Текст книги "Десять дней. Хроника начала войны"

Александр Альберт
Десять дней. Хроника начала войны

ПАМЯТИ ОТЦА, ПЕРЕЖИВШЕГО УЖАСЫ ВОЙНЫ, ДЕДУШКИ И ТРЁХ ДЯДЕЙ, ПОГИБШИХ НА НЕЙ.

ПАМЯТИ МИЛЛИОНОВ КРАСНОАРМЕЙЦЕВ БРОШЕННЫХ В ПЕКЛО ВОЙНЫ И НЕ ВЕРНУВШИХСЯ К РОДНЫМ ОЧАГАМ.

© А. Альберт, 2017

© ООО «СУПЕР Издательство», 2017

* * *

День предыдущий. 21.06.41

В 19 часов 10 минут сержант Залётов получил в оружейке наган дореволюционного образца, три патрона к нему, и, во главе своего отделения в составе девяти человек, вооруженных штык-ножами, выступил на охрану недостроенного дота (долговременной огневой точки), расположенного практически на нейтральной полосе, отделяющей СССР от оккупированной немцами Польши.

10-й отдельный мотомеханизированный инженерный батальон, в составе которого с октября 1939 года служил Михалыч, как называли его между собой подчиненные, был срочно сформирован сразу после освободительного похода в Восточную Польшу и занимался строительством оборонительных сооружений на новой границе. Сержант, по довоенной профессии учитель, удивлялся – оборонительная полоса проходила местами по нейтралке. Мысли на этот счет были разные, в том числе и та, что полоса прекрасно подходит для наступления, для броска на Запад, где в ста километрах лежала занятая немцами Варшава.

Бойцы, а контингент батальона был в основном крестьянский, знакомый с топором и лопатой, постоянно обращались к своему «комоду» – командиру отделения – с разными вопросами, на некоторые он ответить не мог, а догадки строить боялся. Разговоры велись, в основном, вокруг слухов о войне, но немцы, дозоры которых регулярно появлялись на той стороне речки, вели себя смирно, никакой агрессивности не проявляли.

Местное население было сильно прорежено органами после установления советской власти и неохотно, с нескрываемой боязнью, вступало в контакты с красноармейцами. Препятствовал этому и язык – своеобразная смесь польского, украинского и белорусского.

Между тем солнце стояло еще высоко над горизонтом, было жарко, лесная пыль, мягкая и ленивая, садилась на обувь идущих. И, глядя на эту пыль, Михалыч вспомнил свое детство. Боже великий! Какое счастье было бежать по лесной дороге, возвращаясь домой от стада, где ты был подпаском, поднимая босыми ногами ленивую, похожую на воду, пыль, мягкую, бархатную. Тень от заходящего солнца перегоняет тебя, она все дальше и дальше убегает, уродливо изгибаясь в колдобинах, дорожных рытвинах. Ты бежишь домой, где ждут блины с медом на ужин, стакан молока. Потом теплая печка и сон, глубокий, до утра.

Михалыч с трудом отогнал видение, оглядел бойцов – непорядок! Расстегнули пуговицы, некоторые сняли ремни и повесили их на шею, но, размягченный воспоминанием, не стал делать замечание – часть не строевая.

На подходе к объекту, находившемуся в стадии завершения, увидели бойцов второго отделения во главе с сержантом Володиным, которым не терпелось побыстрее сдать смену, поужинать, и, с темнотой, посмотреть на спортплощадке кинофильм «Веселые ребята», о котором, захлебываясь от восторга, говорили видевшие его еще на гражданке.

Поздоровавшись с бойцами, Михалыч с отделенным пошли обходить стройку. Миша Володин, молодой парень из Подмосковья, невысокий, крепко сбитый, весь как бы округлый, перед войной окончил строительный техникум и поэтому здесь являлся негласным прорабом. Гласный прораб – старший лейтенант Куцых, на стройке появлялся редко, переложив ответственность на Володина.

Слушая вполуха Мишу, сыпавшего строительными терминами, часть которых Михалыч не понимал, он внезапно перебил его на полуслове:

– Ты скажи главное – когда стройка закончится? Когда мы военным её передадим?

