Текст книги "Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза"

В целом, говоря о произведенной Ю.М. Лотманом реконструкции, нельзя не восхититься тем изяществом, с которым известный историк и литературовед выстроил на основании одного-единственного источника – письма Кунклера Ромму – гипотезу о возможной деятельности Карамзина в революционном Париже. В то же время мы могли убедиться, что на каждой стадии построения своей гипотезы автор хоть чуть-чуть, но «пережимал», втискивая факты в каркас схемы. Однако без этих предосторожностей громоздкое сооружение, имеющее лишь одну-единственную точку опоры, – своего рода перевернутая пирамида – постоянно рискует опрокинуться.

Расширить же за счет иных источников основание гипотезы о сколько-нибудь активном общении в революционном Париже Карамзина с Роммом и Строгановым пока не представляется возможным. Ни в одном из известных на сегодняшний день источников по истории «необычного союза», кроме собственно послания Кунклера, имя Карамзина даже не упоминается: ни в переписке Ромма с его риомскими друзьями, ни в корреспонденции Павла отцу. И это при том, что на страницах писем того и другого встречается множество имен других лиц, с которыми Ромм и юный Строганов как-либо соприкасались.

А потому единственное заключение, которое без натяжки можно сделать из факта существования указанного письма Кунклера, – это с высокой долей вероятности предположить, что в Париже Н.М. Карамзин мог встретиться с Ж. Роммом. Разумеется, если застал его дома…

* * *

Высказанную в процитированном выше письме А.С. Строганова от 12 марта 1790 г. более чем прозрачную рекомендацию покинуть Париж Ромм и не подумал принять к действию. С конца мая он был занят организацией крупной политической акции – празднования первой годовщины клятвы в Зале для игры в мяч[746]746
  Galante Garrone A. Gilbert Romme. Histoire d’un révolutionnaire. P. 225.


[Закрыть]. Разумеется, ни о каком отъезде для него не могло идти и речи. Вместе с тем были предприняты некоторые шаги, чтобы успокоить старого графа. В корреспонденции ему ни Ромм, ни даже Павел больше ни словом не касались политики, зато оба вновь вспомнили о научных сюжетах, уже давно исчезнувших из их писем. Совместное послание учителя и ученика А.С. Строганову от 21 мая / 1 июня посвящено встрече с де Мейсом[747]747
  Записная книжка Ж. Ромма содержит указание: «Де Мейс – художник по миниатюре» и его парижский адрес. – MRM. Romme MSS. Carton 2. D. 38.


[Закрыть], обладателем обширной коллекции изображений минералов, а также произведенной накануне в Париже неудачной попытке запуска воздушного шара. А в последних строках Ромм даже мельком упомянул о якобы предстоящей поездке в провинцию: «Срок действия Вашего кредитного письма истек 13 апреля, то есть уже больше месяца тому назад. Я с нетерпением жду, когда Вы пришлете новое. Если Вы имели любезность сделать это сразу же, как только я Вас о том попросил, то я должен вскоре его получить, еще до того, как мы уедем в провинцию»[748]748
  РГАДА. Ф. 1278 Строгановы. Оп. 1. Д. 348. Л. 158–159. См. также: Чудинов А.В. Ж. Ромм и П.Строганов в революционном Париже. С. 61–62.


[Закрыть].

По-видимому, несколько более определенно он высказывался на эту тему ранее, в письме, до нас не дошедшем. О том, что такое сообщение имело место, можно судить по полученному 9–10 июня ответу А.С. Строганова, о коем в свою очередь нам известно из письма Павла от 13 июня: «Милостивой государь и почтенной отец мой, мы получили около трех или четырех дней тому назад от вас письмо, в котором вы нам изъясняете удовольствие что мы хочем маленькое путешествие предпринять; мы в самом деле думаем в июле месяце иттить в Руан»[749]749
  РГАДА. Ф. 1278 Строгановы. Оп. 1. Д. 348. Л. 160.


[Закрыть].

Похоже, Павел искренне верил в то, что они с наставником вскоре покинут Париж, как того требовал его отец. Однако во второй части этого послания, написанной Роммом, нет не только подобной уверенности, но и вообще какой-либо определенности на сей счет. Напротив, выдвигается предлог, позволяющий отсрочить расставание со столицей на неопределенно долгое время:

Уже прошло примерно два с половиной месяца, как я попросил Вас обновить кредитное письмо. Срок действия последнего истек 13 апреля ст. ст. Я ничего не могу предпринять, пока не получу от Вас ответа на данный вопрос. В Париже у меня еще были бы некоторые ресурсы, где-либо в другом месте – нет[750]750
  РГАДА. Ф. 1278 Строгановы. Оп. 1. Д. 348. Л. 161.


