Текст книги "Гладиатор. Возвращение"

16. Виктория

Сижу у Алекса на коленях и кормлю его сырником. Или он меня кормит? Макает кусочки в сметану с «головой», чтобы она текла, а я пачкалась, и потом слизывает с моих губ. И я закрываю глаза, и морщусь от его колючей щетины, и забываю дышать, когда его мягкие губы накрывают мои, а кончик языка щекочет нежно-нежно и требовательно-требовательно.

Знаю, что если поддамся, то никуда уже из этой кухни не уйду. А у меня сегодня столько дел: надо записаться к врачу, отправить отцу деньги, съездить на встречу с Натальей Владимировной, созвониться с Лоркой. Это Алексу пока даже вставать не положено, хоть он меня и не слушается, а мне с ним рассиживаться некогда.

– Кто тебя избил? – веду пальцами по зажившей ранке на брови.

– Не важно. Не думай об этом, – прижимается он щекой к моей руке.

– Нет, важно. Это же Громилов, да? И это вы с Демьяновым начали эту войну, когда сломали Павлику ногу, – тяжело вздыхаю.

Я не осуждаю, нет. Я ничего не понимаю в этих их мужских играх, мне просто больно. Идут века, а ничего не меняется. Всё те же гладиаторские бои, всё те же кровавые законы, всё тот же мужской жестокий мир, в котором женщине уготована участь ждать и плакать.

– Это ещё не война, – гладит он меня по спине.

– Видимо, это должно меня успокоить? Особенно это твоё «ещё»?

– Это была частично месть, а частично – предупреждение, чтобы я не лез. И пока я не лезу, нам ничего не грозит.

А вот это уже мне совсем не нравится. И всей душой, конечно, хочу, чтобы он сидел на попе ровно и никуда не лез, потому что нужен мне, нужен нам, живым и здоровым. Но с другой стороны, сможет ли он быть счастлив, сможет ли себя уважать, если их с Ефремычем империю разорвут на куски и она канет в небытие.

– А если полезешь? – теперь я испачкала его сметаной, но убираю её пальцем. Он не даёт мне его облизать, засовывает себе в рот. А-а-а, чёртяка! У меня мурашки от того, как сладко он его посасывает.

– Вот тогда и начнётся война, – улыбается он, глядя, как меня колбасит. – И победит уже не сильнейший, а тот, кто выживет. Но если ты не прекратишь так постанывать, то уже никуда сейчас не пойдёшь.

– А я, может, и не хочу никуда идти, – пересаживаюсь я так, чтобы его горячая твёрдость, уже активно приветствующая меня в штанах, оказывается между моих ног. Но разговор с Алексом я не закончила. – Громилов стал новым Министром Спорта?

– Выборы ещё не прошли, – засовывает он руку под резинку моих шортиков и подвигает меня к себе так, что меня уже и просить не надо.

– Может, в коечку? – обхватываю я его за шею.

– А чем тебе здесь не нравится? – рывком снимает он через голову с меня футболку, и это его колдовство, которое он вытворяет с моей грудью, заставляет меня выгнуться и простонать: «Да».

И зачем только я это сказала?

С маленького кухонного стола на пол летит всё, сброшенное одним его точным движением. А я занимаю место двух чашек, тарелки и пустой банки из-под сметаны. Но мне плевать, когда обнажёнными ягодицами я прижимаюсь к холодной столешнице, а лицо Алекса оказывается между моих ног. И кончик его языка скользит снова так нежно-нежно и так требовательно-требовательно.

Чёрт, у него же рёбра, у него же почки. Чёрт, чёрт, чёрт! Моя голова свешивается куда-то вниз, но я не хочу, чтобы он останавливался.

– О боже, Алекс, возьми меня, – я почти рычу, но он и не думает меня слушаться. Поднимает рывком, как тряпичную куклу и впивается ртом в губы. И его пальцы даже нежнее его языка. О, да! Я так люблю их с самой первой нашей встречи: и того, что ласкает меня изнутри, а особенно другого, что возбуждает меня сверху. Потирает так сладко, что я сама ритмично подаюсь ему навстречу.

– Ты сказала я не умею целоваться, – отстраняется он.

– Заткнись, – откидываюсь, повинуясь его руке и отдаюсь его великолепным пальцам со всей страстью накрывшего меня экстаза. – О, мой бог!

