Текст книги "Не такая, как все"

– И что ты еще про меня знаешь? – спросила она, небрежно закидывая свою тяжелую сумку на длинном ремне за спину.

– Н-ну… ты не такая, как все. Особенная.

– Чем же это особенная? – продолжала она его донимать.

– Красивая. Гордая. Себе на уме. Хватит?

– А – добрая?

Тот смущенно улыбнулся и – отрицательно покачал головой.

– Почему? – удивилась она. – Я же тебе всегда кидаю!..

В этот момент проходившая мимо пожилая женщина, грузная и кургузая, с тяжелой хозяйственной сумкой в руке, остановившись рядом, вынула откуда-то из глубокого внутреннего кармана пятидесятирублевую бумажку и – нет, не бросила, а, наклонившись, бережно положила в картонную коробку, неспешно распрямилась и, неприязненно при этом глянув на Люсю, пошла себе дальше. Люся удивленно обернулась ей вслед: обычная-преобычная тетка – не отличишь от тысяч других… И с еще большим удивлением смотрела, как Руслан подхватил эту пятидесятирублевку, а заодно и Люсину десятку, проворно, словно фокусник, сложил их в своих культях и, помогая себе единственным пальцем, затолкал в нагрудный карман, оставив в коробке лишь мелочь.

– Пацаны крадут, – сказал он ей, оправдываясь.

– И часто тебе такие кидают? – еще не отойдя от удивления, спросила она.

– Нечасто – но бывает, – ответил он.

– И сколько же это у тебя за день капает?

– Военная тайна, – подмигнул он ей.

– А куда ты их деваешь? – не унималась она. – Пьешь, поди?

– Нет, – покачал он головой. – Я вообще не пью – зарок дал.

– Жене отдаешь?

– Шутишь? Кому я, такой, нужен? – усмехнулся он. – Матери помогаю, вот куда, – он помолчал и добавил доверительно: – Хочу еще в Москву поехать, операцию сделать, – он поднял перед ней багровую культю, бывшую когда-то ладонью, и черкнул по ней несколько раз одиноким черным пальцем другой. – Фаланги разрезать на обеих, вот так – чтобы вместо пальцев были. Работать пойду – надоело мозоль на заднице протирать!..

Людмилу нервно передернуло от вида этой страшной культи прямо перед ее глазами, и – оттого еще, что она представила себе, как эту уродливую, корявую культю примутся кромсать… Но увиденная полусотня по-прежнему не давала ей покоя; некстати вспомнились сапоги с золочеными сияющими каблуками, которые она держала в руках и меряла всего полчаса назад…

– Слушай, Руслан!.. А ты бы мог мне денег занять? Срочно надо, – вдруг пришло ей в голову; она спросила просто так, из любопытства: сколько же у него может быть – говорят, они помногу собирают?..

Тот серьезно, вприщур посмотрел на нее и спросил:

– Сколько надо?

– Да хотя бы тыщу, – наугад брякнула она.

– Столько пока нет, – покачал он головой. – С триста будет. Возьмешь?

– Давай! – нетерпеливо сказала она: в голове ее мгновенно созрело: добрать – легче: выклянчить у родителей, а не дадут – стрельнуть у Светки…

Руслан вытащил из-под себя полиэтиленовый пакет с яркой картинкой, грузно звякающий монетами, выковырял из нагрудного кармана черным пальцем и бросил туда еще несколько купюр, и подал пакет Люсе:

– Держи! Посчитай сама; тут даже больше, чем триста.

Первое, что она почувствовала, когда он протянул его – от пакета неприятно пахнуло на нее несвежими мужскими брюками, мочой, даже дерьмом, – ведь он сидел на нем целый день!..

– Прости, я пошутила. Не надо! – сказала она, брезгливо вздрогнув и не притрагиваясь к пакету.

