Текст книги "Гладиатор. Возвращение"

3. Алекс

Этот новый телефон с девственно чистой сим-картой – слишком дорогой подарок для меня. И жестокий. Мне некуда звонить. Мне некому звонить. И ни одного номера наизусть я не помню. Что мне с ним делать?

Как-то Маринка пыталась научить меня пользоваться всякими «облаками», да всё было не до этого. Я даже пару разных мессенджеров себе установил, но позвонить мне всегда было проще, чем своими, непривыкшими к крошечным клавишам, пальцами набирать какие-то сообщения, смайлики ставить. Это всё для девочек. И, глядя на пустой экран, я пожинаю плоды своей дремучести.

В почту зайти. А зачем? Спам поудалять? С лживо соболезнующими коллегами по бизнесу пообщаться? Они всё вынюхивают, не задул ли ветер в другую сторону. Не потянуло ли пропастинкою с той кучи мусора, что ещё зовётся «Гладиатор»? Не пора ли поделить то, что от неё осталось?

В новости заглянуть. Что нового я узнаю там? Последние сплетни о своих бывших подружках? Со скабрёзными подробностями, с откровениями о том, кого и как я имел? «Бывшая жена какого-то телевизионщика, утверждает, что я домогался её на каком-то приёме. Не дала». Хм… Не помню такого, чтобы не дала. «Дочь бывшего мэра поделилась, что Берг сделал ей предложение. Тайное». Мог, не спорю. Но исключительно – неприличное. «Любовница известного олигарха призналась, что изменила ему со мной». Кто ты, милая? Может, секс и был, но я точно спросил твоё имя?

Какая только шваль ни пытается пиариться за чужой счёт. За мой счёт. Больше с меня уже нечего взять. Но, как говорится: с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Что ещё? Может, в интернете полазить? Почитать, как всё ещё плюют в хозяина «Айсбергов»? Закрытых. И неизвестно, будет ли возможность их открыть. И кто плюёт? Службы, которые скрепя сердце, а давали разрешения. Ведь ни пожарным, ни электрикам, ни Росздравнадзору просто не к чему было прикопаться. Всё по нормам. По их нормам. Мы им принципиально не платили. Сделали всё на совесть. Потому что должна быть хоть у кого-нибудь совесть. И что? Они со страху за свои кресла всё равно блеют о каких-то мнимых нарушениях.

К херам всё это! Ничего интересного. И это не трогает. Плевать.

Вот только горько, что кроме шумихи, сам я оказался никому и не нужен. Неделю провёл в больнице, и никто, кроме этой случайной Полины, не обеспокоился моим здоровьем. Не заметил моего отсутствия. Не принялся искать.

Конечно, я сам виноват. Отгородился. Послал всех подальше. Велел не трогать меня, даже не звонить. Друзей не осталось: разъехались, разбежались, разлетелись по разным городам и странам, ещё когда я был женат на Свете. А новыми в моём возрасте уже поздно обзаводиться. Вот и остались одни подчинённые да клиенты.

Бывшим подругам, естественно, нет до меня дела.

А то окружение, что считалось приятелями, и руки теперь при встрече не подадут – побоятся испачкать свою репутацию. Ну, им, конечно, какой теперь с меня прок. Сейчас, без денег и связей, я – ничто и звать меня никак.

Эх, Ефремыч! Говорил ему: не суй ты голову в эту петлю по имени Наденька. Но охота пуще неволи. Лежит теперь под аппаратами, смотрит красивые сны. Как я.

Меня и в палату-то к нему не пустили. Везде охрана. И к дому – даже на порог. Наденька, Наденька! Глупая женщина. Злая, но глупая. Не понимает, что творит и зачем. Одержимость местью, возведённая в принцип. Ноль здравого смысла. Но пусть делает, что хочет. Ей же хуже. Мне плевать! Мне теперь на всё плевать.

Всё же включаю телефон. И, продираясь через дебри ненужных ссылок, наконец, нахожу, что искал. Единственное, что хочу видеть. Фотографии того сумасшедшего и очень длинного дня нашей с Викой свадьбы.