[Закрыть].

В действительности Ромм просто был не заинтересован в отъезде. Подготовка к празднованию годовщины клятвы в Зале для игры в мяч, занимавшая все его время, вступила в заключительную стадию. 19 июня Ромм во главе депутации из 20 членов «Общества клятвы в Зале для игры в мяч», созданного в ходе подготовки к празднику, представил в Национальное собрание мемориальную доску, которая должна была увековечить память о происшедшем год назад историческом событии. На другой день в Версале состоялось публичное открытие этой мемориальной доски, сопровождавшееся торжественными речами и массовым шествием по городу. Вечером под председательством Ромма состоялся банкет на 250 персон, включая таких видных деятелей революции, как А. Барнав, братья Шарль и Александр Ламет, А. Дюпор, М. Робеспьер, Ж. Дантон и другие. Очевидно, в праздничных мероприятиях участвовал и П. Строганов, поскольку его подпись в числе других стояла под принятым по итогам торжеств и представленным 3 июля в Национальное собрание обращением «Общества клятвы в Зале для игры в мяч»[751]751
  Galante Garrone A. Gilbert Romme. Histoire d’un révolutionnaire. P. 227–234.


[Закрыть].

Праздник 20 июня имел общенациональный резонанс и принес Ромму как главному организатору определенную известность. Тот ликовал, но уже 16 июля ему пришлось пережить жестокое огорчение. В этот день (о чем есть соответствующая пометка в записной книжке Ромма[752]752
  См.: Ibid. P. 237 note 4; MRM. Romme MSS. Carton 2. D. 38.


[Закрыть]) пришло письмо А.С. Строганова от 20 июня теперь уже не с советом, а с категоричным требованием покинуть Париж:

Никогда, мой дорогой Ромм, мое доверие к Вам не уменьшалось и не уменьшится; у меня есть слишком много оснований для него, и самая горячая признательность запечатлена в моем сердце. То, что я Вам писал относительно Вашего отъезда из Парижа, обусловлено обстоятельствами, коим я должен подчиниться; те же самые обстоятельства вынуждают меня вновь обратиться к Вам с этой просьбой самым настоятельным образом. Почему бы Вам не отправиться в путешествие, и не пожить в Вене? <…> Ради Бога, мой дорогой друг, взвесьте хорошенько все, что я Вам говорю. Повторяю, у меня есть самые серьезные основания умолять Вас покинуть страну, в которой Вы находитесь. Прощайте, мой добрый друг[753]753
  ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. Т. 1. Д. 312. Л. 30–31. См. также: Николай Михайлович, вел. кн. Граф Павел Александрович Строганов. Т. 1. С. 251–252.


[Закрыть].

На какие обстоятельства намекал старый граф? Входя в ближнее окружение Екатерины II, он, несомненно, видел, как обеспокоена императрица возможностью пагубного влияния революции на умы находившихся во Франции русских подданных. Об этой опасности ее предупреждал российский посланник в Париже граф И.М. Симолин в депеше от 3/14 мая 1790 г.: «Я могу с уверенностью сказать, что пребывание во Франции становится опасным для молодых людей других наций: умы их возбуждаются и проникаются принципами, которые могут причинить им вред при возвращении в отечество»[754]754
  Французская революция 1789 г. в донесениях русского посла в Париже И.М. Симолина // Литературное наследство. М., 1937. Т. 29/30. С. 430.


[Закрыть].

Предостережение было услышано, и в депеше от 4 июня вице-канцлер И.А. Остерман известил Симолина о повелении государыни всем русским подданным «не медля покинуть эту страну»[755]755
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. Д. 480. Л. 50–50 об. См. также: Далин В.М. Первый русский якобинец. С. 10.


[Закрыть]. Очевидно, таким поворотом событий и объясняется настойчивость, с которой А.С. Строганов рекомендовал Ромму и Попо уехать в Австрию.

Любопытно, что письмо старшего Строганова, хотя и было отправлено чуть позже, нежели упомянутое распоряжение императрицы, попало к адресату значительно раньше. Лишь 16/27 июля Симолин сообщит Остерману: «Я получил письмо, которое ваше сиятельство оказало честь мне написать 4-го прошедшего месяца, чтобы довести до моего сведения высокие намерения ее императорского величества по отношению к ее подданным, живущим во Франции с начала волнений, которые потрясают это королевство»[756]756
  Французская революция 1789 г. в донесениях русского посла. С. 435.


[Закрыть].