– Не раньше чем через месяц, думаю. Если рабсилы не подбросят.

И вдруг остановился:

– А знаешь, Михалыч, странно – сегодня на той стороне ни одного патруля не было, будто всё вымерло. Никогда такого не было!

Сердце у Михалыча ёкнуло, сразу стало не по себе: «Господи, пронеси!» – подумал он, но Володину ничего не сказал.

– Дальше не пойдем, верю я тебе.

Они вернулись к гомонящим между собой бойцам, Володин скомандовал привычное: «В шеренгу по два становись! Направо! Шагом марш!» и повел отделение в сторону заставы.

Михалыч построил своих, разделил девятерых человек на три смены по четыре часа и присел на доски, заготовленные для обшивки внутренних помещений дота. Закурил. Тут же задымили и оставшиеся, рассевшись рядом. Молчали, думая о своем.

– Товарищ сержант, а правда что война будет? – это Ваня Липатов, паренек из-под Курска, нарушил тишину, повернувшись к командиру с надеждой услышать истину в последней инстанции.

Михалыч не торопился отвечать. Несмотря на пакт о ненападении, на приграничную тишину, тревога витала в воздухе.

– Да не должно быть войны, мы же с немцами друзья теперь, – усмехнулся он, подумав про себя, что не могут быть друзьями Сталин и Гитлер. Больно много нахапал Адольф в Европе, теперь ему нужно жизненное пространство на Востоке. Но думал сержант не о нападении Гитлера, а о нашем нападении на него. Даже этот дот на нейтралке говорил о подготовке удара стоявшими за спиной силами в виде 10-й армии. Неделю назад он ездил в Белосток за материалами и из окна полуторки видел и танки, стоявшие на опушках, и свежевырытые окопы.

В самом городе сновали военные, он заморился отдавать честь. Нет, война не начнется, пока мы не подготовимся, пока не достроим все. Володин сказал – месяц? Ну, может и не месяц, а недели три в запасе еще есть.

– Война, конечно, может и будет, но не скоро, – уверил он своих подчиненных. И чтобы прекратить этот неприятный разговор, обратился к ребятам:

– Вы же почту сегодня получили – что пишут?

Ребята наперебой начали делиться полученными новостями. Кто-то вспомнил, что не успел перед призывом жениться. И, слава Богу, что не успел – невеста его, о чем сообщил в полученном письме дружок, уже нашла замену. Разговор перекинулся на эту безграничную тему. Михалычу это было неинтересно. Он встал и прошел по траншее в дот.

Солнце висело над дальним лесом, его лучи проникали в бойницу. Присев на лавку, он достал из кармана гимнастерки полученное и наспех сразу же прочитанное письмо с вложенной фотографией двухлетнего сынишки. Он долго смотрел на лобастое белобрысое сероглазое лицо, стараясь определить, – на кого же он больше похож? Решив, что все-таки на мать больше чем на отца, он положил её в нагрудный карман гимнастерки, а само письмо внимательно перечитал ещё раз и затем отправил туда же.

Через второй выход поднялся на поляну перед дотом, снова закурил.

Стояла удивительная тишина. Расплавленный шар солнца опускался на запад, за лес, от деревьев потянулись длинные тени. В низинке, впереди, начал собираться лёгкий туман, в оставшихся, после расчистки секторов обстрела, редких кустах одинокий соловей пропел пробные трели. О войне не думалось. И, глядя на этот туман, остро вспомнил, как сидел над речкой у отцовского дома с будущей женой, как так же тянулись длинные тени от цветущих черёмух, как так же тянуло холодом от бегущей в низине речки.

