Текст книги "Без работы"

Глава XVIII
Подпольщики

Павел провел у подпольщиков трое суток. Все это время он был под наблюдением «старших товарищей», которыми представлялись Лев Троцкий и Бафомет. Если же те были заняты или отсутствовали, за Павлом приглядывал Карл.

Лев Троцкий вызывал у Крючкова чувство симпатии и любопытства. Улыбался разведчик не часто, но приветливостью, доверительностью и неподдельной душевной ясностью располагал к себе. Еще Павла пленяли его рассказы. Троцкий распространялся о засекреченных видах оружия, методах организации диверсий, типах и технике обустройства схоронов и засекреченных наблюдательных пунктов, способах выживания в экстремальных условиях и многих других интересных вещах.

Когда человек со шрамом заводил разговор о предателях горячо любимой им Родины (это случалось нередко), голос его повышался, речь становилась эмоциональной, полной волнующих оборотов и ярких метафор. В такие моменты Лев Троцкий рубил яростно воздух ладонью и обличал и грозил. В словах человека со шрамом чувствовалась личная боль, которая передавалась Крючкову, и он всецело был солидарен с ним. Наш герой внимал ему завороженно и не мог возразить. Троцкий вещал:

– Посмотри, куда ведет нашу страну это циничное, не верящее ни во что, не ценящее ничего, кроме личного обогащения, правительство. Эти прохвосты любой идее не дадут стать могущественной. Ее обесценят, обесцветят, заразят разложением и выкинут на помойку. Вот так. Так… Они врут, что мы якобы завербованы тайным врагом нашей Родины и являемся слугами мировой закулисы. Что все наши действия происходят с подачи Госдепа. Но неужели не ясно, что мы самостоятельно выбрали путь и спустились в подполье. Мы не зависим от помощи мировых воротил, которыми часто пугают их же друзья в подвластных им СМИ. Наши руки чисты. Кроме вводимого в заблуждение народа, мы никому не должны. И люди не слепы. Смотри. Вызывающие только жалость потуги спасти то, что было построено при социализме, выдаются за достижения. И чем тут можно гордиться?! Промышленность разрушается. А все награбленные у народа богатства передаются в Стабфонд – цепкие лапы того самого гнусного американского ростовщичества. Бизнес продажных чиновников связан с отмывкой награбленных средств и офшорами. Цена ему – миллионы загубленных человеческих судеб и жизней. Требующие модернизации заводы ветшают и закрываются за неэффективностью. Люди страдают от произвола, упадка и безработицы. Да только обычные люди там наверху никому не нужны! Теперь же ты видишь: наше нелегкое время требует непримиримой борьбы. Ты тоже жертва, – неожиданно ласково объявил Троцкий. Обильно посыпав вологодское масло, размазанное на подрумяненной корочке белого хлеба, сахаром, он угощал самодельным пирожным Павла, произнося зачем-то: – Аминь.

Карлик Карл оказался не таким уж противным и злым, как, впервые встретив его, решил Павел. Правда, славным карлика Карла назвать было тоже нельзя. Он был, скорее, печальный и странный. Целый день скрежещущим, как тяжелая дверь на заржавленных петлях, голосом мог разглагольствовать о горестях и несчастьях людей. К примеру, начинал рассказывать о торнадо, в подробностях разрисовывая самые разнообразные формы гибели жертв:

– Вот… Подкинуло эту, полную жизни, розовощекую, длинноногую, с прекрасной грудью и очаровательным личиком девушку прямо в дорогостоящем автомобиле и пронесло по воздуху триста метров… Потом машину плавненько опустило на землю. Все цело. А она (девушка) во время полета кричала и подавилась жвачкой. Потом, уже на земле, – судороги, в агонии расцарапанная наманикюренными коготочками тонкая шея, выпученные глаза – медленная и мучительная смерть.

Или:

– Открыл молодой, атлетического телосложения мужчина с симпатичной мордашкой дверь… А оттуда огненный вихрь. Кожа на лице симпатяги мгновенно обуглилась, затрещала, пошла пузырями…

Павел затыкал уши, чтобы не слышать подробности страшного повествования. Когда он убирал от покрасневших ушей руки, карлик, довольно хихикая, говорил:

– Ничего плохого в смерти нет. Она всех уравняет.