И все же отец Павла опоздал со своим предупреждением: его сын уже попал под подозрение. В той же депеше Симолин докладывал в Петербург:

Меня уверяли, что в Париже был, а может быть, находится и теперь молодой граф Строганов, которого я никогда не видел и который не познакомился ни с одним из соотечественников. Говорят, что он переменил имя, и наш священник, которого я просил во что бы то ни стало разыскать его, не смог этого сделать. Его воспитатель, должно быть, свел его с самыми крайними бешеными из Национального собрания и Якобинского клуба, которому он, кажется, подарил библиотеку. Г-н Машков сможет дать вашему сиятельству некоторые сведения по этому поводу. Даже если бы мне удалось с ним познакомиться, я поколебался бы делать ему какие-либо внушения о выезде из этой страны, потому что его руководитель, гувернер или друг предал бы это гласности, чего я хочу избежать. Было бы удобнее, если бы его отец прислал ему самое строгое приказание выехать из Франции без малейшей задержки. Есть основания опасаться, что этот молодой человек почерпнул здесь принципы, не совместимые с теми, которых он должен придерживаться во всех других государствах и в своем отечестве и которые, следовательно, могут его сделать только несчастным[757]757
  Французская революция 1789 г. в донесениях русского посла. С. 436.


[Закрыть].

Из текста донесения Симолина можно понять, что к тому моменту русское посольство в Париже уже какое-то время пыталось вести наблюдение за молодым Строгановым. Об этом свидетельствуют и полученные из неназванного источника сведения о связях юного графа с революционерами и о соответствующем влиянии на него наставника, и задание священнику установить его местонахождение, и ссылка на А. Машкова, который, как мы уже знаем, имел какое-то отношение к визиту полицейского агента в дом Ромма и Строганова. Причем Машков мог лично поделиться имеющимися у него сведениями с петербургским начальством Симолина, поскольку находился тогда в России.

Машков покинул Париж в конце мая 1790 г., что получило отражение в документах французской службы контроля за иностранцами. Информация о его предстоящем отъезде впервые прошла в сводке за 22 мая: «Господин Машков, секретарь дипломатического представительства России, получил отпуск благодаря своему дяде, князю Барятинскому. Соответственно он планирует отправиться в Петербург на следующей неделе. Он рассчитывает вернуться в начале зимы. Г-н Симолин и г-н барон Гримм подготовили для него много депеш»[758]758
  MAE. Ser. Controles des étrangers. T. 77. F. 59 vô.


[Закрыть].

Сам же отъезд был зафиксирован в недельной сводке за 29 мая:

Г-н Машков, секретарь дипломатического представительства России, уехал в среду [26 мая]. Он направляется прямо в Петербург и передаст Ее Императорскому Величеству депеши, которыми его снабдили г-н Симолин и г-н барон Гримм. Оттуда он поедет в Москву повидать своего дядю, князя Барятинского, ранее пребывавшего во Франции в качестве полномочного министра. Г-н Машков вернется в Париж к концу осени[759]759
  Ibid. F. 75.


[Закрыть].

Возможно, именно приезд в Петербург Машкова с далеко не самыми благоприятными вестями о поведении Павла Строганова во Франции и привел к возникновению тех самых «неблагоприятных обстоятельств», на которые намекал старый граф, требуя у Ромма скорейшего отъезда из Парижа.

Однако своим письмом А.С. Строганов лишь ненадолго предвосхитил то, чего вскоре официально потребуют российские власти. Хотя он и выразил свою волю в форме просьбы, однако сделал это столь определенно, что лишил Ромма всякой возможности и далее откладывать отъезд под благовидными предлогами. Учитель Павла был в ярости: во-первых, ему предстояло покинуть столицу как раз в тот момент, когда его революционная карьера обрела весьма многообещающие перспективы, во-вторых, безвозвратно рушился план революционного воспитания ученика. Письма Ромма тех дней выдают сильнейшее раздражение. 17 июля он жалуется графине д’Арвиль: «Хотят, чтобы я на нивах рабства заканчивал воспитание юноши, коему я хотел уготовить судьбу свободного человека. Неужели ради того, чтобы вырастить раба, куртизана, льстеца, я пожертвовал двенадцатью самыми лучшими годами своей жизни, общением с друзьями, пристрастиями и даже обязанностями, каковые мне было бы так сладко исполнять, живя рядом с матерью, столь мною любимой и обладающей такими правами на мою заботу, которой я ее лишил, отправившись за границу»[760]760
  Цит. по: Galante Garrone A. Gilbert Romme. Histoire d’un révolutionnaire. P. 238.


[Закрыть].

Столь же откровенное недовольство сквозит и в его письме А.С. Строганову от 22 июля. Правда, на сей раз Ромм предпочел умолчать о планах «воспитания свободного человека» и лишь выразил обиду на якобы выраженное ему недоверие:

Впервые за то время, что я имею честь состоять при Вашем сыне, Вы мне дали почувствовать огромную разницу между отцом и воспитателем. Своим письмом от 10 июня ст. ст. Вы сообщили мне свое решение, настолько противоречащее плану, которому я следовал до сих пор и который Вы сами одобрили, что оно не может не повлечь за собой крушения всех надежд. Умения, каковые Ваш сын развивал с некоторым успехом, останутся абсолютно неполными, бесполезными, а то и опасными, не будучи доведены до необходимой зрелости, достичь которой позволят лишь время, наши путешествия по разным странам Европы, внимательное отношение и поддержка. Ваше доверие питало мою уверенность и служило мне утешением. Теперь же Вы меня его лишаете по соображениям, которые называете весомыми, но которые мне не сообщаете[761]761
  Николай Михайлович, вел. кн. Граф Павел Александрович Строганов. Т. 1. С. 275.


[Закрыть].

Если отвлечься от велеречивых жалоб на допущенную по отношению к нему несправедливость, то окажется, что в своем весьма пространном послании Ромм так и не назвал никаких реальных причин, побуждавших его настаивать на дальнейшем пребывании во Франции, тем более что на словах он вроде бы и не отрицал необходимость посещения других стран для продолжения учебы воспитанника. По всей видимости, Ромм не хотел покидать Париж лишь потому, что намеревался и далее участвовать в революции. Ни о каких учебных занятиях с Попо давно уже не было и речи. Признаться во всем этом старшему Строганову он, разумеется, не мог, а потому вынужден был отделываться туманными намеками и недомолвками:

Если бы Вы мне сообщили имя человека, побудившего Вас к столь неожиданному решению, я бы ему охотно разъяснил, как это делал Вам и как всегда был готов делать, мотивы нашего пребывания во Франции, мои взгляды, надежды и опасения относительно исполняемых мною функций. Результатом разумной дискуссии могли бы стать меры, более устраивающие всех, а для нас с Вашим сыном – и бóльшая определенность. Но предоставленный сам себе, я считал своей обязанностью использовать при осуществлении моего плана сначала те ресурсы, что нам предоставляет Франция, и лишь затем отправиться в Германию, Голландию и Англию за другими знаниями, которые можно успешно усвоить, лишь приблизившись к их источнику; надлежащие условия и время должны были обеспечить изучение ряда запланированных мною предметов, но Ваше письмо заставило меня впервые проникнуться недоверием к себе самому[762]762
  Николай Михайлович, вел. кн. Граф Павел Александрович Строганов. Т. 1. С. 276.


[Закрыть].

Вынужденный подчиниться воле старшего Строганова и покинуть Париж, Ромм, однако, не едет с учеником в Вену, а сообщает, что будет в Жимо «дожидаться окончательного решения» старого графа[763]763
  Там же. С. 278.


[Закрыть].

И вот когда стало ясно, что их скорый отъезд из столицы неминуем, произошло событие, которое многие историки считают кульминацией пребывания Павла Строганова в революционной Франции, а именно вступление «гражданина Очера» в Якобинский клуб. Согласно сохранившемуся в бумагах Ромма сертификату Общества, это произошло 7 августа[764]764
  MRM. Romme MSS. Carton 1. D. 4. Ю.М. Лотман только наполовину прав, утверждая: «… Вызванный по приказу Екатерины II в Россию, Строганов не уничтожил этот диплом. И позже он, вельможа, приближенный Александра I, генерал 1812–1813 годов, бережно хранил его в своем архиве» (Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. С. 169). Диплом Якобинского клуба Строганов действительно не уничтожил, но оставил его храниться в архиве гувернера.


[Закрыть]. А уже 10 августа департамент полиции Парижского муниципалитета выписал путешественникам паспорт для следования в Риом[765]765
  Ibid. D. 5.


[Закрыть]. Спустя еще три дня они отправились в путь[766]766
  См. цитируемое ниже письмо П.А. Строганова отцу от 19/30 августа 1790 г. В.М. Далин почему-то датировал уход Ромма и Строганова из Парижа «последними числами июля», хотя всего двумя страницами ранее сам же отметил, что Павел получил диплом члена Якобинского клуба 7 августа. – Далин В.М. Первый русский якобинец. С. 10, 12.