Захотелось домой к жене и сыну, к куче сестер. Память услужливо извлекла их образы: старшей, рассудительной и серьёзной Нины, бойкой хохотушки, плясуньи и певицы Шуры, светленькой, в веснушках, скромной Ани. Младшая из сестер, восьмилетняя Верочка, больше всех унаследовала смуглую восточную красоту мамы. Она была общей любимицей, может быть ещё и потому, что при взгляде на неё сразу вспоминалась мать, умершая спустя два года после рождения дочери. Оставшись без матери, сёстры были дружны, охотно делились и радостью и горем. Отец, возглавивший сельскую народную школу ещё до революции, был постоянно занят ею. Хозяйство держалось на сёстрах. Жили бедно, но и среди этой бедности находилось место шуткам, веселью и смеху.

Тяжело вздохнув, Михалыч затушил папиросу, спустился в дот и прилег на деревянный, устланный двумя ватниками, топчан. Зажег спичку, посмотрел на карманные часы, подаренные тестем на свадьбу. Было без десяти полночь 21 июня 1941 года.

Начальник генерального штаба сухопутных войск Германии Франц Гальдер в половине двенадцатого ночи закончил читать подготовленное для фюрера донесение, подписал его, и, вызвав дежурного адъютанта, отправил его адресату.

Всё шло по плану, по прекрасному, придуманному фюрером, плану. Русские не предпринимали каких-то ощутимых, видимых действий, указывающих на подготовку к отражению нападения. Только на участке перед фронтом 8-го армейского корпуса генерала Гейца противник начал занимать позиции.

Но эта мелочь не могла вызвать той тревоги, которая нарастала по мере приближения к часу «Х». Что ждет – победа, крах? Три предыдущих года показали, что всё задуманное Гитлером невероятным образом осуществлялось. Чехословацкая армия, спрятавшись за хорошо организованными оборонительными сооружениями, была явно сильнее. Но и что? Она сдалась, не сделав ни одного выстрела.

Гальдер разделся и лег в заботливо согрет ую женой постель.

Фюрер германского народа, победитель Европы, Адольф Гитлер долго не мог уснуть. Последний доклад Гальдера ещё раз убедил его в правоте начала великой миссии – захвате жизненного пространства на Востоке для его богом избранного арийского народа.

Он переиграл этого азиата. Гитлер до самого последнего момента боялся, что Сталин разгадает его замысел, что его разведка, что-то да установит.

Но, слава Богу, пронесло!

До самого последнего дня шли поезда из России с так необходимыми Германии товарами. Полтора миллиона тонн зерна, тысячи тонн хлопка, один миллион тонн нефти, 2700 кг платины, широкий набор стратегических руд, таких как марганец и хром, без которых невозможно создать качественное оружие. Эти товары очень пригодились для разгрома армий Франции и карликов типа Бельгии. Россия поставляла товары даже тогда, когда долг Германии превысил 240 миллионов марок! Сталина, пожалуй, надо бы наградить германским орденом! Кстати, последний поезд с грузом пшеницы и угля пересек мост в Брест-Литовске сегодня в 6 часов вечера.

Адольф злорадно ухмыльнулся, подумав, что Сталин, ослепленный и запуганный мощью рейха, чуть ли не на коленях вымаливает отсрочку нападения.

А ведь все было предрешено значительно раньше – в 1924 -26 —м году, когда в «Майн Кампф» он написал: «Нельзя ни в коем случае забывать, что нынешние правители России – с головы до ног запятнанные кровью преступники, что в данном случае – подонки общества; пользуясь благоприятными для них обстоятельствами, в трагический для страны момент, разрушили великое государство, втоптали в грязь и уничтожили миллионы образованных людей из-за одной единственной страсти к кровопролитию, и что вот уже почти десять лет они правят, как дикие тираны, которых прежде не видывал свет…

Международное еврейство, которое на сегодняшний день безраздельно властвует в России, не смотрит на Германию, как на союзника, но как на государство, призванное разделить судьбу России».

Гитлер довольно улыбнулся – память не подвела его. Он вспомнил потуги международного еврейства в лице Розы Люксембург, Карла Либкнехта, Курта Эйснера втянуть Германию в анархию революционной бойни. А потомок иудея Карл Маркс, заваривший всю эту коммунистическую кашу? Вечный позор Германии должен быть смыт кровью его последователей – большевиков-марксистов России!