Карлик дружил с угрюмым великаном Кузьмой Купидоновым. Кузьма практически ни с кем, кроме карлика, не общался.

Один раз Крючков набрался смелости и поинтересовался, как Купидонов оказался в подпольной среде.

– От меня ушла жена. И все, – произнес Купидонов. – Мне нужна моя Кармангоция. И там, где живет глупая теща, улица, названная в мою честь.

Влас Жебрунов был бунтарем и яростным оппозиционером. Имея в запасе огромное множество где-то вычитанных изречений, он постоянно спорил с Пнем, который не был сторонником радикальных решений, предлагал все продумать и взвесить. Влас частенько обвинял Михаила Аскольдовича в нерешительности и приверженности к бесчеловечному либерализму. В такие моменты только тонкий психолог Лев Троцкий мог их угомонить.

Отец трех детей, безработный специалист по сборке нанобудильников всегда выступал на стороне Михаила Аскольдовича. Галустян никогда не ввязывался в перепалку, но молчаливо кивал, соглашаясь с бывшим своим руководителем. К подпольщикам Анастас попал под влиянием Пня, проявив беспрецедентную верность. Может, у Галустяна имелся другой – скрытый и никому неизвестный мотив. Павел знал, что сам Пень не одобряет подобное поведение бывшего своего подчиненного:

– Шел бы ты отсюда домой, – говорил он.

Анастас только мотал головой в ответ.

Бывший системный администратор Жданов Андрей казался, пожалуй, самым веселым членом подпольной общины. Его привлекало и радовало крепко сплоченное благородными целями братство соратников. Андрея прельщала опасность. Он готов был пожертвовать всем ради верных товарищей. С его слов, он боролся за правду и справедливость, считал себя пламенным идеалистом. Без высокого, незапятнанного идеала для Жданова жизнь была пуста.

И наконец Бафомет. Он был действительно пренеприятнейший тип. С ехидной козлиной рожей, в красном колпаке, с паскудными глядящими в самую душу глазенками, в которых, казалось, искрами прыгают бесы. От него струился омерзительный, непонятного происхождения сернистый запах. Руки были грубые, ногти обгрызенные и грязные.

Вместо зубов – почерневшие редкие пеньки. Одним своим видом он приводил Павла в состояние трепета и недоумения. Своими повадками и сдобренной специфическими выражениями речью он смахивал на закоренелого уголовника. Если другие подпольщики называли Крючкова соратником или товарищем, Бафомет всегда с каким-то презрением кидал ему:

– БОЧ.

И все его обращения к Павлу звучали приказом:

– Куда пошел, малахольный? Ну-ка, стоять.

Или:

– Возьми щетину и надрай пол в парашной.

Крючков неоднократно ловил себя на желании треснуть чем-нибудь очень тяжелым этого Бафомета.

Козлорожий имел своеобразное хобби. Поздним вечером он выдувал заунывные трели на флейте из человеческой берцовой кости. Печальный мотив раздавался под гулкими сводами и разносился по запутанным темным переходам. И все тогда навевало уныние, становилось гнетуще и неприветливо. Никому, кроме карлика, это игранье не нравилось.

Хотя все терпели. Только карлик потирал руки и скалился в некрасивой усмешке, когда душа цепенела в недобром и суеверном предчувствии, что всех ожидает неотвратимый и, возможно, бесславный конец.

Однажды Павел спросил у Троцкого, почему он и другие соратники терпят гадкого Бафомета?

Троцкий подумал, видимо подбирая слова, и чуть погодя, проговорил:

– Понимаешь, каждый играет в нашем непростом деле какую-то роль. Ты удивишься, но Бафомет незаменимый товарищ. Он решает большие задачи и по-настоящему предан идее. Раньше он был цветником. Цветник – это бомж, который живет на теплотрассе. У него большая сноровка и опыт. Он решителен, дерзок и смел. Внешность его, конечно, не очень располагает к себе. Ты слово «скатол» знаешь?

Павел не знал.

