Текст книги "Время не ждет (сборник)"

«Волною морскою…»

История, которую я собираюсь рассказать, наверное, одна из самых пронзительных и грустных, что довелось мне услышать за мою бытность в Церкви.

Человека, о котором стану писать, при его жизни я никогда не встречал, да и мало уже осталось на земле тех, кто его помнит. Видел только могилу. Одинокий холмик в ограде храма. Может, и сама история, рассказанная мне моим другом священником, не во всем соответствует истине, больно уж он увлекающий рассказчик, а еще если в лицах начнет представлять… Да и многое из того, что произошло, на самом деле случилось еще до его рождения, и все-таки…

В монастырь будущий архимандрит Глеб попал сразу после войны совсем еще юношей. Рассказывают, что от природы он был человеком одаренным, легко схватывал и запоминал наизусть сложнейшие литургические тексты, освоил певческую премудрость и ко времени своего призыва в армию уже имел свидетельство об окончании семинарии.

Из монастыря будущих монахов исправно забирали в армию. Потому, пока молодой человек свой гражданский долг не исполнит, в иноки его не постригали.

Отслужив положенные три года, юноша вернулся в монастырь и стал монахом. Вскоре его рукоположили, грех было держать такой талант под спудом. Сперва он блистал как диакон, а потом начал служить священником. Молодой иеромонах произносил удивительные проповеди. Вера его была искренней и глубокой, а как известно, от избытка сердца говорят уста. Послушать батюшку приезжали многие, а потом стремились попасть к нему и на исповедь, а тот никому не отказывал в окормлении. Так вокруг молодого иеромонаха собрался кружок почитателей, который потом его и сгубил.

Я могу только предполагать, как там было на самом деле, но думаю, что враг подловил его по причине житейской неопытности. Ведь, по большому счету, отец Глеб практически не знал мира. Сами посудите, что может знать о его подводных камнях человек, чуть ли не подростком пришедший в монастырь, а потом, кроме как армии, что тоже, по сути, является большим мужским общежитием, ничего и не видевший? Телевизоров с компьютерами тогда еще не изобрели, а светских книжек и газет монахи не читают.

Соприкасаясь с людьми мирскими, отец Глеб пристрастился к спиртному. Его часто просили приехать на дом окрестить младенчика, повенчать молодых, да и просто пообщаться, посидеть за праздничным столом, сказать мудрое назидание. В ответ – подарки, похвала и льстивое слово. Все это способно вскружить голову не только молодому подвижнику.

Зависимость от алкоголя возникает постепенно и зреет годами. В течение этих лет отец Глеб стал игуменом, а потом, вполне заслуженно, и архимандритом. Число его почитателей и духовных чад неуклонно росло, его проповеди будоражили христианские сердца. Благодарные люди всякий раз ко дню именин батюшки старались преподнести ему какой-нибудь запоминающийся подарок, в его келье росло число ценных икон, красивых митр и облачений. Благодаря за молитвы, ему дарили и искусно сработанные наперсные кресты, а один и вовсе был отлит из чистого золота. Отзывчивый батюшка, в свою очередь стараясь уважить всех и боясь кого-нибудь обидеть, все чаще и чаще бывал в мирских компаниях, и выпивать вошло у него в привычку.

Из братии монастыря мало кто знал о зависимости, в какую попал их добрый и мягкий нравом собрат, его любили и прекрасно характеризовали. Когда овдовела одна из тогдашних епархий и понадобилось рукоположить нового епископа, то лучшей кандидатуры, чем отец Глеб, никто и предложить не мог.

Вечером накануне рукоположения во епископский сан по традиции совершается чин наречения. После краткого молебна рукополагаемый произносит специально для этого случая подготовленную речь, а потом уходит к себе в келью и молится, готовясь к завтрашнему дню. Так же поступил и Глеб. Все бы хорошо, но в тот самый вечер к нему неожиданно заявились его старые друзья. Они и стали звать отца архимандрита с собой.

– Нет-нет, что вы, – отнекивался батюшка, – не искушайте, у меня завтра очень важный день.