– Да как не надо-то? Бери, раз дают! – проворчал Руслан, протянул свободную ладонь с одиноким пальцем, ухватился за сумку, притянул к себе Людмилу и насильно впихнул пакет ей в руки. – Когда будут – отдашь; мне пока – не к спеху.

Ей вдруг стало стыдно. Превозмогая брезгливость, она взяла пакет. Он был на удивление увесистым; она не преминула тотчас распахнуть его и заглянуть туда с любопытством; там лежали разрозненные купюры общей суммой, по ее мгновенной прикидке, рублей на двести, а остальное – большая груда монет. Это что же: сто рублей мелочи? – пришла она в ужас. Что она будет с ней делать?

– Не надо, я пошутила! – попробовала она вернуть пакет.

– Чего тогда голову морочишь? – грубо одернул ее Руслан и тут же смягчился: – Да нет, я же вижу, нужны тебе деньги. Мелочи, что ли, испугалась? Поди да поменяй в кассе! – кивнул он на двери универмага. – Мне все равно вечером менять.

– Спасибо, – пробормотала она и вдруг лукаво-испытующе глянула ему в глаза. – А если возьму и не отдам?

Встречный взгляд его дрогнул на мгновение.

– Смотри – найду! – строго погрозил он ей пальцем. – Да не верю я: ты такая красивая, что… Не верю! – и снова его глаза стали приветливыми.

– Спасибо, – еще раз пробормотала она, повернулась и пошла себе, брезгливо держа пакет чуть на отлете.

Завернув за угол и пройдя метров двести, в сквере позади универмага она выбрала пустую скамейку и села на нее – подумать: что делать дальше? Во-первых, немедленно пересыпать деньги…

В сумке ее лежал пустой полиэтиленовый пакет из-под завтрака: у нее не было возможности выбрасывать их и без конца покупать новые; она их берегла. Достала его, осторожно пересыпала в него деньги, а освободившийся Русланов пакет, брезгливо держа двумя пальцами, выбросила в урну возле скамейки. Затем, тоже с брезгливостью, выловила из пакета бумажные деньги; их и в самом деле оказалось около двухсот рублей. Она переложила их в свой роскошный портмоне, подаренный поклонником (уж и забыла, которым): две пятидесятирублевые бумажки – отдельно, десятки, тонкой стопочкой – отдельно. Дотрагиваться до монет ей пока не хотелось.

Во-вторых: куда теперь с этой грудой мелочи, чтоб хотя бы, для начала, пересчитать и разложить по достоинству монет? Не здесь же, на скамейке! Мимо без конца ходят – не хватало еще, чтобы нарисовался кто-то из знакомых… Возвратиться и обменять на купюры в универмаге, с ее-то статью? Стыдно, мочи нет! Домой? Там сестра Ирка: конечно, уже пришла из школы, и отделаться от нее в двух комнатах невозможно – обязательно пронюхает про мелочь; не хватало еще, чтоб дошло до родителей: они же истерзают ее, пока не выпытают: где взяла? И ведь не поверят, что у калеки выманила – а поверят, так отберут и понесут обратно, да с извинениями, и еще приплатят при этом! Ох уж эта щепетильность, которой нет ничего смешнее – при их-то нищете!.. Позору потом не оберешься; стыдно будет мимо Руслана пройти…

Выход один – к Светке: во-первых, она веселая и беспечная, сама – склонная к приключениям, и – без дурацких комплексов; а, во-вторых, у нее своя комната, предмет Люсиной зависти: по крайней мере, можно хоть запереться и иметь полное право на собственную жизнь и на тайны от родителей; и они не «достают» ее с ее тайнами и собственной жизнью. Только бы дома оказалась!..