Да, Германия под его руководством сейчас представляет единый, сплоченный идеями национал-социализма, лагерь. Гигантские строительные работы, осуществлённые государственной службой труда, позволили закалить миллионы юношей и девушек, сделав их пригодными для службы в армии и рейха. За пять лет было построено 7000 километров автобанов – магистралей шириной 24 метра с двадцатисантиметровым бетонным покрытием. Спасибо «Крафт дурх Фройде» – (Сила через радость), поднявшей моральный дух в среде рабочего класса, которому стали доступны билеты в театр, многочисленные базы отдыха, два новых круизных лайнера, доступные каждому народные автомобили «Фольксваген», – все это позволило населению забыть ужасы жизни после поражения в мировой войне.

Сегодня Германия – один фюрер, один народ, одна страна, одна армия!

Командир третьей роты 113-го мотопехотного полка обер-лейтенант Файг находился в ночь на 22 июня в 200-х метрах от границы. Ожидая начала атаки на Россию, он вспомнил, как 20-го июня верхом на велосипеде в крестьянской одежде и с граблями в руках перешёл границу для корректировки на местности будущих боев.

Начальник Генерального штаба РККА генерал армии Жуков был уверен в неизбежности войны с Германией. Его, опытного военного, не могли провести никакие заявления – ни наши, ни немецкие. И сейчас, в эти дни, главным было одно – когда начнут? Как подготовиться?

Только что для военных советов Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского округов была подготовлена директива о возможных провокациях со стороны немцев, сейчас генерал Ватутин выехал в Генеральный штаб для передачи её в округа.

Вместе с Тимошенко они непрерывно находятся у Сталина, работникам Генерального штаба приказано не покидать рабочих мест.

Генерал танковых войск Гейнц Гудериан находился в войсках с 15-го июня, проводя непрерывные рекогносцировки по фронту расположения своих войск. Со своего временного НП он наблюдал развод караулов на плацу Брестской крепости, ему были видны все береговые укрепления вдоль реки Западный Буг – они не были заняты войсками. Да и работы по укреплению были далеки от завершения. Русские явно не ждали нападения и в штабе высказывались мнения, что для сохранения момента внезапности нет нужды проводить артиллерийскую подготовку.

Развёрнутые на восточном фронте вооружённые силы Германии и её союзников насчитывали 4 306 тысяч человек. в их распоряжении находились 42600 орудий и миномётов, 4170 танков и штурмовых орудий, 4846 самолётов.

Им противостояли убаюканные сталинской пропагандой о своей несокрушимости 3 088 тысяч человек, оснащённых 57 041 орудием и миномётами, 13 920-ю танками и 8 974-мя самолётами. Их подпирали прибывшие с востока 201700 человек с 2 746-ю орудиями и миномётами и 1763-мя танками.

День первый. 22 июня 1941 года

Михалыч проснулся от осторожного подергивания его плеча:

– Товарищ сержант! Товарищ сержант! – почему то тихо, почти шепотом, будил его Максим Шевелёв, первогодок из подмосковной деревни Мамыри. Увидев, что сержант встает, он, опять же шёпотом, быстро:

– Там командир стоит, старший лейтенант…

– Где там? – ничего не понимая, спросил Михалыч.

– Там, на верху, от немцев пришел.

– От немцев? Наш командир?

– Да! Он вас требует. Сначала на той стороне шум был, даже стреляли, а потом он пришел….

Михалыч, ничего не понимая, надел ремень с кобурой. Зажёг спичку – пять минут второго.

Наверху было темно, на востоке небо только-только начало алеть.

– Кто здесь? – вглядываясь в силуэты трех человек, спросил Михалыч.

От стоящих отделилась фигура, подошла ближе. В слабом свете звёзд Михалыч разглядел плотного, среднего роста мужчину.

– Старший лейтенант Быстров. Мы можем где-нибудь переговорить?

– Да, идемте вниз.

В доте Михалыч зажёг керосиновый фонарь, пригласил незнакомца присесть на топчан. Полевая форма старшего лейтенанта была испачкана в грязи, колени, рукава гимнастёрки были мокрыми. За спиной горбатился вещмешок.