– Это элемент распада белка в навозе. Именно он придает зловоние фекалиям. Так вот, скатол незаменим в парфюмерии. Просто необходимо ввести его в композицию, смешивая с определенными компонентами, чтобы создать дорогие духи. Всякий может приносить пользу. Нужно только уметь контролировать и правильно задавать направление.

Троцкий осекся, кашлянул и добавил:

– Не надо делить соратников на плохих и хороших. Каждый привносит что-то свое. У нас у всех общая цель.

Уже с утра в подполье началось ощутимое оживление. Приходили какие-то незнакомые люди. Лев Троцкий встречал их и надолго уединялся в потайном кабинете. Иногда туда заходил Бафомет. Было известно, что он пользуется у человека со шрамом особым доверием. Все соратники были возбуждены ожиданием серьезного дела. Великан, заложив руки за спину, слонялся из угла в угол и о чем-то сам с собой говорил. Влас несчетное количество раз брал и через минуту в изнеможении отбрасывал от себя сборник сканвордов. Карл неожиданно пропел какую-то старую добрую (а это было в высшей степени странно) песенку. Реликтовый бомж никак не мог в беспокойстве принять удобную позу на мягкой подстилке у печки, а в обед, сославшись на отсутствие аппетита, отказался есть. Все знали, что стоят на пороге большого события. Но никто никому не задавал вопросов на этот счет. Никто ни о чем не гадал. Все ждали вечера.

Впервые за нашим героем никто не следил. Угнетенный царящей в стенах подземелья нервозностью Павел подумал: «Ну вас в болото», без сопровождения поднялся наверх. Выйдя на улицу, он, обернувшись, заметил на крыше железобетонного блока Андрея, который, приветствуя, помахал рукой. Крючков растянулся в натужной улыбке и помахал Андрею в ответ. Какое-то время наш герой мерз, стоя на заснеженной груде битого кирпича. Ему захотелось пройтись дальше укреплений, выйти из зоны и пошататься по городу. Он уже хотел осуществить свое желание в одиночку, как мимо него проследовал Михаил Аскольдович Пень.

– Вы в город идете? – спросил Крючков.

Михаил Аскольдович вздрогнул и произнес:

– Да. Иду в город за продуктами.

Вид у бывшего заводовладельца был помятый, невыспавшийся; он горбился, прятал в воротник посиневшие от суточной небритости щеки.

– Можно мне с вами пойти? – поинтересовался Крючков.

Михаил Аскольдович болезненно прищурил глаз, словно прицелился, немного подумал и настороженно проговорил:

– А ты один?

– Один.

– Ну хорошо. Пойдем.

Соратники переправились на пароме на другую сторону рва, достигли трубы, перелезли через нее и потопали вдоль забора в сторону площади. Под эстакадой третьего транспортного кольца они нырнули в прореху отогнутой секции металлического ограждения; Пень окинул взглядом Крючкова и с интонацией, подразумевающей нечто среднее между вопросом и утверждением, произнес:

– Хочешь вернуться обратно.

– Я? – переспросил Павел. – А вы разве нет?

– Нет. С меня хватит. Я не намерен более в этом участвовать. Лев Троцкий сражается с чудовищами, но он и есть чудовище.

– Постойте, – серьезно и подозрительно сказал Павел. – Почему вы так говорите? Лев Троцкий – хороший человек. Он борется за правое дело. Вы же сами ненавидите коррупционеров.

– Вы его плохо знаете.

– Троцкого?

– Да. Я ненавижу коррупционеров с тех пор, как у меня отобрали мой бизнес. Я приехал в Москву из маленького городка; денно и нощно трудился и создал с нуля свое производство. И меня, кто честно работал, лишили всего. У меня забрали не только мое предприятие, но и весь смысл жизни. Сначала под смехотворным предлогом арестовали весь мой товар. Потом обанкротили и обобрали до нитки. Со мной обошлись несправедливо. Тогда я не знал, куда мне бежать, и пришел сюда. Отомстить хотел им, понимаете? Только теперь… Теперь мне все равно. Моя жена и дети в опасности. Люди Льва Троцкого хотели взять их в заложники. А вы еще ему верите…

– У меня не было оснований не верить… – Павел замолк. Внезапное соображение всплыло в его возбужденном новыми переживаниями разуме. Память отчетливо подсказала, как, вернее, зачем он очутился в Москве.