* * *

Светлана – ее подруга поневоле: единственная из их группы, кто живет совсем рядом, в соседнем квартале. Когда познакомились на первом курсе – подружились с разбегу, не разлей-вода, а потом тихонько разошлись – Люсю стала мучить тайная зависть к ней: Света, пышная смешливая блондинка, оказалась и развитее ее, и одета всегда лучше; от этого мучительного неравенства, от постоянного проигрыша рядом с ней, от вечного ощущения бедности появилась проклятая скованность, и, чтобы избавиться от нее и от зависти, она отказалась от дружбы, и Светлана, кажется, ее поняла и отступила без обиды. Нет, они не ссорились – иногда вместе возвращались домой, иногда бывали друг у дружки. Но все это случалось редко и спонтанно.

Еще один предмет зависти к Светлане был у нее: ее забойные предки, веселые и доброжелательные. Правда, тут было одно «но» – Светланин папа подлюбливал Люсю: ужасно радовался ее приходу, суетливо помогал снять куртку, тонко любезничал и сыпал комплиментами. Светина мама нисколько не сердилась на него и на Люсю (а, может, и сердилась, только не выдавала себя), и они, мама со Светкой, при этом потешались над отцом…

Светлана, к счастью, оказалась дома, и кроме нее – никого: любезность Светиного отца и приколы матери на его счет увели бы Люсю далеко от цели ее визита… Светлана как раз обедала и позвала обедать Люсю, весьма кстати, потому что Люся вспомнила вдруг, что жутко проголодалась. И, пока обедали, со смехом рассказала Светлане про только что случившееся с нею маленькое приключение: совершенно случайно, проходя мимо универмага, она заняла у инвалида, просящего милостыню на крыльце, мешок мелочи (про бумажные купюры она умолчала) – потому что ей позарез нужны деньги – и теперь не знает, что с мелочью делать.

Светлана помнила этого парня-инвалида, но усомнилась, было, в происшедшем, однако Люся предъявила ей тяжелый пакет; экспансивная Светлана принялась хохотать до колик над Люсиной проделкой – про такие приколы слышать ей еще не доводилось – а, нахохотавшись, с энтузиазмом взялась Люсе помочь. Они тотчас же отправились в Светину комнату и там, вывалив мелочь на стол и продолжая хихикать над забавностью происходящего, пересчитали и разложили по достоинству монет всю мелочь, заворачивая ее в отдельные бумажки. Причем мелочи тоже оказалось около двухсот рублей!

Затем Люся упросила ее пойти вместе с ней – обменять где-нибудь мелочь на купюры; Светлана согласилась – ей и это было за приключение. Пошли в ближайший продуктовый магазинчик. Но там менять отказались: своей полно. Они вышли на улицу: что делать, куда дальше?

– Слушай! – пришла Светлане мысль: – У меня есть знакомый парень, Вован: когда-то сидели за одной партой, – он сейчас официантом в кафе-мороженом. Пойдем, сходим – может, ему надо? Если только он на работе.

* * *

Тащиться пришлось в соседний микрорайон.

Небольшое кафе в полуподвальном помещении, оформленное под ледяной грот: темновато, все кругом затянуто полупрозрачной тканью с подсветкой, мигают разноцветные лампочки – но уютно, тепло; заняты только два сдвинутых вместе столика: за ними сидит шумная компания девчонок-подростков; остальные столики пустуют.

Вован оказался на месте; Светлана нашла его, пошепталась с ним в проходе на кухню, подвела познакомить с Люсей… Длинный, заметно суетливый, с уже заученной нагловатой улыбочкой на лице, Вован разборчивой Люсе не понравился, и при акте знакомства с ним ей пришлось вымучивать встречную улыбку.

– Давайте сюда, – сразу по-деловому протянул он руку за пакетом. – Мелочь нам нужна. Вон наша клиентура сидит, – незаметно кивнул он с легким презрением в сторону шумливых девчонок-подростков. – Нищета – а в кафе идти надо, и все им до копейки сдай.

Люся вынула и отдала ему пакет; он безо всяких эмоций взял его, встряхнул, пробуя на вес, удовлетворенно кивнул и спросил:

– Ну что, принести по мороженому, пока пересчитаю?

