Текст книги "Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945"

На Кавказе, в отличие от других частей Советского Союза, Германия была вынуждена считаться с заинтересованными третьими государствами, самым важным из которых была Турция. Правительство Анкары заняло неоднозначную позицию. Оно боялось и рейха, и Советского Союза. Стремясь укрепить свое положение на тот случай, если Гитлер одержит победу, Турция тем не менее поддерживала дружбу с Британией и Америкой, контролировавшими «дороги жизни» к Египту и Ирану. Гитлер давно принял решение о неизбежном завоевании или нейтрализации Турции; однако, руководствуясь здравым смыслом, Берлин поддерживал такие отношения с Анкарой, чтобы «преждевременно» не настроить турок против себя или, что еще лучше, переманить их на сторону стран оси.

Самые ранние военные планы Гитлера предполагали стремительное продвижение к Баку. Только после этого, по его словам, он собирался решить, «насколько важную роль стоит отвести Турции». После провальных переговоров с Молотовым в ноябре 1940 г. Гитлер приказал министерству иностранных дел избегать трений с Турцией, поскольку «проливами мы сможем заняться только после победы над Россией». И действительно, за три дня до немецкого нападения на СССР Берлин подписал договор о дружбе с Анкарой.

Немецкое вторжение в Советский Союз усилило интерес Турции к судьбе Кавказа и тюркских районов Советского Союза. Большинство государственных деятелей в Анкаре придерживались «мало-турецкой» формулы отказа от всяких стремлений к экспансии – точки зрения, которую Кемаль Ататюрк оставил своим преемникам в качестве аксиомы политической мудрости. В то же время другие политики – особенно многочисленные эмигранты из СССР, многие из которых добились видного положения в Турции, – питали особый интерес, во-первых, к ближайшим тюрко-мусульманским районам, то есть в Крыму и Азербайджане; во-вторых, к Кавказу в целом и, в-третьих, к судьбе советских тюрок.

Франц фон Папен, посол Германии в Турции и бывший националистский канцлер Германии, держал Берлин в курсе пантюркистских действий. В августе 1941 г. он сообщил из Анкары, что «…в свете успехов немцев в России турецкие правительственные круги все больше озабочены судьбой своих собратьев за пределами турецко-российской границы, и особенно судьбой азербайджанцев. Эти круги… судя по всему, хотят аннексировать этот регион, а особенно ценные нефтяные месторождения в Баку».

На самом деле мнения в Турции резко разделились. Среди тюркских эмигрантов группой, обладавшей самым легким доступом к Папену, была «Мусават», которая под руководством Мамеда Эмина Расулзаде стремилась к независимости Азербайджана. В отличие от сторонников более обширных пантюркистских государств и федераций ее представители продвигали более ограниченную формулировку, по которой азербайджанские националисты стремились «украсть» у Украины роль привилегированного примаса среди восточных национальностей в схеме Розенберга: «Германия должна уделять особое внимание формированию как можно более сильного государства на юго-востоке, чтобы держать Россию под угрозой со всех сторон. Украина не выполняет эту функцию в достаточной степени. Украинцы – славяне, и поэтому, как болгары и сербы, они могут в любое время осознать свое общее прошлое с Россией. С турками это совершенно исключено!»

Это едва ли было официальной концепцией турецкого правительства. Все, что Анкара осмеливалась сделать, заключалось в том, чтобы в частном порядке заявить о том, что она заинтересована в «справедливых устремлениях» советских тюрок, и предположить, что в будущем «можно было бы объединить народы Кавказа в одно буферное государство». Она решительно не хотела наживать себе проблем, притязая на кусок советской территории.

Действительно, планы самой Германии все еще находились в процессе разработки. Поглощенный победами, Берлин наметил свой путь на Ближний Восток с учетом любого исхода: «Если после победного завершения Восточной кампании Турцию можно будет переманить на свою сторону… то будет запланировано наступление в Сирию [и] Палестину в направлении Египта». Если же, с другой стороны, «сотрудничеством Турции невозможно будет заручиться даже после распада Советской России, то наступление на юг через Анатолию [Малую Азию] будет осуществляться против воли турок».

Немецкая двуличность едва ли смягчалась тем, что затягивание кампании в России потребовало отсрочки этих планов. Поскольку победа над советским режимом оставалась первостепенной задачей, «операции в Восточном Средиземноморье были неосуществимы до достижения Закавказья». С другой стороны, поскольку военные действия против Турции были совершенно нежелательными, «мы должны попытаться завоевать ее политическими средствами». Эти «политические средства» включали подчинение доктрины внешнеполитической тактике.

