Текст книги "Роберт Капа. Кровь и вино: вся правда о жизни классика фоторепортажа…"

На окраине Брунете французский шофер наотрез отказался двигаться дальше, и Герде с Алланом пришлось пешком пробираться через кукурузное поле. В самом городе они встретили генерала Вальтера, командующего силами республиканцев в этом районе. Он, как и другие командиры, был крайне удручен большими потерями и приказал им немедленно уходить. Герда стала умолять Вальтера разрешить ей остаться, но это не помогло: генерал снова приказал им убираться и на этот раз накричал на Герду. Впрочем, та его не послушала. Видя, что намечается ожесточенное наступление повстанцев, они с Алланом укрылись в мелком окопчике; неподалеку спешно окапывались солдаты-республиканцы.

Вскоре раздался зловещий звук самолетов армии Франко, в небе появились двенадцать бомбардировщиков «Хейнкель», и через несколько секунд вокруг журналистов начали рваться бомбы. Герда принялась за работу: она делала снимок за снимком, несмотря на то что после каждого взрыва окоп засыпало землей. Вернер Боймельбург, один из летчиков Легиона «Кондор», участвовавших в этом налете, посмотрел вниз и увидел такие разрушения, что ему показалось, будто он видит «последний день Земли»[116]116
  Jaenecke Heinrich. Es lebe der Tod. Die Tragödie des spanischen Burgerkrieges. – Hamburg: Gruner und Jahr, 1980.


[Закрыть].

Около 16 часов Герда и Аллан заметили бипланы, оснащенные мощными пулеметами. Один из них летел прямо к ним. Аллан понял почему: по-видимому, пилоты увидели солнечный блик от фотоаппарата Герды. Низко спустившийся самолет был виден из их окопа как на ладони, но Герда оставалась спокойной. Под гул самолетов, которые один за другим начали снижаться, она лежала на спине и перезаряжала «Лейку». Рядом с окопом лежала кинокамера Капы. Аллан схватил камеру и попытался закрыться ею, как щитом, от пуль, осколков и летящих камней. Около 17:30 Аллан и Герда внезапно заметили, что на них набегают отступающие солдаты. В паре шагов от того места, где они лежали, нескольких человек буквально разорвало на куски. На поле боя воцарился хаос. Некоторые бойцы побежали прочь. Но затем остальные солдаты-республиканцы направили свои винтовки на бегущих товарищей, и этого оказалось достаточно, чтобы остановить панику. Вскоре республиканцы восстановили боевой порядок. Аллан умолял Герду покинуть поле боя, и наконец она согласилась.

Вместе с шотландским доктором они отошли к новой линии противостояния, которая образовались между Брунете и соседней деревней Вильянуэва. Вдоль дороги можно было видеть множество трупов и умирающих людей. Герда не стала их снимать: у нее кончилась пленка. В Вильянуэва двое мужчин попросили врача помочь их раненому другу. Они подняли одеяло, укрывавшее их товарища, – у него были страшно изуродованы ноги. Мимо проезжал танк республиканцев, они поместили на него раненых и поехали вместе с ними. Снова показались вражеские самолеты. Танк остановился у побеленного крестьянского дома, двор которого был завален трупами и умирающими.

Показался черный фургон с тремя ранеными. Герда и Аллан остановили его и попросили их подбросить. Герда вскочила на подножку. «Сегодня вечером у нас в Мадриде будет прощальная вечеринка, – сказала она. – Я уже купила шампанское»[117]117
  Неопубликованная биография Теда Аллана.


[Закрыть].

Внезапно к машине вынесло еще один танк республиканцев, водитель которого потерял управление. Танк врезался в бок машины и раздавил Герду. Аллана отбросило в ближайший кювет. Следующее, что осознал Аллан, – он лежит на обочине дороги в разорванных и окровавленных брюках, но боли не чувствует. Он позвал Герду. Двое солдат подбежали к нему и втащили в канаву. Затем он увидел лицо Герды. Она кричала, ее глаза умоляли помочь ей, но у него отнялись ноги.

Снова налетели самолеты франкистов, и солдаты побежали в убежище. Когда самолеты скрылись, Аллан снова позвал Герду. Ему сказали, что ее увезли в машине скорой помощи. Он спросил, где ее фотоаппарат. Никто этого не знал. Затем кто-то протянул ему ремень Герды – его деревянная пряжка была раздавлена. Через несколько минут он потерял сознание. Его отвезли в госпиталь в монастыре Эскориал.

Госпиталь представлял собой бывшую иезуитскую школу для детей, в ней были большие общие спальни. В отдельных комнатах лежали тяжело раненные. Аллану сообщили, что Герда здесь, ей только что сделали сложную операцию. Английская медсестра сказала, что она в шоке, но может выжить. По-видимому, когда Герду принесли сюда на носилках, она была в сознании, потому что попросила врача отправить телеграммы редактору Ce Soir и Капе.

Поздно вечером Герду зашла проведать американская медсестра Ирэн Шпигель. Позднее она рассказывала:

Танк разворотил ей живот. У нее были очень серьезные абдоминальные травмы – все внутренности вывалились наружу. Я помню, что Тед Аллан был там и хотел ее увидеть. Но я не могла пустить его к ней, потому что мне сказали, что из-за сильных болей ей нужен покой. Если бы я знала, что она умрет, то я бы позволила им встретиться. Но она о нем не спрашивала. Единственное, о чем она спросила: «Что с фотокамерами? Они ведь новые. Они целы?» Она умерла, просто закрыла глаза. Я дала ей морфин – у нас не было пенициллина или антибиотиков, – и в конце она не испытывала боли. Я хорошо помню, что она была очень красивой, она могла бы стать кинозвездой. И она ничего не боялась…[118]118
  Интервью автору.


[Закрыть]

Аллану сказали, что Герда умерла, только в 6 часов утра в понедельник, 26 июля. Его сын, доктор Норман Аллан, рассказывает, что смерть Герды преследовала отца до самой его кончины в Монреале в 1995 годуⁱ.

* * *

27 июля Капа в Париже купил газету L’Humanité и в кратком отчете о положении дел в Испании прочитал: «Как сообщается, во время боя под Брунете была убита французская журналистка мадемуазель Таро». Капа был ошеломлен. Неужели это правда? Но позже в этот день ему позвонил Луи Арагон, главный редактор Ce Soir. Герда действительно погибла.

Пока Капа ждал в Париже, когда тело его возлюбленной вернется из Испании, левая пресса Европы успела канонизировать Герду, возвысив ее от безрассудного репортера до антифашистской святой. Ce Soir напечатал сотни соболезнований и страницу за страницей отводил для описания ее жизни. Life назвала ее «вероятно, первой женщиной-фотографом, погибшей во время боевых действий»[119]119
  Life. – 1937. – 16 August.


[Закрыть]. Только в пятницу 30 июля 1937 года гроб с телом Герды прибыл в Париж. На вокзале Аустерлиц его встречали товарищи-коммунисты и многочисленные друзья, члены семей Капы и Герды. Среди встречавших была и Рут Серф, которая хорошо помнит толпу из десятков тысяч членов коммунистической партии, которые составили похоронную процессию на следующий день, 26-й день рождения Герды. Процессия прошла от Центра культуры до кладбища Пер-Лашез.

По словам очевидцев, следовавший за гробом Капа был безутешен. Когда отец Герды начал читать Тору, он зарыдал. Ища утешение в одиночестве и бутылке, он заперся в своей квартирке и оплакивал Герду две недели, при этом ничего не ел и винил в смерти ее спутника, оставшегося в живых. Это Капа научил Герду фотографировать «Лейкой». Он ввел ее в мир военной фотографии. Он видел, какие необычные снимки делает она под его началом. По ее плану он должен был стать всемирно известным фотографом, но разработчик этого плана погиб. Почему она? Почему не он?!

По мнению Анри Картье-Брессона, над Капой опустилась какая-то завеса. Когда же эта завеса наконец поднялась, люди увидели совершенно другого человека: циника, все большего приспособленца, порой – совершенного нигилиста, человека, который боится привязанностей, человека с навечно разбитым сердцем.

Старый друг Капы Пьер Гассман пытался утешить его, говоря, что это был несчастный случай, что он не виноват. Гассман помнит, как Капа сказал ему, что это он виноват в ее смерти.

Это был тот единственный раз, когда он был действительно серьезен со мной. Капа сказал мне: «Я бросил ее в опасности – она бы никогда не погибла, если бы я был там. Пока она была со мной, она была в безопасности. Если бы я был там, она делала бы то, что делал я. Я бы никогда не позволил ей встать на подножку. Это было полное безрассудство. Я бы никогда этого не допустил».

Семья Герды тоже обвинила Капу в гибели девушки. Ее братья пылали к нему ненавистью. По свидетельству Гензель Мит, они накинулись на него прямо после похорон своей сестры: «Была ужасная драка… Боба сильно избили»[120]120
  Гензель Мит, недатированное письмо Ирме Шабер.


[Закрыть]. «При этом, – добавляет Рут Серф, – все винили Капу в смерти Герды только потому, что именно с ним она уехала в Испанию».

Венгерский друг Капы Дьёрдь Маркош также пытался его утешить. Он позднее вспоминал, что Капа, который продолжал сильно пить всю оставшуюся жизнь, «особенно сильно бушевал и пил запоем» в течение нескольких дней после похорон Герды.

– Капа, это не может так продолжаться, – умолял его Дьёрдь. – Ты сойдешь с ума и погубишь себя! Ты не имеешь права этого делать. Ты востребован, у тебя впереди большие дела.

– Да, да, – бормотал Капа, – ты прав. Я должен что-то делать[121]121
  Markos György. My Friend Capa // New Hungarian Quarterly. – 1976. – Winter.


[Закрыть].

Но что? По словам его знакомого, французского фотографа Вилли Рони, смерть Герды побудила Капу задуматься об отказе от фотожурналистики и уходе в киноиндустрию. Кроме того, он намеревался получить работу фотографа в кругосветном круизе[122]122
  Le Goff Hervé. Pierre Gassmann. La Photographie à l’épreuve. – Paris: France Delory, 2000.


[Закрыть]. Ему стало невыносимо бродить по кварталам, которые они обходили вместе с Гердой, или сидеть в кафе, где они строили планы на будущее, поэтому Капа сбежал из Парижа на сырые улицы Амстердама. «Возможно, это мое романтическое представление, – говорит Эва Бешнё, которая тогда жила в этом городе. – Но я почему-то я думаю, что вместе с Гердой умерла часть Капы. Видно, она и впрямь была его второй половиной».

В более поздние годы Капа часто говорил о Герде как о своей жене, а коллеги и друзья поддерживали эту фантазию и повторяли, что он действительно женился на ней. Собственного слова ему было недостаточно, несколько месяцев после ее смерти он носил фотографии Герды в своем портмоне и часто демонстрировал их в барах или в мерцающем свете костров, рассказывая о днях их славы в Испании. «После смерти Герды он всегда говорил со мной о ней, говорил снова и снова, – вспоминает Рут Серф. – Она была самой большой любовью его жизни».

К ноябрю 1937 года Капа оправился от потери Герды настолько, что снова мог работать, и вернулся в Испанию. Гражданская война достигла критической точки. Силы Республики и интернациональные бригады все чаще оказывались несопоставимыми с потенциалом армии Франко с ее десятками тысяч обученных и хорошо вооруженных солдат Гитлера и Муссолини, линкорами и, конечно, сотнями современных самолетов. Теперь Франко побеждал в ключевых сражениях по всей Испании. 21 октября под ударами мятежников пал Хихон, последний оплот республиканских сил на севере страны.

В начале декабря Капа начал работать с Гербертом Мэтьюзом из New York Times, одним из самых объективных корреспондентов, освещавших войну. Подобно Джорджу Оруэллу и другим писателям, которые приобретали в Испании первый опыт освещения военных действий, Мэтьюз не рассматривал войну упрощенно, как крестовый поход добра против зла. На его взгляд, зверства совершали обе стороны, и война уже не была братоубийственным делом: и республиканцев, и мятежников теперь поддерживали иностранные державы. А они все чаще рассматривали войну в Испании как генеральную репетицию более масштабной войны в Европе и за ее пределами. Особенно скептически Мэтьюз относился к советским действиям в Испании. Сталинские эмиссары, похоже, стремились превратить Республику в коммунистическое государство с жесткой дисциплиной, насаждаемой беспощадной секретной службой[123]123
  Можно только догадываться о том, каково было отношение Капы к насильственным действиям в ходе сопротивления испанского Народного фронта режиму Франко. Нет никаких доказательств того, что он чувствовал такую же горечь, как Оруэлл, который видел медленное изменение отношения к Республике со стороны самовлюбленных экстремистов, ослепленных догмой о широком фронте борьбы с фашизмом.


[Закрыть].

15 декабря 1937 года повстанцы атаковали Теруэль, мрачную естественную крепость, окруженную горами высотой более тысячи метров, которая блокировала их продвижение к Валенсии, на побережье Средиземного моря. Капа и аскетичный дотошный Мэтьюз прибыли туда 21 декабря. Город был почти окружен. Если он падет, Франко наконец получит шанс разорвать связь между Барселоной и Мадридом, тем самым разделив республиканские силы.

Несколько дней Капа и Мэтьюз вместе с Эрнестом Хемингуэем и краснолицым Сефтоном Делмером, журналистом средних лет, представлявшим Daily Mail, освещали битву за Теруэль. Каждый вечер они возвращались на отдых в комфортабельный отель, расположенный в ста километрах от мест боев, в Валенсии. В канун Рождества Хемингуэй попрощался с ними и вернулся в Америку заканчивать документальный фильм «Испанская земля» (снят по сценарию и с закадровыми комментариями Эрнеста Хемингуэя. – Примеч. ред.) и собирать деньги для республиканцев. В первый день нового 1938 года пришли новости о том, что Теруэль, похоже, пал.

Следующим утром Мэтьюз и Капа отправились в путь. По заснеженным дорогам передвигаться было трудно. В тот день они столкнулись с группой замерзших республиканцев, которые ломами сбивали лед со своих машин. Другая группа пыталась с помощью лебедок затянуть машины вверх, в горный городок, по самому крутому отрезку последней открытой дороги. Примерно в половине восьмого вечера уставшие и голодные журналисты наконец миновали Пуэрто Рагудо, последний перевал перед Теруэлем.

Прибыв в деревню Баракас, расположенную на другом склоне горы, они вскоре забыли превратности прошедшего дня. Здесь они весело провели у костра ночь с офицерами карабинеров, наслаждаясь вяленой треской, хлебом, вином и кофе. Им даже удалось поспать несколько часов на пыльном ковре. На следующее утро они снова отправились в путь. Дорога была усыпана приметами войны: гниющими тушами животных, разбитой мебелью и сгоревшими машинами. В густых ветвях одного дерева они увидели окоченевший труп солдата-республиканца. Его лицо выражало смертельный ужас: видно, он обматывал ветви телефонным проводом, когда его настигла пуля снайпера.

У самого Теруэля Мэтьюз и Капа поняли, что республиканцы удерживают свои позиции, но не все. Самые жестокие бои шли у здания резиденции гражданского губернатора в центре города. Мэтьюз и Капа вместе с группой республиканских солдат вошли в здание и стали подниматься по лестнице, скользя по ошметкам штукатурки и щебенке.

Они попали в зону убийств, где у человека окончательно сдавали нервы и его покидал рассудок от ужаса: по зданию эхом разносились выстрелы из винтовок, которым отвечали щелчки пистолетов самоубийц, мольбы о пощаде со стороны республиканских заложников и взрывы гранат. Прижимаясь спинами к стенам, изрытым следами от пуль, Капа и Мэтьюз проникли внутрь дома. За несколько минут им удалось пробраться на третий этаж.

– Viva Franco! – внезапно закричали несколько боевиков. – Viva España!

Люди Франко, которые, оказывается, находились этажом ниже, стали стрелять по Капе и Мэтьюзу. Несколько республиканцев открыли ответный огонь прямо через пол, а затем забросали комнаты внизу гранатами.

Сердце вырывалось из груди. Капа и Мэтьюз прошли несколько шагов, а затем вышли в коридор, заглядывая в одну комнату за другой. И в каждой из них один испанец убивал другого. А в одной из комнат они лицом к лицу столкнулись с одиноким республиканцем, готовым убивать до конца.

– Получи, сволочь! Одна пуля для тебя, другая – для Франко! – выкрикнул солдат и дважды выстрелил из револьвера. Раздался душераздирающий крик, затем плач и стоны агонии. Мэтьюз посмотрел в яму в полу и увидел молодого повстанца с гранатой. Он был готов выдернуть чеку. Республиканцы снова выстрелили, всадив в своего соотечественника еще три пули.

– Ужасно, правда? – сказал Мэтьюз.

Как только сопротивление повстанцев в здании было сломлено, Капа присоединился к поиску людей, которые, как стало известно, скрывались где-то в подвале. В конце концов они нашли более 50 человек, в основном женщин и детей, и помогли им выбраться из-под обломков. В репортаже для Ce Soir Капа рассказал, как эти люди прожили более двух недель на остатках еды своих защитников и нескольких гнилых сардинах. Эти похожие на мертвецов люди были настолько обессилены, писал он, что даже не могли выбраться из своих укрытий. Глубоко впечатленный их страданиями Капа написал, что не может найти слов, чтобы описать «эту душераздирающую сцену»[124]124
  Ce Soir. – 1938. – 8 January.


[Закрыть].

В середине февраля 1938 года Франко захватил город и двинулся к Средиземному морю. Стало ясно, что Республиканская Испания обречена[125]125
  Сведения об осаде Теруэля и цитаты взяты из книги Matthews Herbert L. The Education of a Correspondent. – New York: Harcourt Brace, 1946.


[Закрыть].

В других государствах Европы фашизм также наступал, причем все более успешно. 14 марта восторженные толпы приветствовали Гитлера, въезжавшего в Вену, столицу своей родины Австрии. 19 апреля Франко захватил Винарос и другие города на побережье между Валенсией и Барселоной, окончательно разрезав надвое Республиканскую Испанию.

Но Капа уже не освещал эти удручающие события. 21 января он покинул Европу и пошел на другую войну против тоталитаризма, еще более жестокую, чем та, которая шла в Испании, на другом конце света.

7. «400 миллионов»

Это была такая же борьба: народная война в Испании против агрессора и народная война в Китае против Японии.

Йорис Ивенс. Фотокамера и я

В январе 1938 года Капа согласился участвовать в съемках документального фильма «400 миллионов», которые должны были происходить в Китае. Его задача заключалась в том, чтобы делать фотографии и выступать в роли помощника кинооператора. Предстояло работать на страшной жаре в разгар японо-китайской войны, которая уже унесла более миллиона жизней. Съемочная группа состояла из Йориса Ивенса в качестве режиссера и Джона Фернхаута в качестве оператора – с ними Капа подружился в Испании. У Ивенса была личная причина взять Капу в Китай для работы над фильмом: он полагал, что Капа женился на Герде, и чувствовал себя «обязанным загрузить [Капу] работой, чтобы вывести его» из состояния неизбывного горя[126]126
  Ivens Joris. The Camera and I. – New York: International, 1969.


[Закрыть].

Кинофильм «400 миллионов» был еще более амбициозным проектом, чем пропагандистская лента «Испанская земля». Ивенс хотел показать, как Объединенный фронт, то есть союз между коммунистами и националистами Чан Кайши, успешно борется с отвратительным японским империализмом. Проект был также намного опаснее предыдущего. В качестве меры предосторожности Ивенс даже договорился с сопродюсером картины о том, как нужно интерпретировать условные сообщения из Китая. Например, слова «Джон серьезно заболел» следовало понимать как «Вывезите нас из этой страны как можно быстрее».

Капа и Фернхаут должны были встретиться с Ивенсом в Гонконге и потом вместе двинуться в глубь Китая. Их путешествие началось в Марселе 21 января 1938 года. Вместе с ними на борту французского лайнера «Арамис» оказались два молодых британских писателя, которые направлялись на Восточный фронт интернациональной борьбы с фашизмом; это были Уистен Хью Оден и Кристофер Ишервуд.

Ишервуд позже вспоминал, что Капа и Фернхаут были у пассажиров второго класса душой общества. Они постоянно кого-то подкалывали, за кем-то ухаживали, обзывали друг друга по-французски и сыпали плоскими шутками. «Капа – венгр, но он “пофранцузистее” иного француза; коренастый и смуглый, с грустными темными глазами комедианта… Фернхаут – высокий светловолосый молодой голландец, такой же дикий, как Капа, но чуть менее шумный»[127]127
  Isherwood Christopher. Christopher and His Kind, 1929–1939. – New York: Farrar, Straus & Giroux, 1976.


[Закрыть].

«Арамис» вошел в порт Гонконга 16 февраля. Отсюда Ивенс и его операторы вылетели в город Ханькоу, где находилась временная база правительства Чан Кайши. В Ханькоу через знакомых корреспондентов Капа узнал, что в последнее время вторгшиеся в Китай японские войска одержали заметные победы, но сильно растянулись по территории страны. Хотя многие на Западе предсказывали, что Китай станет второй Эфиопией, японцы оказались в сложном положении, и во многом это произошло благодаря коммунистам Мао Цзэдуна.

Через несколько дней после прибытия в Ханькоу Ивенс понял, что он, как говорится, откусил больше, чем может проглотить. Дело в том, что проект «400 миллионов» решила взять под свое крыло жена Чан Кайши, властная «мадам Чан», красивая и безжалостная фанатка газетного магната Генри Люса, которая получила образование в США. Как оказалось, только с ее разрешения Ивенс и его команда могли снимать войну против Японии. В течение шести недель после приезда она не выпускала кинематографистов из Ханькоу, да и в городе за ними повсюду следовали ее шпионы.

В своих мемуарах «Фотокамера и я» (The Camera and I. – New York: International, 1969) Ивенс вспоминал, что хотел рассказать о коммунистах Мао Цзэдуна, но «мадам» этого сделать не позволила. Это ведь националисты были настоящими героическими защитниками Китая, а не Мао и его армия. Это ведь «революционные элементы» похитили ее мужа и согласились освободить его лишь при условии, что он вступит в союз с коммунистами, чтобы более эффективно бороться с японским вторжением 1937 года.

Чтобы оплатить свою поездку в Китай, Капа согласился предоставлять журналу Life «спонтанные» фоторепортажи на разовой основе. Вскоре был представлен первый такой репортаж – несколько лестных фотографий «золотой пары Китая» для журнала синофила Люса, который откровенно поддерживал «героического» Чан Кайши. Если что и могло превзойти этот репортаж, так это еще более бесстыдный пропагандистский материал Стефана Лорана, опубликованный в британском журнале Picture Post 5 ноября 1938 года. «50-летний китайский главнокомандующий сделал фантастическую карьеру, – говорилось в этой статье. – Самый критикуемый человек в мире и его очаровательная супруга – это основа китайского сопротивления Японии». Капа несколько раз встречался с мадам Чан. Позже он рассказывал другу, что однажды, чтобы остаться трезвым, ему пришлось вылить несколько предложенных коктейлей в горшки с цветами. (Поговаривали, что мадам Чан Кайши, «строгая пуританка и протестантка-методистка», могла подать мартини со смертельным ядом.)

В 16 часов 16 марта Капа взял свои камеры и отправился работать над сюжетом для журнала Life под названием «Выступление китайских детей для новобранцев». На сцене, сооруженной на площади, лежали дети, изображающие спящих китайских солдат и местных крестьян. Внезапно на сцене появился еще один ребенок – он играл жестокого начальника, который бьет крестьян плеткой. Спектакль закончился тем, что китайские солдаты увели как японских захватчиков, так и богатых землевладельцев – двух врагов китайских масс. Этот пропагандистский спектакль (ничуть не более изысканный, чем фоторепортаж в журнале Life) был поставлен специально для солдат-новобранцев. Они сидели в грязи тут же, у сцены, одетые в такую тонкую форму, что ночью их пробирала дрожь.

Съемка фильма «400 миллионов» стала для всех ее участников печальным опытом. «Все шло из рук вон плохо, – вспоминала Эва Бешнё, которая позже вышла замуж за Фернхаута. – Джон [Фернхаут] рассказывал мне, что в группе возникли резкие противоречия. В действительности Капа на них не работал». «Величайшему военному фотографу в мире», как назвал его 3 декабря 1938 года журнал Picture Post, претило быть простым ассистентом. А когда он сосредоточился на съемке своих фотографий, то обнаружил, что прямо конкурирует с очень талантливым Уолтером Босхардом, бывшим фотографом Dephot, который тоже подписал контракт с журналом Life и присылал туда замечательные фоторепортажи.

В начале апреля команда Фернхаута наконец покинула Ханькоу и вместе с группой военных советников (и еще более крупной группой соглядатаев) отправилась на поезде на северо-восток, к Сюйчжоу, где проходила линия фронта. Это было нервное путешествие: японцы решили, что единственный способ взять, а затем удерживать обширные участки китайской территории состоит в том, чтобы контролировать железные дороги, а это означало постоянный надзор и возможность обстрела любых поездов[128]128
  Информация из книги Ivens Joris. The Camera and I. – New York: International, 1969.


[Закрыть].

В шесть часов утра 3 апреля Капа и его коллеги прибыли на станцию Сюйчжоу. На платформе они обнаружили четырех умирающих гражданских. «Ну что, все потихоньку двинулось, – позже писал Ивенс. – Мы прибыли вовремя. Китайская армия как раз окружала японцев под Тайэрчжуаном… Пока Капа фотографировал нашу группу, я подумал о том, что в этой войне за независимость возникла уникальная ситуация. Впервые в истории Китая все его армии объединились в одну…»[129]129
  Там же. Все описания поездок также взяты из этого источника.


[Закрыть]

4 апреля Капа через артиллерийские очки одного китайского стрелка осмотрел японские позиции, расположенные в четырех милях от них. Внезапно японцы начали обстреливать наблюдательный пост. Капа укрылся в старом амбаре. Позже, вечером, он в компании Ивенса и Фернхаута «хриплым заунывным голосом» пел песни венгерских степей. На следующий день Капа получил свой первый урок в качестве второго оператора. «Цензор, генерал Ту, приняв очень важный вид, не пропустил снятый крупным планом пистолет, – отметил Ивенс. – Абсурд! Это ведь немецкое оружие, сделанное в 1933 году и всем давно и хорошо известное». В этот же день Капа выучил свои первые китайские слова: «Бу яо кань» («Не смотри [в камеру]»).

В 6 утра 7 апреля, проснувшись, Капа узнал, что китайцы взяли Тайэрчжуан. Он рассвирепел. Генерал Ту не дал ему приблизиться к японским позициям, чтобы сфотографировать их, и в результате он пропустил первое поражение Японии на памяти живущих и первую победу китайцев в этой войне! Около полудня Капа присоединился к столь же разозленным Ивену и Фернхауту, и они в грузовике двинулись в захваченный населенный пункт. Когда они добрались до окраины, на горизонте появился японский самолет, который затем вышел прямо на них. Они укрылись за «маленьким песчаным могильным холмиком». «Мы вжались в землю лицами вниз, – записал Ивенс, – чтобы японский летчик не мог видеть наши лица – они хорошо заметны».

Стоявший неподалеку бронепоезд открылся огонь по самолету, тот еще немного покружил и ушел. В тот день Капа все-таки попал в село и обнаружил, что оно полностью разрушено. Когда Капа и Фернхаут начали съемку на одной из улиц, там внезапно закричала какая-то старуха: она подумала, что камера – это оружие. Другая старуха молча сидела в одиночестве «среди обломков досок и глины». «Это мой дом», – объяснила она.

Репортаж Капы, опубликованный в Life 23 мая, был кстати для Люса, ликовавшего от победы китайцев. «Победа сделала Тайэрчжуан самой известной деревней в Китае, – гласил текст над фотографиями солдат после падения города. – К названиям небольших городов, определивших поворотные моменты в истории, – Ватерлоо, Геттисберг, Верден – нужно добавить еще одно… На следующий день весь Китай праздновал великую победу. В день сражения прекрасный военный фотограф Роберт Капа, который стал свидетелем этой битвы, проявил свои пленки и отправил их самолетом-амфибией China Clipper в журнал Life». Таким образом, в Life заявили, что Капа снимал боевые действия в ночь на 6 апреля, хотя на самом деле он в это время крепко спал.

11 апреля группа выехала из города, чтобы снять на пленку раненого китайского крестьянина и его семью. Быстро темнело, поэтому они перешли на галоп, отчего кейсы с камерами подпрыгивали и били их по спинам. Да, они скакали верхом. «Это были крепкие коренастые лошадки, на которых армия Чингисхана завоевала всю Азию и часть Европы. Иногда в темноте мы теряли друг друга. Капа, скакавший галопом на полной скорости, внезапно вообразил, что он и есть Чингисхан, и стал кричать нам что-то воинственное. На самом деле с тыла он был больше похож на Санчо Пансу. Его приземистый силуэт комично подпрыгивал в седле, потому что “Чингисхан” сел на лошадь второй раз в жизни».

Следующим вечером расстроенный Капа и раздраженный Ивенс попытались понять, куда переместилась линия фронта. «Глубокой ночью мы услышали низкие звуки канонады где-то в предгорьях, – писал Ивенс. – Звук был такой, словно выбивают тяжелые одеяла; иногда такие звуки мерещатся в лихорадке. Затем мы услышали удары колокола, смешавшиеся с пулеметными очередями… и – долгая тишина. Затем рядом с нами через поле с молодым зеленым гаоляном цепочка тяжело пыхтевших солдат быстро протащила тяжелый пулемет. Но нам запретили идти с ними».

К большому возмущению мадам Чан и ее армии цензоров и шпионов, на Пасху Капа и его коллеги вернулись в Ханькоу. Ивенс и Фернхаут 29 апреля отправились на северо-запад Китая; Капа обещал двинуться туда через два дня. Но через несколько часов после того, как ушел поезд с корреспондентами, японцы начали массированную бомбардировку – так они отмечали день рождения императора Хирохито. Налет привел к более тысяче жертв среди гражданского населения, и среди пылающих улиц и разрушенных зданий Капа увидел столь же ужасные картины, как в Мадриде. Делая снимки, он снова сосредоточился на ужасах и терроре против гражданского населения. Вот отец с маленьким ребенком на руках бежит в убежище во время налета. Вот женщина прячет заплаканное лицо от фотоаппарата. Вот человек тщетно пытается потушить сильный огонь ударами вока.

Эта бомбежка уничтожила все остатки энтузиазма, с которым Капа отправлялся в китайское приключение. Вскоре он стал завсегдатаем бара Dump, в котором сплоченная группа западных корреспондентов, в том числе американские писатели Агнес Смедли и Эдгар Сноу, поглощали джин и дешевый виски. «Наши прежние ценности, казалось, исчезли, и мы потеряли отношение к материальным предметам, – вспоминала Смедли, – никто не знал, будет ли у нас завтра. Мы были как пассажиры на корабле, тонущем в бурном море, которые наконец обрели свою подлинную человеческую натуру… В напряженной атмосфере войны для нас по-новому зазвучали поэзия, песни, мы острили, и волшебное сияние озарило нашу дружбу»[130]130
  Smedley Agnes. Battle Hymn of China. – New York: Alfred A. Knopf, 1938.


[Закрыть].

В начале июля Капа отстранился от марафона по поглощению всякого пойла в Dump и уехал снимать разлив Желтой реки (Хуанхэ), специально устроенный для того, чтобы остановить наступление японцев. Эффектные взрывы плотин действительно на несколько недель остановили японцев, но оставили после себя более двух миллионов бездомных китайцев. На фотографиях Капы видны промокшие крестьяне, которые отчаянно пытаются добраться до сухого места, тогда как их дома уносят потоки грязи. Капа вернулся в Ханькоу 4 июля и буквально через несколько часов после этого присоединился к Ивенсу и Фернхауту, чтобы сфотографировать заседание Высшего военного совета Чан Кайши. Прежде такие встречи всегда были закрыты для прессы, потому фотографии «Генералиссимуса», сделанные Капой, получили широкую известность.

19 июля японцы в первый раз обстреляли жилые районы Ханькоу. Пока Капа под яростным полуденным солнцем бродил по развалинам, пламя охватило весь город. В некоторых местах жар был настолько сильным, что кожа на лицах людей едва не лопалась. В воздухе кружился пепел, от домов остались только закопченные остовы…

В начале августа Ивенс и Фернхаут отправились в Нью-Йорк. В один из августовских дней, когда температура в полдень все еще превышала 38 градусов по Цельсию, Капа познакомился с самым, наверное, замечательным персонажем в истории китайско-американских отношений. Это был американский военный атташе в Китае Джозеф Стилуэлл по прозвищу Уксусный Джо. Прозвище было вполне заслуженным, ибо Стилуэлл, словно едкий уксус, быстро разъедал наивные западные представления о китайцах. Капа наткнулся на него в военном лагере у Наньчана, в 150 милях от Ханькоу, где американские и другие советники пытались оценить соотношение сил воюющих армий. Ситуация выглядела угрожающей, причем как для Стилуэлла, так и для Капы: японцы были в нескольких дневных переходах от Ханькоу.