– Я тоже приехал сюда за работой. Хотел зацепиться здесь, – пробормотал Крючков, оглядываясь на какого-то случайного прохожего.

– Анастас признался, что у него такая же, как и у меня, ситуация. Его семью взяли в заложники, – продолжал быстро, сбивчиво, на ходу говорить бывший заводовладелец: – Это война всех против всех, где каждый хочет играть по своим правилам. Троцкий выбрал дорогу террора. Но я не хочу – не хочу проливать кровь. И вы… Бегите, бегите отсюда, пока не поздно. Он тролль, льстец и лжец – очень страшный. Вы видели Бафомета – убийцу и провокатора. Он у Троцкого такой не один. Есть Хазир – свинорылый палач. Хазир расправляется с теми, кто захотел покинуть организацию!

– Откуда вам это известно? – спросил, опомнившись от поразившего его озарения, Павел.

– Вчера ко мне попал ключ к расшифровке. Я читал его сообщения. Вы бы видели, что он за человек. Да он и не человек. От него пахнет адом! Вижу, вы мне не верите. Скажите, если Лев Троцкий такой замечательный, зачем ему подобная компания нужна?

Крючков припомнил слова человека со шрамом: он говорил, что Бафомет – незаменимый товарищ для каких-то заданий.

– Каких?! – всплеснув руками, воскликнул Пень.

– Я не знаю.

– Троцкий твердит, – поскальзываясь на желтом обледенении около рельсов, продолжал тараторить Пень, – что желает построить страну справедливости и всеобщего равенства. А я утверждаю: у каждого зла есть мотив, но не может быть оправдания. Если строить страну справедливости, прибегая к террору, любому террору, я вас уверяю, не бывать такой светлой стране!

Здесь, как ни распинался бывший заводовладелец, в душу Крючкова прокралось сомнение. Чем более говорил Михаил Аскольдович, тем менее наш герой ему верил. Возможно, сработала некая установка, которую талантливый гипнотизер внедрил в подсознание Павла. К тому же его предупреждали, что многие гады станут подпольную организацию поливать грязью, будут обвинять в самых страшных грехах. Вот и этот расстроенный Пень поссорился вчера с Бафометом или захотел больше, чем ему полагается…

– Знаете что, – резко, с брезгливой усмешкой, произнес Павел, – вы ни во что не верите. Я вас презираю. И возвращаюсь обратно. Идите вы дальше одни.

Михаил Аскольдович ахнул и дернулся, будто ошпаренный. Очки на его переносице перекосились. Он глядел ошарашено. Крючков повернулся и зашагал не оборачиваясь. В нем бурлила злость и досада на эту жалкую и ничтожную личность – подлого Пня, оговорившего его верных товарищей. «Жлоб, ничтожество, тварь», – в бешенстве приговаривал Павел. Сердце Крючкова яростно колотилось в груди. В какой-то момент рассудок начал мутиться, в глазах потемнело. Он даже хотел подобрать попавшуюся ему на ходу арматуру, догнать Михаила Аскольдовича и жестоко избить.

Волнение в душе поутихло, когда он приблизился к стенам блокгауза. Павел поймал себя на соображении, что на удивление сильно поддался безумному негодованию. Когда он проник в блиндаж и увидел соратников, появилась назойливая и неотвратимая мысль: что он делает среди этих людей? Он приехал в столицу, чтобы устроиться на работу, а не участвовать в какой-то неясной войне. «Что со мной? Кто я? Зачем мне все это надо?» – спрашивал он себя.

Распаренный Карл с трудом тащил на плече мешок, сквозь рогожу которого проступали фрагментарные очертания автоматов Калашникова. Карлик заскрежетал:

– Поднимайся скорее наверх. Нужно машину помочь разгрузить.

Проигнорировав карлика, Крючков отправился в туалет. По дороге он видел приоткрытую дверь, за которой располагалась секретная комната. Из помещения не доносилось ни звука. Похоже, там никого не было.

В клозете Крючков снял штаны, опустился над щелью на корточки, покряхтел.

Потаенный кабинет не давал его мыслям покоя. Случай был подходящий. Павел решил все для себя прояснить.