[Закрыть]. Таким образом, Павел Строганов реально состоял членом Якобинского клуба менее недели и в этом качестве мог посетить от силы лишь одно-два заседания. Какой же тогда был смысл ему вообще записываться в якобинцы? При полном отсутствии какой-либо практической значимости данного шага Ромм, очевидно, придавал ему прежде всего символическое значение. С одной стороны, этот акт становился логическим завершением курса «политического воспитания» юноши, осуществлявшегося наставником в течение предыдущего года, своего рода инициацией, посвящением в «свободные люди». С другой стороны, Ромм тем самым как бы мстил А.С. Строганову за свои рухнувшие планы, демонстративно пренебрегая его просьбой держаться с Павлом подальше от политики.

В пользу такого предположения говорит тот факт, что запись юного Строганова в Якобинский клуб произошла именно после того, как было получено письмо его отца с требованием покинуть Францию. Ранее Ромм с воспитанником не раз посещали заседания якобинцев в качестве зрителей[767]767
  Galante Garrone A. Gilbert Romme. Histoire d’un révolutionnaire. P. 235 note 1.


[Закрыть], но лишь теперь, накануне отъезда, было принято решение о вступлении Очера в клуб. По мнению А. Галанте-Гарроне, сделать это ранее не позволял юный возраст Павла, однако 18 лет тому исполнилось еще в июне, и тем не менее до начала августа вопрос о вступлении в клуб перед ним не стоял. Более того, сам гувернер не стал записываться в якобинцы одновременно с учеником. Сохранившийся в архиве Ромма его собственный диплом клуба датирован… 3 мая 1793 г.[768]768
  MRM. Romme MSS. Carton 1. D. 3.


[Закрыть]

В завершение своего пребывания в столице Ромм и его ученик 9 августа совершили паломничество в Эрменонвиль, где поклонились могиле Руссо, а четыре дня спустя отправились в Овернь. Судя по их письму от 19/30 августа 1790 г., отправленному уже из Жимо, они покидали столицу с разным настроением. Тон Павла спокоен и даже жизнерадостен: «Вышедши из Парижа августа второго дня [по старому стилю. – А.Ч.], мы довольно счастливо сделали наш путь пешком, и прибыли сюда 16го дня <…>. Пришли сюда все здоровы и мало уставшие. Мы намерены здесь остановиться, потому что будет спокойнее, нежели в Риоме, которой только за полторы lieu от сюда»[769]769
  РГАДА. Ф. 1278 Строгановы. Оп. 1. Д. 348. Л. 162–162 об.


[Закрыть].

Напротив, Ромм почти не скрывает раздражения и пишет едва ли не вызывающе, подчеркнуто демонстрируя, что никоим образом не разделяет негативного отношения старого графа к происходящему во Франции: «Верные своему намерению, о котором мы известили Вас в своем последнем письме, мы покинули Париж. Мы прервали все полезные отношения, которые связывали бы нас в столь сложной ситуации с теми событиями, что стали для истории величайшим чудом, а для правителей – величайшим уроком»[770]770
  РГАДА. Ф. 1278 Строгановы. Оп. 1. Д. 348. Л. 163.


[Закрыть].

Возможно, отказавшись от поездки в Вену и избрав местом своего временного пребывания Жимо, Ромм еще надеялся, что отец его воспитанника переменит решение и позволит им остаться во Франции. Так, 5/16 сентября он пишет старшему Строганову: «Я узнал, что князь Голицын с сыновьями заняли оставленную нами квартиру. Мне сказали, что он собирается незамедлительно ехать в Россию, оставив, однако, сыновей в Париже. Подобное решение со стороны русского делает еще более загадочным то, которое Вы приняли в отношении своего сына»[771]771
  Там же. Л. 165.


[Закрыть].

Впрочем, от старого графа уже мало что зависело. Упоминавшаяся выше депеша Симолина от 16/27 июля с известием о «неподобающем» поведении Павла Строганова достигла Петербурга 24 августа (н. ст.) и вызвала высочайший гнев. Екатерина II приложила к ней следующую резолюцию:

Читая вчерашние реляции Симолина из Парижа, полученные через Вену, о российских подданных за нужное нахожу сказать, чтоб оные непременно читаны были в Совете сего дня и чтоб графу Брюсу поручено было сказать графу Строганову, что учитель его сына Ром сего человека младого, ему порученного, вводит в клуб Жакобенов и Пропаганда [sic], учрежденный для взбунтования везде народов противу власти и властей, и чтоб он, Строганов, сына своего из таковых зловредных рук высвободил, ибо он, граф Брюс, того Рома в Петербург не впустит. Приложите сей лист к реляции Симолина, дабы ведали в Совете мое мнение[772]772
  Французская революция 1789 г. в донесениях русского посла. С. 437.


[Закрыть].

О том, что случившемуся с младшим Строгановым императрица придавала весьма серьезное значение, свидетельствует и запись от 26 августа в дневнике ее кабинет-секретаря А.В. Храповицкого: «Повеление к Симолину, чтоб в Париже всем русским объявили приказание о скорейшем возвращении в отечество. Там сын гр. Ал[ександра] Сер[геевича] Строганова с учителем своим вошли в члены клуба Жакобинов de Propaganda Libertate»[773]773
  Дневник А.В. Храповицкого. М., 1901. С. 202.


[Закрыть].

Из Франции же и далее продолжали поступать компрометирующие Павла Строганова сообщения. 11 сентября пришла депеша Симолина от 14/25 августа, где посланник, отвечая на запрос из Петербурга о возможном участии русских в манифестации «представителей народов мира» (в действительности это были просто ряженые) перед Национальным собранием, докладывал:

…Я склонен думать, что все русские, живущие в Париже, воздержались от участия в такой сумасбродной затее. Единственно, на кого может пасть подозрение, это на молодого графа Строганова, которым руководит гувернер с чрезвычайно экзальтированной головой. Меня уверяли, что оба они приняты в члены Якобинцкого клуба и проводят там все вечера. Ментор молодого человека, по имени Ромм, заставил его переменить свое имя, и вместо Строганова он называется теперь г. Очер; покинув дом в Сен-Жерменском предместье, в котором они жили, они запретили говорить, куда они переехали, и сообщать имя, которое себе присвоил этот молодой человек. Я усилил свои розыски и узнал через священника нашей посольской церкви, что они отправились две недели тому назад пешком, в матросском платье, в Риом, в Оверни, где они рассчитывают остаться надолго и куда им недавно были отвезены их вещи[774]774
  Французская революция 1789 г. в донесениях русского посла. С. 441.


[Закрыть].

Участь Павла Строганова была решена. 21 сентября его отец написал Ромму:

Любезный Ромм, я давно противился той грозе, которая на днях разразилась. Сколько раз, опасаясь ее, я просил Вас уехать из Парижа и еще недавно совсем выехать из пределов Франции. Право, я не мог яснее выразиться. Вас не довольно знают, милый Ромм, и не отдают полной справедливости чистоте Ваших намерений. Признано крайне опасным оставлять за границей и, главное, в стране, обуреваемой безначалием, молодого человека, в сердце которого могут укорениться принципы, несовместимые с уважением к властям его родины. Полагают, что и Вы, по увлечению, не станете его оберегать от этих начал. Говорят, что вы оба состоите членами Якобинского клуба, именуемого клубом Пропаганды или Бешеных. Распространенным слухам и общему негодованию я противопоставлял мое доверие к Вашей честности. Но, как я уже выше говорил, буря, наконец, разыгралась, и я обязан отозвать своего сына, лишив его почтенного наставника в то самое время, когда сын мой больше всего нуждается в его советах. С этой целью я посылаю моего племянника Новосильцова[775]775
  ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. Т. 1. Д. 312. Л. 28–29; Николай Михайлович, вел. кн. Граф Павел Александрович Строганов. Т. 1. С. 252–253. М. де Виссак, а вслед за ним П.И. Бартенев и В.М. Далин ошибочно датировали это письмо 21 ноября. См.: Vissac M. de. Romme le Montagnard. P. 133–134; Бартенев П.И. Жильбер Ромм (1750–1795). К истории русской образованности нового времени // Русский архив. 1887. № 1. С. 26; Далин В.М. Первый русский якобинец. С. 15.


[Закрыть].

Николай Николаевич Новосильцов или, как чаще его называют в историографии, Новосильцев был незаконнорожденным сыном сестры графа А.С. Строганова и вырос в его доме. В свои 29 лет он успел и послужить, и повоевать. Находясь с 1783 г. на военной службе, он в 1786 г. был прикомандирован к Коллегии иностранных дел. В 1788–1790 гг. Новосильцев принял участие в войне против Швеции и отличился в сражении под Бьёрке-Зундом. Это был уже взрослый, многое повидавший человек, которому можно было доверить деликатное поручение вернуть из революционной Франции на родину «заблудшего» отпрыска рода Строгановых. То, что за Павлом отправили его двоюродного брата, придавало этой миссии вид частного, семейного дела. Вместе с тем она, очевидно, имела и официальную подоплеку. Помимо того что сам Новосильцев являлся сотрудником Коллегии иностранных дел, до Парижа он, похоже, добирался вместе с уже не раз упоминавшимся А. Машковым. Во всяком случае, согласно данным французской полиции, в столицу Франции оба прибыли одновременно[776]776
  См.: MAE. Ser. Controles des étrangers. T. 78. F. 116, 117.


[Закрыть]. А учитывая то, что имя Машкова ранее постоянно всплывало, как только речь заходила о сборе сведений относительно «экстравагантного» поведения юного Строганова, думается, этот одновременный приезд был далеко не случайным. Дело, вызвавшее к себе столь живой интерес самой императрицы, просто по определению не могло быть частным.

* * *

Пока Ромм не узнал (это произойдет лишь два месяца спустя) о принятом в России решении, он все еще питал надежду переубедить старого графа и остаться с воспитанником во Франции. 4 ноября Ромм писал А.С. Строганову:

Ваше молчание тем более огорчительно для меня, господин Граф, что своим предыдущим письмом Вы повергли нас в полнейшую неопределенность относительно наших дальнейших действий. Я ответил Вам 10 августа, объяснив мотивы, по коим я не принял или, по меньшей мере, принял не целиком то сопряженное с большими неудобствами предложение, которое Вы нам сделали и с которым я лично не мог согласиться, не встревожив моих родных, моих друзей и не повредив образованию и будущему вашего сына[777]777
  РГАДА. Ф. 1278 Строгановы. Оп. 1. Д. 348. Л. 169.


[Закрыть].

И на сей раз, объясняя свое нежелание покинуть Францию заботой о дальнейшем образовании Попо, Ромм был не вполне искренен. Точнее было бы вести речь о «политическом образовании». Оно активно продолжалось и в Жимо. Учебные же предметы, как и в Париже, оказались практически полностью заброшены. Ценным источником сведений о жизни Ромма и его воспитанника в Оверни осенью 1790 г. для нас вновь служат письма Миет Тайан. Сообщив в конце августа кузине о прибытии в Жимо дяди Жильбера, который «поддерживает народное дело», Миет продолжала:

Г-н Граф разделяет взгляды своего гувернера. Юность любит перемены. Я, как и эти господа, с головой ушла в революцию. Мы читаем вместе все газеты и говорим только о государственных делах. Бабушка [мать Ромма] смеется над нами. Она ничего не понимает в политике и высмеивает все, что мы говорим. Санкюлотская мода дает ей широкий простор для критики. Я согласна с тем, что эта мода не слишком впечатляюща. Она придает простецкий вид всем, и особенно г-ну Ромму. Его невозможно узнать после того, как он отказался от пудры и облачился в куртку и брюки. В этом костюме он весьма напоминает сапожника с угла улицы. Однако его принципы облагораживают его больше, чем хорошая одежда. Тот, кто любит роскошь, любит и привилегии, а привилегии составляют несчастье народов. Равенство – естественное право. В основе общественного устройства лежат различия между людьми, которые не должны существовать. Законы не могут быть более благосклонны к одним за счет других. Мы все – братья и должны жить одной семьей. Дворяне, считающие себя иными существами, нежели крестьяне, никогда не примут подобную систему. У них в голове слишком много предрассудков, чтобы услышать голос разума. Они негодуют на философов, просветивших народ. Сеньоры, столь досаждавшие до революции г-ну Ромму своими знаками внимания, теперь даже не пришли к нему с визитом[778]778
  Bouscayrol R. Les lettres de Miette Tailhand-Romme. P. 108.


[Закрыть].

Естественно предположить, что эти же принципы Ромм прививал и своему воспитаннику.

Впрочем, наставник Павла не ограничивался беседами на политические темы в семейном кругу, а вел также активную революционную пропаганду среди местных крестьян. В АВПРИ хранятся два доноса на Ромма, поданные русскому посланнику в Париже правым депутатом Национального собрания Гильерми и переправленные Симолиным в Россию вместе с депешами от 24 сентября / 5 октября и 18/29 октября 1790 г. Ссылаясь на своего родственника, земляка Ромма, Гильерми рассказывает о том, что наставник юного Строганова устраивает для жителей Жимо «архипатриотические проповеди», публично порицает священника, возносившего молитвы за короля, убеждает слушателей, что вся власть «принадлежит Национальному собранию, и только оно заслуживает их почтения и признательности»[779]779
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. Д. 479. Л. 205–208 об. Цит. по: Daline V.M. Le premier jacobin russe. P. 12; см. также: Далин В.М. Первый русский якобинец. С. 13–14.


[Закрыть]. По словам Гильерми, Ромм учит крестьян: «Все, что им говорилось о религии, является сплошным вздором, что их держали в сетях фанатизма и деспотизма, что они обязаны платить налоги, установленные Национальным собранием»[780]780
  АВПРИ. Ф. Сношения России с Францией. Оп. 93/6. Д. 479. Л. 321–322. Цит. по: Daline V.M. Le premier jacobin russe. P. 15.


[Закрыть]. Свою главную задачу автор доносов видел в том, чтобы предостеречь русское правительство об опасных последствиях того воспитания, которое молодой Строганов получал от своего наставника: «Этот г-н Ром связан с современными философами, мало религиозными и весьма революционными, он воспринял их систему с жаром, приближающимся к безумию; он вдалбливает ее в разум и сердце своего ученика и хочет убедить его в том, что наивысшую славу тот обретет, произведя революцию в России. Это действительно может сделать его знаменитым, но такую систему его родные, возможно, не разделяют, а ее применение на практике, вероятно, никому не придется по душе»[781]781
  Цит. по: Daline V.M. Le premier jacobin russe. P. 15.


[Закрыть].

Насколько информация Гильерми была точна? На мой взгляд, в том, что касается общественной деятельности Ромма, ей вполне можно доверять: она подтверждается данными такого надежного источника, как письма М. Тайан. Сложнее обстоит дело со сведениями о содержании политического воспитания Павла его наставником. Вряд ли родственник Гильерми лично присутствовал на их беседах о перспективах установления в России «свободы» по французскому образцу. Однако в тесном провинциальном мирке до него вполне могли доходить отголоски подобных разговоров, тем более если те велись в присутствии третьих лиц. А такие разговоры, похоже, действительно имели место. Об этом косвенно свидетельствует письмо М. Тайан Ромму после отъезда Павла в Россию. Стараясь смягчить учителю горечь разлуки с учеником, Миет рисует перспективу, которая, как ей, очевидно, представлялось из бесед с дядей, была бы для того наиболее утешительна:

Я убеждена, что он [Попо] никогда бы вас не покинул, если бы не приказ императрицы, коему он подчинился, ропща на варваров, вырвавших его из ваших объятий. Этой тирании граф отомстит. Он распространит среди порабощенного народа тот свет, который познал в вашей школе, он принесет с собою в эти дикие края семя той свободы, что должна обойти весь мир. Ожидая, пока ваши мудрые советы принесут свои плоды [курсив мой. – А.Ч.], Попо придется много пострадать, ведь он возвращается к себе в страну с идеями, которые сделают его врагом правящих там тиранов[782]782
  Bouscayrol R. Les lettres de Miette Tailhand-Romme. P. 113.


[Закрыть].

В какой степени были оправданны подобные надежды? Выше я уже не раз приводил свидетельства того, что Павел Строганов с симпатией относился к идеям Французской революции. Но означает ли сие, что Ромм сумел превратить своего ученика в «деятельного» революционера, в «первого русского якобинца» не по форме, а по убеждению?[783]783
  Ср.: Далин В.М. Первый русский якобинец. С. 10, 17, 21.


[Закрыть] Для такого вывода у нас оснований нет. И последние месяцы пребывания юного графа во Франции лишний раз подтверждают это. Если Ромм в Оверни с головой погружен в политику в качестве революционного агитатора, а с ноября и как член муниципалитета Жимо, то его подопечный и здесь, как ранее в Париже, лишь наблюдает за революцией, пусть даже с несомненной симпатией к ее принципам, но совершенно пассивно, не проявляя ни малейшего стремления принять в ней сколько-нибудь деятельное участие. Более того, загруженность Ромма общественными делами позволяет Попо больше времени уделять своей личной жизни. Письмо М. Тайан конца сентября 1790 г. показывает, сколь разные интересы определяли поведение учителя и ученика:

Ты знаешь, моя дорогая подруга, заговорили о том, чтобы избрать г-на Ромма депутатом. Такой выбор сделал бы честь патриотам. Народ получил бы в его лице ревностного защитника. В ожидании того момента, когда его голос зазвучит с трибуны, он пользуется им для просвещения сограждан. Каждое воскресенье он собирает вокруг себя множество крестьян, которым читает газеты и объясняет новые законы. Я присутствовала на нескольких таких встречах и была удивлена тишиной, в коей они проходят, и вниманием, с которым его слушают. Священники и дворяне высмеивают эти собрания. Они приписывают г-ну Ромму такие амбиции, каковых у него в действительности нет. Они не верят, что он творит добро ради самого добра.