– Как же мне нравится, когда ты меня так называешь, – дожидается он, пока стихнут спазмы, поднимает, прижимает к своей груди, ослабевшую, вялую, пребывающую в блаженстве. И смеётся, бесстыже облизывая только что побывавший внутри меня палец. – Ты потрясающая. И такая вкусняшка. Как же мне нравится делать тебе приятно. Надеюсь, ты научишь меня целоваться?

– Да, и прямо сейчас, – обхватываю его за шею, чтобы подтянуть к себе. Но он как могучий дуб: не ломается и не гнётся.

– Мне кажется, ты куда-то торопилась, – оглядывается он на часы.

– А как же ты? – смотрю на его вздыбившееся штаны, которые его словно и не беспокоят. Словно это не его член сейчас горит огнём и дрожит, желая разрядится.

– Хочу, чтобы ты знала: чего бы я ни желал, нестерпимо, мучительно, адски, я могу остановиться, умею себя контролировать и уж, конечно, смогу это выдержать, каким бы я ни казался тебе неуправляемым и горячим.

– Но зачем терпеть, когда я здесь? – заглядываю с синеву его глаз, спокойную, как море в штиль.

– Просто есть вещи, которые мы так и не обсудили, но которые не дают мне покоя. Зачем ты вела себя как малолетняя шлюшка, когда таскала меня по общественным туалетам и всяким многолюдным местам?

– Боялась тебе надоесть, – отпускаю его и спрыгиваю со стола, когда он отходит. Одеваюсь и убираю разбросанную по кухне посуду, вытираю разлитую сметану, лишь бы на него не смотреть.

– Просто если всё это тебе действительно надо, – разводит он руками, зажимая меня в угол у мойки. – Я не знаю. Я словно совсем тебя не знаю.

– Алекс, – обречённо прислоняюсь к стене. – Попробуй представить себя на моём месте. Ты – опытный мужик, которого уже ничем не удивишь. И ты мне, вчерашней девственнице, ставишь условие: пока тебе не станет скучно. Ты не представляешь, как я этого боялась: увидеть твоё пресное лицо. Но если ты думаешь, что я притворялась…

– Глупышка, – взяв за руку, он подтягивает меня к себе и обнимает двумя руками в захват так, что его длиннющие руки заходят ему за спину. – Какая же ты глупышка. Рвала себе душу на части. Отдавалась, как в последний раз. И всё только потому, что считала: я излишне пресыщен?

– Я тоже совсем тебя не знала. Но так сильно любила, что просто не могла иначе, – прижимаюсь к его груди. Кусаю губы, чтобы не заплакать. Нет, не сожалею, но как же тяжело мне было переступать через себя, как трудно давалось то, что ему, оказывается совсем было не нужно, что становится грустно. – Я бы умерла, если бы ты попросил умереть. Но, слава богу, ты попросил всего лишь буйного секса.

– И сделал тебя ненасытной нимфоманкой?

– Если бы, – мягко, но решительно отстраняюсь. – И не мечтай. Так, слегка разбудил мою чувственность.

– Слегка? – идёт он за мной по квартире, но я прячусь от него в ванной.

– Совсем чуть-чу-у-уть! – кричу ему через дверь.

– Так значит, нам ещё есть над чем работать? – удивляется он радостно.

– Непочатый край. Так что пахать тебе и пахать.

– Ну, значит, я всё правильно сделал, – немного обескураживает он меня этой фразой, но кричать через дверь надоело. – А ты, кстати, куда?

– Я в душ, вообще-то. Хочешь присоединиться? – даже открываю ему засов, но он словно озабочен чем-то другим, даже не заглядывает.

– А потом?

– В сберкассу. В магазин В аптеку, – перечисляю я, сомневаясь, стоит ли упомянуть «Идиллию».

– За презервативами? – слышу в его голосе иронию.

Как же хорошо, что он меня сейчас не видит. Ведь, наверное, надо уже признаться. Смотрю на свой едва выпирающий, но уже такой твёрдый живот. У меня чуть сердце не остановилось, когда он его гладил. Чёрт, надо признаться, пока он не понял сам. Но не через дверь кричать – точно.

– За твоими лекарствами.

– Кстати, возьми мою карточку. А потом?

– Подружке позвоню. Не нужна мне твоя карточка. И меня, наверно, долго не будет.

– Ясно, – отвечает он рассеянно и уходит.

