящее время у французов сражение. Ради этого следовало бы, не колеблясь и вполне доброжелательно воспользоваться предлагаемым нам средством кончить настоящие споры и как можно скорее послать в Париж такого человека, который был бы пригоден для ведения столь важного дела, который пользовался бы доверием Вашего Величества, и, зная в совершенстве ваши измерения, был бы формально уполномочен заключать все, что согласуется с ними, и в то же время мог бы вступить с императором Наполеоном в откровенные и точные объяснения вроде тех, какие давал ему до сих пор только герцог Виченцы, но которые не произвели особого впечатления потому, что император Наполеон не находит нужным смотреть на них, как на имеющие официальный характер. Достойно сожаления, что этот шаг не был предпринят еще весной, когда неудачи, истощившие французские войска в Испании, сделали бы императора Наполеона более уступчивым относительно условий подобного соглашения. Впрочем, блестящие победы генерала Кутузова в Турции исправили в настоящее время этот недочет, и, если, как надо надеяться, результатом этих побед будет почетный и умеренный мир, возможно, что настоящий момент еще более благоприятен. Всякий сделанный после этого мира миролюбивый шаг непременно произведет хорошее впечатление и разрушит поддерживаемые во Франции опасения, что мы ждем только этого результата, чтобы начать войну.

Главные предметы, подлежащие обсуждению во время этих переговоров, суть:

1. Интересы герцогов Ольденбургских;

2. Уменьшение боевых сил России и Франции на границе;

3. Положение герцогства Варшавского – теперешнее и в будущем;

4. Положение Пруссии – теперешнее и в будущем;

5. Торговые отношения России.

1. На первом месте я ставлю ольденбургские дела не потому, чтобы этот вопрос имел большое значение по сравнению с остальными, а потому, что он единственный, который выдвигался до сего времени как предлог к неудовольствию французским правительством, и потому, что достоинство Вашего Величества требует, чтобы нам было дано удовлетворение за обиду, нанесенную принцам, родственникам вашего дома. Но так как мы не могли и не хотели протестовать против деяний, в которые, между прочим, входил и захват территории этих принцев, и так как без счастливой войны с Францией мы не можем надеяться заставить ее восстановить в прежнем виде Ольденбургское герцогство, то нам остается только одно – принять принцип вознаграждения. Но выбор такового труден. Эрфурта или всякой другой расположенной между государствами Рейнской Конфедерации территории было бы недостаточно, и, сверх того, она постоянно была бы под страхом подвергнуться одинаковой с герцогством Ольденбургским участи. К тому же Франция ничего не имеет в своем распоряжении, а Ваше Величество держится слишком либеральной политики, чтобы желать, чтобы Франция обобрала кого бы то ни было. Поэтому единственный способ устроить это дело был бы обмен наших прав на Ольденбург, передачи которых желает Наполеон, на такие уступки, которые доказали бы, что он действительно хочет мира – одним словом, на те сделки, какие будут изложены ниже.

2. Уменьшение боевых сил России и Франции на границе.

Я далек от мысли ослабить в каком бы то ни было отношении наше военное положение или желать прекращения мудрых работ, предписанных для создания новой системы укреплений! Но отведя от наших границ часть наших войск, мы всегда имели бы возможность расставить их эшелонами на позициях, где они могли бы быстро сосредоточиться и придти вовремя на угрожаемое место всякий раз, когда распоряжения Франции укажут нам на близость нападения, на действительную опасность. Следовательно, если установить полную взаимность мероприятий, мы дадим мало, а выиграем много, ибо, если император Наполеон твердо намерен прекратить настоящий кризис, он не может отказаться:

1. От сокращения наличного состава гарнизона Данцига, причем в одной из статей будет точно определен его минимум;

2. От обязательства не посылать французских войск в герцогство Варшавское.

Если бы можно было прибавить третью статью, по которой армия герцогства была бы ограничена более отвечающим денежным средствам этого государства количеством войск, это, без сомнения, было бы выгодно. Мне кажется, попытка достигнуть этого не представит никаких неудобств.

3. Я никогда не придавал большого значения ни формальному заявлению, ни договору, по которому император Наполеон раз навсегда обязался бы отказаться от того, что называется восстановлением Польши, ибо, пока мы будем жить с ним в мире, он не будет об этом думать, если же будет война, никакая конвенция не помешает ему сделать это. Но, так как он во многих случаях высказывался по поводу этого весьма определенно, можно было бы воспользоваться его словами, чтобы включить в договор статью, содержащую эту декларацию, конечно, при условии, что она не будет сочтена за большее, чем она стоит, и что она не послужит предлогом к большей уступчивости по другим, более важным вопросам, ибо единственной выгодой, какая отсюда может последовать, может быть только впечатление, какое эта статья произведет на умы поляков.

4. Гораздо большее значение я придаю статье, по которой на некоторое время могло бы быть обеспечено политическое существование Пруссии; более того, я считаю эту статью главным предметом соглашения. Ваше Величество не может отнестись безразлично к судьбе государства, на которое, невзирая на теперешнее его слабое состояние, следует смотреть или как на авангард сил, с которыми Наполеон рано или поздно обрушится на Россию, или как на таковой же России, который она противопоставит его планам. Так как истинная цель соглашения, о каковой цели нужно было бы громогласно объявить перед лицом Франции – есть поддержание всеобщего спокойствия, то всякое по этому поводу постановление будет бесплодно и безрезультатно, доколе прусская территория не будет свободна. Франция заявила, что всякое с нашей стороны вторжение в герцогство Варшавское повлечет за собой войну. Отчего бы и нам не ответить, что всякое с ее стороны нападение на Пруссию, всякая посылка войск в эту страну сверх нормы, установленной договорами для гарнизонов крепостей по р. Одеру, равносильны объявлению войны? К тому же, от Франции требовалось бы только добросовестное выполнение обязательств, принятых ею на себя по отношению к Пруссии в 1808 г., притом менее выгодных для этой страны, чем обязательства, включенные в тильзитский договор. Она должна была бы дать нам обязательство очищать крепости на Одере по мере того, как прусское правительство будет уплачивать оставшуюся за ним контрибуцию, а так как половина таковой уже уплачена, то Глогау следовало бы уже теперь возвратить Пруссии. Чтобы облегчить Пруссии возможность расплатиться с Францией, может быть, можно было бы воспользоваться статьей тильзитского договора, по которой выговаривается в пользу Пруссии уступка в триста тысяч душ, в случае, если Ганновер не будет возвращен Англии. Между тем, Франция распорядилась этой страной и я не понимаю, зачем прощать ей нарушение этой статьи – ей, которая никогда, ничего не прощает. Вообще, всякий способ отнять у Наполеона повод занимать долее крепости на Одере хорош, и должен быть проведен с полной энергией. Только при условии, что на прусской территории не будет больше французских войск. Пруссия при всяких обстоятельствах будет иметь возможность принять решение, отвечающее ее истинным интересам, а так как этим она будет обязана нам, то нужно надеяться, что она последует тому направлению, на которое ей уже теперь указывает настроение ее народа, а, главным образом, ее армии.