Двадцать седьмое января.

А сегодня – двадцать седьмое апреля. Ровно три месяца, как мы с Викой женаты. Если ещё женаты. Я всё ждал документы на развод. Думал, она их оформит перед отъездом. Но они так и не пришли. Усмехаюсь. Видимо, мы до сих пор в браке. И это хорошая новость. Единственная хорошая за последние дни.

4. Алекс

Фотограф с разрешения выложила часть наших с Викой свадебных фото на своей странице для портфолио. Эти снимки уже и растащили повсюду. Не страшно. Пусть!

Чёрт, какая она красивая на них, моя девочка! В тот день – особенно. Юная, нежная, в этом коротеньком белом платьице. И, твою мать, как же я по ней скучаю!

Она уехала. И сначала всё словно замерло. Застыло ледяной коркой. А потом моя жизнь стала рассыпаться, как пазл. Из цельной яркой картинки стали выпадать кусочки мозаики, а потом и целые фрагменты, оставляя пустые места там, где когда-то кипела работа, строились планы, существовала семья. Моя так и не созданная семья.

Так болит в проклятой груди, даже жалею, что не сдох. Но прибор, подключённый к моему пальцу, всё так же ровно попискивает, словно бомба замедленного действия, когда я откидываюсь на подушку. И никто не прибегает на зов его равнодушных датчиков. Ну, значит, ещё поживу. Хрен с ним. Хоть боль в груди почти не отпускает, зато стены наконец перестают расплываться перед глазами, словно я вышел из зоны невесомости.

Эта палата и вообще похожа на космический корабль. И то, что я в ней один, как потерянная в пространстве дрейфующая станция, лишь усиливает эти ощущения. Белый пластик кровати. Управление пультом. Всё дорого, круто, как в лучших швейцарских клиниках.

Я больше не могу себе позволить такую роскошь. Но Полина меня не спрашивала и, пока я был без сознания, упекла в этот стационар. Это потом уже я попросил её никуда, никому и ничего не сообщать обо мне.

Кстати, о моей спасительнице. Тянусь к её визитке.

«Полина Орлова. „Винный дом „Купаж“. Управляющий“»

Хм… И номер телефона, единственный из ныне мне доступных. Ну что ж, значит, позвоню ей, пока не застрял в своих воспоминаниях по самое нехочу.

– Привет, Алекс! – её мелодичный голос, приправленный хрипотцой динамика, звучит даже красивее, чем в жизни.

– Привет, – поудобней устраиваюсь на подушках. – Занята?

– Для тебя – нет, – слышу щёлканье то ли мыши, то ли клавиатуры. – Хочешь поговорить?

– Да, – вдруг понимаю я, что действительно хочу. И есть только одна тема, которая, как одинокая скрипка, теперь всегда звучит в моей душе и требует хоть какого-то выхода. Сегодня, в эту скромную дату, особенно громко. – О моей жене.

– Видела фотографию, что была у тебя в кармане, – мысленно представляю, как на её щеках появляются ямочки от улыбки. – Она очень красивая.

– Да, – произношу я так, словно в этом есть моя заслуга. – И очень умная. Я только этого совсем не оценил. Как любой мужик, я больше таращился на её ноги.

Усмехаюсь. На самом деле – на грудь и задницу. И то, что между ног, привлекало меня даже больше. Но не произносить же это вслух, хоть Полина и взрослая девочка.

– Как любой нормальный мужик, – уточняет она, прекрасно понимая, о чём я говорю.

– Представляешь, она знает два языка. Испанский и английский. А я всего один, и то со словарём, – шучу, как раз со словарями у меня туго, а вот разговорный, да со всякими бранными словечками усвоил легко.

– Не представляю, – улыбается она. – Я с грехом пополам выучила французский. И то самый банальный.

– Мне стыдно, но я даже не знал. И не задумывался, чего ей это стоило, девчонке из провинциального городка, набрать проходной балл для поступления в иняз на лингвистику. А она набрала. Но с её фатальной невезучестью до бюджетного места ей не хватило всего пары баллов, и она пошла не туда, куда хотела, а туда, где было бесплатно.

– И куда же? – слышу, как снова она стучит по клавишам. – А вижу. Её совсем заброшенная страничка со студенческих времён. Педуниверситет. Факультет физической культуры. Целых двадцать шесть друзей.

– Скажи мне, как зайти, – оживляюсь я.

– Бросила тебе ссылку. Просто ткни.

Следуя её инструкциям, открываю страничку. И губы невольно растягиваются в улыбку.

Чёрт, какая же она смешная! Мой боевой поросёнок. Увидеть бы её детские фотографии. Но и на этих, особенно первых, она ещё такое дитё.

С растрёпанными ветром волосами на берегу реки.

На каком-то картофельном поле, в косынке, завязанной под подбородком.

«Матрёшка» – читаю под фотографией надпись, оставленную одним из её друзей. По ссылке иду и на его страничку… а там моей Вики даже больше, чем на её собственной.

С битой в бейсбольном шлеме.

С перебинтованной ногой на костылях.

И на руках у этого блондина, что смотрит на неё так, словно он выиграл приз в каких-то соревнованиях. Очень ценный приз.

Какой-то, мать его, Вячеслав Калашников. Один курс, годы обучения. И никого на его странице, кроме моей (моей!) Вики и не замечаю.

– Что ты думаешь об этом Калашникове? – спрашиваю Полину, вспоминая, что она ещё на громкой связи.

– А ты?

– Что я убью его, если увижу ещё раз рядом со своей женой.

– А ты ревнивый, Алекс, – смеётся она.

– Я не ревнивый, – усмехаюсь так, чтобы она слышала. – Я склонный к мучительным сомнениям в любви, верности и полной преданности. А ещё мрачный и злой.

– Зато первый раз в твоём голосе такая уверенность, – я слышу, как она встаёт и идёт, постукивая каблучками по полу. – Она делает тебя сильнее, твоя жена. И знаешь что? Я сейчас приеду, чтобы отметить с тобой эту дату. Мне кажется, что три месяца для вас – это просто сумасшедший срок. Ставлю свою машину на то, что у вас максимум три месяца, после того как она вернётся. Дольше вы рядом друг с другом не выдержите.

– А ты думаешь, она вернётся? – чуть не подпрыгиваю я на кровати, когда она озвучивает мои самые сокровенные надежды. – У неё на шесть месяцев рабочий контракт с круизной компанией.

– На шесть месяцев? Контракт? – переспрашивает она. И я не понимаю это «ого!» или «всего». И что вообще значат эти её вопросы, хотя удивление в голосе такое приятное. – Я думала, она ушла потому что… – она осекается, – в общем, неважно, что я думала.

– Что она бросила меня, когда я потерял бизнес?

– Ну, – слышу, как блякает сигнализация машины, а Полина мнётся. – Сам подумай, как это выглядит со стороны. Бедная девочка, богатый мужик. Много секса, потом женитьба. И вдруг…

– Деньги резко заканчиваются, – продолжаю я её мысль.

– Да, и она рвёт отношения, но, заметь, не брак. А значит, на что-то надеется, выжидает. То есть обязательно вернётся. И ты страдаешь, а она за два месяца даже не позвонила, значит, ей, возможно, всё равно. Прости, но я ничего о вас не знаю, для меня выглядит именно так.

– Да ты и правда ничего о нас не знаешь, – усмехаюсь я. – Так какая там, говоришь, у тебя машина?

– ЛэндРовер, Алекс. Принимаешь ставку?

– Подумать только, мой любимый размер, – снова откидываюсь на подушки. – Я бы поставил на «пока смерть не разлучит нас», но мне и поставить то нечего.

– Но ты уверен, что вы продержитесь дольше, чем три месяца?

– Уверен, – и сам не знаю, почему я так говорю. Мне бы продержаться до того, как она вернётся. Да нет, мне бы поправиться, чёрт побери, и я сам её найду. В конце концов, я беден, а не нищ, эта заварушка меня больше не держит, бизнес уже не давит и, вообще, я могу себе это позволить.

– Тогда три месяца, Алекс, – перебивает полёт моих радужных мыслей Полина. – И если я выиграю, то после развода ты женишься на той, что выберу тебе я. Идёт?

– Ого! А подумать можно? – чешу я затылок. Не то, чтобы я сомневался, азарт уже кипит в крови, просто неожиданно.

– Подумай. До моего приезда, – слышу и в её голосе увлечённость. А потом в заведённой машине взрывается басами музыка. – И я уже еду!

5. Виктория

Застываю как вкопанная перед закрытыми дверями. И «смотрю, как в афишу коза» – это сейчас как раз про меня.

Грязное затоптанное мраморное крыльцо. Мусор. Пыльные окна. Меня словно пару лет не было – так здесь всё изменилось. До постапокалиптической неузнаваемости.

– Скажите, а где теперь найти компанию «Гладиатор»? – пытаюсь я узнать хоть что-нибудь у недовольного охранника, усатого, как таракан, и вредного, как почтальон Печкин без велосипеда. Он даже на него похож: высокий, худой. И видно просто вышел покурить, судя по пачке сигарет в его руках, чем откликнулся на мой настойчивый стук. – Они переехали?

– Девушка, клуб закрыли, офис распустили. Где скрывается директор – понятия не имею. Мне платит не он, – поправляет он портупею со значком «охрана» и достаёт сигарету. Прикуривает. И, не глядя на меня, идёт к засиженному голубями парапету, огораживающему большое крыльцо.

– А кто вам платит? – не собираюсь я уходить с пустыми руками. Догоняю его и встаю рядом, как оловянный солдатик.

– Хозяин здания. Или хозяйка. Их там сейчас не разберёшь. Платят и ладно, – выпуская дым, подставляет он лицо яркому солнцу. – Вот и отгоняю целыми днями желающих узнать, когда заработает бассейн или где найти бывшее руководство.

– Неужели столько людей выкинули на улицу без работы? – никак не хочу поверить я в происходящее.

– Слушайте, дамочка, шли бы вы подобру-поздорову, – обдаёт он меня терпким табаком. И от этого запаха, мужского, грубого, такого тяжёлого и чужого, неожиданно замирает в груди. Где Алекс всегда напитывался этим табачищем, что оставался на его одежде лишь лёгкими нотками, но всегда угадывался? Неужели, как раз проходя эту «охрану»?

– А вы давно здесь работаете?

– Давно. А что? – мерит он меня пристальным взглядом, пытаясь вспомнить. Прищуривается подозрительно, но видимо, не запомнилась я ему ничем, как и он мне. – Или вы тоже из этих, из газетчиков?

– А что? – возвращаю я ему испытующий прищур.

– Да ничего. Просто ходил тут один, в круглых очёчках, лысоватый, как Берия, всё вынюхивал. А потом я статью его прочитал в газете. Таких глупостей понаписал. Тьху! Нашёл тоже с кем разговаривать, – вытирает он усы, словно и правда плюнул, и снова затягивается. – Молодёжь башкой своей думать вообще разучилась. Сидите в своих телефонах. А что под носом происходит – не видите.

– А с вами он, значит, не поговорил? – легко угадываю его обиду, что обошла его стороной пресса, а ведь он бы порассказал. Интересно, что?

– Не поговорил. Но вот вы о ком подумали в первую очередь? – взмахивает он костлявой рукой с зажатой в пальцах сигаретой. – О людях, что на улице остались. Правильно? Целая огромная компания, – кивает он назад, но не оборачивается, – и всех под зад коленом. А он что? Падла!

– Кто? Журналист? – хлопаю я глазами, пока Печкин нервно суёт в зубы сигарету.

– Да какой журналист! – отмахивается он. – Этот очкарик вон с Коляном поговорил, сменщиком моим, который во, – изображает охранник, будто тыкает по клавишам телефона. – Ему что пишут в интернетах, то и правда. Нарушения, нарушения! Какие нарушения, когда там чисто – хоть с пола ешь. И всё по нормам. Поди и понаписал гадостей с его слов. Мн-н-н…

Он дёргает головой, словно у него заболел зуб, стряхивает пепел. Молчу, жду, вижу, что у него накипело.

– А Берг, – тяжело вздыхает он, скрестив руки на груди. – Как только язык у них поворачивается всякую чушь про человека нести. И ведь ни один не вспомнил, даже не обмолвился, что Берг из собственного кармана людям зарплату выплатил, прежде, чем распустить. Типа обязан был. Да никому он не обязан! А всё равно не выпнул людей, как собак, на улицу, хоть эта новая хозяйка и распорядилась. Вот кто падла! Ещё извинился за неё, за суку. А-а-а! Кому что объяснишь разве, – вновь сокрушённо машет он рукой. – Никому нет до этого теперь дела. Моя жена вон простой уборщицей работала, а Берг даже о ней похлопотал, пристроиться помог. Нет, не допустил бы он такого никогда, чтобы людей опасности подвергать. Подстава это всё, вот что я вам скажу.

Он тушит бычок о торец облицовочной плитки и, несмотря на переполненную урну, отправляет его в глубину скопившегося мусора.

– Вон, гляди, что творится, – кивает он головой на кучу. – Устроили бардак. Вся страна – бардак!

И слышна в его словах и обида, и такая горечь, что и не знаю, чем его утешить. Только его мнение о Берге, мнение простого работяги, считающего своего бывшего начальника не зажравшимся толстосумом, а хорошим человеком, поднимает в душе такое желание возмездия и справедливости, что хоть на баррикады лезь.

«А я его жена», – хочется заявить с гордостью. Но, конечно, прикусываю язык, иначе что же отвечу на вопрос: где я раньше была.

– Тебе кто нужен-то был, девонька? – обращается охранник, уже уходя, с теплотой в голосе и совсем по-отечески.

– Берг, – выдыхаю я.

– Так поищи его в «Идиллии». Знаешь, где это?

– Знаю, знаю, – киваю я на ходу, потому что ноги уже несут меня к машине. Как же я сама не догадалась! – Спасибо!

Печкин махает мне на прощанье рукой.

На ходу достаю из кармана телефон и набираю Маринку.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны доступа сети» – сообщает бездушный голос. Чёрт!

Набираю Стаса. И тот же ответ оператора. Да что ж такое!

Длинные гудки в телефоне Лорки. И я даже останавливаюсь, не дойдя до машины, уже готовая услышать её хрипловатый голос, но звонок обрывается.

– Да, твою же мать! – выдыхаю, резко опустив плечи.

И уже собираюсь перезванивать, когда от Лорки прилетает сообщение, что она у стоматолога и перезвонит.

– Слава богу! – с облегчением опускаюсь на сиденье, всё ещё глядя на экран.

– Хорошие новости? – закрывает Славка двери в своём гоночном болиде.

– Можно сказать и так, – сразу пристёгиваюсь.

– Куда едем? – удивляет он меня, плавно, с изяществом разворачивая машину на пустой парковке.

Я по памяти называю адрес, и он только кивает в ответ.

– Невероятно, но люди его любят, Берга, – делюсь я полученной информацией. – Такое зло берёт на эту Наденьку. Порвала бы голыми руками гадину.

– Так может к Наденьке и заедем? – ржёт Каланча. – Жаль упускать твой боевой настрой.

– Не знаю, как Берг, а я её сама достану. У меня к ней личные счёты. Выдергаю на хрен все её жиденькие волосёнки!

– Моргала выколю и пасть порву, – снова смеётся он. – В угол поставлю! Редиски! У меня там кстати, бита где-то под сиденьем валяется, могу одолжить.

– Сволочь ты, Калашников, – сокрушённо качаю головой. – Вот и делись с тобой потом сокровенным.

Складываю руки на груди и отворачиваюсь к окну, всем своим видом показывая, что больше не намерена с ним разговаривать. Знаю, что выгляжу как нахохлившийся воробей. Вижу краем глаза, как эта ехидная рожа улыбается. Но мне сейчас не до него. И не до Наденьки. И не до всемирного потопа, если бы он даже надвигался. Я жду встречи с Алексом, которая возможно приближается с такой стремительной скоростью, что меня даже подташнивает.

Но машина неожиданно сворачивает в карман и останавливается.

– Это не «Идиллия», – с недоумением разглядываю место.

– Я знаю, – приглашает меня в открывшиеся двери Каланча.

– Ну и куда мы приехали? – упираю руки в бока, разглядывая какое-то питейное заведение.

– Ты когда ела последний раз, Матрёшка? – обнимает он меня за плечи и мягко увлекает за собой в сторону входа.

– Слав, я не хочу есть, – сбрасываю я его руку. – Мне некогда сейчас есть.

– Я тебя кормить и не собирался. Это ему, – показывает он пальцем на живот на ходу и вновь прижимает меня к себе за плечи. – Это кстати, мальчик или девочка?

– Не знаю ещё. Третий месяц всего, – в последней надежде оглядываюсь на машину.

– А вообще, ты бы сейчас ещё ехала на своём метро к клубу, так что, знаешь, – преодолевает он моё ослабевшее сопротивление и открывает дверь в кафе. – Кстати, хочу заодно показать тебе, что нашёл в интернете про твоего Берга и не только, пока ты там бегала.

И этим меня окончательно убеждает.

6. Алекс

Кто бы мог подумать, что десять шагов – это так далеко.

Но я собой горжусь. Я дошёл до ванной. И я поссал в унитаз! Вот такое достижение. Не в судно, будь оно неладно. Не сцепив зубы со стыда. Не отворачиваясь от унижения. Взмок, как мышь, от напряжения, передвигая ноги. И писал, сидя на толчке, как девочка. Но, чёрт побери, я сделал это – поднялся с кровати.

Бросаю последний взгляд в зеркало. Похудевший, осунувшийся, серый, заросший неухоженной щетиной. Такой бандитской рожи у меня даже после самых кровавых поединков не было. Хотя эти сходящие синяки, подсохшие раны и ссадины уже не пугают. Хорошо представляю, что было до этого: заплывшие глаза, сломанный нос, бритый череп с окровавленной повязкой. Так что я уже красавчик!

Делаю первый шаг обратно, опираясь на пожилую медсестру, когда в дверях появляется Полина.

Она бросается мне помочь. Но невозмутимая медсестра в легкомысленной розовой униформе отстраняет её и позволяет мне дойти самому. Башка кружится неимоверно, но я благодарен. Это так важно, когда кто-то верит в тебя. Пусть даже старенькая медсестра. Она помогает мне лечь и оставляет нас одних. И я ещё долго тяжело дышу и переосмысливаю жизненные ценности, о которых никогда не задумываешься, пока молод, силён и здоров.

На мобильный столик, рядом с остывающим супом, что мне принесли на обед, Полина ставит огромные фужеры, сыры и ещё какие-то закуски – мне плохо видно. Да я толком и не смотрю – собираюсь с силами.

– Это для меня, – уточняет она, сама открывая бутылку вина. – Но тебе капельку тоже налью. Как лекарство. Это коллекционное Бордо Шато О-Брион. 1985 года. В тот год прилетала комета Галлея. Так что оно заряжено особой энергией.

– Это твой бизнес? Винный дом? – я наконец отдышался и подтягиваюсь к изголовью, вытирая рукой пот.

– Нет, мужа, – снова бросается она мне помогать. Не возражаю. – Он умер два года назад.

– Очень жаль, – вздыхаю я искренне, прекрасно понимая, каково это – терять вторую половину. И не могу сдержаться, чтобы не сморщиться. Нет, не от старой боли, от запаха.

– Да, жаль, – она подвигает столик вплотную и присаживается рядом на стул, не замечая моей реакции. – И мне очень его не хватает, но скорее, как главы бизнеса. Он был очень сложным человеком, сухим, замкнутым, абсолютно поглощённым своей страстью к вину. В его жизни не было места больше ничему и никому, даже собственному сыну. Муж был старше меня на двадцать лет. Второй брак у нас обоих. И с моей стороны это был брак по расчёту. Впрочем, как и с его. Так что…

Она разливает по бокалам тёмно-гранатовую жидкость и даже не смотрит на меня.

– Прости, но что это так воняет? – не выдерживаю я.

– Чёрт! Это сыр, – смеётся она, поднимает со столика круглую коробочку из тонкого деревянного шпона. – Камамбер. Я так привыкла к этим пряным сырам, что уже и не обращаю внимания на запахи.

Она оборачивается словно в поисках места куда бы её выкинуть.

– Наверно, твоё вино только им и можно закусывать? – показываю, что можно вернуть его назад. Потерплю.

– На самом деле – желательно. Но тут ещё паштет с трюфелями, так что нам хватит.

– Извини, я не разбираюсь от слова «совсем», – развожу руками, когда она всё же заворачивает зловонную коробку в пакет и возвращает в сумку.

– Да я и сама разбираюсь по необходимости и отношусь ко всему этому не с любовью, а скорее с глубоким уважением. Муж у меня был в этом плане такой педант, что просто приходилось соответствовать.

– А у меня ощущение, что ты выросла с чопорной гувернанткой-англичанкой, в особняке с кленовой аллей и собственным парком машин.

– Это я просто так выгляжу, – смеётся она, подавая мне бокал. – И, кстати, о машинах. И о поводе, по которому мы здесь собрались.

– Странно как-то отмечать дату бракосочетания без жены, – повторяю я её жест и засовываю нос в бокал, хотя понятия не имею что за запахи вдыхаю. Ну, приятно. – А зачем такой большой сосуд?

– Это ещё маленький. Всего четыреста миллилитров. И ты не смотри, что я налила так много. Можешь, просто губы смочить.

– Смею предположить, что, видимо, так положено: большой объём, налить по плечи.

– Скажем, до того места где чаша начинается сужаться, а в остальном ты прав. Ну, за вас с Викой! За ваши новые три месяца!

– За долго и счастливо! – я делаю глоток, но потом подумав, что это стоит того, допиваю до дна.

Её округлившиеся глаза говорят о том, что для такой порции алкоголя я всё же ещё слишком болен и очень слаб. Но я больше не хочу быть слабым. Выдыхаю.

– Ты сказала: комета Галлея, лекарство.

– Закусывай, пьянчуга, – смеётся она и передаёт мне тарелку с супом. – А знаешь, что бы между вами ни произошло, но даже разговоры о жене подняли тебя с кровати. Так что предлагаю продолжить.

– Думаешь, если я тебе покаюсь во всех грехах, что я совершил по отношению к Вике, то уже к вечеру выйду отсюда здоровым? – усмехаюсь. Суп остыл, но глотаю – мне действительно нужны силы.

– Думаю, нам стоит заключить это пари.

– А не боишься проиграть? Может, эта история как есть, от начала до конца, заставит тебя передумать?

– Вряд ли, но я хочу её услышать.

И то ли от выпитого вина, то ли Полина действительно прекрасная собеседница, но говорить с ней оказывается так легко, просто и естественно, словно я знаком с ней очень давно. Не знаю, учат этому где-то или это врождённое, но она словно чувствует, что я хочу сказать и, когда не нахожу слов, подхватывает фразу, закачивая за меня именно так, как нужно.

Редкое качество, которое почти не встречается между людьми, которые не прожили рядом всю жизнь. Исключительное. Хочется вывернуть перед ней душу – я так истосковался по людям, которые меня понимают. Принимают таким, как есть. Не судят и не осуждают. Дают и ничего не просят взамен. Верят, не требуя доказательств.

– Непростая история. Сумасшедшая. Но знаешь, мне кажется твоя жена была права, что ушла.

– Чем дольше её нет, тем и я всё сильнее убеждаюсь в этом. У этих отношений не было будущего. Мы всё начали неправильно. Делали неверно. И закончили не так, как надо. Это был тупик.

– Да, остаться было проще. Но в вашем случае остаться вместе – это тянуть за собой груз обид и обвинений, без конца считать, кто и кому сделал больнее, постоянно думать о том, как и где вы оступились. А сейчас у вас есть реальный шанс начать всё заново.

– Ты на редкость умная женщина. Прости за прямоту, но, если не секрет, сколько тебе лет? – мы лежим рядом, откинувшись на подушки, вытянув ноги, как подростки в стогу сена. Пьяные, расслабленные, беззаботные. В башке шумит, но так хорошо!

– Тридцать три, – усмехается Полина.

– Во сколько же лет ты вышла замуж?

– В двадцать пять, да, не смотри на меня так, – толкает она меня плечом. – И это… чёрт! Ладно, раз уж у нас такой день воспоминаний, расскажу тебе эту историю, хоть мне и стыдно. В общем, – покачивает она бокал с остатками вина, разглядывая рубиновые разводы, – в свой первый брак я нарвалась на брачного афериста.

Она скашивает на меня глаза, но я умею делать непроницаемое лицо. И ничего так не ценю сейчас, как настоящую откровенность. И кажется, ей тоже нужен именно такой слушатель.

– Ты бы знал, как я его любила! Это было просто безумие какое-то. Да что там! Мне кажется, я до сих пор его люблю. Рыдала в три ручья, когда подписывала документы о разводе, хоть там и было без вариантов. Он ободрал меня как липку и сбежал. И я вроде была уже не наивной девочкой, и проблем с мужским вниманием у меня никогда не было, но вот так влюбилась, что ничего не хотела замечать, – допивает она одним глотком. – Отец до сих пор не может мне его простить. И квартиру, которую я продала, и кредиты, которые набрала для него. Но он был таким… Эх! Наливай!

И она сама тянется к бутылке и разливает остатки по бокалам.

– Поэтому ты и вышла второй раз замуж по расчёту?

Она вытирает то ли слезу, то ли размазанную косметику, а потом отмахивается.

– Мне было уже глубоко всё равно за кого выходить замуж. Решила угодить отцу. Согласилась с его выбором. Он, конечно, всё выплатил и квартиру бы новую купил – у меня довольно состоятельная семья. Но с тем, что я не оправдала его доверия, так и не смог смириться. Всё! К чёрту прошлое! Давай выпьем за будущее! Чтобы оно было!

Тоже допиваю, хотя у меня всего капля на дне.

– А ты, выходит, тоже авантюрист. Женился на слабо, – улыбается она и забирает мой пустой бокал.

– Да, уважаю я это благородное дело – риск. Но, думаю, я и тогда уже знал, что люблю её.

– И до сих пор не сомневаешься в своих чувствах?

– Даже ещё сильнее в них уверен.

– Тогда пари?

– Говно-вопрос, как говорит моя жена.

Протягиваю ладонь, и Полина с удовольствием бьёт по ней, подтверждая эту шальную сделку.

– С тобой легко. Можно я тебе ещё кое в чём признаюсь?

– И чтобы это осталось между нами? – разглядываю рисунок казённого одеяла и, если честно, испытываю ту же потребность: рассказать ей об одном своём грехе, который никак не могу себе простить.

– Нет, разрешаю тебе разместить мою тайну в своих мемуарах, – улыбается она. – Когда убелённый сединами и в очках, в окружении внуков ты будешь писать свою автобиографию, позволяю тебе вспомнить обо мне.

– Замётано, а мою исповедь примешь?

– И даже сохраню её в секрете, – щёлкает она ногтем по резцу, давая понять, что зуб даёт за своё молчание. – Только тогда ты первый, а то, боюсь, у меня духу не хватит.

– Ладно, – набираю в грудь побольше воздуха, резко выдаю и решаюсь. – Я изменил своей жене.