Светлана вопросительно взглянула на Люсю, не нашла в ее взгляде явного протеста и кивнула Вовану. Он ушел, а они сели за столик в противоположной от компании подростков стороне.

Вскоре Вован принес им по порции. То было крем-мороженое теплого сливочного цвета; украшенное поверху пурпурными ягодами свежайшей клубники, оно лежало аппетитными холмиками в красивых креманках из дымчато-фиолетового стекла с золотыми звездочками.

– Может, шампанского к мороженому принести? – галантно осведомился Вован, угодливо заглядывая в глаза Люсе. – У нас маленькие такие бутылочки есть, как раз вам по бокалу.

– Возьмем? – спросила Света, тоже заглядывая ей в глаза.

У Люси испуганно дрогнуло сердце: поначалу она восприняла предложение Вована принести мороженое как рыцарский жест или, может, как подарок за принесенную мелочь, и только теперь до нее дошло, что за все надо расплачиваться, и расплачиваться – ей; во сколько же это станет? Она ужаснулась – еще никогда в жизни она не расплачивалась сама: в детстве ее водил в кафе отец, потом – мальчишки, потом – молодые люди, и никогда она в кафе не вникала в цены…

– Я тебе потом отдам свою долю, – подсказала ей Светлана, видя Люсино замешательство.

– Д-да… Принесите! – сдавленно ответила, наконец, Люся.

Тот кинулся чуть не бегом и действительно принес маленькую бутылочку шампанского и два высоких бокала, сам ловко, с тихим хлопком откупорил бутылку и аккуратно разлил шампанское по бокалам.

С шампанским мороженое, действительно, было необыкновенно вкусным. И как раз, когда они покончили с ним, вновь подошел Вован.

– Может, внакладку еще и по кофе-гляссе? – осведомился он.

– Да, конечно! – охотно согласилась Светлана, совсем размякнув от шампанского, но, спохватившись, спросила у Люси: – Как ты?

– Нет, спасибо! – грубо одернула ее Люся, холодно глянув на Вована.

– Пожалуйста! – равнодушно пожав плечами, с противной улыбочкой ответил ей тот. – Тогда с вас сто тридцать семь рублей. Вот сдача, – он положил на столик шесть засаленных десятирублевых бумажек и принялся рыться в кармане, звякая мелочью.

– Мелочь оставь себе! – зло бросила ему Люся, забрала бумажки и так резко встала, что стул отлетел в сторону. – Пошли! – рявкнула она на Светлану, доскребающую мороженое из креманки; кажется, та готова была вылизать ее.

– Приходите еще! – сладенько вякнул Вован, маяча перед ними своей наглой улыбочкой, на которую Люсе уже противно было смотреть.

– Непременно! – охотно ответила Светлана, вставая. – Спасибо, Вованчик – такое вкусное мороженое у вас!..

А когда выбрались из кафе и пошли обратно, Светлана, противно размякшая от бокала шампанского, без конца молола языком, вспоминая школу, класс и хулиганские проделки Вована; Люся упорно молчала, злясь и на нее, и на этого хлыща – так ловко они ее растрясли, так нагло облапошили!

Прощаясь со Светланой, Люся надеялась, что та предложит зайти к ней и вернет свою долю, но – куда там!.. Так что по дороге домой, уже одна, думала с мрачной решимостью: ну, уж завтра дудки – вытрясет она из нее все семьдесят, до рублика!.. Утешало только, что двести шестьдесят Руслановых рублей все же осталось; да плюс стипендия; где-то надо добывать остальные…

* * *

Дома все уже были в сборе – ужинали на кухне.

