Текст книги "Десять дней. Хроника начала войны"

– Где?

Яша рукой показал вперёд, на прогалину между деревьями, метрах в двухстах впереди. Сержант вгляделся – ничего! Вдруг из молока тумана возникла голова, горб вещмешка, ствол винтовки за спиной. Кто-то перебегал прогалину, направляясь на нашу сторону. Вот ещё одна фигура, вот ещё. Высокий человек, в кепке, приостановился на три – четыре секунды, огляделся. Михалычу показалось, что он заметил их, затаившихся. Машинально пригнул голову, снова выглянул – на прогалине никого не было.

Минуту, две, три, не мигая, вглядывался, но никого больше не было.

– Докладывай! – шепотом приказал Яше.

– Товарищ сержант, сначала было тихо, потом вроде ветка сухая стрельнула, а потом Ваня Денисов говорит – Смотри, люди какие-то! – мы и залегли. Их человек двадцать прошло, мы их сначала считали, а потом сбились, они по двое, по трое перебегали.

– Раззявы вы! Надо было одному остаться наблюдать, а одному ко мне бежать, доложить!

– Так страшно же одному! Было бы ружьё какое…, – начал оправдываться Яша.

– Ладно, сидите тихо! – Михалыч посмотрел на часы – начало четвертого по местному времени, собираясь уходить.

Вдруг там, на тёмной стороне, послышался знакомый завывающий гул немецкого бомбардировщика. Через секунды к нему присоединились новые гулы, потом все слилось в непрерывное завывание. Самолёты летели севернее, километрах в пяти, летели на нашу сторону. И вдруг вздрогнула земля, перекрывая все звуки, раздалась канонада. Десятки орудий северо-восточнее, в десятке километров, одновременно выстрелили, потом громыхнули взрывы.

Сердце сжалось, окаменело.

Всё! Это война! Он взглянул на часы – три двадцать по берлинскому времени.

Генерал Гудериан, командующий второй танковой группой вермахта, стоял на наблюдательной вышке, расположенной южнее местечка Бохукалы, в 15-ти километрах северо-западнее Бреста, на которую он прибыл в 3 часа 10 минут. В 3-15 началась немецкая артподготовка, через 25 минут над головой пролетели пикировщики, нанося удары по заранее разведанным целям вблизи границы.

Через час после налёта началась переправа передовых частей 17-й и 18-й танковых дивизий, ещё через полчаса первые танки 18-й танковой дивизии, переправившись, двинулись на восток.

Всё шло по плану, без срывов и неожиданностей.

В 3 часа 07 минут в Генштаб Красной Армии по высокочастотной связи – ВЧ – позвонил командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский, сообщивший, что посты наблюдения, оповещения и связи флота докладывают о приближении к Севастополю со стороны моря большого количества самолётов и попросил разрешения встретить их огнём. Разрешение, после переговоров с Тимошенко, было получено.

В 3 часа 30 минут начальник штаба Западного особого округа генерал Климовских доложил о налёте немецких бомбардировщиков на города Белоруссии.

В 3 часа 40 минут о налёте на города Прибалтики доложил командующий Прибалтийским округом генерал-полковник Кузнецов.

Тимошенко приказал Жукову звонить Сталину. Начальник охраны вождя Власик возмутился:

– Как, сейчас? Товарищ Сталин спит!

После объяснения, что немецкие самолёты бомбят наши города, к трубке подошёл Сталин. Выслушав доклад, после недолгого молчания, приказал прибыть к нему вместе с Тимошенко. Жуков услышал, как Сталин, не отнимая от уха трубки, приказал Власику вызвать всех членов Политбюро.

В 3 часа 15 минут рядовой второго взвода 13-й роты 67-го полка 3-ей пехотной дивизии Эккенхард Маурер после того, как грохнули первые залпы, вслух сказал:

– Это конец Германии!

Командир взвода Вагенау, которому доложили о неосторожном высказывании солдата, вечером написал рапорт представителю СД в полку, хотя было жалко – Маурер показал себя хорошим солдатом.

Главстаршину Николая Брынцева, как и остальных из экипажа линкора «Парижская коммуна», поднял с койки ревун боевой тревоги в два часа пятьдесят минут 22 июня. Через три минуты, прихватив противогаз, он занял место наводчика зенитной батареи линейного корабля, стоявшего в акватории Северной бухты Севастополя. Комендоры, подчиняясь командам командира батареи лейтенанта Лыкова, сноровисто готовили к стрельбе 37-ми миллиметровые пушки. Через шесть минут с момента объявления боевой тревоги Лыков доложил командиру БЧ-2 капитан-лейтенанту Стрелецкому о готовности к отражению нападения воздушных целей и получил вводную – с курсового угла 120 градусов со стороны моря к базе приближается группа самолётов.

В эти минуты Николай, повинуясь командам Лыкова, одновременно разворачивал башню и думал – что это? Очередная учебная тревога?

Томительное ожидание. В панораму видно черное небо. Вдруг на Северной стороне небо прочертил луч прожектора, за ним вспыхнули ещё несколько. Щупальцы прожекторов крестили небо, в какой-то момент в одном из них сверкнул серебряный крестик самолёта.

– Огонь! – крик командира.

Сдвоенная артиллерийская установка загрохотала, к небу потянулись трассеры очередей – туда, где только что мелькнул самолёт. Чёрное небо распу хло золотыми звездочками взрывов.

Стреляли все корабли на рейдах Северной и Корабельной бухт, стреляли зенитки Северной стороны и Малахова кургана. На Северной стороне вспыхнули взрывы вражеских бомб, слабо занялся пожар. После первых выстрелов город стал погружаться во тьму, погасли фонари освещения, окна квартир – население делало то, что отрабатывалось на учениях по гражданской обороне.

Вдруг со стороны Инкермана к месту стоянки линкора по кривой полетела ракета, за ней ещё одна. Через несколько секунд у борта линкора взорвались одна за другой две бомбы, по башне застучали осколки.

– Вот гады! – понял Николай, – кто-то указывает самолётам цель! – не переставая посылать трассеры в сторону мелькавших в лучах прожекторов вражеских бомбардировщиков. Вот три луча захватили и уже не выпускали из своих объятий машину, к ней сейчас же потянулись трассеры других орудий и пулемётов. Крест самолёта вспыхнул огнём, кувыркаясь, он полетел вниз, в море.

– Ура-а-а! – не выдержал Николай, – капут немцу!

Командир подводной лодки «Л-3» капитан 3-го ранга Грищенко в 3часа 30 минут 22-го июня был разбужен взрывами бомб. Выйдя из помещения, он увидел пять самолётов над Либавой. Экипаж лодки был готов открыть огонь по самолётам, но шифровка командующего флотом приказывала прекратить разговоры о войне и заняться боевой подготовкой. Приказ о начале войны с Германией был получен в 7.00.

Штурман подводной лодки «С-9» старший лейтенант Правдюк проснулся 22 июня от звуков артиллерийской стрельбы. Посмотрел на часы – было около четырёх часов утра. Он подождал вызова на лодку, стоявшую у стенки Военной гавани Либавы, но его не было.

Через какое-то время стрельба окончилась. Он снова лёг в постель, успокоив жену, что идут учения. В 7.00 радио по флоту объявило о войне с Германией.

– Да, Это война! – окончательно решил сержант. – За мной!

Что делать? Идти к батальону? Ждать смену?

Да, ждать смену, иначе получится, что мы покинули пост.

Что делать? Спокойно! Прежде всего нужно укрыться, но не в доте, там нас перебьют как котят.

Между тем стало совсем светло, облака на востоке засияли золотом рассвета, отбросив красноватые блики на всю округу.

Брынцев и Шешеня держались возле кустов.

– За мной! – без объяснения причин бросил на ходу Михалыч.

Бойцы молча повиновались, хотя Шешеня пытался что-то сказать или спросить.

По дороге забрали с собой Олега Васина и Бойко Васю, у дота их поджидали остальные. Баев не выдержал:

– Товарищ сержант, что это происходит? Там стреляют?

Не отвечая на вопрос, Михалыч скомандовал:

– За мной! – и повёл на опушку леса, в густой ельничек, в котором намедни видел небольшую полянку, когда искал первые грибы.

Продравшись через мокрые от росы кусты крушины с зелёными ягодками, они оказались на небольшой полянке. Остановился на ней, подождал остальных. Только сейчас обнаружил, что держит в руках наган.

– Сели!

Бойцы послушно опустились на росную траву.