– Сержант, я был на той стороне. В разведке. Еле ушел. Мне нужно срочно к командованию. Дай проводника.

– Товарищ старший лейтенант! А как там, на той стороне? Война будет?

– Будет сержант, страшная война будет. Дай человека, мне надо идти, – старший лейтенант встал, – пошли!

Наверху уже явно серело, стал виден туман, белой ватой закрывший низину. Бойцы стояли кучкой, тихо перешептываясь, никто не спал.

– Шевелев! – позвал Максима Михалыч, – проводи старшего лейтенанта на заставу!

– Слушаюсь! – приложил руку к виску Максим.

Старший лейтенант протянул руку, прощаясь:

– Бывай здоров!

– Будьте здоровы, – пожал руку старлею Михалыч.

Сержант смотрел вслед уходящим, не видя их – остро переосмысливал услышанное. Война! Что ж это такое – война? Как это убивать людей? Ну и что, что они немцы? Не люди, что ль! А меня как будут убивать? Вот так подойдет, пока я три патрона выстрелю, и убьет? За что? Что я ему плохого сделал? Мы же люди, а не волки какие-нибудь, не скотина.

Война для него была эфемерной, нереальной сущностью, в которую невозможно поверить.

Ему, вчерашнему учителю, молодому, счастливому отцу и мужу, который дома не мог зарубить и курицы – как ему быть на этой войне? Он чувствовал, что не сможет стрелять в людей – ведь это противоестественно! Противоестественно тому, чему учил его дед, священник, чему он сам учил детей.

Тихо переговариваясь, подошли бойцы. Михалыч повернулся:

– Никому не спать!

– А что делать, товарищ сержант? – Прохор Баев был одним из лучших солдат и Михалыч просил ротного присвоить ему ефрейтора. Завтра, в понедельник, должны зачитать приказ.

– Охранять вверенный нам объект! – непривычно строго приказал сержант, – Ходить парами по периметру территории стройки! По кругу! Интервал – 50 метров! Если что – докладывать немедленно!

Он постоял еще, прислушиваясь к тишине, вглядываясь в молоко тумана, представляя, как из него полезут темные фигуры. Врагов?

Не мог он представить врагами тех, кого в семье считали цивилизованной нацией. Ну и что, что была война с ними? Так это же цари натравили!

Потянуло закурить, но он побоялся на виду зажечь спичку – может кто-то уже держит его на прицеле? Он спустился в траншею, опустился на корточки, чиркнул спичкой, закурил. Глубоко затянулся дымом папиросы, выпустил его изо рта в низ окопа, да еще и разогнал рукой – как в юности, когда начинал баловаться самокрутками, чтобы не увидели родители.

Старший лейтенант Быстров, он же обер-лейтенант Курт фон Притвиц, шел чуть сзади безоружного солдатика, подгоняя его идти быстрее и одновременно прикидывая, как и где избавиться от него. Он уже всё выяснил – как и где расположена застава, когда и куда уходят пограничники, где располагаются их засады. Нарваться на пограничный наряд ему никак нельзя – это не те караульные с простым, как сапог, сержантом, который ничего у него не потребовал, никаких документов, даже как звать не спросил!

С пограничниками это не пройдет!

Курт шёл, чертыхаясь в душе, снова и снова вспоминая перепетии проходящей ночи.

Четыре года впустую! Два года обучения в сверхсекретном центре подготовки 115-го прусского подразделения военно-морских сил, затем два года специальной академии, где из него, немца, пруссака, сделали русского офицера, научили не только говорить, но и думать по-русски. Шеф, адмирал Канарис, знал свое дело. Обучающиеся были не только полностью изолированы от всего мира, чтобы не было никаких протечек, они жили как бы в русском квартале русского города, их отпускали в увольнение к якобы русским родственникам, где те, несомненно русские, вели разговоры на любые темы, слушали русское радио, читали свежие русские газеты, в которых непрерывно восхвалялся Сталин и его политика. Курсантам было запрещено говорить кому бы то ни было свои настоящие имена и узнавать имена сокурсников. За малейшие нарушения следовало исключение из школы. Куда девались исключенные? Наверное, туда, откуда они не могли ничего рассказать о школе – в могилу. Их, выпускников, к концу обучения осталось чуть больше двух третей.