Люся, нарочито нагоняя на себя раздражение – чтобы только отвязались – ужинать отказалась. Не потому, что не хотела – есть ей хотелось всегда – а потому, что мать или Ирка обязательно унюхают запах шампанского, и разговора о вреде алкоголя хватит потом на весь вечер, еще и на утро останется, и доказывать, что уже взрослая, что сверстницы пьют, как лошади – бесполезно; и бесполезно доказывать, что ей этот алкоголь – как зайцу стоп-сигнал: она всегда предпочтет ему жареный кусок мяса; разве что трудно устоять перед бокалом шампанского… Она прошла в комнату, переоделась в халат, затем пошла, вымылась под душем, почистила зубы и снова вернулась в комнату, – все быстро, порывисто; села затем в их с Иркой общее – кто быстрей захватит – кресло и взяла в руки книгу – успокоиться и привести в порядок мысли.

Но привести их в порядок не было никакой возможности: перед глазами вместо букв шла круговерть пережитого за последние четыре часа: сияющие золочеными каблуками, пряжками и цепочками сапоги, багровые культи Руслана, от которых по спине – озноб ужаса, этот мерзкий пакет с деньгами, которые надо как-то теперь отдавать (черт дернул за язык просить их!), противная, с поджатыми губками, Вованова улыбочка, болтливая пустышка Светка, и опять – эти сияющие, как солнца, сапоги с золочеными каблуками, пряжками и цепочками… Она знала уже: никуда ей от них не деться – будут мучить и мучить, пока не окажутся у нее на ногах. Что-то надо делать, но – что, что?.. И в голове вдруг родился стройный план. Только бы скорей они закончили, наконец, на кухне свой бесконечный ужин, а, главное – дождаться, когда уйдет оттуда мать, пробраться, сунуть в рот щепоть чайной заварки, разжевать как следует, чтобы до конца отбить этот чертов запах шампанского, и тогда – к матушке (к отцу – бесполезно: как мама скажет, так и будет): пускай отдают в руки ту тысячу, на которые обещали купить ей какую-нибудь дрянь на ноги – дайте самой выбрать: сколько можно ходить убогой? Да припугнуть: не отдадите – так хоть на панель!.. Это будет ее последний довод. Обрыдло!..

* * *

На следующее утро она опоздала на первую «ленту» – но пришла в новеньких, щегольских, сияющих золочеными каблуками, пряжками и цепочками сапогах. Девчонок с потока ничем таким, конечно, не проймешь, но мальчишки заметили – она ловила их восхищенные взгляды на ее ноги. Ей хотелось без конца ходить по коридорам, бегать по лестницам – было чувство перебирающей от нетерпения ногами скаковой лошади, которую долго держат на старте; а ведь еще вчера хотелось сидеть и сидеть где-нибудь в уголке или за столом – только чтобы не шлендать у всех на глазах.

После лекций ее потащило еще на факультативный семинар, на который можно было и не ходить, а потом – в библиотеку. Есть хотелось ужасно, но она старалась не думать о еде, потому что решила совсем не ходить теперь в буфет – и, странное дело, это у нее получилось!

А под вечер, возвращаясь домой, нарочно проехала свою остановку и сошла на следующей; оттуда до дома было минут на двадцать дальше, но идти теперь мимо Руслана не хотелось: заметит новые щегольские сапоги и решит, чего доброго, что куплены на его деньги… Хотя его денег тут – кот наплакал. Да и жалко его: будет смотреть вслед с еще большей завистью и досадой… Отдаст она ему эти его деньги только со следующих стипендий – она это решила твердо – вот тогда и пойдет с чистой совестью прежней дорогой, а пока – ничего, побегает эти лишние двадцать минут, не расколется!..