– Я не знаю, что происходит, может провокация какая, а может и война! Будем сидеть здесь и ждать смену!

Взглянул на часы – без десяти четыре.

Позади, на месте расположения батальона, тихо. Это несколько успокоило его – может всё обойдётся? Может, учения какие?

Сопоставил шум бомбежек, орудийные выстрелы, переход границы вооружёнными людьми – нет! Это война.

Выставил посты с четырех сторон, приказал, в случае обнаружения чего-либо куковать два раза.

Прилёг под кустом – там было суше. В лесу ухнул филин, где-то вдали прокуковала кукушка. На севере буханье взрывов прекратилось, а на юге, в районе Замбрува и южнее, продолжалось.

В небе завыли моторы – это возвращались с бомбёжки самолёты. Михалыч долго провожал их глазами, потом начал считать, сбился. Самолёты летели тройками, но некоторые тройки были неполными. Сбили наши?

Позади, у наших, было по-прежнему тихо. И Максим должен бы уже вернуться.

Послать на заставу кого-нибудь? Да!

Продрался сквозь густой кустарник к месту, где дежурили Гнат и Саша Брынцев. Шешеня спал, свернувшись калачиком. Саша, наблюдавший за лощиной впереди, испуганно обернулся, услышав шорох.

– Тихо! – Михалыч показал глазами на спящего. – Ты разрешил?

– Да, я, товарищ сержант! Чего вдвоём пялиться.

– Слушай, Брынцев! Сбегай на заставу. Только тихо, по дороге не ходи! Беги рядом, краешком леса, осторожненько. Ты леса не боишься?

– Да я рядом с лесом вырос, товарищ сержант.

– Вот и хорошо, леса, значит, не боишься. Давай, Саша, найди командира какого-нибудь, узнай – что и как, и сразу сюда. Если какое приказание будет, то только чтобы на бумажке было, в письменной форме. Да и найди Максима. И сюда, бегом!

– Слушаюсь, товарищ сержант! – козырнув, Брынцев не мешкая, повернулся и через кусты, пригнувшись, побежал к заставе.

Михалыч понаблюдал за ним, пока он не скрылся в кустах, одновременно не выпуская из виду лощину перед дотом.

Было тихо. В лесу просыпались птицы, раздавались первые трели. Сердито жужжа, пролетел шмель. Снова с польской стороны полетели тройки самолётов. Тяжело нагруженные, летели низко, моторы выли. Четко виднелись черные кресты на кончиках крыльев. И снова бухали взрывы, словно кто-то старательно забивал сваи.

Сашка, пригибаясь, бежал к своим палаткам, к заставе. Ботинки и обмотки были мокрыми от росы. Ботинки были великоваты, сейчас в них хлюпала вода. Сашка, привыкший к аккуратности, уговорил старшину роты поменять их, осталось только дождаться завтрашнего дня.

О войне он не думал. А чего думать? На это командиры есть, что надо – прикажут! Да и не похоже всё это на войну. Если бы была война, то тысячи наших самолётов уже летели бы бомбить Берлин, да и танки были бы уже далеко за границей!

В неудачную часть его направили. Что такое сапёры? Обыкновенные плотники да землекопы. Вот танкисты – это да!

Сашка аж зажмурился, представив, как, держа рычаги на «полный вперёд», он проскочил бы сейчас мимо Михалыча, громя огнём и гусеницами врагов!

Впереди, на серебристой от росы траве, он вдруг заметил тёмную полосу – здесь что-то протащили. Слева была дорога, она виднелась в прогалины кустов. Сашка несколько раз оглянулся, соображая – куда идти – к дороге или от дороги. Решил, что правильнее идти от дороги. Постоянно оглядываясь, прислушиваясь, он не успел сделать и десяти шагов, как увидел впереди, за кустом, торчащие из травы подошвы ботинок. Сердце у Сашки застучало: он узнал эти ботинки – три дня назад Максим Шевелев попросил его сделать и набить на них набойки, сейчас они тускло блестели, спутать их с другими было невозможно.

Сашка подавил в себе порыв броситься вперёд, посмотреть – что с Максом? Он остановился, прислушался, огляделся – всё тихо. Крадучись, осторожно – не шуметь! – обошел куст. Опустился на колени, раздвинул ветки – в двух шагах от него лежал Максим. Лежал с открытыми глазами, словно наблюдая за чащей леса повёрнутой стриженой головой. Пилотка валялась рядом. Он шёпотом позвал:

– Максим!