– Всего на пару часов, отченька, немного посидим, отметим это дело – и назад вернемся. Никто твоего отсутствия и не заметит.

В монастырь приятели вернулись только под утро. Глеб, добравшись до постели, упал и тут же захрапел.

На литургию нужно идти, все уже в сборе, а рукополагаемого нет. Помню, меня в диакона рукополагали, и на той же службе должен был один старенький уже диакон стать священником. Бедный старик целую ночь промучился, все по комнате ходил, вздыхал, а утром сбежал домой. Так и то какой скандал был. А тут не явился нареченный во епископы.

Стучали, стучали ему в двери кельи:

– Молитвами святых отец наших…

Тишина. Потом дверь вскрыли, мало ли что с человеком могло случиться, и такая картинка. Сообщили наместнику, тот – Святейшему. Патриарх не поверил. Сам к Глебу пошел. Постоял молча, посмотрел и вернулся в храм.

Вечером, после того как Глеб проспался, к нему зашел наместник. Увы, только после случившегося открылась другая, тайная жизнь человека, на которую мало кто до того обращал внимание, а если кто что и замечал, то предпочитал на эту тему не распространяться.

– Уходи, Глеб. Собирай вещи и уходи.

Нужно было куда-то идти. Отец Глеб позвонил одному из своих прежних друзей. Когда-то и он подвизался в этом же монастыре, но к тому времени уже стал епископом и руководил епархией. Так и так, объяснил Глеб, вынужден, мол, уйти из обители, не примет ли тот старого друга под свой омофор? Владыка, помня отца Глеба как доброго человека и хорошего священника, конечно же согласился.

Покидая монастырь, отец Глеб своими котомками набил полную машину, одних только митр набралось семь коробок, а еще книги, иконы. С какими мыслями он уходил из обители? Трудно сказать. Монастырь был его единственным домом. Вполне возможно, что еще надеялся вернуться и начать все сначала.

Перебравшись на новое место служения, батюшка приступил к исполнению обязанностей настоятеля одного из центральных храмов епархии. Прихожанам пришелся по душе еще достаточно молодой священник, понравился его сильный красивый баритон, понравилось, как он служит, его внимательное отношение к прихожанам. Но уже через несколько месяцев по городу поползли слухи, что новый батюшка, к сожалению, пьющий. И находилось немало свидетелей, готовых это подтвердить.

Когда человек живет в монастырском общежитии, его жизнь проходит на глазах у многих. Существует какой-то контроль от начальствующих и внешний сдерживающий фактор. Оказавшись вне монастырских стен, Глеб, никогда прежде не живший в миру, очень быстро почувствовал отсутствие всякого контроля и стремительно покатился вниз.

Грех не щадит никого. Он незаметно вторгается в наше сознание, сращивается с мыслями и становится привычным фоном бытия. Грех органичен поврежденной человеческой природе, с ним удобно, он убаюкивает и часто скрашивает однообразие человеческого существования.

Действительно, ну почему бы не выпить вместе со всеми в компании, не согреться, когда устанешь или просто когда не спится. Еще немного, и вот уже без вина никак не обойтись. И точно сжатая пружина, раскручивается в человеке неуправляемый, разрушительный процесс, и противостоять ему нет никаких сил.

Страсть приходит не только вместе с вином или наркотиками или еще с какими-то другими формами зависимости. Везде, где человека поджидает грех, где-то там же скрывается начало страсти.

Знакомая рассказывала, как в больнице ей вместе с уколом занесли инфекцию. Место ввода воспалилось, и образовался огромный нарыв. Тогда ее направили в хирургу, и та, еле волоча ноги, отправилась в операционную. Доктор посмотрел на болячку, привычно взял в руки скальпель и приступил к операции.

Только любая операция, даже самая небольшая, это же всегда страшно и больно. Сейчас к зубному врачу придешь и сразу просишь: обезбольте, а потом уже и лечите. А здесь целая операция. Вот она и умоляет:

– Доктор, пожалуйста, сделайте мне укольчик. Я боли боюсь.