И она упорно, день за днем ходила домой с другой остановки. Даже если возвращалась вместе со Светланой, с которой, кстати, те семьдесят рублей содрала как с миленькой – правда, только через неделю…

И через неделю же примерно стала замечать: девчонки в группе перестают с ней здороваться и разговаривать, устраивая вокруг нее заговор молчания – сначала одна, потом другая, а потом вдруг – все сразу. Она поняла, откуда дует ветер: Светка, тварь такая, не вытерпела, разболтала всем!.. Пришлось клясть себя, что не предупредила сразу, чтоб та держала язык за зубами. Хотя толку-то – кого бы другого предупреждать, только не ее… Но еще когда замолчали две или три девчонки, подошла к ней и укорила:

– Как тебе не стыдно: зачем растрезвонила? Кто тебя просил?

Светлана даже не спросила, о чем это она – сразу поняла и, нагло глядя в глаза, тут же стала отпираться:

– С чего ты взяла? Не говорила я ничего!

– А откуда узнали?

– А я почем знаю? Их спроси!.. – и, нисколько не обидевшись, продолжала демонстративно общаться с Люсей. А уж когда замолчали все до единой – подошла и сказала:

– Извини, Люсь, но я тоже перестаю с тобой общаться: девчонки на меня давят.

– Предательница! – только и сумела, что со злостью прошипеть ей вслед Люся, а сама подумала: «Ну и черт с вами!» Зато с нею продолжали общаться мальчишки, и она даже бравировала этим: гораздо охотней, чем раньше, общалась теперь с ними, на лекциях обязательно сидела рядом с кем-нибудь из обожателей и кокетничала вовсю, кидая злорадные, вызывающие взгляды на девчонок: «Вот вам! Выкусите!»

Но и мальчишки постепенно переставали с ней общаться! Один, другой, третий и, в конце концов, все до единого: подмяли их проклятые девчонки! Бойкот, значит? Ну-ну!.. Люся ходила теперь с еще выше поднятой головой, злая на них, презирающая всех и оскорбленная: «Сами-то лучше, что ли? На себя бы оглянулись, чистюли чертовы! И катитесь со своими принципами – без вас проживу! Да отдам я, отдам эти деньги калеке!..»

* * *

Но со следующей стипендии отдать Руслану долг не получилось: октябрь пришел вместе с дождями и холодами, и опять надо было делать покупки: теплые колготки, куртку поновее (купила по случаю в комиссионке); а поскольку долга Руслану не отдала, то, чтобы с ним не встречаться, продолжала по дороге домой сходить на следующей остановке.

В ноябре стало еще холоднее – совсем по-зимнему задуло, а, стало быть, нагрянули и новые проблемы с одеждой; но, несмотря на проблемность покупки каждой вещи, новые вещи у нее понемногу все же появлялись. И снова не получилось отдать долг. Да и куда торопиться? Отдаст, когда понадобятся: Руслан сам сказал, что – не к спеху.

В том же ноябре, выдержав месячный бойкот, слово за словом опять с ней в группе понемногу заговорили: то староста обратится по делу, то записной остряк прилипнет, пока вокруг никого, а брякнуть очередную остроту и посмешить – терпежу нет, то былой ухажер заметит, что она стала еще краше, и привяжется проводить до остановки, то беспринципная Светка соскучилась и, видя, что бойкот слабеет, снова навязалась в подруги.

И в том же ноябре, сойдя как-то по дороге домой на своей остановке по очень нужному делу, глянула издали на то место, где сидел Руслан – а его нет! И так ей стало легко от этого – будто тяжкая ноша с плеч свалилась: спокойно прошла домой своим обычным маршрутом, которым ходила годами, и с того дня ничто уж больше не мешало ей ходить именно так. Чтобы не напрягать себя, не стала никого расспрашивать: куда делся этот Руслан, что с ним стало? – хотя кто-то же из местных сострадательниц должен был знать?.. Да зимой на этом месте вообще редко кто из калек выдерживал.

А весной появился новый: грязный, пожилой, серый, как филин, молчун, от которого вечно несло перегаром; многие поскорей пробегали мимо, однако Люся кидала ему всегда: со стипендии – круглый рубль или двухрублевик, но чаще все-таки – несколько мелких латунных монеток.

2009 г.