Наш герой заскочил в кабинет. Внутри ничего необычного. По стенам расставлены старые стулья, большой гардероб, шкафы картотеки. Стол, на котором разложена карта Москвы с линиями и кружочками, нарисованными красным и синим фломастером. Тут же подшивка – скрепленная витой проволокой пачка бумаги. На заглавном листе крупным размашистым подчерком выведено: «Крючков Павел Георгиевич. Досье».

– Господи, господи! – тихо воскликнул Крючков, услыхав приближающиеся по коридору шаги. Он бросился к гардеробу, распахнул его дверцу, шагнул в просторные деревянные недра, стукнулся о подвешенные на крючке кости скелета. Чтобы не закричать, сунул себе в рот кулак, вцепился до крови зубами, зажмурился и затих.

В кабинет зашли люди. Павел не мог их разглядеть, но по голосам узнал Троцкого и Бафомета. Был еще третий – незнакомый Крючкову. Пришельцы захлопнули за собой тяжелую дверь и заговорили.

Бафомет:

– Скоро приедет Хазир.

Троцкий:

– У нас все готово. Смертники – кто участвует в покушении.

Незнакомец:

– Мы не начнем без сигнала. Как только угробите главного, включайте мобильный, звоните. Через минуту на каждом объекте будет по сотне вооруженных людей. Если не справитесь, я отменю операцию.

Троцкий:

– Справимся. Не сомневайтесь. Вы тоже не оплошайте. Никаких разговоров. Сразу стреляйте в ублюдков. Чем больше убьете, тем лучше. Заложники нам не нужны.

Неизвестный:

– Будет достаточно крови.

Троцкий:

– Ничего не поделаешь. Революцию в чистых перчатках не делают.

Неизвестный:

– Мега предупредили, что у телохранителей главного может иметься спасательный щит. При попадании болванки с урановым наконечником выбивается часть, равная двадцати сантиметрам, срабатывает пламегаситель и непроницаемая для осколков подушка.

Троцкий:

– Я эту систему знаю. Жертва будет защищена только с одной стороны. Мы же используем комбинацию. У нас будут стрелки и бомбометатели. Видите эти красные точки. Здесь два стрелка с пистолетами. Здесь два метателя.

Неизвестный:

– Я в вас не сомневаюсь. Просто хотел на всякий случай предупредить.

Какое-то время Крючков мог слышать только шуршание карты. Затем послышались комментарии Льва Троцкого: – Вот путь движения кортежа. Тут они остановятся. Главный зайдет в магазин. Здесь стрелок, здесь второй, это бомбист и еще один бомбист. Все они числятся в списке «народ» – изображают случайных прохожих. Наши люди в охране проведут их через барьер.

Неизвестный:

– А это чего за…

Троцкий:

– Крючков – смертник-бомбист. Кличка БОЧ 090211. Он почти подготовлен к ответственной роли.

Неизвестный:

– Что значит почти? Завтра в десять утра покушение!

Троцкий:

– Злостью и ненавистью заряжен по самое горло. Ничего не помнит о себе. Мы хорошо поработали над ним. Сегодня будет дана заключительная установка – героический подвиг, вечная слава или вселенский позор, никчемная, бестолковая смерть.

Крючков еще сильнее зажмурил глаза. Нельзя описать тот ужас, который пробуждал в нем теперь этот человек.

– Я в вас верю, – строго сказал незнакомец.

– Не в первый раз, – усмехнулся Лев Троцкий. – Завтра мы возьмем власть в свои руки, – тон человека со шрамом приобрел оттенки мечтательности, – не о чем будет уже беспокоиться. Бафомет, у мега к тебе личная просьба. Когда все будет под нашим контролем, навести суку, который живет в моей бывшей квартире. Отруби ему голову, положи на блюдо, обложи незабудками и доставь мне.

– Добро, – проблеял Бафомет.

В дверь постучали. Лязгнул засов, заскрипели петли.

Троцкий тихо воскликнул:

– А вот и Хазир! Смотрю, у тебя в руке синий контейнер. Чувствую, там что-то есть.

Вошедший хрюкающим, словно простуженным, голосом проговорил:

– Там лед и голова отщепенца.