В конце октября генерал Али Фуат Эрден, бывший начальник Академии Генерального штаба Турции и член парламента, и Хусейн Эркилет, видный пантюркистский и прогерманский генерал татарского происхождения, прибыли в рейх в рамках официального визита, в который входил прием фюрера. Немцы стремились возродить воспоминания о немецко-турецком «братстве по оружию» во время Первой мировой войны и произвести на своих гостей впечатление экскурсией по Восточному фронту. По возвращении генералы подробно доложили обо всем президенту Турции, министру иностранных дел и начальнику Генерального штаба.

Под впечатлением того факта, что правительство Анкары попустительствовало пантюркистской пропагандистской деятельности Эркилета, министерство иностранных дел в Берлине призвало к продолжению усилий по обеспечению «доброжелательного нейтралитета» Турции. Заместитель министра Эрнст Верман утверждал, что западным союзникам нечего предложить туркам; следовательно, если Анкара заинтересована в укреплении своей позиции (и министерство иностранных дел, похоже, считало «укрепление» синонимом территориальной экспансии), Германия была логичным союзником Турции. Верман считал, что несмотря на то, что турки еще не выдвинули таких требований, они «в целом выступают за создание (по крайней мере внешне) независимых тюркских государств в Крыму, на Северном Кавказе, в российском Азербайджане – в последних двух как в частях Кавказского государства – и аналогичных государств к востоку от Каспийского моря».

Папен, будучи более реалистичным, признал, что Турция может попытаться сохранить нейтралитет с учетом того, что «тотальный крах… Британской империи – не в интересах Турции, [которой необходимо] поддержание баланса власти в Средиземном море, а не неограниченная гегемония Италии, которая могла бы возникнуть после полной победы стран оси». Поэтому Папен настаивал на сохранении немецкой «мягкости» по отношению к Турции: «Любая попытка преждевременно спровоцировать Турцию на активную демонстрацию ее позиции – потребовать у нее принять участие в войне или предоставить нам разрешение на перемещение наших войск через ее территорию – непременно приведет к переходу Турции на сторону противника».

Признание этой нестабильной ситуации привело к тому, что немецкие дипломаты и некоторые из их военных помощников стали выступать за уступки турецкой позиции: в отношении тюркских военнопленных, в вопросе о местном самоуправлении и в стремлении к более «просвещенной» политике в Крыму. Осталось предпринять еще один шаг – наладить сотрудничество Германии с протурецкими кавказскими эмигрантами, которые расширили свою деятельность после немецкого вторжения.

В то время как министерство иностранных дел надеялось таким нечестным образом заполучить политическую роль в советских делах, министерство Розенберга решительно противостояло его усилиям. Так возник конфликт по поводу Адлонской конференции, спонсором которой в апреле – мае 1942 г. выступил посол фон дер Шуленбург. Вопреки его стараниям возникла редкая коалиция крыла Бормана, враждебного по отношению ко всем представителям и дипломатическим службам беженцев, и школы Розенберга, выступавшей против этого начинания министерства иностранных дел.

Эту, казалось бы, неудачную смену курса ОMi можно было объяснить несколькими факторами, не последним из которых был ревнивый страх перед конкуренцией со стороны министерства Риббентропа; если бы беженцев наконец стали набирать в военные ряды, у Розенберга был бы свой собственный состав. Однако не менее важную роль здесь сыграла и его принципиальность. В отличие от некоторых дипломатов высшие должностные лица OMi были решительно враждебно настроены по отношению к протурецкой ориентировке. И снова злым гением, судя по всему, оказался Никурадзе. Две империалистические концепции – кавказского Groβraum[45]45
  Большое пространство (нем.).


[Закрыть], возглавляемого Турцией, и Кавказа под руководством Грузии – неминуемо привели к яростному столкновению. Шикеданца легко оказалось переманить на антитурецкую сторону, поскольку любое турецкое «посягательство» на германские «права» на Кавказе само по себе ограничивало будущую роль Шикеданца как рейхскомиссара. Розенберг вторил ему, добавив еще один аргумент: турецкие эмигранты были заподозрены в «демократических» мнениях и, следовательно, представляли опасность для нацистской цели.