Ясно? Словно он сказал «отлично». Словно узнал всё, что хотел. Словно рад, что меня долго не будет. И, стоя под тёплыми струями воды, я даже не знаю, что и думать. И уже не хочу никуда ехать. Слышу, как он говорит по телефону. Вот ведь гад, специально дождался, когда я включу воду: ничего не разобрать.

– Чем будешь заниматься? – достаю из шкафа свою одежду и спрашиваю как бы равнодушно.

– Болеть, чем же ещё. Телек посмотрю, – хватает он пульт. – Там твой любимый сериал про циничного хромого доктора.

– А должен не болеть, а выздоравливать, – целую я его влажно, смачно, глубоко. И разрываю этот поцелуй, едва он начинает отвечать. – Не скучай! И не забудь выпить таблетки.

Он кивает и подозрительно улыбается, склонив голову.

– Алла Константиновна, у вас же остались ещё ключи от нашей квартиры? – удивляю своим вопросом открывшую дверь соседку.

– Да, Викуль. Тебе отдать?

– Нет, нет, будьте добры, проведайте моего мужа пару раз. Ему вставать нельзя, так что не стесняйтесь, открывайте сразу своими ключами. Если что, скажете: я попросила.

– Да неужто так плох? – всплёскивает руками добрая женщина.

– Нет, нет, он поправляется. Просто меня до вечера не будет. Переживаю за него.

– Ну тогда, конечно проведаю, отчего ж не проведать, – ещё приговаривает она мне в след, когда я уже бегу вниз по лестнице.

Вот теперь моя душенька спокойна. И какую бы шалость он там ни задумал, я слегка подпорчу его планы – что-то безнаказанно замышлять у меня за спиной.

17. Алекс

Интересно, это куда же она поехала?

Раньше ни с кем не общалась. Не было ни одной подружки, кроме Ленки, а теперь вот – пожалуйста: «Вернусь нескоро». Мне конечно, даже на руку: привезут заказанную кровать пока её не будет. Но как-то даже обидно: бросила больного мужа – и по подружкам. Ох уж эти девочки!

– Александр Юрьевич, – перезванивает через полчаса, как я и просил, главный бухгалтер.

Женщина она опытная, деловая, толковая, но повидала на своём веку столько крупных предприятий, канувших в лету, что особо в возрождение «Гладиатора» не верит, а потому хоть и подрабатывает ещё на меня, но без особого энтузиазма.

– Я перевела деньги, как вы и просили, но счета практически пусты, а после оплаты налогов там уже и переводить будет нечего, – голос у неё жёсткий, даже чуть более колючий, чем всегда, что не удивительно, ведь звоню я в последнее время только с одной просьбой. – И Елизавета завезёт документы в течение дня.

– Елизавета? – переспрашиваю, задумавшись о своём. Её монотонный голос почему-то всегда так на меня действует – отключает внимание.

– Моя помощница, Лиза, вы её видели.

– Да, да, – вспоминаю девушку, что приезжала как-то в офис, пока я ещё там появлялся. Маленькая, пухленькая, похожая на толстого мышонка. Да, да, да. И тут же вспоминаю Маринку. Как же мне её не хватает. И особенно не стало хватать, когда все эти неприятности повалили как из рога изобилия. Она и рассказала мне, куда уехала Вика. Даже круизную компанию называла. Кажется, она устроилась туда же. Но у неё своя жизнь, у них со Стасиком, у меня – своя.

– Александр Юрьевич? Что-нибудь ещё? – снова включает меня голос бухгалтера.

– Нет, нет, спасибо большое, Екатерина Александровна. Всего доброго!

Так, бухгалтерские документы скоро будут. Посмотрю на свои оставшиеся активы: сразу их продать пока окончательно не обесценились или подождать «интересное» предложение от Грома?

Теперь юридические вопросы.

– Василий, ну что там у нас? Как дела?

– Ожидаемо плохо, Александр Юрьевич, – гундосит юрист. – В суд подали на все службы, на каждый клуб в отдельности. Но вы же знаете, как это всё медленно.

– А на все по отдельности-то зачем?

– Потому что у них разные владельцы и права собственности. И так правильно. Можем, хоть один клуб отстоим. Особенно тот, что лично ваш.

– Ты простыл что ли? – морщусь от того, как он гнусавит. Или у него всегда по телефону голос такой противный, просто я раньше не замечал?