Троцкий:

– Раскрой. Покажи.

Павел услышал звук брякающих защелок.

– Оооо, – протянул с наслаждением Лев Троцкий. – Чисто исполнено.

– Зенки словно живые, – изрек Бафомет.

Незнакомец заявил, что ему нужно идти.

– Что с головой делать? – прохрюкал Хазир.

– Брось в туалетное очко или запихни в гардероб, потом выкинем, – сказал Троцкий.

Руки и ноги у Павла одеревенели от ужаса. Он сжался в комок, облокотившись на пахнущий мертвечиной скелет, чувствуя, что от страха теряет рассудок.

В дверь настойчиво забарабанили.

– Кто это? – спросил незнакомец.

– Сейчас посмотрим, – произнес Бафомет.

Раздался взволнованный голос, в котором Павел с трудом угадал карлика Карла:

– БОЧ куда-то запропастился.

Троцкий неожиданно истерически вскрикнул:

– Куда вы смотрели?! Где он?!

Карл ответил:

– Не знаю. Только что был здесь. А теперь он исчез.

Троцкий:

– Ну так ищите! Эй, давайте все. Хазир, брось ты в задницу этот контейнер! Он не мог далеко уйти. Его нужно сейчас же найти!

Глава XIX
Безумный бег несостоявшегося камикадзе

Кабинет опустел. Какое-то время Павел слушал только оглушающий стук своего сердца.

– Что мне делать? Господи, господи, – шептал он, чувствуя, как страх вымораживает его тело. – Неужели меня придавят, как таракана, здесь – в этом темном углу. Шансов нет. Или попробовать вырваться… Нужно действовать. Действовать!

Крючков попытался открыть дверь гардероба. Та предательски скрипнула и стукнулась о голубой украшенный наклейками покемонов пластиковый контейнер. Наш герой оглядел его с отвращением и трепетом, выскочил из гардероба; высунул голову из кабинета – в коридоре все тихо, никого нет.

– Господи помоги мне, спаси… – Павел бросился в сторону туалета. Оттуда тянулось два длинных тоннеля. Один из них устремлялся на улицу, другой заканчивался серпантином ступеней, ведущих в продуктохранилище.

Из черноты раздались чьи-то шаги и покашливание. Павел метнулся в сторону, побежал вверх по лестнице к продуктовому складу. На его пути в мутном освещении устроенного в стене коридора светильника возник человек. Это был Влас Жебрунов. Он вскинул руку, вооруженную пистолетом, разинул рот, чтобы крикнуть. Крючков поймал его за рукав, сжал ему горло и со всей силы ударил затылком о бетонную стену. Выдернув пистолет, Павел с размаху саданул рукояткой Власа по темени.

Мгновение, и Крючков оказался в верхней ячейке железобетонного короба.

В дыру потолка заглядывала полная багряного цвета луна. Через сетку можно было видеть треугольное поле и остов вагона, который был в центре круга полыхавших костров. В огненном круге метались маленькие фигурки людей. Люди совершали какие-то непонятные телодвижения. На заброшенной старообрядческой колокольне звонко бахнул и загудел рельс. Толпа человечков на поле заволновалась и ответила звуку набата дерущим воинственным возгласом.

Павел понимал, что скоро окажется в сплошном окружении. Что делать? Он схватил с присыпанной снегом полочки упаковку куриных окорочков, запихнул ее в карман пуховика. Ударом ноги наш герой высадил держащуюся на дюралевых скобах сетку, отступил на несколько метров и с разбегу перепрыгнул на крышу одноэтажного крыла железобетонного укрепления. Он сильно отбил себе ноги, но, превозмогая боль, пробежал по крыше крыла и спустился с него по металлической лестнице на обледеневшую землю.

Дальше находилась сточная труба; из нее вытекала зловонная жижа. За ядовитыми испарениями скрывался высокий бетонный забор. Только бы преодолеть его незамеченным. Крючков, спотыкаясь и падая, побежал по сугробам. Он не спускал глаз с огней окон домов, возвышающихся за забором.

Но, оказавшись у высокой стены, наш герой осознал, что все усилия тщетны. Он не сможет ее преодолеть. Крючков развернулся и поскакал по оставленным в глубоком снежном покрове следам обратно к блокгаузу.