Таким образом, когда Шуленбург собрал своих гостей-эмигрантов в отеле «Адлон», Розенберг быстро побудил Гитлера прекратить эту комедию. Как стало ясно позднее, этот эпизод стал причиной директивы, запрещавшей министерству иностранных дел принимать участие в решении вопросов, касавшихся Советского Союза. Розенберг на короткое время одержал победу как гегемон в восточных делах, в то время как Гитлер стал еще более решительно настроен против министерства иностранных дел.

В отношении же Турции и Кавказа Адлонская конференция стала весьма важным шагом. Хотя Гитлер и его ближайшие соратники игнорировали советы Шуленбурга, в Берлине больше не могли делать вид, что они не подозревают о существовании эмигрантов. Чтобы сохранить лицо, необходимо было попытаться наладить какую-то договоренность с эмигрантами, но под эгидой OMi. На практике смещение юрисдикции оказалось менее критичным для кавказских националистов, чем они ожидали, потому что работал с ними не Шикеданц, а в основном два человека: Бройтигам и Менде, и им обоим были не по душе взгляды Никурадзе. Бройтигам тесно контактировал с группой Шуленбурга; Менде снискал славу «главного защитника» нерусских эмигрантов в рейхе. Таким образом, три элемента в Берлине объединили свои усилия для поощрения более внимательного отношения к Кавказу и его националистическим представителям за рубежом: эксперты по Советскому Союзу на низших политических уровнях OMi, их коллеги в министерстве иностранных дел и подобные элементы в армии – как в ОКХ, так и в группе армий, готовых вторгнуться на Кавказ под командованием фельдмаршала Листа. Это неправдоподобное объединение одержало победу, потому что у его членов была одна цель, хотя и по разным причинам: фракция Менде – Бройтигама выступала за «програжданство» в противовес Шикеданцу; представители министерства иностранных дел были готовы поддержать эмигрантов либо в качестве протурецкого жеста, либо ввиду более просвещенного подхода к политике оккупации; армейские элементы частично сами были «экспертами в московских делах», а частично – убежденными прагматиками, осознававшими необходимость нового курса. Все три группы продвигали свою политику, несмотря на противоположные взгляды их соответствующих начальников – Розенберга, Риббентропа и Кейтеля.

Несмотря на проблемы, вызванные решением Гитлера, Шуленбург продолжал высказывать свои взгляды. Ни сегодняшние эмигранты, ни завтрашнее население Кавказа (он продолжал критиковать Шикеданца) не будут сотрудничать с рейхом, если им не будет обещана какая-то форма государственности, возможно под защитой Германии, но со своим собственным режимом. Оправдать немецкий контроль и удовлетворить чаяния как Турции, так и националистических кавказцев можно было только путем «создания отдельных кавказских государств под немецким протекторатом». Министерство иностранных дел было готово признать, что «ситуация на Кавказе существенно отличается от ситуации в других районах Советского Союза и что, судя по всему, требуется форма управления, которая будет отличаться, например, от той, что установлена на Украине».

Такая формула была наименьшим общим знаменателем «тройного альянса».

Розенберг, по-прежнему намеревавшийся добиться назначения своего друга Шикеданца в Тифлис, без колебаний направил Ламмерсу отчет с жалобой на работу инспекционной комиссии, объезжавшей лагеря, где находились заключенные, предназначенные для формирований, которые будут воевать на стороне рейха. Офицер, писавший отчет, был возмущен «либерализмом» комиссии, в которую вошли граф фон дер Шуленбург, советники Флайдерер и Герварт фон Биттенфельд, а также генерал Кестринг – все бывшие немецкие дипломаты или атташе в России. Согласно им, «на Кавказе должны быть созданы независимые государства… – жаловался офицер. – Германское руководство, осуществляемое через представительства или посольства, должно быть изящным и легким, чтобы государства не замечали никакого влияния Германии. По крайней мере в первое время в некоторые ветви администрации в этих государствах (в Азербайджане, Грузии, Армении и т. д.) можно было назначить немецких советников… Несколько государств были бы объединены в Кавказскую федерацию, исполнительным органом которой был бы Федеральный совет, в котором представитель Германии обладал бы правом вето».