– Да, конечно, не волнуйтесь. – И что-то ей ввел.

Несмотря на укол, все время операции женщина чувствовала острую боль. Она стонала и плакала, а хирург ее заботливо успокаивал. В следующий раз во время чистки ей снова что-то кололи, но она точно так же кричала, а врач ее только что по головке не гладил.

Перед очередной перевязкой несчастная женщина поделилась своим страхом перед болью со знакомой медсестрой, та и говорит ей:

– Нашла чего бояться. Сейчас это уже не проблема.

И перед самым посещением хирурга сделала ей обезболивающий укол. После этого все время, пока шла обработка раны и перевязка, та не проронила ни звука. А хирург, стараясь изо всех сил, все спрашивал:

– Почему ты не стонешь, неужели тебе не больно? Почему же ты не стонешь?!

Абсолютная власть над зависимым от него страдающим человеком отчего-то проявилась у врача в желании причинить пациенту боль. Но ведь такого никак не должно было случиться, наверняка в начале своей карьеры этот хирург мечтал совсем о другом. Получается, что и он, бедный, где-то оступился…

Страсть ненасытна, ее невозможно «прокормить». Я знал человека, который в последний год своей жизни ежедневно выпивал по пять бутылок водки. И никак не мог напиться. Страсть, овладев человеком, не покидает его уже никогда. Если с нею бороться, она затухает, расслабишься – подобно птице фениксу, немедленно возрождается вновь.

Заметил, что человек, лишившийся разума, вовсе не избавляется от власти страстей, напротив, превращается в их жалкую безвольную игрушку. Помню старую выжившую из ума женщину, ей уже было за девяносто, а она каталась по полу и визжала, сгорая в похоти плоти.

Вот и отец Глеб, что говорится, покатился по наклонной. Одно дело, когда спивается человек обычный, неверующий. Он всегда находит, как и чем оправдаться в собственных глазах, и, спиваясь, порой превращается в чудовищного самолюбца, который любит и ублажает только самого себя. Окружающие пытаются ему помочь, жалеют его, спасают. А ему все равно, как они и что с ними. Если будет нужно, ему нужно, он продаст все и всех, лишь бы раздобыть спиртное. Близкие рядом с ним страдают, бывает, не выдерживают и умирают, а он все пьет и пьет. И помочь ему может только чудо.

Но Глеб был совестливым верующим человеком и давал себе отчет в том, что с ним происходит. Только уже ничего не мог с собой поделать. Понятно, что как бы владыка к нему ни относился, но терпеть на таком месте алкоголика он дальше не мог. Глеба перевели на исправление в глубинку, но и там он продолжал пить. И не только пить, но еще и страдать. Несчастный испытывал страшные душевные муки.

Став алкоголиком и понимая, что не достоин такого высокого сана – архимандрит, он уже не мог себе позволить носить золотой крест. И тогда отец Глеб принялся раздаривать отцам свои богатые облачения и драгоценности. Он запретил себе служить в митре, лишил себя этой привилегии. Превратившись в аскета, сам себя наказывал лишением пищи, сотнями поклонов, но страсть не отступала.

В конце концов, став заштатным священником, отец Глеб прибился к небольшому провинциальному храму. Иногда он служил, но большей частью только приходил и молился в алтаре. Жил он в какой-то сторожке у пожилой верующей бабушки. Она, видя, что постоялец ее – несчастный запойный монах, ругала его и одновременно жалела:

– Ах ты горемычный! Что же так снова напился-то, а, Глебка? Ты уж в подряснике-то не пей.

И тогда Глеб переоделся в цивильную одежду, а потом и вовсе постригся и обрил себе бороду. Его никто не запрещал в служении, он сам себя запретил. В году батюшка служил всего одну-единственную службу, позднюю литургию на Пасху. Наш самый главный церковный праздник.

Все время Великого поста мы ждем этот день, а вернее, ночь. Чтобы собравшись всем вместе, предварительно очистившись семинедельным говеньем, пройти крестным ходом вокруг храма, со свечою в руках, словно вокруг крещальной купели, в подтверждение верности некогда данным обетам.