До Павла доносился набатный гул, сквозь который прорвался возглас Андрея:

– Влас убит!

И громкий повелительный голос человека со шрамом:

– Ищите его. БОЧ где-то рядом. Смотрите, следы на крыше! Это он бежал по ней!

Все это Крючков слышал, когда подтаскивал к стене лестницу. Он воткнул ее в снег, вскарабкался по ней, перекинулся через край, упал с самого верху, вскочил и понесся по темным кварталам. Позади него двигалась беспощадная смерть. Впереди была неизвестность. Павел не знал, что ему делать, куда бежать, где можно найти пристанище и спасение. Чудом миновав столкновения с яростно сигнализирующими автомобилями, он пересек залитую светом Русаковскую улицу. Рванул во дворы. В темном переулке на его пути оказались какие-то тени. Они шли, растянувшись шеренгой, навстречу. Наш герой шарахнулся в сторону, выхватил пистолет и закричал: – Лечь на землю! Кто двинется… перестреляю всех, как свиней!

Неясные тени замахали конечностями и бросились в рассыпную. Крючков понесся от них, не оглядываясь, оказался в закрытом дворе.

– Господи, Господи, что я творю? – шептал Павел, проникая в открытый подъезд. Он поднялся на несколько этажей и, задыхаясь, уперся головой в трубу мусоропровода. Внизу хлопнула дверь, зашумел мотор лифта. Крючков сильнее сжал в кулаке пистолет.

Раскрылись затворы, из лифта вышла старуха с тележкой. Она испуганно уставилась на вооруженного рыжего парня в грязном пуховике.

– Чего вы смотрите? Идите, идите отсюда, – зло и нервно заговорил Павел, пряча за спиной пистолет. Старуха, ничего не сказав, поспешила исчезнуть.

«Доносчица, – сообразил Павел. – Сейчас позвонит и все им расскажет. Нужно скорее бежать. Если меня здесь обложат – конец».

Крючков опять очутился на улице. Ноги несли его по заснеженному и безлюдному городу. Дул порывистый, пронзительный ветер. Холод стал пробирать до костей. Павел избегал редких прохожих. Он постоянно менял направление, пропуская квартал за кварталом, продолжал сумасшедший свой бег. «Кто-то должен прекратить это безумие, – твердил он себе. – Война, террор, революция. Сдаться, сознаться во всем. Сказать им, что я должен был участвовать в покушении, но не захотел». Крючков заметил рядом с закусочной патрульную машину, из которой, выплевывая рваные клубы пара, выкатывался милиционер. «Нет! Нельзя доверять никому. Они не отпустят живым. Меня зовут Павел Крючков. Я участник переворота. На меня есть досье». Крючков несся вперед слыша дыхание погони. Луна висела у него за спиной. Он чувствовал, как на него пялится ее гадкая желтая рожа. Ветер подхватывал и крутил снежную пыль, взметал и вывешивал над крышами незнакомых домов белые шарфы. «Зачем мне все это нужно? Зачем я здесь? Можно сказать, что я приехал устраиваться на работу в Москву. Нет! Мне никто не поверит». Чтобы не вызывать подозрений, Павел выбросил в мусорный бак пистолет. Это почему-то его успокоило. Сердце начало биться ровнее. Теперь он двигался быстрым шагом между невысоких старинных домов в районе, который не пострадал от точечной, современной, нелепой, смущающей душу многоэтажной застройки.

У флигеля дома, где по старинной московской легенде жил загадочный чародей Яков Брюс и в пожаре 1812 года сгорел подлинник рукописи «Слова о полку Игореве», Павел остановился.

В распахнутом экране ворот, во дворе запущенного особняка с красным транспарантом: «Аренда помещений под офисы», горел костер. В его ярком свете стояло три человека. Один – дворник – высокий бородатый мужик в кожаном фартуке, надетом поверх телогрейки. И два праздношатающихся бездомных в облезших цигейках. Так определил Павел, когда их заметил. Эти люди в свете огня казались ко всему равнодушными. Появление Павла не вызвало у них никаких подозрений.

Крючков подошел к костру, никому ничего не сказав, протянул руки к жару. Дворник деловито подкормил пламя осколками мебели.

– Николай, чего ты все окна в доме пооткрывал? – спросил дворника один из бродяг.

– Хозяин велел, – сказал дворник, – тараканов развелось – страсть.

– Не жалко тараканов?

– А чего их жалеть – вражье племя.

– Трубы от холода могут полопаться. Это ж тебе не изба. Химией нужно травить тараканов.

– От химии аллергия. А трубы не пострадают. Мы это еще не в такие морозы устраивали.

– Тараканов Бог создал. Значит без них нельзя.

– Чего ты пристал ко мне с тараканами, Кондрат? – возмутился дворник. – Мои они, что ли? И какое тебе до них, вообще, дело? Братья они тебе?

– Да не. Я так, просто разговор поддерживаю.

– Барбос бестолковый, – проворчал дворник Николай. Он поворошил огонь палкой. Пламя весело затрещало. Вверх взметнулись желто-красные лоскуты, нити-жала.

– Эй, земляк, как тебя величать? – обратился к Павлу бродяга, которого звали Кондрат.

– Павел, – сказал Крючков.

– Пашган, есть чем согреться?

Крючков оттянул руки от жара, достал из-за пазухи пачку куриных окорочков, протянул их Кондрату. Бродяга растянулся в беззубой улыбке:

– С полным желудком холод не страшен. Еще бы накернить сто грамм для пищеварения.

– У меня больше ничего нет, – сказал Крючков и неожиданно добавил: – Завтра я должен был бросить гранату в премьер-министра.

Никто из компании не предал его заявлению никакого значения. Кондрат стал распаковывать окорочка. Дворник ушел в темноту. Безымянный бродяга стоял у огня неподвижно. Вскоре Николай вернулся с самодельными шампурами, на которые он и Кондрат стали нанизывать куриное мясо – ушли с головой в процесс. Безымянный бродяга оживился, начал клянчить:

– Дай… Дай мне, дай…

Наконец у каждого из присутствующих в кулаке оказался заряженный мясом шампур.

На Павла вновь накатило паническое состояние. Тревога тяжелой плитой навалилась на плечи; он стал задыхаться, сжал руками виски.

– Меня найдут и убьют, – дико оглядываясь по сторонам, произнес Павел.

– За что тебя убивать? – спросил равнодушно Кондрат.

– Не захотел участвовать в перевороте.

Кондрат многозначительно хмыкнул. Дворник вынул из пламени шампур, понюхал обугленный окорочок, крякнул и спокойным голосом сообщил:

– По всему видно, скоро начнется война. Гробовая доска опять покраснела. Примета верная.

– Чего? – в смятении переспросил Павел.

– Белая гробовая доска на доме колдуна, куда он два века назад жену свою замуровал. Рассказывают, что когда она, доска эта, краснеет, быть кровопролитию. Вот она в девяносто третьем году покраснела – началась чеченская бойня. И другие войны доска эта бедовая предсказывала. Раньше, еще при царе, на ней крепился перевернутый крест, который в назначенный час указывал, где зарыт клад. Там были еще какие-то тайные надписи. Их уничтожили. Потому что много людишек, глядя на них, посходило с ума.

Крючкова терзала кошмарная мысль: «Если Лев Троцкий захватит власть… Он убьет меня и мою мать». Павел взял Николая за кожаный фартук и зашептал:

– Некуда бежать. Везде найдут. Слышите? Им все известно.

Дворник усмехнулся, оттолкнул руки Павла, потом насупился и с пониманием проговорил:

– Да ты, парень, бредишь.

Кондрат успокоил:

– Со мной такое же было. Как-то ушел в запой. Пил по-черному две недели и вдруг завязал. Такая потом чертовщина в голову лезла, пугала, преследовала. Выключить невозможно. Только перетерпеть. Или выпить стакан. Тебе бы немножечко похмелиться сейчас.

Павел поднял глаза и оцепенел. Он разглядел то, что давно неотчетливо брезжило за границей льющегося от костра света. Между фигурами безымянного бомжа и степенного бородатого дворника, чуть в стороне, в полутьме отчетливо вырисовывалась дразнящая языком козлиная харя.