Этот план, хотя он и пророчил Германии широкий политический и экономический контроль, был слишком либеральным для офицера-нациста. Он удивился еще больше, когда обнаружил, что «министерство иностранных дел умело завоевывает поддержку вермахта… потому что военные страдают от ошибок администрации в области OMi (рейхскомиссариаты «Украина» и «Остланд»), а также в Генерал-губернаторстве, Нидерландах и Норвегии». Он подозревал, что военные, как и Кестринг, под «свободой» для советских национальностей подразумевают «очень широкое понятие, а именно суверенитет».

«Однако худшим из того, с чем мне пришлось столкнуться, – добавил он, – стало заявление господина Герварта фон Биттенфельда о том, что некоторые из господ в OMi, в частности Бройтигам и Менде, придерживаются той же точки зрения, что и министерство иностранных дел».

Взгляды этих людей преобладали, отчасти благодаря ключевым позициям, которые занимали их внутренние союзники. Хотя Розенберг официально одержал победу над Риббентропом, на практике его собственные планы так и не были осуществлены. Ключ к реальной политике остался у армии. Она наконец была готова к массированному продвижению на Кавказ, неоднократно откладывавшемуся из-за неудач на фронте. В конце июня 1942 г. войска группы армий «А», возглавляемые моторизованными и танковыми группировками, прорвались у Ростова-на-Дону в Кубань и далее на Северный Кавказ. Менее чем через два месяца они обосновались в долинах Карачая и Черкесии и продвинулись мимо калмыцкой столицы Элисты, почти до Каспийского моря, а также к югу от портового города Новороссийска, на побережье Черного моря.

Из всех районов СССР под немецким владычеством Северному Кавказу приходилось лучше всего. Частично это объяснялось неславянским происхождением, что способствовало применению более «просвещенной» политики и принятию во внимание реакции турок. Не менее важным был и тот факт, что Северный Кавказ был оккупирован лишь в течение ограниченного периода времени и оставался под непосредственным военным контролем при тайном участии дипломатов, офицеров и некоторых из более реалистичных элементов в OMi.

Помимо того что ответственные ведомства в целом были более умеренными, чем приверженцы партии и СС, люди, назначенные на Кавказ – порой намеренно, порой по счастливому стечению обстоятельств, – являлись одними из самых политически проницательных в нацистской Ostpolitik.

Костяком армейского крыла, которое выступало за политику «дружбы» с завоеванными народами, был выдающийся деятель полковник Клаус фон Штауффенберг, который возглавлял штаб армии резерва ОКХ, а 20 июля 1944 г. совершил покушение на жизнь Гитлера. Ему как товарищу шуленбургской группы удалось добиться назначения бывшего атташе Шуленбурга в Москве, рожденного в России генерала Кестринга, на Кавказ в качестве инспектора кавказских коллаборационистских групп, а Герварт (Херварт) стал его адъютантом. Задумка состояла в том, чтобы сделать Кестринга генерал-губернатором Кавказа под военной оккупацией, поставив, таким образом, Розенберга и Шикеданца перед свершившимся фактом. Пока на Ближнем Востоке продолжались операции, ОКХ было уверено в том, что сможет предотвратить любую попытку OMi получить контроль над регионом. Кроме того, доктору Отто Шиллеру, специалисту по советскому сельскому хозяйству, который также служил в посольстве в России, было поручено реформирование сельского хозяйства на Кавказе; доктор Отто Бройтигам, бывший генеральный консул в Батуми, был назначен полномочным представителем министерства Розенберга при группе армий «А». Эта группа значительно отличалась от группы Коха, Лозе и Готтберга, господствовавшей в других регионах на Востоке.

Гитлер пребывал в некоторой нерешительности относительно политики на Кавказе. В противовес стараниям Риббентропа любые обещания или уступки восточным народам или Турции, «которые впоследствии невозможно будет осуществить», он заклеймил как ложные и опасные. Министерству иностранных дел, настаивал он, стоило «воздерживаться от всяческих разговоров о сотрудничестве» с покоренными народами. Раздраженный гражданскими лицами, особенно дипломатами и «экспертами по делам России», и с нетерпением ожидая дальнейших завоеваний на Ближнем Востоке, фюрер сиюминутно был готов признать, что ответственность за Кавказ должна взять на себя армия. В письме Риббентропу Ламмерс воспроизвел взгляды Гитлера: если бы Кавказ впоследствии стал совокупностью марионеточных государств под немецкой опекой, наказал Гитлер, OMi стало бы ответственным за управление им; если же, с другой стороны, кавказские государства, хотя бы формально независимые, будут иметь право на жизнь, то разбираться с ними будет поручено министерству иностранных дел. Ясно было только одно: по военным, экономическим и политическим причинам Кавказ не должен был оставаться частью России.

