Текст книги "Время не ждет (сборник)"

Во время его экзамена кто-нибудь из студентов обязательно дежурил под окошками аудитории. Если профессор был не доволен ответом, то зачетка несчастного могла вылететь в форточку птичкой или юркнуть мышкой под шкаф с заспиртованными препаратами. Причем Акулинин был настолько великодушен, что предлагал студенту самому решать, лезть ли тому под шкаф или бежать на улицу.

Смотрю на портрет моего старого доброго учителя, и в ушах снова слышится его заразительный смех, да такой, что я и вправду рассмеялся. Хочется с кем-нибудь поделиться этим смехом, рассказать о тех временах, но я один. Оборачиваюсь в надежде найти собеседника. У окна девушка пьет кофе со скучающим видом. И нет ей никакого дела до седеющего бородатого дядьки, стоящего у портрета профессора Акулинина, который успел умереть еще задолго до ее рождения.

Непредсказуемости профессора у нас не боялся один только Славка Михневич. Потому что он вообще никого не боялся. Славка был везунчиком, ему везло, можно сказать, просто вызывающе. Он никогда, подобно нам, не готовился к экзаменам. Ему достаточно было пролистать треть вопросов, чтобы они обязательно попались ему в билете. Девчонки от него были без ума. А когда на улицах города появились первые продавцы лотереи «Спортлото», Славка немедленно выиграл тяжелый мотоцикл с коляской.

Мы, помню, смехом потребовали отпраздновать такую удачу. Тогда везунчик тут же вновь вытянул лотерейный билетик и, не глядя на выигрыш, вручил одному из нас:

– Гуляем, ребята.

Разворачиваем, а там 50 рублей, тогда это были большие деньги.

И однажды, словно снег на голову, узнаем, что Слава женится на Галочке, студентке с нашего же курса. Галочка, невзрачная дурнушка, зато папа – председатель колхоза-миллионера. Сегодня жениться на деньгах стало нормой, но тогда еще в цене была любовь, и потому мы слишком прозрачно намекали красавчику Славке на это обстоятельство. Поначалу он даже было обижался, но, поскольку по сути-то мы были правы, перестал дуться, и мы остались друзьями. Зато Галочка, понимая, что она неровня мужу и наши намеки слишком похожи на правду, ревновала Славку к фонарному столбу и даже иногда его поколачивала. А после того, как он однажды пришел на занятия с синяком под глазом, мы скинулись и под общий смех подарили ему мотоциклетный шлем в качестве ночного колпака.

Помню – это уже лет через десять после окончания института, – во время одного из моих приездов в родной город меня неожиданно окликнули на улице. Оборачиваюсь – Славка собственной персоной! Мы обнялись, и посыпались вопросы:

– Ты как?

– А ты как?

– Славка, у меня в этом году дочка в школу идет, а у вас с Галочкой детки небось уже классе в четвертом?

Мой однокашник слушает меня, улыбается и молчит.

– Слав, ну, чего ты все молчишь, как жена, дети?

– Саша, у меня нет детей, и Гали нет. Она погибла в первый же год после окончания института. Мы уже ребенка ждали. Не знал? Ах да, ты же был в армии. В тот год мы закупали элитных животных и перевозили их в хозяйство. Машина, в которой она ехала, перевернулась. Бычкам хоть бы что, а Галочка умерла, и ребеночек наш так и не родился.

Недоумеваю:

– Подожди. Так ты что же, до сих пор один?! И это с твоей-то внешностью и везением? Ведь столько лет прошло. Неужели никого больше не встретил или бывший тесть против?

Славка пожал плечами:

– Да нет, вы же сами меня называли счастливчиком. Карьера моя пошла круто в гору, уже руковожу немалым хозяйством, дом полная чаша, и тесть здесь ни при чем. Наоборот, как встретимся, так он меня агитирует жениться. Только вот не ожидал, что действительно полюблю и окажусь на всю жизнь однолюбом.