Незадолго до полуночи все, кто в церкви, в предвкушении праздника слушают канон Великой Субботы, что читается и на пасхальной полунощнице. Клирос негромко запевает: «Волною морско-о-о-ю…» Скоро, совсем скоро мы станем не только свидетелями, но и причастниками радости воскресения Христова, но пока еще не время, еще царствует тьма. Чуть-чуть еще, всего несколько минут, но не сейчас, и от этого немного грустно. Потом общая тишина. Минуту-другую тишина такая, что если бы по храму пролетела муха, ее бы обязательно услышали.

Какое непередаваемое чувство переживает сперва священник, в момент перед самым началом крестного хода, еще в алтаре начиная петь сперва совсем тихо: «Воскресение Твое Христе Спасе ангелы поют на небесех…» – а потом и все вместе, когда в едином порыве летит в небеса торжествующее утверждение: «Христос воскресе! Воистину воскресе!»

Ну как пропустить такую службу, лишаясь которой ты вычеркиваешь целый год из собственной жизни. Понятно, что никому из батюшек не хочется сразу после всеобщего ликования покидать храм и идти ложиться спать. Все счастливы, разговляются и поздравляют друг друга, а ты не смей, твоя служба утром для тех, кто не смог прийти ночью. Любому второму священнику знакомо чувство этого сожаления, и мне в том числе.

И тогда тамошние батюшки шли к отцу Глебу и просили его послужить утром на Пасху. Он знал, что придут, и всю Страстную седмицу готовился к этой службе.

Бог мой, как же он служил! Пасха! Радость-то какая, а он плакал, всю службу ликовал и одновременно плакал. И наш жалостливый народ плакал вместе с ним. За эту службу люди ему все прощали, жалели его и вновь любили.

И еще любили за то, что сам он никогда никого не осуждал и при нем невозможно было о ком-то сказать плохо. Сидит отец Глеб где-то там в уголочке, народ не обращает на него никакого внимания. Слово за слово, увлеклись, забылись и давай косточки перемывать, и вдруг из уголка тихонечко так начинает звучать: «Волною морско-о-о-ю…»

Это запел отец Глеб, все знают его условный сигнал: «не осуждайте». Спорить с ним бесполезно, и осуждение моментально прекращается.

Где-то я читал, что некоторым людям, особенно талантливым, для того чтобы они не слишком возгордились, предлагается идти по жизни вот таким тернистым путем. Им попускается впадать в страсть, хотя бы в ту же алкогольную, чтобы помнил человек, кто он такой, не забывал, что в первую очередь он всего лишь несчастный грешник, и не слишком-то превозносился. Мне кажется, это состояние походит на добровольное юродство Христа ради. Только, наверное, такой человек еще больше должен уповать на Бога. Ведь в его положении так легко отчаяться и перестать верить в спасение.

Знал я одного такого страдальца. Сам очень добрый, порядочный, но запойный, а потому и не получается у него никак ни с личной жизнью, ни со всем остальным. Ездил в Серпухов к чудотворной иконе «Неупиваемая Чаша», год продержался, а потом снова упал. Поднялся, упросил всех забыть, не помнить того, что совершал в запое. И так постоянно и с переменным успехом.

Жена рассказывала, как однажды ночью, выйдя из очередного запоя, садится он в постели и смотрит в сторону окна и вдруг начинает разговаривать с невидимым собеседником:

– Не могу я так больше, устал, сил нет. Забери меня, Господи.

Утро все молчал, потом и говорит:

– Ко мне сегодня Христос приходил. Стоит смотрит, словно сама любовь. Мне так хорошо-хорошо. И прошу Его: «Забери меня». А Он отвечает: «Обязательно заберу, только еще не время. Ты пока не готов. Борись, не отчаивайся и никого не осуждай».

И снова «никого не осуждай».

