Текст книги "Время не ждет (сборник)"

Фэн-шуй, или Сердечнокаменная болезнь

Как правило, каждый, причащаясь за литургией, прежде должен исповедовать свои грехи, а уже потом и к Чаше подходить. Но на практике получается, что некоторые из нас это правило не исполняют. И этими некоторыми являемся мы, священники. Но не исполняем мы его не от «хорошей жизни», а потому, что далеко не все из нас имеют возможность покаяться перед литургией, хотя бы в повседневных грехах, поскольку служим поодиночке.

И вот для того, чтобы и нам почистить свои души, один раз, во время очередного поста, все мы собираемся в центре благочиния на исповедь. Это не значит, что мы исповедуемся только четыре раза за год, находим возможность это делать чаще, но эти четыре встречи для нас закон. Добавлю, что и возможность посмотреть друг на друга, немного пообщаться, да и вообще хорошо побыть вместе.

Вот на одной из таких встреч спрашивает меня один наш батюшка, отец Валерий:

– Ты как-то хвалился что Дворкину «сектоведение» на пятерку сдал.

– Было дело, – скромно отвечаю.

– Тогда, пожалуйста, объясни мне, что такое «фэн-шуй»?

Отец Валерий служит в немного необычном приходе, даже, можно сказать, совсем необычном.

Его храм когда-то строился для большого села, был в нем и помещичий дом, и многочисленные крестьянские избы. Время прошло, и от самого села ничего не осталось, кроме этой самой помещичьей усадьбы.

Еще в годы советской власти в ней стали располагать интернат для умственно отсталых людей, тех, кто таким уродился на свет. Есть в нем палаты, где люди способны сами передвигаться, а есть и такие, что только лежат, у кого-то есть разум, а у кого-то его нет. Человек уже вырос, он взрослый, большой размером тела, а по разуму – совершенное дитя.

Храм использовался для каких-то хозяйственных нужд, большую часть его помещений зачем-то разобрали, но сохранилась колокольня и прилегающая к ней постройка. Усилиями доброхотов остаток храма отреставрировали, а к колокольне приделали небольшую аккуратненькую церквушечку.

Все бы замечательно, служи себе, молись Богу, да только о том, кто будет в храм ходить, не подумали. Рассчитывали, видимо, на врачей, санитаров и прочий обслуживающий персонал, а получилось, что прихожанами стали вот эти самые «дурочки», а нормальные разумные люди молиться отказываются.

Приходили одно время две-три санитарочки, а потом и они отошли. Почему, спросите, а потому, что поступила на работу в интернат новая сотрудница и заразила разумную его часть неведомым доселе увлечением под названием «фэн-шуй».

И остались в храме одни неразумные. Вот и стал батюшка звать их на службы. Они приходили, стояли и сидели, слушая пение матушки и их дочки, а потом причащались без всякой исповеди – да и какая может быть исповедь у детей?

– Батюшка, я так с ходу и не отвечу про этот самый «фэн-шуй», если бы ты про иеговистов спросил, то я бы тебе мог рассказать, а с этим явлением пока не сталкивался. Знаю только, что им сейчас многие увлекаются, но поинтересуюсь и обязательно сообщу, – пообещал я ему.

Пообщались мы с батюшкой, посочувствовал я его незавидному положению. Попробуйте послужить среди людей умственно отсталых. Ни проповеди им не скажешь, ни наставление о вере христианской.

А в воскресенье на литургию приезжает к нам наш бывший алтарник Дима. Пока алтарничал, закончил Свято-Тихоновский университет. У них с женой все никак не получалось с детьми. Но молились, и Господь сначала дал одного, а потом вдогонку и второго. Помню, как во время причащения он реагировал на детей, тогда у него своих еще не было. Как он умилялся этим маленьким ручкам и ножкам. После причастия показывает мне, как потешно дитя открывало ротик. Мне смешно, а у него слезы в глазах.

Короче, Димина родная сестра родила мальчика, первенца. И вот приключилась такая беда, родился малыш с синдромом Дауна. Трагедия. Муж стал настаивать сдать «бракованное» дитя в приют и поскорее о нем забыть.