Генерал Вагнер, генерал-квартирмейстер, формально ответственный за управление военного командования, воспользовался отношением Гитлера, как только ситуация на Северном Кавказе определилась. Вооружившись разнообразными докладами, в которых подчеркивалась долгосрочная помощь, оказанная немцам коренным народом, и необходимость позитивного политического заявления, Вагнер призвал Гитлера сделать «публичное заявление о политических намерениях на Кавказе, гарантировать полную политическую независимость в тесном военном и экономическом сотрудничестве с великим германским рейхом». И действительно, 8 сентября Гитлер издал директиву, разрешавшую содействие марионеточным режимам коренных кавказских народов, а также полностью передававшую власть командующему группы армий «А» при условии сотрудничества с Герингом и Розенбергом. Теперь Штауффенберг, Альтенштадт и Бройтигам разработали подробное соглашение. Наконец на Кавказе стали применяться «такие термины, как свобода, независимость и сотрудничество». Более того, здесь, в отличие от всех других советских регионов, не должен был использоваться принудительный труд.

В соответствии с этим были переработаны пропагандистские директивы и инструкции, направленные немецким войскам, наступавшим на юг. Выдающейся в этом отношении была точка зрения генерал-полковника (впоследствии с 1943 г. фельдмаршала) Эвальда фон Клейста, командующего 1-й танковой армией, а затем всей группой армий.

«Командующий в звании генерала, – писалось в протоколе обращения Клейста, – опирался на приказ фюрера о том, что немецкие вооруженные силы сделают население своим другом… Лучшей пропагандой, как внутренней, так и внешней, является довольное и обнадеженное население, которое знает, что его ожидает лучшее будущее, чем при правлении царей и Сталина. Народ должен знать, что мы пытаемся сделать все возможное, даже если мы не в состоянии дать ему все, чего он желает… что у нас добрые намерения».

Клейст принципиально отказался проводить качественные разграничения между «горцами», казаками и русскими. «Они все нам пригодятся, – заявил он вопреки тезисам Розенберга, – и русские не исключение, поскольку каждый народ обладает ценностью… с этого дня мы больше не находимся в состоянии конфликта с местными жителями».

Эта точка зрения насквозь пронизывала директивы армии, которая обращалась к народу с заявлениями с обещаниями свободы и достатка, – но конкретное упоминание политической независимости по приказу Гитлера было запрещено. Немецким войскам было приказано:

1. Обращаться с населением Кавказа по-товарищески…

2. Не препятствовать горцам, стремящимся упразднить систему колхозов.

3. Разрешить повторное открытие мест поклонения для всех вероисповеданий…

4. Уважать частную собственность и платить за изымаемые товары.

5. Завоевать доверие народа образцовым поведением.

6. Приводить основания для любых жестких мер, затрагивающих население.

7. Относиться к чести кавказских женщин с особым уважением.

Между тем Шикеданц строил планы по своему праздничному входу в Тифлис и торжественному открытию своего «двора». Он уже отобрал себе сотрудников; за ним должно было последовать не менее 1200 человек. Его желание стать абсолютным хозяином было выше его интеллекта или даже уз верности Розенбергу. Шикеданц боялся, что военные «наведут на Кавказе беспорядок» и если и передадут его ему, то только после проведения политики неуместного либерализма. Поэтому он обвинил последователей движения, которое он назвал армейской ориентацией внутри OMi, в том, что они вступили в сговор с военными для проведения «сентиментального» курса. Опасаясь, что его обыграют, он потребовал, чтобы они предоставили ему всю переписку, относившуюся к Кавказу, в результате чего его стол был завален таким количеством бумаг, что он не успевал с ними разобраться.

Единственная поддержка Шикеданца исходила от сотрудников Никурадзе и тех нацистских чиновников, которые хотели получить высокие должности в будущей администрации Кавказа. Единственными аутсайдерами, готовыми работать с ним, были экономические ведомства: они тоже были нацелены на непосредственную эксплуатацию Кавказа рейхом и выступали против любых уступок народу. Эта общность мировоззрений, которая уже была подтверждена соглашением между Герингом и Кохом, была самым явным образом продемонстрирована в планах по использованию кавказской нефти. Розенберг, с самого начала «признав» настойчивость армии и управления четырехлетнего плана[46]46
  Который курировал Геринг.


[Закрыть] касательно этих требований, предусмотрел назначение ответственного должностного лица, представлявшего экономические ведомства в качестве руководителя «нефтяной комиссии, действовавшей в авторитарной манере», который являлся бы «ближайшим сотрудником» Шикеданца. Герингу, который недолюбливал Шикеданца, в сотрудничестве с другими людьми удалось назначить на эту должность человека не от Розенберга, одаренного посла Германа Нойбахера. Нойбахер должен был быть «на стороне» рейхскомиссара, но не «подчиняться» ему в вопросах, касавшихся кавказской нефти.

Таким образом была создана формально независимая корпорация под названием Kontinentale 01 Aktiengesellschaft. «Конти Оэль», как ее стали называть в дальнейшем, отражала закулисное соглашение между Герингом и Розенбергом, который в очередной раз отказался от своей «предвзятой аргументации», как только были затронуты высшие немецкие интересы. В совет директоров «Конти Оэль» входили, помимо прочих, высокопоставленные представители от концерна «И.Г. Фарбен» и управления четырехлетнего плана, а также Шикеданц. В соответствии с директивой Геринга, согласованной с Розенбергом и неохотно принятой министерством иностранных дел, «Конти Оэль» получила 99-летнюю монополию на эксплуатацию всех нефтяных ресурсов, производство и распределение вторичных нефтепродуктов на всей территории Советского Союза в обмен на выплату дивидендов в размере 7,5 процента рейху.

Планы по эксплуатации привели к наигрубейшему империализму. Замешанный в них немецкий полковник откровенно сказал лидеру эмигрантов: «Наконец-то у нас, немцев, появится шанс обогатиться». Неопубликованное соглашение вызвало враждебность некоторых дипломатов, и даже симпатизировавшие Турции специалисты в штате Розенберга выразили протест в связи с тем, что «это было хуже того, что рисовала немецкая пропаганда по поводу англо-иракского соглашения». Они надеялись на то, что Нойбахер будет оказывать нейтрализующее влияние на Шикеданца и некоторых фанатичных военных экономистов. На практике «Конти Оэль» почти не сыграла роли. Во время недолгой оккупации Северного Кавказа только месторождения Майкопа (Нефтегорска) и Малгобека попали в руки Германии, но это случилось после их полного вывода из строя Красной армией; советские войска удержали месторождения Грозного и Баку. В подконтрольных им нефтяных районах немцы лихорадочно стремились восстановить производство с помощью специальной околовоенной «Технической бригады по минеральным маслам» (ТБН), чьи реальные достижения практически равнялись нулю. «Конти Оэль» направила команду специалистов, которые по-тихому поселились в Кисловодске в ожидании (как оказалось, безрезультатном) захвата Грозного. После отступления германских войск в конце 1942 г. (на Кавказе в начале 1943 г.) вопрос кавказской нефти раз и навсегда потерял актуальность для рейха.

Аналогичным образом была ограничена роль, которую стала играть на Кавказе СС. У СД были свои «инициативные группы» на местах, и эти группы отвечали за зверства и жестокое обращение. Тем не менее военному командованию удавалось держать их под контролем более успешно, чем гражданским и армейским властям было на северных участках Восточного фронта. Даже боевые соединения СС, такие как дивизия «Викинг», были моментально подавлены Клейстом, когда проявили намерение подчиняться приказам из штаб-квартиры СС в Берлине, а не штаба группы армий «А».

Задаче немцев еще больше поспособствовало уникальное явление в анналах военных лет: народные восстания, вспыхнувшие среди некоторых кавказских горцев после всеобщего советского хаоса в начале войны. Эти восстания, которые были наиболее распространены в мусульманских районах, особенно среди чеченцев и карачаевцев, подготовили почву для смены режима, а также произвели впечатление на немцев, когда они продвинулись на Северный Кавказ в августе – сентябре 1942 г., существованием более активных «правительственных» центров, чем те, с которыми они столкнулись на севере.

Восстания были симптомом широко распространенного недовольства на Северном Кавказе, так же как и кризис, происходивший на пути немецких армий летом 1941 г. Столкнувшись с мощным немецким натиском и отсутствием поддержки со стороны коренного населения, Красная армия отступила от Ростова-на-Дону до гор Большого Кавказа, удерживая позиции преимущественно на главных направлениях на юг и к нефтяным месторождениям Грозного.