Но глаза Максима не дрогнули, он был мёртв. Гимнастёрка была собрана на груди – его тащили за воротник и бросили здесь. Не веря в смерть друга, он раздвинул куст, шагнул к Максимке, опустился на колени, приложил ухо к груди – стука сердца не слышно. Поднял пилотку и закрыл ею лицо убитого.

Руки дрожали. Что делать? Надо выполнять приказ командира. Он осторожно, по своим следам, вернулся к тому месту, где увидел тёмный след, и побежал снова вперёд, к заставе, соблюдая ещё большую осторожность. Ему надоело бежать по мокрой траве и он свернул в лес, там должно быть сухо. В лесу, как он и знал, росы не было. Не теряя из виду дороги, петляя между деревьями, побежал быстрее. Вот и въезд на заставу. Первое, что его удивило – отсутствие флага над сколоченной из брёвен аркой въезда на заставу. Было тихо. Он подбежал к сараю, переоборудованному под заставу, поднялся на крыльцо – не было и часового. Он огляделся – везде были следы поспешного бегства. Он открыл дверь – застава была пуста. На полу валялись какие-то бумаги, газеты. Испуганно отдёрнул ногу, едва не наступив на оброненный кем-то портрет Сталина. Выскочил во двор, пробежал триста метров – палаток батальона не было. Никого! Только кошка, оставшаяся от старых хозяев, сидела на полянке, с любопытством разглядывая Сашку. Возле неё крутились два котёнка. Палатки были свёрнуты поспешно, буквально сдёрнуты, кое-где остались в земле колышки, за которые крепились расчалки.

Сашка ещё раз оглядел территорию и побежал по пыльной дороге к доту.

Михалыч услышал топот ботинок первым. За время отсутствия Брынцева он снова и снова анализировал произошедшее за ночь и утро. Ерунда какая то!

Где наши танки, авиация? Что за гражданские, переходившие на нашу сторону?

Разбудив Шешеню, он поспешил навстречу Брынцеву. Саша, с красным потным лицом, подбежал и, задыхаясь, доложил:

– Товарищ сержант! Там никого нет! Никого! – и тихо:

– Товарищ сержант! Там Максим в кустах, мёртвый!

– Как никого! А пограничники?

– И их нету, даже флаг сняли.

– Подожди, подожди – а что с Максимом?

– Мёртвый он.

– Убит, что ли?

– Не знаю, только мёртвый он и глаза открытые, в лес смотрят.

– Так, Брынцев, давай-ка всех сюда!

Машинально посмотрел на часы – половина седьмого. Солнце уже встало, но не вышло из-за леса, на севере канонада стихла, только на юге, в районе Бреста, продолжало бухать.

Скорым шагом подошли все. На ходу Саша успел поделиться увиденным, ребята были серьёзны и растеряны.

– Товарищи бойцы! – сказал Михалыч, – по непонятным причинам про нас забыли. – В колонну по два становись, бегом к заставе марш! Брынцев впереди!

И потрусил вслед за Сашкой. Но, не пробежав и десяти шагов, крикнул:

– Стой! Бунякин, Денисов – ко мне!

– Сколько лопат в доте? – обратился он к Яше.

– Две, а может три.

– Бегите в дот, заберите лопаты и сюда! Мы вас будем ждать вот в тех кустах.

Бойцы побежали выполнять приказание.

Сержант торопился спрятаться, он чувствовал себя голым, понимал, что нельзя торчать на виду безоружной кучей.

Они достигли кустов, скрылись за ними. Сели на траву, уже никто не обращал внимания – сухо, мокро. Тягостное молчание первым нарушил Баев:

– Товарищ сержант, а правда, что Максимку убили?

– Не знаю, сейчас посмотрим.

И опять повисло тягостное молчание.

Посланцы обернулись быстро: Денисов нёс две лопаты, за спиной Бунякина болтался вещмешок. Бунякин доложил:

– Товарищ сержант, я два топора нашел и прихватил хлеб с салом, наш, который баталер дал! И ватники старые прихватил!

– Молодец Яша! Ваня! Отдай одну лопату Олегу, что ль…. – приказал:

– Стройся!

Подошёл к Брынцеву:

– Тормозни, где ты увидел Шевелева.

Сашка согласно мотнул головой.

– Вперёд, ребята!

Ещё издали Михалыч увидел тёмный след на росной траве, ведущий от дороги.

– Ребята, укройтесь-ка вот за теми кустами, – он показал рукой на противоположную опушку, – и посидите там, пока мы с Сашей не разберёмся, что к чему. Идите след в след! – крикнул он вдогонку, увидев, что бойцы хотели броситься врассыпную.

– Рассказывай, Саша, – как и что, – обнял за плечи Брынцева.

Саша посмотрел на него вопрошающе – Михалыч не был сентиментальным.

– Я увидел след вот с той опушки…

– Ты что – бежал по лесу? – прервал его Михалыч.

– Да, там росы нет. Увидел, что следы завернули за кусты, туда и пошел.

– Пойдём туда, ты за мной по следу иди!

Он прошел по дороге вперёд, к тому месту, откуда брал начало след. Не доходя трёх шагов до начала, рукой остановил Сашку:

– Стой!

Внимательно рассматривая отпечатки двух следов, Михалыч медленно продвигался к месту, где они обрывались. Он начал их изучать ещё на бегу. И вот точка, где они оборвались.

Выходило так: – Максим шел чуть впереди, старлей чуть, на пару шагов, сзади, стараясь затереть отпечатки ботинок Максима, но это у него не всегда получалось – шаги Шевелёва были короче. Здесь старлей ускорился, поравнялся с Максимом. Здесь Максим упал ничком, словно споткнулся, виден след от упавшей пилотки, старлей обогнул его, перевернул на спину и потащил от дороги. Крови не было.

Михалыч пошёл к кустам параллельно следу. Оглянулся – Брынцев стоял на дороге.

– За мной, по моим следам!

Ага! Вот здесь к следу подошёл Саша и – молодец! – не стал затаптывать его, пошел параллельно. След уходил за кусты. Михалыч не стал оригинальничать, он полез в куст по Сашкиным следам. За кустами просматривалась полянка. Он раздвинул ветки – Максим лежал навзничь, лицо закрыто пилоткой. Огляделся – труп мог быть заминирован, этому его, как сапёра, учили в учебке. Нет, преступник торопился, его след уходил вперёд, заворачивая к дороге. Крикнув Саше, чтобы оставался на месте, он пошел параллельно следам убийцы. Старлей бегом пересек дорогу и углубился в лес. Идти за ним незачем. И никакой он не старлей, а самый настоящий диверсант. И он, сержант Красной Армии, самый настоящий лопух, упустивший его. И он, сержант, виновен в смерти своего бойца. И нет никаких оправданий.

Дослужился, ёксель-моксель!

Хотя у старлея, как там его – Быстрова, – наверняка были нормальные документы. И никаких возможностей у него, сержанта, задержать его не было.

Вернувшись к трупу, Михалыч первым делом послал Брынцева за ребятами. Снял пилотку с лица – Максим невидящими глазами смотрел в лес. Провёл рукой по лицу, закрыл их. Достал из нагрудного кармана красноармейскую книжку, членский билет ОСОВИАХИМ-а, письмо от матери. В шароварах нашёл простой перочинный ножик с одним лезвием, довольно грязный носовой платок. Найденное завернул в платок, положил себе в карман. Махнул рукой – ко мне! Подошли бойцы, молча смотрели как он перевернул труп на живот, задрал гимнастёрку – никаких видимых повреждений. Ни капли крови. Словно шёл человек, внезапно упал – и всё!

Значит крупная птица этот «Быстров»! Обученный. Враг!

– Похороните его, ребята. Вот там, – указал на полянку вблизи дороги, у кромки леса.

«Вот и лопаты пригодились» – невесело подумал он.

Через двадцать минут могила была готова, ребята положили в неё Максима, закрыли лицо пилоткой. Через десять минут маленький холмик украсил крест с вырезанной на стёсе надписью:

«Красноармеец Шевелёв Максим Николаевич, погиб 22.06.1941 г.»

Минуту молча, со снятыми пилотками, постояли над могилой.

Первая жертва войны.

До заставы шли кромкой леса. Не доходя метров пятьдесят до прохода, сержант остановил отделение и послал Сашу в разведку. Все с напряжением ждали. Но вот Сашка высунулся из-за угла, махнул призывно рукой.

Перед входом в казарму проинструктировал:

– Искать любые продукты, одежду, одеяла – пусть старые, в общем, всё, что пригодится в хозяйстве! Быстро!

Прошел по коридору, разглядывая брошенные бумаги, испуганно обогнул валявшийся портре т Сталина. Нужна карта, хотя бы какая-нибудь, но нигде – ни в кабинете начальника заставы, ни в красном уголке, – ничего подобного не было.

Попытался вспомнить дорогу на Белосток. Километров через тридцать справа от дороги есть местечко Замбрув, там штаб 13-й стрелковой дивизии. Но отт уда доносилась канонада, там, возможно, бой, и ему соваться со своими безоружными бойцами туда никак нельзя!

Где наши? Почему их бросили?

Надо идти на Белосток, там штаб 10-й армии, войска.

Наиглавнейшее – чтобы не чувствовать себя зайцами, чтобы при случае постоять за себя, – нужно оружие!

Вышел на улицу, стараясь подавить угнетающую тоску.

Подошли ребята, принесли всё, что нашли: сухари по тумбочкам казармы, сухари в одном из шкафов кухни, баночку и пять спичечных коробков с солью. Нашли три старых ватника. Хозяйственный Липатов собрал до последней крошки рассыпанный по полу рис: «Ничего, промоем, и станет чистым». Ещё баночку горчицы. Усмехнувшись, сержант хотел её выкинуть, но Яша Бунякин запротестовал:

– Не надо, весу немного, может и пригодится!

На яме, куда выбрасывали отходы, нашли погнутый солдатский котелок, сильно закопченную алюминиевую кастрюлю – не захотели хозяева отмывать, там же нашли пять далеко не новых мешков. Михалыч обрадовался – будет из чего сделать вещмешки. Сняли бечёвку, на которой сушили стираное, – как раз годится для их изготовления. Посмотрел на часы – без пятнадцати восемь. Теплилась надежда – а вдруг за ними машину пришлют? Что ж бросили – без оружия, одежды, пищи. Может быть, подождать здесь?

О брошенном без охраны доте не думал, хотя саднило – без приказа покинул!

– Все здесь? – спросил Баева, вязавшего вещмешки по крестьянски.

– Да, товарищ сержант, – оглядев бойцов, ответил Баев.

– В шеренгу по одному – становись! – подождал, пока станут, объявил:

– Моим заместителем назначаю Баева Прохора Прохоровича. Помощником, адъютантом, что ли, Брынцева Александра Афанасьевича. Парень грамотный, любит порядок, будет, со временем, начальником штаба.

Саша зарделся, Баев коротко, как будто так и надо, ответил:

– Слушаюсь!

– Пойдём к Белостоку, лесом, идти колонной по одному, направляющий – Брынцев, я за ним, замыкающий Баев. Всем ясно? – подождал, пока нестройно ответят.

– Сейчас Баев распределит добычу. Будем идти след в след, в пределах видимости впереди идущего, если кто что заметит, передавать мне по цепочке!

Он подошёл к Брынцеву:

– Саша! Иди параллельно дороге, но так, чтобы она видна была, – он всё-таки надеялся, что за ними пришлют, кого-нибудь. – Все готовы? Тогда пошли!

Они едва втянулись в лес, когда по цепочке передали:

– Позади люди!

Михалыч развернулся, позвал Брынцева, махнув рукой – за мной! – поспешил в хвост колонны.

Баев, присев за кустом, смотрел назад, на только что покинутую заставу. Услышав шаги, поднял голову:

– На заставу какие-то гражданские зашли, с оружием, – он показал на крыльцо, где стояло пять мужчин в гражданской одежде. Оружие было самое разнообразное – винтовки, охотничьи ружья, у одного автомат.

«Это что? Партизаны?» – подумал сержант, затеплилась надежда.

Из открытой двери показался ещё один. С гоготом вынес портрет Сталина, спустился с крыльца и приколол его чем-то к бревенчатой стене. Сталин величественно смотрел мимо этой суеты. Тот, что с автоматом, спустился с крыльца, отошел метров на десять, прицелился и дал очередь по портрету. Пули зачеркнули величественное лицо, превратив его в ошмётки бумаги.

«С этими всё ясно» – подумал сержант, но наблюдения не прекратил. Разговаривали они на местном наречии.

«Не немцы, но и не партизаны – решил сержант, – надо уходить! Счастье, что мы ещё живы» – он представил, как, с гоготом, они расстреливали бы их.

– Пошли! – поднялся Михалыч.

Через двадцать минут Саша поднял вверх руку – «внимание!». Михалыч, повернувшись к шедшему за ним Бунякину, приказал передать по цепочке – «всем лечь!», а сам поспешил к Брынцеву.

Саша, прячась за кустом, наблюдал за просматриваемым справа куском дороги.

– Мотоциклы сюда едут! – горячим шёпотом в ухо доложил ему Саша.

Михалыч прислушался – сквозь птичий гомон донёсся стрёкот мотоциклетного мотора. И не одного, звуки нарастали.

– Это за нами, – шептал на ухо Саша, – надо предупредить!

И сделал попытку подняться.

– Стой! Успеем! – остановил сержант бойца, доставая наган и напряжённо всматриваясь в прогалину.

– Немцы, Саша! Отведи бойцов в укрытие, в лес! Быстро! – не поворачиваясь, скомандовал сержант, считая проскакивающие машины.

«Пять мотоциклов с люльками, на трёх люльках установлены пулемёты, на четвёртом мотоцикле сидит офицер, на трёх мотоциклах по три человека, на двух – по два, всего тринадцать человек – отделение разведки? Едут на заставу».

Подкрался Саша:

– Всё в порядке!

Михалыч ждал – если всё тихо будет там, на заставе, значит те ихние. А если?

И дождался.

Грохнул винтовочный выстрел, за ним дробь автомата, хлопушками два взрыва ручных гранат, потом стрёкот пулемёта. Выстрелы винтовок, дробь автомата, сдвоенный хлопок ружья. Снова пулемёт, винтовки. Взрыв – вроде бензобак взорвался. Беспощадная трель пулемёта. Глухие крики. Сухие выстрелы винтовок, тишина. Ещё выстрел, из пистолета. Тишина.

Часы Михалыча показывают – десять минут десятого.

Боестолкновение заняло десять-двенадцать минут.

Снова стрёкот мотоциклов. Едут медленно, перегружены, на ухабах скрипят тормоза. Вот и первый – водитель, позади офицер, голова перевязана, пулемёт снят, торчит из люльки. В люльке двое – один, внутри, раненый, всё время клонится вперёд. Второй сидит на запаске, придерживая раненого за плечо. Спереди, поперёк люльки, труп немца. Ноги привязаны, правая рука в крови, мотается почти по дороге.

Второй мотоцикл – четыре человека: один, раненый, на заднем сиденье, держится за водителя, второй раненый – в люльке, его придерживает сидящий сзади на запаске.

Третий мотоцикл – три человека, люлька с пулемётом, сбоку люльки приторочено оружие, оружие привязано сзади, к запаске.

Итак, возвращаются двенадцать, включая трупы. Не хватает двух мотоциклов, одного немца, одного пулемёта.

На заставе – тишина.

Михалыч оглянулся – Сашка неотрывно глядел на дорогу, его била дрожь.

– Что делать будем, Сашок? – спросил сержант, уже решив про себя порядок последующих действий, – по-хорошему, тебя бы сейчас в разведку на заставу отправить, да нельзя одного, нехорошо там, не привычно для тебя.

Помолчав, добавил:

– Да и мне не по себе.

И к Сашке:

– Беги к ребятам, возьми двоих – Бунякина и Липатова, и ко мне. Я пошёл к заставе, той же дорогой, что и шли, опушкой. Догоняйте! Но тихо!

Через семь-восемь минут услышал сзади шаги. Оглянулся. Ребята догнали, но шли за ним, как он давеча приказывал, цепочкой. Он замедлил шаг, махнул рукой, подзывая всех к себе. Не останавливаясь, глядя вперёд, краем глаза увидел, что все трое идут чуть позади.

– Слушайте внимательно! На заставе был бой, наверняка есть убитые. Наша задача – оружие, пища, бельё, одежда, обувь, если хорошая. Придётся обыскивать убитых. Брать всё, что нужно для жизни, но никаких бирюлек, колец золотых! Мародёрство это. По законам войны за это полагается смерть! Лекарства какие, бинты – брать! Ножики – брать! Часы – брать! Сапоги, носки, портянки – брать! Рюкзаки, вещмешки – брать, не разглядывая! Понятно?

Оглянулся. Ребята были испуганы, увидев, что он оглянулся, закивали головами – да, да, согласны.

Не хватает одного немца, двух мотоциклов и пулемёта. Может засаду оставили? Не может быть, одного не оставят.

Что же ещё нужно? А нужно всё! Столовой не будет. Старшины с табаком не будет. Мыла для помывки в субботу – не будет. Спички нужны. Где наши?

Что-то очень нехорошее произошло, очень.

Между тем они были уже недалеко от заставы. Потянуло дымком.

В просвете показалось здание казармы. Оно весело пылало. Михалыч поднял руку – внимание! – подошёл к кромке леса, присел за кустом. Надо идти в разведку.

Сзади кто-то тронул за плечо. Оглянулся – Бунякин.

– Товарищ сержант, разрешите мне разведать. Вам нельзя. Я тихо.

– Подожди!

Здание было зажжено с двух сторон, середина была целой. С крыльца вниз головой на ступеньки свисал труп – это был тот, кто расстрелял портрет Сталина. Слева, на въезде, догорал мотоцикл немцев, дальше, на боку, лежал второй, высоко задрав покорёженное колесо люльки.

Двое гражданских лежали за крыльцом, ещё один за левым углом здания. Прямо перед ними, в двадцати шагах от горевшего мотоцикла, лежал ещё один гражданский, именно он, наверняка, гранатами подорвал вынырнувшие слева мотоциклы. Ещё один пытался отскочить за угол здания, но был настигнут очередью. Куртка на спине изрешечена пулями. Итак, видимых, шесть трупов. Немцы по счёту все, засады нет.

Тихо, только трещит пламя, поднимаясь всё выше, съедая остатки здания.

– Иди, Яша, посмотри – что и как.

Бунякин, озираясь по сторонам, вышел на поляну перед зданием, прошёл за правый угол, затем скрылся за углом, через считанные секунды выскочил, прикрываясь от пламени рукой, с левой стороны здания, крикнул:

– Никого!

Сержант первым дело побежал к мотоциклам, крикнув на бегу:

– Обыскивайте трупы, как я говорил, собирайте всё!

Граната попала в люльку за спину немцу, ноги остались в передней части, туловище вывалилось наружу. Пулемёт взрывом развернуло вместе с заправленной пулемётной лентой, дуло было чёрным от копоти, приклад и корпус посечены осколками, поэтому, видимо, немцы посчитали его негодным и бросили.

– Нет, это надо проверить, – вслух сказал сержант, пытаясь снять пулемёт с крепления. Ствол обжигал, тогда он оторвал окровавленный кусок от куртки немца, с его помощью выдернул пулемёт из крепления и положил его рядом на землю. Открыл крышку багажника с обгоревшей запаской – внутри какой-то инструмент, ранец, обшитый по клапану рыжей шкурой мехом наружу. Он выбросил ранец на землю рядом с пулемётом, чтобы подобрать. Подумал – неплохо было бы снять с немца сапоги, но взглянув на красно-синее месиво внутренностей немца, отказался от этого намерения.

У второго мотоцикла осколками пробит картер двигателя, багажник раскрыт, в нём пусто.

Посмотрел на ребят – они старательно обыскивали убитых, снимали рюкзаки, сапоги.

– Быстрее, быстрее, ребята! Немцы обязательно вернутся забрать труп!

Схватил ранец, пулемёт, отнёс к опушке, положил. Побежал к ребятам – помочь. Начал с возможного главаря, владельца автомата. Снял сапоги, из одного выпал хороший охотничий нож в кожаных ножнах, сунул его к себе за голенище. Похлопал по карманам брюк – ничего. В кармане френча – радость! – сложенная несколько раз карта с надписями на польском, коробок спичек, найденное засунул в карман гимнастёрки.

Оставался последний, не добежавший до угла здания. Был ранен, полз, оставляя кровавый след, и был добит выстрелом в затылок.

Всё!

Добыча: три рюкзака, два вещмешка, ранец, охотничье ружьё с патронташем, которое было брошено в коридоре здания – немцы его не заметили. Пулемёт, неизвестно – годный или нет.