– Это же не человек, – доказывал он жене.

Люди они неверующие, да и детей у нас сегодня в семьях совсем мало, может, и действительно не должен даун занимать место здорового ребенка, поди тут разберись. Сколько ни ставь себя на место другого, а понимаешь, что не влезть тебе в его «шкуру», и уж тем более не решить за них судьбу этого мальчика.

Отвезли малыша в интернат в соседнюю Московскую область. Выручают нас москвичи, спасибо им, и подлечить нас готовы, в таких делах вот тоже не оставляют. Сдали и забыли, а Дима не может забыть. Его-то семья верующая, детей так долго вымаливали, не получается забыть.

Вот и поехали они с женой к племяннику-дауну. Договорились на первое время, что дитя будет расти в интернате, своего жилья у Димы пока еще нет, а дальше, как Бог даст, может, и заберут, все ж таки не чужая кровь. Стали периодически ездить, с ребенком играть. Поначалу все это держалось в тайне, но однажды Димка случайно проговорился матери. Просил ее молчать, да куда там. Мать дочке все рассказала. Та в слезы: «Я ребенка бросила, не смей поднимать то, что мною брошено».

Получается, обличил брат сестру, не хотел, а обличил. Сейчас та с ним не здоровается. Вот такая проблема.

Стал Дима литературу про даунов читать и делится:

– Ты знаешь, батюшка, а ведь они, оказывается, очень добрые. Я уже многое про них узнал. Люди пишут, что через общение с даунами сами начинают познавать мир любви.

Что это за явление такое? Не могу сказать. Помню, один рассказ из жизни, если не ошибаюсь, американских даунов. Говорят, у них дело с реабилитацией детей с синдромом Дауна вообще хорошо поставлено. И учить их стараются с обычными детьми в общеобразовательных школах, и спортом они занимаются. Одному не могут научить – не могут привить им дух соревновательности. Не хотят эти ребята двигаться к цели по головам других людей. Мы, нормальные, это можем, а они нет.

Придумал там кто-то устроить среди даунов спортивные соревнования. Собрали человек десять и разъясняют им:

– Вы должны бежать по дорожкам стадиона и стараться прибежать к финишу как можно быстрее. Тот, кто прибежит первым, тот и герой, тот и молодец и в награду получит «большую шоколадку».

Побежали даунята друг за дружкой, а один возьми да и упади. Хорошо так упал, разбил коленку и заплакал. Тем остальным бы радоваться, одним конкурентом меньше. А следовательно, и «шоколада» больше. Так нет же, что значит неразумные они существа. Остановились, повернулись остальные девять и пошли назад к упавшему. Подняли его на руки и понесли к финишу все вместе, вот такие они, «дурочки».

Да, тяжело тебе придется, Дима. Не столько с твоим племянником, сколько с самыми тебе близкими разумными людьми. А возьмешь мальчика в семью, сестру потеряешь окончательно.

Ладно, все это лирика, мне же нужно узнать, что такое этот самый «фэн-шуй», чем это увлеклись наши разумные братья по специнтернату? Полез в интернет, читаю:

«Фэн-шуй – настоящая магия, которую может создать каждый из нас и улучшить свою жизнь, всего лишь грамотно расставив предметы обстановки в доме или квартире согласно законам фэн-шуй».

Символы и талисманы фэн-шуй подскажут, как призвать на помощь добрые магические силы, которые помогут решить все ваши проблемы».

Читаю и думаю: какая, однако, замечательная панацея, эта «наука-магия», и сколько всяких полезных приспособлений к тому, чтобы разбогатеть. Действительно, ну зачем мне быть бедным и больным? Всего делов-то: расставил в доме мебель в соответствии с инструкцией и приманивай денежки многочисленными амулетами. Особенно мне приглянулись амулеты в виде жаб. Если правильно ими обложиться, то и удача к тебе сама прискачет, и копеечка к копеечке потечет. И не нужно голову ломать, как заработать. Купил «жабу в фонтане», пристроил ее в нужном месте, и порядок.

Наверное, хуже не будет, если эту жабу время от времени по спинке поглаживать и просить о взаимопонимании. Да и на самом деле, что ей, жалко, что ли, хорошему человеку деньжат подкинуть?

Если бы люди знали, как, оказывается, легко стать счастливым. Понятно, что по-настоящему к счастью могут идти только люди разумные, болящим деньги-то не нужны. Вот они пусть в церковь и ходят, потому что на большее все равно не способны.

Была и у нас в храме одна такая болящая девушка, звали ее Марина. Умственно отсталая. По природе ей исполнилось где-то года двадцать два, а по факту ну от силы лет восемь. Жили они вдвоем с мамой, отец уже умер. Мама уходила работать бухгалтером, а Марина оставалась дома. Девочка научилась зажигать газовую плиту и разогревать себе обед.

Любила она в храм ходить, благо что рядом. Храм городской, служили мы тогда почти каждый день, вот и бывала девушка у нас чуть ли не на каждой службе. Кстати, она исповедовалась и знала, что такое хорошо и что такое плохо. Разбирала свои поступки, давая им соответствующую нравственную оценку.

Мне показалось, что мы с Мариной даже подружились. Она старалась чем-нибудь незамысловатым выразить мне свое внимание, а я, в свою очередь, неизменно сохранял для нее после службы просфорку. Девушка-ребенок… Как сейчас, она стоит у меня перед глазами в своем розовом в цветочек легком летнем платьице.

Однажды девочка решила разогреть себе пищу. Она должна была открыть газ и поднести к конфорке зажженную спичку. Газ-то она открыла, да спички куда-то подевались. Любой разумный человек газ бы в таком случае выключил и спички бы поискал, но Мариночка не сообразила и газ не выключила, а когда нашла и чиркнула по коробку, произошел взрыв. Девушка обгорела, особенно пострадала область груди, от шеи до живота.

Я пришел навестить свою подружку в нашу городскую больничку. Мариночка лежала наполовину обнаженной, а над грудью у нее был натянут марлевый полог от мух.

Веселый врач со здоровым цинизмом на мой вопрос о положении ее дел ответил:

– Батюшка, я думаю, это уже твой клиент.

– Почему обязательно мой клиент? У нас что, не существует ожоговых центров? Почему бы ее не отвезти в область?

– Да ты что?! Нормальным людям лекарств не хватает, а ты глупенькую предлагаешь лечить? – И, видя, что я расстроился, добавил: – Бать, не заморачивайся, ну что ты на самом деле? Ей ведь действительно лучше умереть. Кому она такая нужна, да еще с ожогами?

Через какое-то время девушку выписали домой. Грудь у нее покрылась буграми и рубцами, напоминающими лунные кратеры, но только темно-малинового цвета. Требовалась пересадка кожи, но кому охота с дурочкой возиться, не умерла в больнице – и то славно. Больше я не видел, чтобы она вставала и ходила, хотя бы по дому.

Потом меня перевели в другой храм, но я продолжать навещать Марину и ее маму. Девочка радовалась моим приходам. Когда я усаживался с ней рядом, она неизменно брала мою руку, что-то чертила у меня пальчиком на ладони и улыбалась.

Постепенно ее положение стало ухудшаться. Я не очень-то понимаю, что там произошло в медицинском отношении. Но теперь, для того чтобы девушку спасти, из-за ожогов кожи и мышц, которые в свое время не стали лечить, нужно было взрезать грудину и расставлять саму грудную клетку. Врачи осмотрели Марину и пришли к выводу, что больная вряд ли перенесет такую тяжелую операцию. Интенсивное лечение, ожоговый шок, все это, мол, сказалось на сердце, скорее всего, девушка скончается прямо на операционном столе. Матери сказали:

– Для вас есть разница, где умрет ваша дочь, на столе хирурга или дома? Дома она еще, может, немного и поживет.

Как хотите, а я отказываюсь понимать таких врачей. На самом деле уж что-что, а сердце у нее оставалось здоровым, и мучения для Марины и ее мамы продлились еще на целых три года. Девушка слабела, но жила. Ей стали прописывать обезболивающие, и вскорости она уже не могла без них обходиться.

Мама мне об этом ничего не говорила. Мариночка всякий раз радовалась моему приходу, но взять мою руку в свои уже не могла, и тогда я брал ее ладошку и рисовал на ней непонятные черточки. Ребенок улыбался.

Помню свое последнее посещение. Она узнала меня, и вообще, как я понял, она меня ждала. Только улыбка ее была какой-то странной, с крепко стиснутыми зубами. Никогда она еще так не улыбалась. Я немного с ней поговорил. Чувствовалось, что Марина не всегда меня слышит. Она периодически запрокидывала голову назад, и зрачки ее глаз скрывались под лоб.

После Причастия, когда мы стояли с ее мамой на пороге, в Марининой комнате послышался мучительный стон, потом стон вновь повторился. Я тревожно посмотрел на маму.

– Обезболивающие уже не помогают, она стонет непрерывно.

– Но я был с ней целых полчаса и ничего подобного не слышал.

– Она щадила тебя, батюшка. Боится, что ты испугаешься ее боли и больше не придешь.

На всю жизнь я запомнил эту ее улыбку с крепко стиснутыми зубами.

Вскоре после Рождества Христова звоню отцу Валерию:

– Батюшка, я готов просветить тебя по поводу фэн-шуй. – И рассказал ему то, что сам узнал из Интернета.

Тот отвечает:

– Да я так и понял, нормальная современная дурилка для доверчивых. Все в русле желаний нашего человека. Расставил «правильно» по схеме мебель, накупил амулетов – и держи карман шире. Деньги уже в пути. Думаю: что-то это мне напоминает? И вспомнил! «Золотой ключик» и деревянный носатый мальчик Буратино. Помнишь, как он закопал денежки на поле чудес в Стране дураков? А потом ждал, когда вырастет дерево с золотыми монетами. Ну один в один.

Я здесь свою паству ходил поздравлять перед Новым годом и на Рождество. Они же натуральные дети, хоть и большие, а тоже ждут подарков. Вот и выступил в роли святителя Николая: кому конфетку, кому мандаринчик, кому печеньку.

Потом заглянул в столовую, а там разумная половина интерната, моя потенциальная, но неуправляемая паства, столы накрывает. И все у них, как предписано по фэн-шуй. И направление по сторонам света выдержано, и столы расставлены именно так, чтобы приманить энергию удачи. Народ подготовился и оделся в соответствии с требованиями восточного календаря. А на столах между блюдами расставлены амулеты. И на каждом – неизменная жаба и божок богатства.

Приглашают:

– Батюшка, давайте с нами!

Я их поблагодарил, поздравил с праздником. Конфетками, понятно, одаривать не стал, но пожелал, чтобы новый год стал для них слаще прошлого. За стол не садился, сослался на пост.

Наутро сторожиха рассказывала, как перепились мои неразумные фэншуйщики, а что они потом вытворяли, об этом и говорить неудобно.

– Я тебе знаешь что скажу, вот служу здесь уже четыре года, и вот какой напрашивается вывод. Моя умственно отсталая паства, что в храм регулярно приходит и причащается, натурально поумнела. У них и глаза стали осмысленнее на мир смотреть, и вопросы недетские задают. А вот разумные, мне кажется, за это время только поглупели, а уж как фэн-шуй занялись, так и вовсе в дурачков превратились. Я их к совести призываю: «Народ, для того чтобы жить богаче, работать надо. Если только бездельничать и водку пить, то, как ты эти столы ни крути, все одно без штанов останемся… А для начала нужно вернуться в храм».

– А они?

– Спорят со мной, доказывают, будто бы Богу них в душе, и в храм не идут. Вот такой у меня с ними и выходит непонятный «фэн-шуй».

Гиезиево проклятие

Колокольня высотой сорок три метра, это в деревне. Ни денег, ни лесов, ни рабочих, а делать нужно – под угрозой обрушения верхний ярус. Там когда-то висел колокол весом шесть тонн. В свое время, в самом начале прошлого века, несколько сотен мужиков подняли его при помощи хитроумной системы коловоротов. А в 1935 году местная власть сбросила колокол вниз. Это, конечно, полегче, чем поднимать, но стену разворотили. С тех пор колокольню не чинили, и она медленно разрушалась. Ветер на такой высоте сильный, выдувает старый слабообожженный кирпич. А еще и вездесущие березки, словно опята, во множестве своем облепившие ствол колокольни.

Нужны строительные леса, и мы целый год валили лес и распускали его на доски. И еще заготовили целый штабель длинных, метров по двадцать, хлыстов сосны. Но лес лесом, а если не найдешь умелых рабочих рук, то колокольню от обрушения не спасти. Кого мы только не просили, но люди или ужасались высотой колокольни, или требовали от нас невозможные суммы.

Впору было отчаяться, но мы не унывали и молились, а Бог дал нам Файзулу с его многочисленными племянниками. И мы сделали колокольню, а день, когда после окончания работ с нее убрали строительные леса, стал праздником для всей округи.

Белоснежная свеча на фоне унылой бесформенной громадины из выщербленного кирпича, но начало положено. Древние старушки, еще помнившие прежний храм, от радости плакали. И именно в этот момент меня в первый раз спросили:

– Батюшка, а разве так можно, чтобы мусульмане восстанавливали православную церковь?

Спрашивал человек сильный и небедный. Этот вопрос и у меня постоянно крутился в голове: почему никто не согласился работать на храме, кроме этих узбеков? Нина, наша староста, перехватывает инициативу: – А действительно почему? Семеныч, ты же из наших мест, и храм тебе этот, считай, родной. Поговорил бы с людьми, у нас много предпринимателей из местных, создали бы попечительский совет. Разве не жалко, что такая красота рушится, пропадает?

С того дня у нас в самом деле заговорили о попечительском совете и даже как-то один раз собирались. Но дальше разговоров дело не пошло. У попечителей рядом с храмом росли величественные особняки.

Трудно, очень трудно быть благодетелем. Это раньше русские купцы-миллионщики могли, так они и в Бога верили. Хотя вера – тоже не панацея. Был у нас на приходе человек, который стал приходить в храм, еще будучи простым рабочим. Решил он заняться бизнесом и слово дал: десятую часть от всех доходов станет отдавать на восстановление общей святыни. И Бог его услышал. С того времени все, что бы он ни делал, начало приносить деньги. Уже года через три его десятина в несколько раз превышала обычную для наших мест зарплату.

Но оказалось, что малую десятину отдавать легко, а как денежки пошли, так больше и не смог. Сам же на себя и жаловался:

– Чем дальше, тем больше жаба душит.

Поначалу он было пытался на десятину свечами да и иконками отовариваться, а потом и так прекратил.

Помню, как после моего назначения настоятелем пригласил он меня к себе, накрыл стол и предложил угощаться. Я сижу, ем, а сам он к еде не прикасается, скрестил руки на груди, откинулся на спинку кресла и смотрит на меня. Кормит и смотрит оценивающе, словно хозяин на собаку. Вот ты мне понравишься, дам тебе кусок, и будешь жить, и будешь строиться, а не дам, так и не будешь. А я эти мысли его понимаю, да только, думаю, ладно, ради общего дела на время и собачью шкуру примерю. Только не пришлось, слава Богу. Ведь, если жаба за кого берется, то и дело доводит до конца. Вскоре построил человек большой дом, ушел от всех, а про церковь, говорят, вообще забыл.

И на следующий год вновь пришлось просить узбеков. Штукатурили они внешний фасад. Работали хорошо, а наши бабушки в благодарность их бесплатно кормили. Со временем Файзула стал заглядывать в храм. К концу службы зайдет, стоит слушает. Потом, как и все, подойдет к кресту и священнику руку поцелует.

У Файзулы своя система жизненной философии. Для него весь мир – мусульмане, и православные тоже мусульмане, только немного не такие, как у них на родине. К священнику, то есть ко мне, и к моей молитве у него доверие особое. Увидел, как мы служим водосвятные молебны, понравилось. Построит своих племянников и зовет меня их святой водой покропить. Я не отказываю, поливаю щедро:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Потом ловлю себя на мысли: это же почти формула крещения. Тогда пытаюсь им растолковать:

– Я вас освящаю, но не крещу, так что оставайтесь мусульманами.

А они все равно не понимают, среди них только Файзула по-русски говорит. Понимать не понимают, а под святую водичку бегут с удовольствием. И как идут на новый участок работать, так всякий раз благословляются и просят молитв.

Вот где-то в эти самые дни пришло известие, что арестовали внука одной нашей прихожанки. Вадик, хороший работящий мальчишка, после школы работал и сам себя учил. И надо же, занялся наркотиками, институт окончил и сел. Получил несколько лет колонии, для бабушки это, конечно, был удар. Как она переживала! И когда Вадика перевели в ближайшую от нас зону, сразу же начала просить:

– Батюшка, съездите к Вадику, поддержите мальчика, ему так нужна помощь.

Договорился со священником, что окормлял ту зону, и поехал с Вадиком пообщаться.

– Зачем тебе наркотики? Нашел чем торговать, ты же нормальный рабочий человек!

– Батюшка, – отвечает, – мечтал машину купить, у всех есть, а у меня нет. Стал с зарплаты откладывать, но потом понял, что не заработать мне на нее, а здесь предложили с наркотой попробовать. Я сперва-то надеялся, что временная будет подработочка, а как денежки пошли, так и не смог остановиться.

Снова жадная жаба, опасная страсть. Я ему тогда одну историю рассказал, еще с 80-х помню. Мне знакомая женщина на свою сестру жаловалась. Понадобились ей срочно деньги, триста рублей. На то время – сумма небольшая, но и не маленькая, хорошая такая месячная зарплата. Спросила у одного, другого, никто не дает.

«А дай-ка, – думает, – у сестры займу».

Просит, а та ей:

– Сестричка, не обижайся, но не смогу тебя выручить. Хотя деньги у меня есть. Понимаешь, храню я их по разным местам, а перед сном достану все, пересчитаю – и вновь по тайникам. И без того, как все их в руках не подержу, не засыпаю. Знаю, что отдашь, да только сама посуди: ведь все эти дни, когда я буду пересчитывать мои деньги, у меня каждый вечер не будет хватать именно этих трехсот рублей. Я же с ума сойду.

Наверняка не сразу человек стал таким. Наверное, вначале это было бережливостью, желанием не тратить деньги впустую. Хотелось скопить на что-то нужное, но потом однажды сами деньги превратились в некую абсолютную ценность и стали вожделенной целью.

Я обращал внимание, редко какой состоятельный человек положит в кружку мелочь на сдачу. Как-то у нас у одного богача один за другим, с разницей в месяц, умерли тесть с тещей. И я помню, как его жена оба раза, заказывая отпевание, внимательно пересчитывала сдачу. Один раз это было двенадцать рублей мелочью. Я специально попросил сдать ей желтыми монетками, мне было интересно, как человек себя поведет. И женщина, хоронившая мать, внимательно пересчитала все до копеечки, а потом так же основательно, сортируя их по номиналу, уложила в кошелек.

Есть у меня знакомая верующая бабушка, у нее старший сын весьма преуспевающий московский бизнесмен. Что-то мы с ней разговорились, и она говорит о сыне и почему-то во множественном числе:

– Что у них, богатых, там на уме? Не поймешь. Я уже к ним и не езжу. Пока в институте учился, в общежитии жил, был добрым любящим мальчиком, а как богатеть начал – куда что подевалось? Вот оно, Гиезиево проклятие. – Я еще тогда подивился образности ее сравнения.

Время шло, и вот уже настала очередь восстанавливать летнюю часть храма. А там одна только ротонда внутренним диаметром двенадцать метров и высотой под двадцать семь. Снова леса нужны.

Надеялся, что для внутренних работ в лепешку расшибусь, но уговорю-таки наших русских мастеров. Ну хотя бы пусть для начала леса поставят. Посоветовали мне местную плотницкую бригаду. Они за неделю были способны срубить хороший жилой дом. С Михаилом, их главным, мы были знакомы уже лет двадцать. Пригласил его зайти посмотреть на предстоящую работу. Мишка долго ходил по храму, все что-то думал, промерял, а потом говорит:

– Ладно, но за работу я возьму с тебя не меньше четырех тысяч долларов.

Я не стал отказываться, хотя для нас это были большие деньги. Еще дня через два они пришли всей бригадой. Мужики серьезные и в меру пьющие.

– Нет, четыре тысячи мало, давай за шесть.

А у нас на леса и всю штукатурку всего-то десять.

– Нет, – тихо говорит мой знакомец, – не сделаем мы эту работу, даже если и десять запросим. Не сможем.

Я еще приглашал специалистов, разговаривал. Никто не согласился.

Точно помню, что в те же самые дни проходили у нас выборы в органы местного самоуправления. И появились у нас «православные» кандидаты, хотя этих людей я в церкви никогда не видел. И все поспешили за поддержкой к батюшке. Как раз в период переговоров с Мишкиной бригадой пришел один очень солидный господин, а с ним сразу же и фотограф, увешанный специальной техникой.

– Батюшка, – не просит, а командует кандидат, – мы сейчас с тобой встанем на фоне храма, а фотограф щелкнет, как ты благословляешь меня на выборы.

Выборы – дело коррупционное, я это из газет знаю. Жду, когда кандидат меня подкупать начнет, а он, гляжу, и не собирается. Рукой машет, давай, мол, иди, не томи. Тогда я ему сам забрасываю:

– Слушай, у меня с лесами проблема, нужны четыре тысячи долларов. Давай так: ты оплачиваешь работу плотников, и мы фотографируемся.

Кандидат в сердцах даже плюнул:

– Правильно говорят, жаднее попа никого не сыщешь, да мне с местными алкашами на порядок будет дешевле договориться.

Плюнул и уехал, а вместе с ним уехала и моя надежда на русских мастеров. И вот я снова набираю знакомый номер.

– Файзула, есть работа.

Мои узбеки – отличные штукатуры, для них большие площади в радость. Файзула, обсчитывая предстоящий фронт работ, интересуется:

– Ты же, батечка, своих хотел нанять, чего не стал?

– Высоты боятся.

– А чего ее бояться, – убеждает он меня, – просто нужно нормальные леса сделать.

Я уж молчу, думаю, сейчас он мне цену за леса как загнет. А он все только про штукатурку речь ведет. Осторожно так намекаю:

– Ну, леса-то поставить тоже денег стоит. Сколько запросишь?

– Не забивай себе голову, батечка, сколько дашь, за то и спасибо.

Три узбека за три недели построили леса, да такие, что народ к нам на экскурсии повалил. Два года своей грандиозностью они завораживали паломников. А когда их наконец начали разбирать, так было такое ощущение, которое, наверное, можно было бы сравнить только с ощущениями парижанина, если бы на его глазах стали рушить Эйфелеву башню.

В прошлом году Мишка, мой старый знакомый бригадир плотников, неожиданно для всех покончил с собой. Страшная, ничем не мотивированная смерть. Он не пил и был совершенно здоров, вырастил детей и жил в ожидании внуков. Всю свою жизнь Мишка работал на трех работах. Человек по натуре не жадный, все на детей тратил. Пахал как вол, а свою мечту о достатке так и не воплотил. Как был гол как сокол, таким и остался. Может, через жалость к себе и уловил его враг, не знаю, но хороший рабочий человек наложил на себя руки. Я был у него дома. Уходя, плакал.

Все эти годы продолжались и мои поездки к Вадику. Постепенно парнишка стал ходить в храм, молитвы читать, поститься. Обучился столярному делу, и начали они с товарищем киоты под иконы мастерить, разные полочки, подставки. По его просьбе привозил им в зону специальную литературу по иконописи. Бывает, едешь к нему, а он уже знает, что еду, сидит в храме и ждет.

– Батюшка, я здесь всю свою жизнь пересмотрел. Понял, как часто и во многом ошибался. Поверите, глаза закрываю и вижу наш храм, в который я, глупец, и не заходил. Мне бы только отсюда выйти поскорее, первым делом в церковь побегу.

Отмечаю в последнее время пугающую закономерность: прежде чем человеку полюбить свой храм, ему почему-то нужно обязательно сесть в тюрьму.

Кстати сказать, работая в летнем храме, Файзула все примеривался к остаткам старого иконостаса. Доски из лиственницы еще крепкие, дачники их почему-то не разворовали.

– Батечка, ты мне скажи, зачем нужны эти доски?

Я ему рассказал об устройстве иконостаса, расположении икон. Бригадир выслушал и предлагает:

– Все равно нам его делать придется, давай я мастера своего пришлю, по дереву хорошо работать может.

– Вот тут ты не угадал, Файзула, по дереву и у меня скоро хороший специалист будет, он, правда, пока еще не совсем готов приступить к работе, но уже скоро начнет.

Я знал, что Вадик подал на условно-досрочное освобождение, и мы всем храмом молились, чтобы парень вышел на свободу и воссоединился с бабушкой. Ну а у нас наконец-то появится свой верующий столяр. Прав бригадир, действительно пора уже и старый иконостас в порядок приводить.

Сидим с Файзулой у нас в трапезной, пьем чай.

– Батечка, если иконостас делать людей не найдешь, то ты меня зови, я бесплатно помогу. Ребят по вечерам давать буду, ты их только корми.

– Ты, Файзула, человек восточный, хитрый, какой тебе интерес за бесплатно работать?

– Большой интерес, батечка, как стали мы у тебя в храме трудиться, так ни одного года еще без денег не остались. Если у тебя немного получим, то после заказов столько, что за оставшиеся месяцы успеваем хорошо заработать. Другие бригады домой пустыми едут, а мы никогда не бываем в обиде. Мои ребята не глупые, понимают, почему нам Аллах помогает. Потому что мы храм строим. Домой приедем, в мечеть ковер большой купим. Мы каждый год ковер покупаем.

Недоумеваю:

– Зачем им столько ковров?

Файзула смеется:

– Аксакалам мягче будет, а молодые пускай учатся Бога благодарить. Племянники мои больше о деньгах думают, а я хочу, чтобы они людьми стали, и без веры это не получается.

Эх, понимал бы это Мишка-строитель – и сегодня бы, глядишь, вместе с внуками по земле ходил. Файзула, конечно, молодец, мы с ним весь храм и подняли, но как бы мне хотелось, чтобы его строили наши мальчишки под руководством таких классных мастеров, каким был Михаил.

На днях прихожу в храм и вижу Вадима. Стоит угловатый такой, потерявшийся, видно, что мыслями он пока еще весь там, в зоне. Подошел к нему, обнялись.

– Не робей, Вадик, завтра же покажу тебе новый участок работы, иконостас начнем к служению готовить.

Но молодой человек молчит и почему-то не смотрит в глаза.

– Ты что, Вадик, ты не думай, мы работу оплатим как есть, все по совести. С голоду у нас не пропадешь. Иконостас сделаем, и иди трудись в миру.

Но чувствую, неудобно парню, грызет его что-то.

– Батюшка, ты извини, но мне уже друзья позвонили, есть срочная работа, москвичу одному надо коттедж отделать. Я уж пообещал, ребят подводить не хочется. А в храм я обязательно приду и буду работать… потом.

Собрал после службы своих помощников. Так, мол, и так:

– Узбеки предлагают без оплаты помочь нам с иконостасом. Соглашаемся? Как скажете, так и поступим.

– Нет, – отвечают, – батюшка, не проси, иконостас сами сделаем, а то этак лет через тридцать племянники Файзулы уже на полном праве нашу церковь в свою мечеть превратят.

Вглядываюсь в лица моих помощников. Как за эти годы все уже постарели! Что бы я без них делал? Без их молитвы и без их лепты. Конечно, трудно вот так постоянно с протянутой рукой, и в то же время, Господи, как же я Тебе благодарен, что так и не появился в нашем храме богатый спонсор, что поднимается он, по большому счету, на малую, но искреннюю жертву верных Твоих простецов, что удалось нам всем миром воссоздать Твою святыню. И за это счастье служить здесь Тебе, а не человеку, с его прихотями и капризами.