Все эти дни я старался проводить со своими дорогими старичками. Наконец-то мы смогли наговориться и вместе посидеть у телевизора. Помню, что смотрели «круглый стол» по вопросу повышения качества выпускаемой продукции предприятиями легкой промышленности. А еще многочисленные репортажи с полей, сводки по сбору урожая.

Шутки шутками, а в Гродненской области собирают пшеницы по сотне центнеров с гектара, в некоторых хозяйствах и больше. В мои студенческие годы такие урожаи были просто немыслимы. И это притом, что земля белорусская не самая плодородная.

Еще видел, как один из их больших начальников подошел к бурту с картошкой, зачерпнул ее своими ручищами-лопатами, улыбается и говорит в камеру:

– Вот она, наша белорусская валюта.

Все это так напомнило мне далекие годы детства, когда школа была большой, а родители молодыми. Кстати, в этом году, что неудивительно, в Беларусь потянулось множество ходоков с разных областей России за мясом, молоком, кормами. Вывозят все, вплоть до соломы. Эта зима для нас будет трудной.

В последний день за мной заехала сестра:

– Предлагаю съездить в одно местечко, оно принадлежит нашему предприятию, я давно уже хотела тебе его показать, но все как-то не получалось.

Мы отъехали на несколько километров от города и оказались перед большими деревянными воротами, за которыми расположился совершенно необычный детский городок. Там и избушка Бабы-яги, и огромный трехглавый Змей Горыныч, деревянный корабль и еще множество всего интересного, особенно для малышей. Рядом с городком начинается естественный природный парк, разделенный на несколько больших зон. Стоило только приблизиться к одной из сеток, как из-за деревьев навстречу нам вышел лось.

В других местах я увидел диких кабанов, косуль, оленей с огромными ветвистыми рогами. А на дальнем плане разгуливали длинноногие страусы. Подходим к пруду, в нем плавают красные рыбки, а рядом, не обращая на нас внимания, сидит на камушке и умывается нутрия. Таких прудов несколько, чтобы их обойти и все рассмотреть, нужно время.

Почесываю между ушей маленького пони, а он доверчиво уткнулся мне мордой в живот. Состояние непередаваемое.

– Зачем вам все это, сестра?

В ответ она улыбается:

– Красиво.

Мы приехали сюда в выходной день, никого из посетителей в парке не было, но нас пропустили, потому что это сказочное ранчо принадлежит местному мясокомбинату и работники предприятия могут в любое время приехать сюда на рыбалку.

– Нам, – продолжает сестра, – выделили эти неудобья и предложили устроить здесь маленький рай.

Попросили: «Сделайте так, чтобы было интересно и детям и взрослым, но особенно детям. Нужно научить их чувствовать красоту».

Все хорошее пролетает очень быстро, возвращаюсь домой. Приезжаю в Москву, иду по городу, еду в метро, а такое ощущение, будто отсутствовал не неделю, а сотню лет. Словно на автомате, беру билет на автобус и успеваю вскочить в последний момент перед отправкой. Вот уже и мой поселок. Тяжело возвращаться после преподанного тебе урока красоты. Смотрю на наш огромный металлический транспарант и одновременно украшение поселка, призывающий граждан беречь свою землю. Нет, определенно нам нужно бы выписать с десяток китайских уборщиков. Китайцы – народ неприхотливый и работящий, уж как-нибудь их прокормим.

Зашел домой, поел и по привычке включил телевизор – время новостей. Ловлю себя на мысли, что хочу услышать что-нибудь про повышение качества продукции нашей легкой промышленности, но с экрана девушка взволнованным голосом сообщает – подстрелили, мол, деда Хасана. Ну и дела! Это же надо, такого человека не уберегли! Девушка продолжает, оказывается, «дед» контролировал весь российский общак. И так весь день по всем каналам. А еще где-то что-то горит, кого-то взорвали.

И чувствую, уходит, безнадежно прочь отлетает ватное состояние умиротворенности и покоя. Воспоминания засыпают и укладываются на их законные места, каждое на свою полку памяти. И наконец приходит осознание: снова дома.

Здравствуй, страна, я вернулся.

Танец

Главным делом любого священника, естественно, является молитва. Это и в храме молитва, и молитва за его стенами. Всякая молитва освящает мир, делает его немного чище и добрее. Она вносит смысл во всю человеческую жизнь, от рождения ее в мир и до ухода из него. Человеку важно прийти в земной мир физически здоровым, чтобы иметь способность жить и реализовывать свое предназначение. Важно подготовиться и к рождению в тот мир. От состояния здоровья души зависит и место ее пребывания в вечности.

Задача священника – подготовить человека к этому рождению. Как повитухи помогают малышу войти в наш мир, мир конечный, ограниченный временными рамками, где мы только учимся быть людьми, так и мы, священники, берем на себя роль повитухи, но только при рождении души уже во взрослое подлинное бытие. Только люди больше ценят жизнь временную, земную, ту, что можно потрогать руками, особо не задумываясь о вечном. Потому и нас, священников, чаще призывают только к умирающим – тогда, когда уже все кончено и очередная неудачная попытка взмыть на небеса, увы, окончилась падением.

Ему лететь, а крыльев нет или сил не хватает, за жизнь свою так ничего и не скопил.

Мы, люди верующие, часто касаемся этой темы и не боимся напоминать о смерти, потому что она для нас не конец человеческого бытия, а, напротив, его начало. Мы призваны исполнять что-то очень важное там, в вечности, но допустят нас к этому важному или нет, решается по итогам жизни здесь, на земле.

За время своего служения я нередко замечал, что образ Божий, даже если человек и не подозревает о своем предназначении, и живет не очень чисто, все равно способен проявиться в нем в любой момент. Иногда такое выражение присутствия в человеке Неба принимает совершенно неожиданный оборот. Об одном таком случае мне и хотелось бы рассказать.

Несколько лет тому назад попросили меня совершить отпевание на дому. Умерла одна одинокая женщина, много лет проработавшая кондуктором на рейсовом автобусе. Личная жизнь у нее не сложилась. Любви не было, а женщине без любви, сами знаете, никак. Ей ведь семья нужна, надежный мужчина и чтобы детей любил.

Вы думаете, феминизм – это оттого, что женщины нам, мужикам, что-то доказать пытаются? Трактор им, видишь ли, хочется покорить? Да нет, им детей хочется, семью хочется. Всякие там феминизмы – это от неустроенности, да еще и от душевной пустоты, которую и начинают бабоньки по нашей устоявшейся уже привычке заливать спиртным. А спиваются они куда быстрее нас, в этом отношении мы действительно сильный пол.

Прихожу к ней в дом, а на отпевании одни мужики и ни одной женщины. Обычно все бывает наоборот, а тут с десяток мужичков, и все как один пьяненькие. Стоят, покачиваются, но одеты хорошо, чисто, кое-кто даже в костюмах еще из той нашей прошлой советской жизни.

В других обстоятельствах мужчины стараются улизнуть от того, чтобы на отпевании постоять, все у них там дела какие-то находятся неотложные. А как выйдешь после отпевания из дому, так вот их дела, под дверью у подъезда курят стоят. Боится наш брат смерти и даже думать о ней не хочет, а потому, что тот страус, все в землю от нее головой закопаться пытается. А эти никуда не бегут, даже странно как-то.

Разжег кадило, положил на уголек маленький кусочек пахучего ладана и начал молитву. Народ стоит молится, крестное знамение кладут исправно и тут же кланяются.

Всякий раз замечаю, как станешь совершать отпевание, запоешь эти необыкновенной красоты песнопения, так и нисходит на тебя удивительное состояние покоя. Через священника это состояние передается близким усопшего, и спустя какое-то время уже все, кто участвует в молитве, объединяются в какое-то единое мистическое целое.

И бывает обидно, если в такую минуту у кого-то в кармане заиграет совсем неподходящая высокому настроению молящихся какая-нибудь бравурная музычка.

Молимся, и вдруг вижу, как спустя какое-то время подходит ко гробу один из мужичков, становится рядом с усопшей и начинает выделывать что-то непонятное. Даже и описать это трудно.

Сперва он, широко раскинув руки, становится на одно колено, потом резко прыжком отталкивается от пола и меняет коленку. Затем, все так же оставаясь с расставленными руками, ложится на живот, потом переворачивается на спину и пытается ногами в ботинках похлопать так же, как хлопают в ладоши.

Со стороны все это выглядело нелепо и неуместно, а потому, наверное, и очень смешно. Мне пришлось приложить немыслимые усилия, чтобы в голос не расхохотаться здесь же над гробом. Даже незаметно щипал себя за руку и закусывал губы.

Ну, думаю, народ наш от водки совсем с ума сошел, чудит даже при таких скорбных обстоятельствах. Огляделся вокруг, на удивление, остальные зрители оставались спокойны и ни тени улыбки не возникало на их лицах, даже напротив – угадывалось откровенное сочувствие.

Короче говоря, этот «акробат» все время, пока шло отпевание, продолжал свои странные телодвижения. То они мне напомнили какой-то неуклюжий танец, то статические фигуры на счет, какие любили представлять у нас в 30-е годы. Я решил ему не мешать, думаю, пьяный, еще свяжешься.

Уже уходя и одеваясь в прихожей, я все-таки не утерпел и спросил у одного из присутствовавших, не знает ли он, что означали все эти странные кульбиты, если они, конечно, имели какой-то смысл?

– Да у него, батюшка, видишь ли, чувства к ней были, – ответил мужчина, – а так он ничего, смирный.

Вот тебе раз, соображаю, это что же? Получается, только что на моих глазах этот пьянчужка исполнил прощальный танец? Я вспомнил, как тот скакал, и улыбнулся.

Стал искать сравнение и подумал: все равно как у лебедей.

Говорят, будто лебедь, потерявший подругу, поднимается высоко в небо и танцует свой прощальный танец, прежде чем упасть вниз и разбиться о землю.

Но танцевать он точно не умел, двигался как мог, повторяя то, что где-то когда-то видел раньше. Да и понимал ли он вообще, что делает? Он не знал, как молиться, а что знал, уже забыл, и остался только этот смешной танец, танец неустроенной, несчастной, никому не нужной одинокой души, в которой в этот трагический для нее момент под влиянием зазвучавшей молитвы внезапно проявился Образ.

Контакт

Мой хороший товарищ, отец Виктор, бывший спецназовец, рассказывал мне, как он в первый раз в своей жизни надел на себя подрясник. И не только надел, но и пошел в нем по Москве. Он еще не был рукоположен в сан, но получил благословение на право ношения священнической одежды.

– И вот иду, – рассказывает, – а навстречу мне выходит дядька лет шестидесяти, здоровенный такой, и пиво на ходу пьет из бутылки. Поравнялся он со мной и вдруг ни с того ни с сего как даст мне по носу. И сломал его, а так как нос у меня был сломан уже раз двадцать, то кровь не пошла, но все равно было больно и очень обидно. За что? Ведь даже не глядел в его сторону. Раньше бы я его убил просто. Но сейчас-то я уже стал христианином, да еще и подрясник на мне. Сдержал себя, хотя было очень трудно.

Запомнил я того мужика, благо дело было в моем районе. Встречаю его через пару дней, остановил и спрашиваю:

– Ты чего же, отец, меня по носу ударил, что я тебе такого сделал?

Представь, он отвечает:

– Ты меня прости, сам не пойму, какая муха укусила. Ведь я до последней минуты не собирался тебя бить, а как поравнялись, словно сила какая-то развернула, и я ударил, пьяный был. Стыдно мне, сынок, сил нет, как стыдно, ты уж прости меня, старого.

Мне тоже иногда вспоминаются такие забавные и немного странные случаи из моей жизни. Как-то едем в автобусе, полдень, народу немного, только сидячие места и заняты. Я в подряснике, с крестом, стою на задней площадке. Едем. На одной из остановок в салон заходят трое молодых ребят, лет по семнадцати, веселые, вроде трезвые, смеются. Оно и правильно, молодые должны смеяться, потом наступит время забот и проблем, а пока можно и повеселиться.

Однако замечаю, что эта смеющаяся троица начинает постепенно смещаться в мою сторону и потихоньку так зажимать меня в угол салона на задней площадке. Вдруг один из ребят как бы случайно, падая на спину, прижимает меня к стенке. Они уже вовсю хохочут, я отхожу в другой угол, а юноша бьется об меня уже боком.

Чувствую, назревает драка – что делать? Я не могу их бить, каноны не позволяют, а на мне еще и крест. Смотрю на людей, что едут вместе с нами. Видят же, что молодежь над священником куражится. Думаю, может, кто заступится, ведь я же не в Москве, я же к себе в родной поселок еду, и эти люди обязательно должны меня знать. А народу забава, мужики в проход со своих мест повылезли, шеи вытянули и с неподдельным интересом ждут, будет драка или нет.

Ладно, думаю, раз драки не избежать, тогда так: если успеем к ближайшей остановке подъехать, я выйду, а если не успеем, ну, куда деваться, сниму крест, и начнем публику потешать. Но все «испортила» одна пожилая женщина, она сидела к нам боком и держала перед собой большую сумку на колесиках и инвалидную тросточку. Так вот эта самая бабушка и закричала на молодежь:

– Вы что же это делаете?! Как вам не стыдно – на священника руку поднимать!

И что вы думаете? Ребятки поутихли, отошли от меня в сторонку и, так же похохатывая, вышли на первой же остановке.

Понятно, что потом подошел я к моей спасительнице, поблагодарил ее и спрашиваю:

– Матушка, почему ты за меня заступилась? Вон ведь здоровые дядьки едут, а никто и пальцем не пошевелил, а ты закричала?

– Ой, батюшка, все просто. Нас с родителями, когда мне было всего пять лет, выслали, как семью кулаков, на север и загнали голых и босых на болота. Нас, таких семей, там много было. Сказали, мол, хотите – живите, не хотите – подыхайте. Короче, как хотите. Вот тогда, если бы не помогали мы друг другу, не заступались бы один за другого, не выжили бы. Там и молиться научилась, все мы тогда только на Бога и надеялись – и выжили. А сейчас я даже рада, что смогла вот хоть на старости лет за священника заступиться. Так на душе радостно.

Живем мы, сельские священники, скромно. Может, перед кем и стоит проблема, как и во что одеться, где и какую одежду покупать, а вот у меня такой проблемы нет вовсе. Меня полностью, за исключением мелочей, одевает секонд-хенд. Люди приносят в храм много тряпок, что уже не хотят носить, а что-то от усопших осталось. И моя староста Нина, молодец такая, никогда не забывает про батюшку. А я человек в одежде непритязательный, за модой не гонюсь, так что за все слава Богу.

Но вот как-то матушка решила, что мне обязательно нужно купить зимнюю, не продуваемую ветром куртку. Ну, раз нужно, значит, нужно, поехали на рынок. Там у одного армянина сторговали коричневую замшевую куртку с искусственным зимним воротником на заклепках и подстежке на молнии. Одно было подозрительно: уж больно мало торговец за нее просил. Когда мы уже отдали деньги, он мне сказал:

– Понимаешь, брат, такие куртки уже из моды вышли. И их никто не покупает.

Ну вышли и вышли, мне все равно, главное, чтобы куртка была теплая и ветер не продувал. До сих пор я ее ношу, сносу ей нет.

Вот однажды иду после занятий в семинарии на автовокзал в своей новой замшевой куртке. Надел я ее прямо на подрясник, наверное, поленился его снимать. Иду в здание областного автовокзала и краем уха слышу, как кто-то кричит:

– Нет, ну вы полюбуйтесь на этого упыря! Полюбуйтесь, вот он, кровосос проклятый, на нашей народной шее.

На вокзалах, что железнодорожных, что авто, всегда обитало несметное полчище бездомных алкашей, поэтому к таким крикам и разборкам все давно привыкли и не обращают внимания. Я тоже не обратил внимания, и напрасно. Оказалось, что «упырь» и «кровосос» – это я. А поводом к негодованию стала моя новая замшевая куртка с искусственным зимним воротником на заклепках.

Неожиданно подбегает ко мне нетрезвая тетенька средних лет и хватается за мою куртку.

– Отдавай, паразит, куртку! Люди, люди, смотрите, как эти попы нас дурят, обжирают! Смотрите, в каких шмотках ходят, на «мерседесах» ездят, а мы, простой народ, что же, с голоду теперь подыхать должны?!

Ну, думаю, попал, вот ведь угораздило меня пойти в подряснике, поленился снять его в семинарии, теперь получай. Тетка хоть и пьяная, а сильная. Да еще и тяжелая, повисла у меня на руке и не отпускает. Но здесь меня выручили другие пассажиры. Двое молодых ребят, видя, в какую я попал ситуацию, тут же подбежали и оторвали от меня эту тетку.

– Мать, – предлагают, – чего ты хочешь? Давай мы тебе хлеба купим?

Угомонилась.

А однажды со мной произошла ну очень смешная история. Летом иду по улице небольшого городка, что рядом с нашим поселком. Мне нужно было зайти к одному моему знакомому, а тот жил в пятиэтажке. Подхожу к его подъезду, возле входа в подъезд на лавочке две бабулечки раскладывают стопки журналов. Заглянул, а это уже до тошноты знакомая «Сторожевая башня».

О как, думаю, иеговисты. Дай-ка я с ними немного пообщаюсь. И значения не придал, что на мне подрясник и крест. А для свидетеля Иеговы – это все равно что для быка красная тряпка. Бабушки в ответ на какой-то мой невинный вопрос развернулись – и на меня. Две такие миленькие старушечки, маленькие худенькие, обе в береточках, у одной золотая фикса во рту.

Оценив ситуацию, они, не сговариваясь, вытянули ко мне свои кулачки и бросились в драку. Честное слово! Это было так неожиданно. Им не хватало только боевого клича типа «банзай!» или «Иегова, вперед!».

Конечно, мне бы ничего не стоило справиться с зарвавшимися пропагандистами, наверняка из числа бывших активисток годов этак 60-х, но я не забывал, где на тот момент находился. А находился я во дворе, куда стекались подъезды четырех стоящих квадратом пятиэтажных домов. И за мной в это время могли наблюдать десятки и десятки любопытствующих глаз. И вот представьте себе картину.

Люди с высоты своих этажей смотрят, как поп с крестом на груди дерется с двумя интеллигентного вида старушками. Кого обвинят: их или меня? Ну конечно, меня, и скажут, а если и не скажут, то подумают: «Совсем уже эти попы распоясались, мало им храмов, уже по дворам старухам от них житья нету». Ведь ни у кого не сработает, что хулиганят-то как раз эти самые божии одуванчики. А им, наверное, лестно, может, это у них за мученичество считается, от православного попа получить подзатыльник.

Так что, друзья мои, не нашел я больше ничего лучшего, как бежать. Бежал позорно с предложенного мне поля боя.

Почитай, что каждый год мне приходится бывать зимой в Москве на Рождественских чтениях. Встретился там с одним знакомым батюшкой, и тот мне рассказал, что ему накануне вечером какие-то молодые люди в метро угрожали, и даже преследовать начали, хорошо, говорит, что успел до милицейского поста добежать.

– Ты вечером подрясник не надевай, разные люди в Москве живут, будь осторожен, – предупредил он меня.

Наша секция проходила в самом центре города, в Историческом музее, что на Красной площади. Работа секции подходила к концу, а музей еще был открыт, поэтому я решил пройтись по залам, посмотреть экспозицию, тем более что всегда любил и люблю историю. Гуляю, рассматриваю разные древности и замечаю, что за мной ходят и явно хотят заговорить, но не решаются две еще нестарые посетительницы. Тогда я улыбнулся и первым обратился к ним.

Оказалось, что обе они из Петербурга и отбывают на родину этим вечером, что-то около полуночи. Чем-то я им приглянулся, и захотелось им сделать мне что-нибудь приятное. И они предложили сходить с ними посмотреть балет в Большом театре.

– Это же дорогое удовольствие, девушки.

Те в ответ снисходительно улыбаются.

– Сразу видно, что вы не театрал. Кто же из настоящих ценителей прекрасного будет покупать билеты в Большой театр? Никаких денег не хватит. Пойдемте, мы вас так проведем.

Оказывается, в билетных кассах можно попросить билет на «место неудобное», он стоит всего-то двадцать рублей, правда, с него ничего и не увидишь. А и не надо, нужно немного подождать и, как прозвучит третий звонок, смело идти в зал, и любезные смотрительницы предложат тебе занять свободное место. Вот таким образом я в первый раз в своей жизни смотрел балет в исполнении труппы нашего замечательного театра.

Помня наставление моего друга, я планировал разоблачиться еще по выходе из музея. Но, когда представил себе, как затрапезно буду смотреться без подрясника на фоне людей, специально собравшихся в Большой, то решил повременить, тем более что был не один. А по окончании представления настолько оставался под впечатлением от увиденного, что и вовсе забыл обо всем. Потом мы гуляли по Красной площади, они рассказывали мне о своем городе, в котором я еще никогда не был, а потом мы расстались.

Оставшись один, я спустился в подземный переход возле гостиницы «Москва», чтобы пройти в метро. Странно, но вокруг почти никого не было, иду один, и вдруг в одном из тупичков большого перехода я увидел их. Наверное, именно об этих людях мне и рассказывал мой знакомый батюшка. Сложно описать чувства, охватившие меня в ту минуту. Зато теперь я точно знаю, о чем думал несчастный капитан Кук в последние мгновения своей жизни.

Передо мной стояло с десяток молодых людей совершенно в невообразимой одежде с раскрашенными лицами и зелеными ирокезами. Я остолбенел, молодые люди тоже замолчали и во все глаза уставились на меня. Мы стояли и с нескрываемым удивлением рассматривали друг друга.

Внезапно один из них несмело пошел мне навстречу, и тогда я тоже пошел к нему. Мы остановились и как-то одновременно протянули друг другу руки.

– Здравствуй, – сказал я ему.

– Здравствуй, – ответил он, и мы улыбнулись.

С той встречи прошло уже много лет. А я все с благодарностью вспоминаю тех женщин из Питера, что неожиданно сделали мне такой подарок, балет «Анюта», на новой сцене Большого театра. Рассказываю вам про тех забавных ребят, что встретил в подземном переходе, и думаю, а может, тот самый мальчик, что пошел мне навстречу, сам сейчас кому-то рассказывает:

«Представляешь, ночь. Подземный переход, мы стоим, никого не трогаем. И тут из-за угла такой весь в черном, страшный бородатый поп! Останавливается и смотрит на нас. Мы оторопели: куда бежать? А он, не поверишь, вдруг подошел ко мне, улыбнулся и говорит:

– Здравствуй!»