Отец Глеб умер тихо, не привлекая к себе внимания. Незадолго перед кончиной у него обнаружили неоперабельную опухоль, о которой батюшка мечтал все последние годы его жизни. Он всегда считал, что эта тяжелая болезнь дается для очищения души и тела, и в последний год уже не пил. Страсть отступила. Перед смертью его соборовали и причастили. Отцы разъехались, а он, проводив их, лег и просто уснул. Отпевать усопшего приезжал сам владыка. Он же благословил похоронить отца архимандрита в ограде храма, а всем известно, что рядом с храмом абы кого хоронить не станут.

После того как тот знакомый батюшка рассказал мне историю отца Глеба, мы с моей матушкой однажды заезжали к нему на могилку. Я тогда думал, вот бы научиться такому смирению, чтобы никого и никогда не осуждать. Конечно, только бы не такой страшной ценой, но без борьбы все одно не обойтись.

Зато теперь у нас с матушкой появился условный сигнал. Стоит мне только забыться и начать болтать что-то лишнее, так она немедленно, как и положено регенту, словно камертон, поднимает вверх указательный пальчик и начинает: «Волною морско-о-о-ю…» Я подхватываю, и вот мы уже на два голоса поем это чудное и одновременно такое грустное церковное песнопение.

И Он исцелил всех

К вере я пришла в результате условия, поставленного мною Христу. Да, именно так и пришла. Где-то я об этом читала. Ты очень хочешь, чтобы с тобой или с любимым тобой человеком случилось чудо. И просишь: «Бог, говорят, что ты есть на самом деле. А я не знаю, есть ты или нет. Хочешь, чтобы я в тебя поверила? Тогда исполни мою просьбу, и я поверю».

Мне только-только исполнилось четырнадцать лет, и я ходила в седьмой класс обычной советской школы. Учителя нас учили, что Бога нет и в церковь ходят только старики и прочие темные, отсталые элементы.

К числу этих «темных» элементов принадлежала и моя мама. Сейчас я понимаю, что она была по-настоящему верующим человеком и очень меня любила, свою единственную дочь. Конечно, в душе она лелеяла мечту, чтобы я тоже начала верить и молилась бы вместе с ней, но мне этого как раз-то и не хотелось. Скажу больше, я стыдилась, что мой самый близкий человек – и вдруг богомолка. У всех одноклассников родители нормальные люди, а моя мама ходит в церковь.

Вместе со всеми я вступила в комсомол. Дождалась, когда мама вернулась с работы, и с гордостью показала ей свой членский билет:

– Вот, мама, теперь я уже взрослая!

Та подержала в руках красную книжечку, посмотрела на мою фотографию, вздохнула и ничего не сказала. Больше она не предлагала ходить вместе с ней в храм, но, и я уверена в этом, продолжала обо мне молиться.

Известие о маминой болезни прозвучало как гром среди ясного неба. Я привыкла к тому, что она периодически мучилась болями в животе, но то, что единственно родному мне человеку жить остается всего каких-то несколько месяцев, этого мое сознание никак в себя не вмещало и отказывалось понимать в принципе.

– Мама, мамочка! Что же делать? Ты умрешь, а я, мне-то куда деваться?! Я что без тебя буду делать? Может, все-таки существуют какие-то лекарства, которые могут тебя спасти?

Та гладила меня по голове и молчала. Помню ее тогдашний взгляд, такой мирный и кроткий.

– Нет таких лекарств, доченька. Единственное лекарство – это твоя молитва. Молитва любящего человека.

Но как просить того, в кого не веришь? А мама, она что же, ему не молится? Да у нее от поклонов кожа на коленках, как у того верблюда. Почему он ее не слышит? И как услышит меня, которая никогда не молилась?

Я ломала голову над маминой просьбой и ничего не могла с собою поделать. Но и тянуть тоже было нельзя, видно было, как она быстро худеет. И я намерилась сходить в церковь с кем-нибудь посоветоваться. В свой храм, понятно, пойти не решилась. Городок у нас маленький, все друг дружку знают. Завтра же в школе станет известно, что Иванова была в церкви, и начнут смеяться.

Мы жили рядом с железнодорожной станцией. Утром в воскресный день, когда мама ушла на литургию, я села на электричку и отправилась в соседнюю область. Там в одном из городков, кстати, совсем недалеко от железки, я еще раньше заприметила храм, хотя ни разу в нем не была. Этот храм и стал целью моего путешествия.

Открываю дверь, вхожу и слышу песнопения на непонятном мне языке. Прохожу внутрь. Пахнет медом. Всюду люди, возрастом все больше, как моя мама, есть и старше. Стоят молча, никто ни с кем не разговаривает и только изредка крестятся. Думаю, к кому бы мне подойти за советом? Я ведь никого из них не знаю. Тем более никому из них нет никакого дела до моих проблем. Моя беда – это моя беда.

Так в сомнениях и стояла. Служба закончилась, народ стал расходиться. Люди шли мимо, и никто не смотрел в мою сторону. Минута, другая – и храм опустел. Я еще немного потопталась на месте и тоже направилась к выходу – и вдруг услышала за спиной:

– Девочка, постой. Я заметил тебя еще во время службы. Среди наших прихожан нет молодых людей. Наверное, что-то случилось?

Я повернулась и увидела молодого человека в рясе и с крестом на груди. Священник. Ну а пусть даже и священник, раз никто больше со мной не заговорил. И все ему рассказала: и о маминой болезни, и о том, что в Бога не верю, а мамка просит о ней молиться. А как просить помощи у того, в кого не веришь? И что я комсомолка и не хочу врать. И что без мамки мне никак нельзя оставаться, сразу же отправят в детский дом. Все выложила.

– Ты правильно сделала, что приехала. Говоришь, что комсомолка, не веришь в Бога и не хочешь врать? Это правильно. Ему не нужна ложь. И вот что я тебе посоветую. Если хочешь, здесь, нет – так дома, только так, чтобы тебе никто не мешал. Встань и скажи: «Господь, если Ты есть, помоги моей маме. Кроме нее, у меня никого больше нет. Если Ты услышишь меня и поможешь, я поверю в Тебя и приду в церковь». И потом, как свободная минутка появится, снова проси: «Помоги, Господи! И я приду в церковь».

– И все?

– Да. Еще я запишу имя твоей мамы, мы станем молиться вместе. И пускай это будет нашей с тобой маленькой тайной.

– Вы не шутите? Это на самом деле может помочь?

– Какие могут быть шутки? Если на кон поставлена человеческая жизнь.

– Мамина?

Он посмотрел на меня очень внимательно и сказал:

– Скорее твоя.

Каждый год мама ездила в Троице-Сергиеву лавру, и не по одному разу. Благо что Загорск от нас совсем рядом. Там они сперва шли на службу, прикладывались к мощам преподобного Сергия, потом кооперировались, нанимали машину и ехали на Гремячий ключ за святой водой.

Вот и сейчас она взяла с собой бидончик и, несмотря на все мои уговоры, отправилась к преподобному. Они набрали воды в источнике и вновь вернулись в лавру. Другие женщины окунулись в купели, но мама не решалась раздеваться на людях. Всю жизнь она страдала экземой. Причем в тяжелой форме. Потому боялась, что окружающие станут ее чураться.

Потом все отправились на вокзал. И стояли на платформе в ожидании электрички. Рядом с ними играли дети, они гонялись друг за другом, и один ребенок случайно задел мамин бидончик. Он опрокинулся, и вода из источника пролилась на асфальт.

Что было делать? Возвращаться домой? Без воды? Но будет ли у нее еще возможность вернуться сюда, на святое место? Силы ее покидали.

Мама вернулась в монастырь искать попутчиков на Гремячий ключ. От лавры это прилично, километров двадцать, наверное. Она шла и просила преподобного о милости.

Ее взяли с собой люди, приехавшие в лавру на своей машине. Они не знали, как проехать в Малинники к источнику, и искали проводника.

Чтобы от шоссе попасть к самому источнику, нужно долго идти пешком. И сегодня нелегко до него добраться, а тогда и подавно. Машину оставили в поле, а сами пошли. Когда идешь ровным полем, не ожидаешь, что вдруг перед тобой появится целая гора с потоками целебной воды.

Паломники наполнили банки с бидонами и поспешили назад к машине. Уже смеркалось, и получилось, что мама осталась одна. Она подумала:

«Вот бы сейчас окунуться, но нужно спешить».

И вдруг непонятно откуда перед ней возникли три фигуры. Все трое монахи, вернее, одна была женщиной в монашеском одеянии, а по бокам от нее с обеих сторон стояли двое мужчин. Женщина посмотрела на нее и сказала мягко, но повелительно:

– Ничего, они подождут. Войди в воду и окунись. Полностью, три раза.

Мама скинула одежду и, не стесняясь монахов, кинулась в воду. Трижды окунулась и, радостная, выходя из купели, хотела поблагодарить матушку монахиню, но никого не нашла.

Мама вернулась домой, и с того времени ее здоровье резко пошло на поправку. Она исцелилась всего за одну неделю, экзема, кстати, тоже исчезла.

Я выбросила комсомольский билет и пришла в церковь.

Скажу больше. После той встречи с монахами у мамы появилась необъяснимая способность к быстрому заживлению ран. Стоило ей только порезаться, рана затягивалась буквально на глазах. Однажды на работе ее ударило током. Удар пришелся в руку и был такой силы, что прожег ее до кости. Любого другого человека убило бы на месте, а маме хоть бы что, и рука вскоре зажила. До конца своих дней она почти не болела, дождалась правнуков и тихо умерла.

– Может, и тебе стоит поездить по святым местам? На тот же Гремячий ключ, в Дивеево. Видишь, людям помогло, глядишь, и тебе поможет. Только все надо делать с верой, по-другому ничего не получится.

Мы беседуем с Ильей. Сегодня он практически в первый раз пришел в храм, хотя с ним мы знакомы уже давно. Жена и раньше пыталась уговорить его исповедоваться и причаститься, но раньше он ни на что не жаловался. А если ты ни на что не жалуешься, то зачем идти в церковь?

– Для начала я тебе дам кое-что почитать и подготовиться к исповеди. Это очень важно, а потом ты начнешь причащаться.

– Нет, пожалуй, литературы не нужно, у моей Анны всех этих книжек предостаточно. Ты ее знаешь, она ваша постоянная прихожанка.

Анна, замкнутая, молчаливая женщина средних лет, посещает воскресные службы, но никогда не ходит со всеми на трапезу и не остается на приходские собрания. У нее очень грустные глаза. Потеря двух взрослых сыновей наложила на них свой отпечаток. Выйти из депрессии и вновь вернуться в церковь удается не каждому. И будь ты даже очень сильным, после такой трагедии не скоро улыбнешься.

– Нет, батюшка, в храм я пришла еще девочкой. По-другому, наверное, и быть не могло. Мое детство прошло в глухой деревне, с трех сторон окруженной легендарными мещерскими болотами. Говорят, будто в прежние времена в этих болотах стояли языческие капища и совершались обряды. Может, из-за этого у нас в деревне нередко происходили какие-то странные вещи.

Мне уже было восемнадцать лет. Я сдала зимнюю сессию досрочно и приехала в деревню. Мы с подружкой, а дело было на Святках, бежали к нам домой по расчищенной от снега дороге. По сторонам высились горы убранного снега, а к каждому дому была прочищена своя отдельная дорожка. Мы почти добежали к нашей дорожке и видим незнакомую бабушку. Сама старая-старая, вся согнулась и обеими руками опирается на палку.

В деревнях принято здороваться со всеми, и мы вежливо сказали ей:

«Здравствуйте, бабушка. С праздником вас!»

В ответ она засмеялась скрипучим старушечьим голосом и ответила:

«С праздником вас, красавицы! Угощайтесь».

И тут же на снегу рядом с моими ногами появился кулек с конфетами. Ой, я была такой сладкоежкой! Наклонилась за конфетами, и вдруг мысль: а ведь я совсем не знаю этого человека – и откуда вдруг здесь появились конфеты? У меня хватило ума сказать:

«Конфеты. Я не люблю конфет. Вот если бы это были вафли».

И кулек вместо конфет немедленно наполнился вафлями. Дело принимало серьезный оборот.

«Я не хочу вафель! Вот если бы это была халва!»

Вафли на моих глазах превратились в халву. Нам стало откровенно страшно, и мы опрометью кинулись в спасительный дом:

«Не надо халвы! Лучше печенья!»

Мама, заметив наше состояние, тут же спросила:

«Что это на вас лица нет?!»

Мы, не раздеваясь, перебивая одна другую, принялись рассказывать о происшедшем.

«Как же вам не стыдно, – качает мама головой, – и это называется комсомолки. Верят во всякую чушь. Ну шел человек, обронил случайно на дорогу сладости, не заметил и дальше пошел, а им всякая глупость мерещится».

Про сладости услыхали мои младшие братья.

«Где ты говоришь, кулек лежит? Прямо возле нашего дома?»

И мальчишки, накинув телогрейки, выбежали во двор. Как я и боялась, они принесли кулек свежего, чудесно пахнущего домашнего печенья и весь вечер распивали с ним чай.

Утром я специально пошла посмотреть то место, где накануне нам повстречалась странная бабушка. Следы от ее неправдоподобно больших валенок шли по направлению к заброшенному колодцу, сверху накрепко забитому досками, и обрывались рядом с ним.

Было и еще много чего связанного с этими болотами, потому уже в те годы я прекрасно знала, что такое «бесовщина» и что защититься от нее можно только в церкви.

– Батюшка, – продолжал Илья, – я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы победить болезнь. Вы знаете Анну, это человек души необыкновенной и заслуживает лучшей судьбы. Я ее очень люблю и не хочу, чтобы она еще и по мне страдала. Жена ничего не знает о моей болезни.

Илья добросовестно готовился к Причастию, часто подходил на исповедь. Был и в Малинниках на Гремячем ключе, ездил в Дивеево.

– У моего мужа уже много лет существует какая-то необъяснимая связь с преподобным Серафимом. Это началось, еще когда он служил в милиции. Однажды во время его ночного дежурства поступила информация, что в таком-то вагоне электрички, которая следует до станции N-ск, находится вооруженная банда грабителей из трех человек. Приказано, не подвергая опасности пассажиров, обезвредить и задержать подозреваемых.

Незадолго до прибытия электропоезда железнодорожники его затормозили и пропустили запаздывающий скорый. В момент, когда пассажирский состав на скорости проносился мимо милицейского наряда, Илья краем глаза заметил, что из окна вагона на миг показалась рука и в тот же момент почувствовал, как что-то ударило ему по лицу и осталось висеть на воротнике. Сперва подумал, что из поезда выбросили мусор, но, взяв предмет, на ощупь определил, что это, должно быть, цепочка с кулончиком. Сунул цепочку в карман и поспешил вместе со всеми к подходящей электричке.

Без шума взять бандитов не удалось. В Илью несколько раз стреляли, но ни одна пуля в него не попала. Утром, вернувшись домой, он вспомнил про цепочку.

«Ой, Аннушка, посмотри! Здесь какая-то иконка».

Он рассказал, как к нему попала эта серебряная цепочка с такой же серебряной иконкой преподобного Серафима.

«Святой человек? Знаешь, в меня сегодня стреляли, но не попали. Может, это он меня уберег?»

Потом, выйдя на пенсию, Илья одно время подрядился сторожить конеферму с породистыми лошадьми. И как-то ночью с фермы увели несколько скакунов. Возможно, это сделали цыгане, хотя зачем сегодняшним цыганам лошади? Сегодня народ предпочитает передвигаться на автомобилях. И тем не менее лошадей украли. Илья всю ночь ходил по округе и под самое утро набрел на незнакомого старичка. Тот поздоровался с моим мужем и назвал его по имени: