Текст книги "Гладиатор. Возвращение"

13. Алекс

У неё такие тёплые, нежные руки.

Она ставит капельницу. Невозмутимо, спокойно, не дрогнув, втыкает иглу. И весь её вид говорит: я осуждён на эту боль и не имею права на ревность.

Я – тот, кто назвал её чужим именем. Но, чёрт побери, мне это совсем не мешает травить себе этой самой ревностью душу, что корчится, словно на неё капнули кислотой. Сначала мы выжгли себе души недоверием, пока были вместе. Теперь мучаемся неведением, как каждый из нас прожил эти месяцы врозь.

Касаюсь пальцами её предплечья, где кожа так тонка и беззащитна. Веду по тугим лентам сухожилий, по голубизне просвечивающих венок. Это даже не ласка – энергетическая связь, бегущая по её коже мурашками до спинного мозга и заставляющая её передёрнуть плечами, и от кончиков моих пальцев по проводам нервов до самого паха, заставляющая меня мучительно выдохнуть и начать разговор первому. Но не с извинений, нет – я не знаю таких слов, чтобы оправдаться. С фактов.

– Полина нашла меня избитого в подворотне. И поместила в этот стационар. И поддерживала все эти дни, пока, несмотря ни на что, я ждал тебя. Ждал каждый день. Ни на что не надеясь, – сплетаюсь с ней пальцами, получаю её руку, но, увы, не взгляд, который она отводит.

– Давай не будем наступать на те же грабли, Алекс, – руку она забирает, но садится рядом. – У меня никого не было до тебя. Никого не было и после. А ты можешь похвастаться тем же?

– Вика, посмотри на меня, – жду, пока она поднимет глаза. Эта печаль в её во взгляде даже хуже осуждения. – Да, у меня было много женщин. Но тогда я был свободен и никому ничем не обязан. А сейчас я женат. Слышишь, женат. На тебе. И я не кобель, чтобы таскаться за каждой юбкой. Что бы ты ни прочитала обо мне или ни услышала, к нашей с тобой жизни это не имеет никакого отношения. Для меня есть только ты. Ты – одна. Рядом ты или далеко – не важно. Одна. Просто поверь.

– Тогда и ты мне поверь. Для меня нет никого важнее тебя. Но у меня есть друзья, однокурсники, знакомые, соседи. И не все они женского пола. И я хочу с ними общаться. Это нормально. Это неизбежно. Это – жизнь. Прими это и научись уже доверять мне, – тяжело выдыхая, она поправляет одеяло, снова поднимает глаза и вдруг усмехается. – Но просто тебе не будет, и не мечтай.

– Что ты хочешь этим сказать? – слежу, как она встаёт, снимает со стула свои вещи.

– Ну-у-у, – наконец снисходит она до ответа. – У него такая красивая машина. И тело. Он очень спортивный парень – мой старый институтский друг Слава Калашников. И я сейчас поеду с ним за своими вещами, потом в магазин, а ты пока подумай над своим поведением.

И она уходит. Вот просто берёт и выходит из комнаты, когда я лежу тут с иглой в вене и не могу ни пойти за ней, ни докричаться.

– Вика! – всё же делаю я попытку. Но слышу, как в ванной шумит вода. И я более чем уверен, что включила она её на полную мощность специально.

Машина! Тело! Поднимаю одеяло, чтобы взглянуть на потускневшие кубики пресса. Что-то я и правда распустил себя. И умеет же, зараза, зацепить! Но ничего, посмотрим кто кого. Чёртова капельница уже начинает опасно булькать, когда эта вредная жопка возвращается и её снимает.

– Веди себя хорошо, – сгибает она мою руку, зажимая ватку. – И на десерт получишь сладенькое.

– Это, интересно, что? – не верю я всем этим её многозначительным обещаниям. – Поцелуй в лоб? Или покажешь грудь?

– Первое предложение мне нравится больше, но если будешь хорошо кушать, то одну, может быть, и покажу, – невозмутимо цепляет она свою сумку и даже не останавливается.

– А поцеловать? – возмущаюсь я в спину.

– До встречи, милый, – звучит вместо ответа, и входная дверь захлопывается.

Вот зараза, а! Милый! Машина! Тело! Не дают мне покоя её слова и особенно то, что в этой машине и рядом с этим телом она сейчас рядом. Но ничего, ничего! Укрощение этой строптивой дикой кошечки мне всегда нравилось больше, чем её покорность. Но не вижу причин ей уступать.

Сажусь. Дотягиваюсь до телефона. Специально она, что ли, его положила так далеко? Из кармана брошенных брюк выуживаю знакомый прямоугольник. Подаренный телефон с просьбой вернуть владелице я оставил в больнице, но не поблагодарить Полину за всё, что она для меня сделала, будет некрасиво.

– Слушаю вас, – голос её чужой, настороженный. Тут только и понимаю, что звоню с незнакомого номера, идиот.

– Полин, это Берг. Привет!

– Алекс?! – тут же оживляется она. – Ну, привет, больной! Или ты уже выздоравливающий?

Её бодрое приветствие говорит об одном: она, видимо, не в курсе, что я сбежал, но почему-то слышать радость в её голосе неожиданно приятно.

– Полин, я уехал домой из больницы. Спасибо тебе большое, что ты…

– Ой, прекрати, Берг! – перебивает она. – Не стоит этого всего. Ещё деньги мне вернуть предложи.

– Я верну, не сомневайся.

– Только попробуй! Засуну их тебе, сам знаешь куда, – возмущается она. – А если бы я оказалась на твоём месте? Разве бы ты мне не помог?

– Как говорится, напьёшься, будешь, – улыбаюсь, отшучиваюсь и ухожу от ответа. Нет, я бы, конечно, помог, но не с такой неожиданной щедростью и размахом. – Меня жена забрала.

– Вика?! – замолкает она на пару секунд, но быстро приходит в себя и продолжает всё таким же бодрым тоном: – Значит, пропажа твоя вернулась?

– Да, и всё такая же несносная.

– Рада, что у тебя теперь всё отлично, – улыбается она, и ноль растерянности или разочарования. – Но ты не забывай старушку Полину. Хоть на огонёк забегай. Выпьем ещё по бокальчику чего-нибудь вдохновляющего. Потрещим за жизнь.

– Замётано. Как Макс?

– Хорошо. Спрашивает всё про того пьяного дядю. Думаю, ему понравится, что ты поправился и вовсе не такой пропойца, как я сдуру ляпнула, чтобы он не испугался.

– Не знаю, удастся ли мне развеять его сомнения, но буду рад познакомиться с твоим сыном.

– Значит, договорились. Прости, но не могу долго говорить. На работе. И просто такой завал, аж не знаю, за что хвататься.

– Тогда не буду отвлекать. Но ты, если что, тоже звони.

– Обязательно. Давай! До связи. Жене привет! – и она отключается.

Не пойму, может, в больнице сильно во мне взыграла паранойя и недоверчивость. А может, присутствие жены сразу сделало мой маленький мирок таким замкнутым и неуязвимым, что я больше не боюсь быть обманутым. Но сегодня Полина уже не кажется мне подозрительной.

Может, зря я ей не поверил? Может, зря побоялся довериться? И не змея она вовсе? В конце концов, я тоже имею право на друга женского пола, если уж на то пошло. И если я не имею права сомневаться в Вике, то пусть и моё сокровище принимает свои же условия по отношению ко мне.

14. Виктория

– Короче, Матрёшка, – Славкина машина, как всегда, несётся так, что уши закладывает, а мой чемодан на заднем сиденье клацает замками, как зубами. – Рад, что ты мужа нашла. Он, походу, под чужой фамилией был зарегистрирован в стационаре, потому что мы залезли в общую базу, и его там не было. Уж не знал, как тебе и сообщать. Но зато, – он стискивает мою коленку, – я знаю, в каком госпитале лежит Демьянов.

– Слава, блин, – скидываю его руку. – Завязывай с этими своими вольностями. Берг и так рвёт и мечет с тех пор, как ты позвонил. И это, конечно, полезно для общего тонуса, но лучше тебе руки не распускать. И без него, и уж, конечно, при нём. Вряд ли он заценит эти твои дружеские «обнимашки».

– Ты меня совсем дебилом считаешь? – отворачивается он обиженно.

– Нет. Но ещё раз протянешь свою лапу – и сломать не сломаю, конечно, но лицо тебе расцарапаю – мало не покажется. Я предупредила.

Показываю пальцами жест «слежу за тобой», когда он усмехается на угрозу.

– Смейся, смейся, посмотрю, как понравится твоей жене шикарный след в четыре борозды на твоей смазливой мордашке, – хмыкаю в ответ, и он вроде всерьёз задумывается о такой незавидной перспективе. – А как ты залез в общую базу? Нет, вот я, к примеру, даже не знала, что она существует.

– А я разве не говорил? У меня жена врач. Анестезиолог. И, кстати, она не ревнивая, – осторожно тянется Славка рукой к моей ноге, но замирает на полпути.

– Хочешь проверить? – укоризненно качаю головой, глядя на его хитрую рожу, когда он пугливо убирает руку. – И ты мне вообще ничего о себе не рассказывал. Ни где работаешь, ни чем занимаешься. И откуда у тебя такая красивая машина, мне тоже интересно знать, если честно.

– Так я, выходит, для тебя загадка? – лыбится он. – Крепкий орешек?

– Сейчас вот как стукну по башке, так и расколешься, орешек. Давай, не темни. Даже не представляю, чем может зарабатывать на жизнь человек, который закончил спортивный зал, коридор и университетскую столовую.

– Как раз тем, что закончил. И тем, что люблю. А люблю я спорт и пожрать, – смотрит он так, словно мне ничего не стоит догадаться и самой.

– Э-э-э, ресторан для спортсменов? – делаю неуверенную попытку. – Ларёк с диетической шаурмой?

– Балда, у меня компания по продаже спортивного питания, – ржёт он. – А сейчас мы даже свой маленький заводик строим, так что вот. Торгуем через интернет. Свой сайт, небольшой складик. Эргономично.

– Ты хотел сказать экономично?

– Не важно, – отмахивается он. – Главное, доходно. Не бедствуем. Юлька, правда, всё равно на работу собирается, чтобы квалификацию не терять. Но там у них всё так сложно с этими аттестациями, категориями.

– Короче, ты не против, чтобы она росла профессионально, – подсказываю я.

– Да, – кивает Каланча, а потом откидывает назад светлые прямые пряди. – Вот мелкой год на днях исполнится – и выйдет. Но слушай, я к чему про Демьянова-то заговорил. Она по своим источникам пробила. И там поделились, что с ним всё подозрительно, с тем пациентом. Охрана у палаты. Из персонала никого не пускают, только одну врачиху, подругу этой вашей Наденьки, да её людей.

– Боятся, что его уберут? – никак не идут на ум никакие правильные слова, кроме жаргонных.

– Как раз наоборот. Ощущение, что его умышленно в коме или на лекарствах держат, чтобы не очнулся.

– Но зачем? – хватаюсь я за ручку, когда он заходит в поворот.

– Это ты у своего Берга спроси, он наверняка больше меня понимает.

– Нет уж, это ты ему как раз сам и расскажи.

И после огромного супермаркета, куда мы заезжаем по пути, я открываю настежь входную дверь своей квартиры, чтобы пропустить в неё Каланчу с двумя неподъёмными пакетами в руках.

Алекс, что стоит, опираясь плечом на косяк, оказывается для нас полной неожиданностью. Для меня. Славка-то как раз и бровью не повёл. Поставил мешки, протянул руку, представился.

А меня эта грозовая туча в мягких домашних брюках и пуловере, которые всегда мне так нравились, смерила многообещающим взглядом. Чую, месть его будет страшна. И у меня аж дыхание перехватило, когда рука его словно невзначай задержалась на моей ягодице, намекая, какое наказание меня ожидает.

– У Славы есть очень интересная информация о Демьянове, – закатываю я мимо него в комнату свой чемодан и тоже не остаюсь в долгу – скольжу рукой по его бедру, пока Славка разувается.

– Как он? – взгляд Берга с непроницаемого тут же сменяется на заинтересованный.

Он приглашает Славку в гостиную, но я настаиваю на кухне. В гостиной воняет из клетки, в спальне – расстеленная кровать. А в кухне я хоть немного да успела с утра прибраться. Буду слышать, о чём они говорят, пока разберу сумки. И буду следить за этим стоиком, которому легче умереть, чем выглядеть слабым, чтобы в обморок ненароком не грохнулся.

– Его привезли в госпиталь после второго приступа, но, говорят, палату приготовили заранее, – делится Каланча подробностями.

Слежу краем глаза за мужем. Бледный, осунувшийся, мрачный, но сидит, прислонившись к стене, довольно уверенно. И даже двусмысленно усмехается, когда подтягиваю брюки, которые сползли, пока я наклонялась к пакетам.

– То есть лишний раз доказывает, что всё это было подстроено, – брови Алекса хмуро сходятся на переносице.

– Тянет на предумышленное. На покушение на убийство. И если сильно постараться, то ещё и на похищение, – словно выносит Славка приговор.

Я в жизни не видела его таким серьёзным. Или это он только со мной раздолбай? Да и Алекс преображается до неузнаваемости. Жёсткий, внимательный, хладнокровный, собранный. Я и так-то люблю его до безумия, но таким – ещё больше.

– Мне бы его проведать, – барабанит он пальцами по столу.

– Это пока вряд ли, – вздыхает Славка. – Но надо подумать, что можно сделать. Жена вернётся через пару дней, они с малой у тёщи, и обсудим.

– Для Ефремыча, надеюсь, за эти дни мало что изменится. И ты прав, не будем торопиться, надо хорошо всё продумать.

Я усиленно отвожу глаза, но укоризненный взгляд Берга меня всё же настигает, когда Славка отвечает на его вопросы о ребёнке и жене. И они расстаются, кажется, даже большими друзьями, чем мы с Каланчой были за все эти годы.

Меня же ждёт неминуемое возмездие. Не ожидала только, что такое немедленное.

– Машина, говоришь? Мышцы накачанные? – прижимает он меня к стене, едва за Славкой закрывается дверь. – А про жену с ребёнком, значит, лишняя информация?

Мне до потери сознания приятно стоять придавленной его телом, и чувствовать его несокрушимый напор, и необузданное желание, и томление, что вызывает во мне его близость, колкость его щетины, запах его геля для душа… Стоп! Он был в ванной без меня?!

И он выдыхает так тяжело, словно полярный кит, который всплыл, чтобы сделать глоток воздуха. Ему как будто пришлось пробить метровый лёд ради этого единственного вздоха, и я не могу позволить ему потратить все оставшиеся силы на этот безумный поцелуй. Не могу, потому что одним поцелуем это не закончится… А ещё его надо хорошенько отшлёпать за проявленную самостоятельность.

– Я же сказала: просто верь мне, – подныриваю под руку. – Пойдём, сделаю тебе укольчик и займусь обедом, пока ты будешь видеть красивые сны, где мы с Каланчой резвимся на лугу, как невинные овечки, рвём цветы и суём их себе за уши.

– Скорее уж бредёте по больничному коридору на костылях, а то ноги-то я вам обоим поотрываю, если что.

– Какой злой дяденька, – помогаю я ему лечь и достаю из упаковки шприц. – Но будешь меня слушаться – и всё у тебя заживёт, и станешь ты снова добрым-добрым, и мы сутками будем не вылезать из кроватки.

– Да я бы и сейчас не отказался, – доверчиво заголяет он изрядно исколотую ягодицу, и получает хорошенький шлепок перед уколом. – Ай! За что?

– За то, что водные процедуры принимал без моего ведома и контроля, – безжалостно вонзаю иглу. Алекс снова ойкает, когда она входит в его каменную мышцу со скрипом.

– Злыдня, – потирает он уколотую ягодицу, а потом всё равно тянет меня за собой на кровать. – Зато теперь я чистый и вкусно пахну.

– Но тебе нельзя, потому что у тебя всё «бобо», – уворачиваюсь, грозя ему пальцем, хотя ничего не хочу сильнее, чем оказаться, наконец, в его руках.

Хотя нет, хочу. Хочу, чтобы он быстрее поправился. Хочу видеть его снова здоровым и сильным, жестоким и циничным. Хочу, чтобы мой Гладиатор, как всегда, победил. Потому что даже если весь мир ополчится против него, я всё равно буду стоять за спиной и подавать ему патроны.

15. Алекс

Люблю, когда она поёт. Ходит по квартире в наушниках, выдавая волнующе низкие звуки. Подпевает какому-то незамысловатому мотивчику, а я слышу только её голос. Хрипловатый, проникновенный, незнакомый.

Весь день она вылизывает квартиру, разбирает вещи, стирает, моет, готовит. Готовит так вкусно, что я второй раз съедаю всё до крошки и даже думаю, а не попросить ли добавки.

Но, главное, она поёт. Поёт, наполняя мир радостью и это вселенское бытие смыслом. И нет ничего прекраснее, чем этот солнечный день, что проникает в окна. Ничего вдохновеннее, чем запах чистоты и уюта, которым благоухает квартира. И ничего более эротичного, чем вид коротеньких шортиков, из которых выглядывают её ягодички. Разве что её грудь, которая тёрлась об меня, когда Вика перестилала постель, а я держал подушки и делал вид, будто этот бугор в штанах – результат исключительно теплового воздействия пухо-перьевого наполнителя.

Сейчас, когда я ковыряюсь вилкой в пустой тарелке, подбирая крошки, и усердно изображаю, что занят исключительно этим, она с невинным видом стоит на корточках ко мне задом и, покачиваясь в такт музыке, трёт уже и так выскобленные до блеска половицы.

И это волшебный вид, но нет, моя девочка, я слишком долго тебя ждал, чтобы выдержать хотя бы до вечера.

Не знаю, куда ставлю тарелку. Пелена, что уже заволакивает сознание, позволяет мне видеть только эти подрагивающие мячики её попки. И моё самое желанное в мире сокровище замирает, когда я обхватывают её сзади.

– Ляг немедленно! – воинственно заявляет она, бросает тряпку, вытирает о футболку руки и сдёргивает наушники.

– Ну, ты же не думала, что можно вот так безнаказанно покрутить передо мной задницей и уйти? – трикотажные шортики легко сползают вниз вместе с тем лоскутком ткани, что был надет под ними.

– Алекс, чёрт побери, ты еле живой, – несильно вырывается она, видимо из боязни сделать мне хуже. Но я чувствую, в какой галоп отправляется её сердце. Как неровно она дышит, оказавшись у меня на коленях. Как замирает под моей рукой, ласкающей её упругий животик.

– Я люблю тебя. Я нуждаюсь в тебе. Я хочу тебя.

Ничего не говоря, она сама раздевается дальше. Поспешно стягивает футболку и оставшееся бельё. И когда её голая спина прижимается к моей груди, она уже дышит так, словно мы поднимаемся в разряженном воздухе по горному склону.

– Чёрт! – откидывает она голову на моё плечо.

– Нет, всего лишь я, Алекс, – наконец прикасаюсь к тому, о чём бредил в своих снах – к её груди. И острые соски прожигают мои ладони как угольки, разжигают огонь в пальцах, которые их касаются, в паху, в груди. Жарким маревом плавится воздух вокруг, когда я их сжимаю, бережно поглаживаю, ласкаю, дразню и сдыхаю от этих ощущений. Она накрывает сверху мои руки своими. И её острые лопатки вонзаются в мою кожу так, словно из них вот-вот прорежутся крылья.

Я знаю наизусть каждую венку на её шее, каждый позвонок, каждую родинку и каждый волосок, что непременно окажется у меня во рту, стоит только припасть губами к её золотистой коже. Но в паху ломит так, что, если она не прекратит ёрзать, я взорвусь прямо в штаны. И я перехожу от всех этих реверансов к активному наступлению.

– Подожди, – останавливает она мою руку, что уже добралась до её мягких складочек.

– Прости, но я умру, если мы сейчас не сделаем это, – шепчу ей в ухо, уже просто не в силах терпеть.

– Вот поэтому и стой, – разворачивается она.

Заставляет меня сесть на диван. Роняет на спину, и я чудом умудряюсь упасть по диагонали и не получить ещё одно сотрясение, пока она стягивает брюки. И точно знаю, что она хочет меня так же неукротимо, как я её, когда она оказывается сверху.

– Считаешь, к чёрту эту прелюдию? – пересаживаю её так, что чувствую, как пульсирует наконечник моего копья в её горячих нежных складочках.

– К чёрту всё! – сплетаются наши пальцы. И она скользит по всем набухшим венам моей вздрагивающей от нетерпения боеголовки уже такая мокрая, что сил держаться просто нет.

Какие вступительные аккорды, когда в её взгляде – поволока одержимости. Когда с приоткрытых губ срывается стон. Когда я уже внутри. Когда снова она моя, до последнего вздоха, каждой клеточкой своего тела.

Стискиваю зубы. Как? Как я жил без неё? Без этого упоительного ритмичного единения, сладостной неистовой близости, этого страстного слияния и мучительного ожидания взрыва.

– О, мой бог! Алекс! – двигается она в таком яростном темпе, что только от вида её остреньких грудок, которые подрагивают в такт её движениям, я разряжаюсь так, что меня откидывает отдачей.

Да, моя девочка! Напрягаю я ягодицы, чтобы подарить ей эти последние толчки, от которых она уже не стонет, а бьётся в такой же агонии, как я, когда мир не расцветает яркими красками – его словно накрывает белой вспышкой ядерного взрыва. И я не уверен, жив ли ещё, пока, содрогаясь в конвульсиях, я обожествляю этот самый мощный, самый крышесносный в своей жизни оргазм.

– Ты жива? – подхватываю её падающую рядом ничком.

– Не уверена, – переворачивается она на спину и ловит ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. – А ты?

– Да я только жить начинаю, – подтягиваю её к себе, укладываю на плечо. И её влажная спина под моей рукой – лучшее лекарство от всех моих недугов.

– Я так люблю тебя, – она прижимается губами к моей коже.

– Я за всю свою жизнь только тебя и любил. И люблю, – прижимаюсь к её лбу. – И никогда не устану любить.

– Почему ты без повязки?

– Что? – не сразу понимаю я, о чём она говорит.

– Где бинты, которыми обычно стягиваю грудь при переломе рёбер?

– Они надоели мне ещё в больнице. И я чесался от них. И вообще они не обязательны. Врач сказал, можно обойтись.

– Но не через неделю же, – поднимает она голову, как злой, но любопытный зверёк.

– Не важно, – поправляю её взлохмаченные волосы. – Я же не кисейная барышня месяцами в кровати валяться. И, знаешь что, у тебя такая неудобная кровать.

– Мне удобная, – подскакивает она, обидевшись за свою старую рухлядь. – А ты просто слон, поэтому она тебе маленькая. И я с тобой вместе спать не буду, пока ты не поправишься.

Зло плюхает в ведро брошенной тряпкой, подбирает свои вещи, снова помахивая у меня перед носом задницей.

Ну, ладно, коварная! Сегодня я и правда устал. Но куда ж ты денешься с подводной лодки.

– Потому что я болен или потому что тебе тесно? – интересуюсь словно бы между делом.

– Потому что не могу откатиться от тебя на другой край кровати, – цепляет она ведро и, повиливая бёдрами, гордо идёт к двери.

Да как скажешь, родная. Тянусь к включённому ноутбуку. Будет тебе такая кровать, что ты больше не найдёшь причин спать в другой комнате. Ни одной.