– Простыл, – кашляет он, словно в подтверждение, и, отвернувшись, сморкается. Почему-то представляю себе огромных белый платок.

Собственно, у парня в дедушкиных очках почему бы не оказаться в кармане и дедулиной портянке. Но отдать ему должное, этот сутулый доходяга один верит в успех всей этой юридической возни. Или в свой незаурядный ум. Хотя в умственных способностях парня, который так выглядит, да ещё давится соплями, вряд ли кто, кроме него, да, пожалуй, меня, знавшего его в деле, не усомнится.

– Вась, да ты сильно там костьми не ложись. Делай, что положено, и лечись давай.

– Да я уже поправляюсь, – снова кашляет он. – Александр Юрьевич, я тут только над одним вариантом всё думаю. И вот чем больше думаю, тем мне всё больше кажется, что может сработать. У нас в договоре есть один пункт, если правильно его истолковать… – начинает он опять занудствовать.

– Вась, не стоит оно того. Никому не надо. И мне прежде всего. А договоры ты же сам составлял, кому как тебе не знать.

– Вот, как знал, – оживляется он на похвалу. – Ладно, Александр Юрьевич, не буду вас задерживать. Вы, наверно, заняты. Говорят, ваша жена вернулась.

– Кто говорит? – я аж подпрыгиваю на кровати.

– Так в «Идиллии» все. Татьяна, – снова покашливает он. Но, мне кажется, тут уже по другому поводу. Ах, Татьяна, значит? – Виктория заезжала, вас искала.

– Я и забыл, да, – многозначительно ему поддакиваю. И поспешно прощаюсь: на другой линии у меня наконец-то доставка.

А я забыл? Я и не знал, где Вика меня искала и как нашла. И почему вернулась так рано, ведь у неё контракт на полгода, я видел в её документах. Там вообще много интересного, в её бумагах, а у меня было полно свободного времени. Зато пусть не как открытая книга, но я стал лучше её понимать. Глубже.

Обо всём этом я думаю, стоя у открытой двери, пока, пыхтя и ругаясь, на наш четвёртый этаж грузчики тянут огромный матрас.

– Здравствуйте, Александр Юрьевич, – улыбается мне во все свои через один зубы Галина, соседка с третьего этажа, – женщина широкой души и невысоких моральных устоев. – Кроватку решили прикупить? А я мальчикам вот подсобить решила. Держите, – протягивает она пакет, с фурнитурой, – и дверь им в подъезд открыла.

– Положите, пожалуйста, на стол, – показываю я ей рукой, а парням, что корячат матрас, – в противоположном направлении.

И эти потрёпанные жизнью «мальчики» не первой свежести заносят его и прислоняют к стене.

– Вот эту вещь ещё, пожалуйста, унесите в другую комнату, – в этот раз в направление моей руки попадает старая кровать. – А все остальные запчасти – на её место.

– Там это, кровать последняя была, – потирает бровь бригадир команды в фирменных комбинезонах мебельного магазина. – Мы не стали разбирать. Да и вам проще – не собирать, не мучиться. Только вот уголок, когда грузили, коцнули. Но если к стене, скажем, поставить… – мнётся он.

– Сильно? – соображаю я, что не собирать – это хорошо, но брак – это плохо.

– Да нет, терпимо, – пожимает он плечами. – Ну что, нести? Или будете ждать, когда новая поставка будет? Через пару месяцев.

– Хм-м-м… – делаю я вид, что думаю. Пара месяцев?! Да вы издеваетесь? Я столько не вытерплю. И, собственно, это делает выбор за меня. – То есть менеджер не знает?

– Не-а, – качает он косматой гривой. – И вы уж ему не говорите, если что. Может, сами взглянете?

– Галина, будьте добры, – вспоминаю я про разглядывающую Викины раритеты любопытную соседку. – Мне нужен ваш совет как опытной женщины. Не могли бы взглянуть на повреждения и честно мне сказать, стали бы вы спать на такой кровати. Если да, то пусть поднимают.

– Да это я мигом, – подрывается она, и приободрившийся бригадир галантным жестом приглашает её впереди себя.

Буквально через несколько минут я слышу её властный голос, раздающий на весь подъезд указания. Но перед грузчиками с кроватью поднимается «толстая мышка» с увесистой папочкой документов в руках.

– Елизавета, будьте добры, пройдите пока на кухню, тут накладочка небольшая, – показываю я ей направление. – Чайку себе налейте. Сырничек съешьте.

– Так это вам кровать несут? – не выказывает она никакого смущения и правда исчезает, видимо, прельстившись сырником.

Честно говоря, я смертельно устал. От этого шума, запаха подъезда, в котором кто-то жарит рыбу, от всей этой суеты. И я себе явно польстил, когда эту кровать ещё сам хотел собирать. Меня тошнит, я хочу лечь. Но мне вот теперь даже лечь и не на что. И я искренне рад, что к этой кровати осталось прикрутить только спинку.

– Так что, не будете жаловаться? – вытирает пот запыхавшийся бригадир.

– Я считаю, спать можно, – уверенно заявляет женщина, указывая на незначительный скол. Хотя, конечно, учитывая стоимость этой кровати… Да, хрен с ним!

– Не буду, если вы мне тоже окажете одно одолжение, – с кислой миной держу в руках документы, но медлю с подписью. – Вынесите, пожалуйста, вон ту старую рухлядь на помойку.

– Да легко, – соглашается обрадованный бригадир. – Ваня, иди-ка прикрути этот подголовник.

– Там ещё полка, встроенные светильники, – мычит недовольно Иван.

– Ты хочешь назад это нести? – рыкает на него бригадир и рассыпается в любезностях перед Галиной, когда та кидается снять постельное бельё со старой кровати, чтобы они могли её вынести.

Боже, ну наконец-то! Слава богу! Я избавился от вони этих грузчиков, от гама и споров. Я становлюсь абсолютным социофобом – смертельно устаю от людей. Падаю на стул, измученный, обессиленный, провонявшийся жареной рыбой. А сердобольная Галина ещё берётся застелить новый матрац.

И что-то рассказывает мне о своей незатейливой жизни, когда входная дверь открывается ключом.

В этой немой сцене я, видимо, мало что правильно оценил. Но Алла Константиновна, выросшая на пороге напротив, оценку увиденному дала моментально.

– Ах ты, шалава распутная! – оглашает она квартиру почти боевым кличем. – Ты что же здесь делаешь, бесстыжие твои глаза? – набрасывается она с кулаками на опешившую Галину. – Уже и постель она стелет, тварь. Жена не успела за порог. А ну вымётывайся отсюда!

И она не шутит. Хватает соседку за волосы и под её возмущенный визг тянет к двери.

– А ты кто такая? – вырастает на её пути жующая сырник и прибежавшая на шум Мышка. – А ну-ка тоже собирай свои манатки и на выход.

– Но я по работе, – подхватывает Елизавета на лету брошенную в неё куртку, даже не её – Викину, но Алла Константиновна, руководимая праведным гневом, не видит преград.

– Видали мы таких работниц! Понаехали! Давай, давай, – выталкивает она в дверь вопящую Галину.

И возвращается-таки за Мышью. И её выталкивает из квартиры тоже.

– Ай-яй-яй, приличный человек! Жена за него беспокоится, думает, больной, – качает она головой, прежде чем захлопнуть двери. – А он устроил тут. Тьху!

В полном шоке я слушаю, как они все вместе ещё переругиваются перед дверью. И вдруг замолкают.

– Что здесь происходит? – слышу я Викин голос.

Ну, вот и устроил жене сюрприз. И смех истерический, безудержный душит меня в ожидании, когда откроется дверь.

18. Виктория

Они молчат, а потом начинают говорить все сразу: Алла Константиновна, Галя с третьего этажа и незнакомая пухленькая девушка почему-то с откушенным сырником в руке.

– Я просто помочь, – визжит громче всех Галя.

– Сделала всё, как ты просила, а оно вон что, – кипятится Алла Константиновна.

– Принесла документы, – гневно жуёт девушка.

И мне ничего не остаётся, как только открыть дверь и спросить, что вообще происходит, у Алекса.

Но прямо от входа мне открывается такой вид, что я разом забываю про всё. По центру комнаты изголовьем к стене стоит новая двуспальная кровать. А Алекс сидит на стуле и вытирает слёзы, явно от смеха.

– Что за…? – бросаю я сумку и иду к этому титаническому сооружению. Оно матово поблёскивает тёмной отделкой, пахнет кожей и деревом и выглядит как инопланетный объект в этой давно не видевшей ремонта квартире.

– Надеюсь, здесь тебе не будет тесно, – у Алекса такой невинный вид – обнять и плакать. Но это не ко мне, потому что моей старой кроватки и след простыл.

Разгоняю всю эту гоп-компанию, выслушав по отдельности каждую даму, благодарю и выпроваживаю лично, извиняясь за недоразумение.

– Где моя кровать? – вырастаю на пороге комнаты, уперев руки в бока.

– Иди ко мне, – Алекс со вздохом облегчения ложится на новенький матрас и похлопывает по нему рукой, приглашая меня занять горизонтальную позицию рядом. – Зачем она тебе?

– Не зачем, а почему ты выкинул её без моего разрешения, – кипит во мне праведный гнев. – В конце концов, я провела на ней лучшие годы своей жизни. И ты не имел права распоряжаться моими вещами не посоветовавшись.

Очень бы хотелось добавить для убедительности, что потеряла на ней девственность, но, увы, мы оба знаем, что это не так.

– Вик, – повторяет он свой приглашающий жест, и вид у него скорее плутоватый, чем виноватый, поэтому неохотно, но всё же соглашаюсь. Вытягиваю уставшие за день ноги. Чёрт, а хорошо! И матрас такой приятный – слегка подпрыгиваю – в меру упругий, в меру мягкий. Алекс сжимает мою руку. – Прости. Такая была суета, а я просто не подумал, что эта ветошь тебе действительно дорога. Но ты только скажи, – поворачивается он на бок и морщится от боли. – Я принесу её обратно. Вот прямо сейчас спущусь на помойку и принесу.

– Лежи уже, принесёт он, – вздыхаю всепрощающе.

– Сама принесёшь? – удивляется он, получает от меня лёгкий тычок и, шутливо застонав, падает лицом в подушку.

– Где вот мы возьмём теперь такие простыни? – сокрушённо качаю головой, глядя как на этом стёганном плацдарме куце выглядит мой скромный полутороспальный комплектик.

– Купим, конечно. Такие мелочи, – накрывает меня сверху его тяжёлая рука. – Не хочу больше спать без тебя.

– Ты сумасшедший, Алекс, – вздыхаю и не знаю похвалить его уже или ещё поругать. Но, наверно, и не надо никаких слов. Просто обнимаю его покрепче.

– Купила презервативы? – нарушает он тишину.

– Они нам больше не нужны, – утыкаюсь носом в мягкую вязку пуловера. И начинаю волноваться: а вдруг он уже передумал, вдруг он больше не хочет детей.

– Как же я рад это слышать, – шумно выдыхает он, и волосы шевелятся от его горячего дыхания, когда он прижимает меня к себе двумя руками.

– Алекс, – набираю я воздуха в грудь, задираю голову и натыкаюсь на его тревожный внимательный взгляд, словно он ждёт плохих новостей от меня, опять какого-то подвоха. – Я беременна.

Наверно, эта пауза длится вечно. Когда брови его уползают по лбу вверх от удивления, потом на его мужественном лице появляется сомнение, потом осознание и, наконец, растерянность.

– Но…

– Третий месяц, Алекс.

– Третий месяц?! О, господи, – прижимает он меня к себе, перекатывается на спину. Я слышу, как колотится его сердце, как судорожно вздымается грудь. – Господи боже! Третий месяц! Я стану отцом! А-а-а-а-а! Спасибо!

Он отпускает руки, чтобы поднять их вверх, а потом стискивает меня в объятиях снова.

– Спасибо, родная моя! Спасибо, счастье моё! За всё! О, мой бог! – откидывается он и по привычке поправляет пятернёй волосы, как обычно делает в минуты сильного волнения, садится, не находя себе места. – Мальчик или девочка?

Я сажусь рядом с ним и пожимаю плечами.

– Я только записалась к врачу. Но ещё рано.

– Вот это новость, – обхватывает он меня за плечи, раскачивает как маятник. – Я уже говорил, что люблю тебя?

– А должен был?

– Нет. Но если вдруг забыл сказать, знай: я всё ещё люблю тебя. Я так сильно тебя люблю!

Он зарывается лицом в мои волосы. Я обнимаю его за шею. И мы так и сидим, ничего больше не говоря. Потому что нам точно больше не надо слов.

В этом жестоком, враждебном и изменчивом мире мы нашли друг друга.

Нашли, чтобы больше никогда не расставаться.

Чтобы преодолеть всё, что выпадет на нашу долю.

Поверить, что любовь существует, и никогда её не предавать.