И вот эта страшная, нелепая неудача!

С наступлением темноты 21-го июня они, группа из шести человек, одетых в русскую форму, с русским оружием и документами, погрузились в планер, буксируемый высотным истребителем, и полетели на восток. Поднялись на высоту шесть тысяч метров, дышать пришлось через кислородные маски. Не долетев до границы пятьдесят километров, планер отцепился от самолета – дальше началось беззвучное планирование в сторону русских. Но не прошло и трех минут как пилот планера обернулся к нему:

– Господин офицер! Мы ослепли!

Курт вскочил и вс тал за спиной пилота – панель управления была темной! Ни одного прибора! Что делать? Возвращаться? Но войны не начинаются по пять раз в неделю! Курт выглянул в иллюминатор – ни одного ориентира внизу! Курт лихорадочно прикинул – до района Белостока, где находился штаб 10-й армии, и куда он, согласно документам, был якобы командирован, оставалось лететь сорок, с небольшим, минут.

– Сколько времени в полете?

Пилот посмотрел на светящийся циферблат наручных часов:

– Четыре минуты сорок секунд.

– Наша скорость?

– Полагаю, что сто двадцать километров в час!

– Сколько лета до границы?

– Двенадцать минут.

– Двенадцать минут летите прямо на восток. Направление на восток сможете удержать?

– С трудом, но смогу!

– Затем сорок минут на юго-восток!

– Попытаюсь, господин офицер!

Томительно потянулись минуты бесшумного полета. Когда стрелка светящегося зеленоватым фосфорным цветом циферблата подошла к цифре один час тридцать минут, Курт встал, выглянул вниз – сплошная темнота! Он включил карманный фонарик и направил луч на потолок, создав полумрак в кабине. Бойцы группы смотрели на него.

– Приготовиться! Сбор по трехкратному крику филина! Радист! Ко мне!

Бойцы выстроились цепочкой, Курт рывком открыл дверь, приказал:

– Прыгать! Быстро!

На каждый прыжок планер реагировал, Курту показалось, что он развернулся.

Вытолкнув прыгавшего предпоследним радиста, Курт, буквально на его плечах, выпрыгнул следом.

С хлопком раскрылся парашют, его рвануло. Все его внимание было приковано к смутно белевшему внизу куполу парашюта радиста, и он приложил весь навык парашютиста, чтобы приземлиться как можно ближе к нему. До земли оставалось немного, и Курт с ужасом увидел, что внизу – лес. Он рванул стропы, чтобы увернуться от надвигавшейся верхушки дерева, мягко скользнул по ветвям и упал на четвереньки в мягкий мох. Скинув парашютные лямки, он стянул парашют на землю и, отдирая пласты мха, запихал его в образовавшееся углубление. Закидал белую мягкую груду шёлка мхом и листьями. Всё это время он прислушивался, два раза подал сигнал – ответа не было. Но ведь радист, парашют которого он потерял из виду секунд за сорок до приземления, должен быть рядом! А где остальные?

Курт вынул компас, определил направление на место, где последний раз видел парашют радиста, и пошел на поиски, полагая, что это место находится в двухстах – двухстах пятидесяти метрах от него. Он считал шаги, одновремённо оглядываясь по сторонам и верхушкам деревьев и следя за стрелкой компаса.

Внезапно вдалеке, на северо-западе, протрещала автоматная очередь. Курт по звуку определил – стрелял немецкий автомат, у его бойцов было русское оружие. Это его озадачило – они что, приземлились в полосе готовящихся к броску на восток войск вермахта? Вопрос – где? Севернее или южнее белостокского балкона?

Впереди смутно забелел повисший на дереве купол парашюта. Курт повторил сигнал сбора – ответа не было. Он подошел к дереву, с верхушки которого свисал парашют, вынул фонарик, поставил синий фильтр и посветил на верх дерева. Позвал тихо: «Юрин?» – это была фамилия радиста, ответа не было. Обошёл дерево и в мертвом синем свете увидел висящее на суку, на высоте 10–12 метров, тело радиста. Радист был мертв, живой человек не мог висеть так, переломившись в пояснице. Очевидно, при падении ноги застряли в развилке суков, а тяжелый рюкзак с рацией и запасными батареями потянул верхнюю часть туловища вниз, сломав позвоночник.

Дерево оказалось сосной, с голым, без сучьев, стволом, и Курт потратил минут пятнадцать, чтобы закинуть на ветку шелковый канатик с якорем и подняться к погибшему. Курт обрезал лямки рюкзака, зацепил его якорьком и спустил на землю. Спустился сам, осмотрел рацию – видимых повреждений не было.

Тело радиста оставил на дереве.

На западе, там, где должны были приземлиться члены его группы, снова послышались выстрелы, снова немецкий автомат.

Курт окончательно убедился, что они десантировались среди немецких частей. Безусловно, его бойцы не будут отстреливаться, они, если не будут убиты, сразу сдадутся. Конечно, все выяснится, но на разборки уйдет не один час. Группа для него пропала, нужно соединиться с теми, кто ждет его в русском тылу.

И Курт быстро, полубегом, двинулся на восток. Странно, но он не встретил и немецких войск. Располагая данными о сосредоточении немецкого ударного кулака севернее и южнее Белостокского выступа, он знал, что на остриё выступа не нацелена ни одна немецкая часть. Значит, они не долетели до русских и сейчас от места встречи он был в километрах пятидесяти.

Впереди послышались негромкие голоса – это был немецкий парный патруль, пограничники. Подождав, пока они пройдут, он спустился с высокого берега небольшой речушки, разделся догола, сложил одежду в вещмешок, поднял его над головой и переплыл на другой берег. В кустах быстро оделся, но когда перепрыгивал через бочажину, поскользнулся, упал плашмя, намочив колени и рукава гимнастерки. Чертыхнувшись, он вернулся к реке и смыл грязь. С удовлетворением отметил, что всё это время он ругается русскими ругательствами. Посмотрел на часы – без десяти час. До начала вторжения оставалось два с лишним часа. Он явно не успевает на встречу, нужно где-то остановиться и связаться по рации с основной группой, уже неделю работавшей в русском тылу.

Впереди послышались негромкие голоса. Курт присел и на фоне светлеющего неба увидел три фигуры. Это были русские. И не пограничники. Подкравшись поближе, он увидел, что они были безоружными. Встав во весь рост, он пошел к бойцам.

– Стой, кто идет? – с испугом крикнул, очевидно, старший.

– Свои! Спокойно – ответил Курт. – Свои!

Он подошел к бойцам, представился:

– Старший лейтенант Быстров. Где командир?

– Товарищ сержант отдыхает.

– Позовите!

Старший повернулся к бойцу:

– Максим, вызови Михалыча!

Боец, которого звали Максимом, спрыгнул в траншею и скрылся в открытой двери дота.

– Вы кто? – обернулся Курт к старшему.

– Строители мы, – охотно откликнулся старший.

– А что здесь делаете?

– Охраняем!

– Без оружия? – усмехнулся Курт.

– У товарища сержанта наган! – с гордостью за своего командира, такого солидного, с наганом! – ответил старший.

Вот такая встреча с этими недочеловеками. И они собираются противостоять нам, воинам фюрера?

– Сколько до заставы? – спросил Курт проводника.

– Немного, метров семьсот, товарищ командир!

Пора, решил Курт. Ускорив шаг, он догнал бойца и сзади, отработанным ударом, рубанул его ребром ладони в беззащитную шею. Боец упал мешком, беззвучно, фраза оборвалась на середине слова. Курт оттащил тело за ближайший куст, не проверяя – жив? Мёртв? Все равно они все скоро будут мертвецами.

Он свернул с тропинки и, сверяясь с компасом, быстрым шагом пошел на восток, к основной группе. Ближайшая цель – пересечь границу и выйти на связь. Он взглянул на часы – без двадцати минут два. Через полтора часа начнется великий и, без сомнения, победоносный поход.

Михалыч, переживая услышанное от старшего лейтенанта, с досадой вспомнил, что не проверил у него документы. Впрочем, что из того, что не проверил – на заставе проверят!

Спать не хотелось, он вышел на воздух, поднялся из траншеи. Стояла тишина. Где-то на той стороне, прокричала лесная птица. Близко, бесшумно пролетела сова или филин – он определил по крупной голове. Зарево на востоке было явственным, невидимое солнце окрасило золотом нижние кромки висящих над горизонтом лёгких облаков. На западе было темно.

Михалыч пошел вдоль дота, вырытых траншей, навстречу бойцам своего отделения. Встретился с первой парой, переговорил – всё было спокойно. По виду бойцов, по шепоту, которым они докладывали, было видно, что они тоже взволнованы.

Течение времени замедлилось, секунды тянулись и тянулись. Михалыч выругался, сплюнул три раза через левое плечо, отгоняя тревожное наваждение, прибавил шаг и быстро пошел вперёд, к следующим парам бойцов. Взглянул на часы, приблизив их к глазам, – было без пяти минут три часа утра. Саша Брынцев и Гнат Шешеня вполголоса ругались. Михалыч оборвал: – Тихо! – и прошел дальше. Бойцы повернули вслед смутно белевшие лица, но ничего не сказали.

– Хорошие ребята! – про себя подумал сержант.

Невысокий, плотно сбитый, всегда аккуратный, Александр Афанасьевич Брынцев, был родом из смоленского села Дегонка, сыном кузнеца, одним из трёх братьев в многодетной семье, в которой, помимо них, было ещё две сестры. Профессия отца наложила отпечаток – он был влюблён в технику, мог часами что-то мастерить. Успев до призыва поработать в колхозе трактористом, он полюбил эту машину, на службе не мог отвести глаз от танков. Саше или Шурке (его называли и так и этак) нравилась военная служба, он с удовольствием исполнял приказания и Михалыч был уверен, что Саша станет командиром, причем танковым командиром. Старший брат Саши служил на Черноморском флоте на линкоре «Парижская коммуна», был главным старшиной.

Сам сержант о военной службе не мечтал. Сержантом сделали только потому, что он имел образование, да и был старше всех. Все мысли его были направлены только на одно – отслужить действительную и вернуться в родную школу, в родное село, поняньчить лобастого мальчишку, обнять молодую жену.

Гнат Шешеня был из местных. Сын священника, достаточно образованный, воспитанный в католической буржуазной Польше, он никак не мог согласиться с отменой частной собственности, не принимал обобществления, образования колхозов. На этой почве у него и происходили стычки с сослуживцами. И если остальные ребята в споры особенно и не вступали, то Саша Брынцев спорил до хрипоты, доказывая преимущества коллективного труда. До призыва он работал секретарём сельсовета, был одним из первых комсомольцев. Идеи коммунизма, изложенные в упрощённой форме агитаторами, он всецело разделял, даже несмотря на фактическое раскулачивание отца.

Непонятно, как Шешеню не зачистили органы за его позицию, и старшина был рад, что в его отделении не нашлось стукача.

Однако! Последней пары бойцов не было видно, хотя сержант прошел почти до конца маршрута. Он собирался уже окликнуть, когда заметил их спрятавшимися за кустами, внимательно наблюдавшими за чем-то, что происходило за пределами патрулируемой зоны. Он пригнулся, тихо, крадучись, подошел к ребятам. Они его не слышали, всё так же сосредоточенно высматривали что-то впереди.

– Что там такое? – шепотом спросил сержант.

Ребята вздрогнули, разом повернули к нему лица.

– Товарищ сержант, смотрите! – Яша Бунякин, старший наряда, показал на что-то впереди. Михалыч опустился на корточки и вгляделся в полусумрак.

Туман оседал на землю, пеленой закрывая траву, мелкий кустарник, доходя до уровня груди человека. Сначала он ничего не увидел. Шепотом спросил: