Текст книги "Время не ждет (сборник)"

«Там твои лошадки, мил человек, вон, за теми деревьями».

Когда он, вернувшись домой, рассказал мне о своих ночных приключениях, я сразу поняла, что такие встречи просто так не случаются. Подвела его к своему уголку с иконами и говорю:

«Посмотри, старичок тот ни на кого не похож?» Он тут же показал на преподобного Серафима. Сразу, без всякого сомнения. Я тогда всю голову сломала, как так получилось, что у моего супруга, от веры, несомненно, далекого, возникла такая связь со святым человеком? Не со мной хотя бы, ведь я ему постоянно молюсь, а именно с ним? И пришла к выводу, что кто-то там за моего Плюху очень сильно молится. Это мы не знаем наших предков, а они нас знают прекрасно.

Хотя как-то в одной из книжек я читала, будто усопшие, особенно те, что пребывают в раю, полностью забывают о нашем мире и о всех тех, кого любили здесь, на земле. Иначе радость их от пребывания в раю будет неполной. Они, мол, в раю, а близкие, может, во аде мучаются – и какая тогда может быть радость? Не знаю, только первый вариант мне нравится больше.

Илья умер в начале июня. Анна похоронила мужа на их родовом месте, рядом с близкими ей людьми. Какое-то время она в храме не появлялась, но потом стала приходить молиться как и прежде.

Помню, утром 31 июля мы сперва отслужили молебен, потом помянули на литии усопших. Анна подошла ко мне и попросила благословения на следующий день поехать проведать могилку мужа. Мы поговорили, и потом она ушла.

Вечером уже после одиннадцати у меня зазвонил телефон. Обычно так поздно звонят те, у кого случалась какая-то беда. Подымаю трубку и слышу взволнованный голос Анны:

– Батюшка, простите, что так поздно. Но произошло нечто такое, что не поддается объяснению. Только боюсь, вы мне не поверите.

Готовлюсь к завтрашней поездке. Собрала кое-что на помин. Мельком глянула на фотографию Ильи и увидела, что она вся покрылась пылью. Пошла взяла влажную тряпку, протерла фотографию и подставку.

Отнесла тряпку в ванную и слышу, звонит мой мобильный телефон. Подхожу к столу и вижу, что на дисплее высвечивается моя фотография. Но я знаю, что такой фотографии у меня в памяти телефона нет. Это Илья когда-то сфотографировал меня на свой телефон. Если я ему звонила, то она у него появлялась. И главное, определитель говорит, что звонок идет с Илюшиного мобильника. Какое-то время я не могла взять трубку, но потом все-таки решилась:

«Алло!»

В ответ слышу шепот, идущий словно очень издалека, в сопровождении скрежета, накладывающихся друг на друга звуковых волн. Шепот и такое металлическое потрескивание, точно в радиоприемнике.

В день похорон, еще на кладбище, я звонила родственнице. И я помню, мы с ней разговаривали на фоне таких же звуков.

– Может, кто-то воспользовался его телефоном?

– Нет, он здесь на столе рядом со мной. И уже давно разрядился. После Илюшиной смерти никто к нему не прикасался. Шепот настойчивый, точно на том конце кто-то хотел сказать мне что-то очень важное.

Через день после звонка племянница Ильи вместе с мужем попали в аварию, но Бог милостив, остались невредимы.

У меня не было оснований не доверять Анне. Последние месяцы Илюшиной жизни нас очень сблизили. Самообладание, с каким женщина готовилась к его смерти и потом переносила потерю близкого человека, поражало. И не в ее традициях было бы кого-то разыгрывать, и уж тем более священника.

– После возвращения из Дивеево Илюшу словно подменили. Я еще ничего не знала о его болезни. А он вернулся с навязчивым желанием «творить добрые дела». Хотя и до этого он не был злым и в помощи никому не отказывал.

После смерти детей я боялась, что сойду с ума. Горе навалилось на меня огромным неподъемным камнем. Казалось, еще день-другой – и оно меня раздавит. Илью же я всегда видела сильным, владеющим своими эмоциями. В те дни он постоянно находился рядом, как мог утешал и не оставлял меня одну. Уныние захлестывало, и однажды я поймала себя на мысли, что хочу умереть. Сперва было испугалась, но потом смирилась с этой мыслью и уже не боялась.

Не знаю, что было бы дальше, но однажды я вернулась с работы немного раньше обычного. У Илюши был выходной, он оставался дома и не слышал, как я вошла. Зато я первый раз услышала, как он плакал. Держал в руках фотографию сыновей и плакал.

И только тогда я ужаснулась своему эгоизму. Ведь мое горе – это еще и его горе. В такой же мере, как и мое. Он страдает не меньше моего, а я вижу только себя, а о нем не вспоминаю совершенно и не сочувствую ему. Вместо того чтобы разделить трагедию с любимым человеком, решаюсь на самоубийство и тем самым собираюсь в разы увеличить его страдания.

Даже заболев, жалея меня, он до последнего ничего не говорил о своем диагнозе. Только мысль о добрых делах не давала ему покоя.

Октябрьским вечером мы с ним ужинали, и он сказал, что ему наконец повезло сделать «доброе дело».

«Представляешь, сегодня еду с работы и вижу женщину с велосипедом. У нее со звездочки слетела цепь. Она пыталась поставить ее самостоятельно, но сил не хватило, и тогда она решила голосовать. Но ни одна из проезжающих машин не остановилась, а я остановился и помог».

«А кто эта женщина. Я ее знаю?»

«Да, конечно, это…» – И он назвал фамилию.

«Эта разведенка, которая постоянно заглядывается на чужих мужиков? Теперь я понимаю, почему все проезжали мимо. Потому что они люди порядочные и знают, что это за штучка. Вот только ты у нас такой единственный!»

«Нет, в тот момент я не думал, что это за женщина. Я думал о тебе. Представил, что это тебе нужна помощь. Уже смеркается, ты просишь остановиться, а все проезжают мимо».

Он сидел молча, уставившись в тарелку. Потом посмотрел на меня и произнес:

«Аннушка, даже если никто не остановится, не бойся, я обязательно остановлюсь».

Я ничего ему тогда не сказала. Потому что ничего не поняла. О чем он говорит?

Прошел год. Ильи уже нет целых пять месяцев. Октябрьским вечером я возвращаюсь с дачи. Еду на велосипеде, и у меня слетает цепь. Пытаюсь поставить ее на место, а ничего не выходит, требуется грубая мужская сила. Хочу остановить машину, но никто не останавливается, и все проезжают мимо.

Тогда-то я и вспомнила те его слова. Год назад, предчувствуя мое одиночество, он увидел меня, никому не нужной, стоящей на обочине дороги. От жалости к самой себе заплакала и шепчу:

«Илья, Илюшенька, ты же обещал остановиться?! Где ты, друг мой? Помоги мне!»

В отчаянии берусь за цепь, и та одним щелчком неожиданно легко становится на место.

Смеркается, я еду через лес и чувствую, что никого не боюсь. Раньше боялась ездить одна, теперь не боюсь. Я знаю: Он рядом и никому не даст меня в обиду.

Нет, батюшка, теперь я точно знаю, душа не забывает тех, кого любила на земле. Любовь и память – это то, что остается с нами навсегда.

Давайте доверимся маме

Всякий раз, когда на воскресной службе мы читаем историю о том, как Господь воскресил сына Наинской вдовы, я вспоминаю другую вдову, тоже потерявшую единственного сына, но только нашу современницу. Увы, ей не повезло встретиться со Христом при жизни своего мальчика. Не случилось этой встречи и во время его отпевания. А когда мы уже по окончании службы выходили из храма, я услышал ее отчаянный крик. Все было в этом крике – и боль, и обида, и страх одинокой старости. И еще я впервые услышал, как человек проклинает Бога.

Об этом случае я вспомнил через много лет и рассказал о нем моему другу, отцу Виктору. Батюшка никогда не спешит с ответом, и мне в нем это нравится. Выслушает, подумает и только потом говорит, часто вспоминая какой-нибудь случай из жизни.

– Что ее осуждать? Мы с тобой не были в ее шкуре. И потом, она не верила в Бога. А представь, когда ты служишь Ему всю жизнь, стараешься все делать в соответствии с Его заповедями, и вдруг с тобой случается беда. И ладно бы с тобой. А если с тем, кто тебе дороже всего на свете?

Помню, как-то ездили мы поздравлять с юбилеем одного маститого протоиерея. Батюшка служил уже много лет, все его знали и уважали. Оно и понятно, отец настоятель вместе с прихожанами восстановил удивительной красоты церковь, в которой служил, и продолжал поднимать храмы по всей округе. А еще прибавь к этому его лучшую во всем благочинии воскресную школу, лекции в областной семинарии и замечательные проповеди. Молодые священники почитали отца протоиерея, многие старались ему подражать.

На праздник поздравить отца приехал его единственный сын, остальные у него все девчонки, студент выпускного курса семинарии. Хороший юноша, я его лично знал. На следующий год отец планировал рукоположить сына в священники и взять к себе помощником. Уже невесту ему подыскивали, и вся семья жила радостным ожиданием.

В тот день мы немного посидели, поздравили батюшку и разъехались. Отцы – народ занятой, кому завтра служить и надо готовиться, кому еще на требы ехать.

Утром в доме все уже встали, пора завтракать, а молодой человек все не выходит. К нему заглянули, а он еще спит. Наконец батюшка посылает его разбудить, в комнату заходят, а тот уже холодный.

– Вот как такое может быть, а, бать? Вот ты мне скажи, человек не пил, никогда не курил, не говоря уже о чем-то запретном, и умер: сердечная недостаточность. С чего бы это такая недостаточность? Он что, на вокзале по ночам вагоны разгружал?! На здоровье не жаловался и к врачам никогда не обращался. Трагедия, бать! Для нас, кто вчера еще видел этого парнишку живым и здоровым, трагедия. А что говорить об отце? А он точно ума лишился. Встал перед иконами и кричит:

«За что?! Скажи мне, за что?! Я всю жизнь Тебе служил, всего себя отдавал без остатка, а Ты меня вот так, беспощадно. Зачем мне теперь жить?! – Схватил телефон, звонит духовнику, потом владыке. И все один и тот же вопрос: – За что?! Объясните мне, что я делал не так, за что Он так со мною?»

И думаешь: не дай Бог оказаться на его месте. Вот так коснется, и сам не знаешь, что закричишь. Извечный вопрос, вспомни праведного Иова.

– На самом деле, бать, мы можем понять и допустить, если Бог вразумляет человека-грешника, от Него далекого, но когда начинает страдать кто-то из праведников или просто верующих, то этот факт никак не укладывается у нас в головах. Зачем? Ведь мы и так Его?

Вчера мы молились на могиле моего друга, ему как раз было девять дней. Я не скажу, чтобы он был очень верующим. Скорее наоборот. Но человек любил свою жену, и любил всю жизнь, еще со школы. Когда она заболела, внезапно и тяжело, врач, что вела ее в областной больнице, сказала:

– Мы сделали все, что могли, остальное в руках Божиих. Если хочешь жить, иди в церковь.

Та поверила врачу и пришла к Богу. И не просто пришла, а стала по-настоящему человеком верующим. Ее, еще не оправившуюся после болезни, выбрали у нас старостой восстанавливающегося храма. Теперь вся ее жизнь проходила в его стенах.

А дела домашние, то, чем обычно занимается женщина в семье, теперь легли на его плечи. Мой друг понимал, что, запрети он жене ходить в храм, та погибнет, но он ее любил и смирялся.

Несколько лет назад он узнал уже о собственной болезни. Ему сделали операцию, потом провели целый курс химиотерапии, но в церковь по-настоящему не пришел. Нет, конечно, иногда он даже причащался, но все это только благодаря жене.

Болезнь отступила, правда ненадолго. Прошло два года, и все началось по-новому.

Помню, она подошла ко мне:

«Что делать, батюшка?»

«Что делать? Читай ему Евангелие».

«А что, помогает?»

Мне одна верующая рассказывала. Давно это было, еще в начале 90-х. Ее мужу сделали операцию, а шансов на то, что он выживет, не дали никаких.

– Мне так и сказали, «один процент из ста». Я в то время от веры была совсем далека, а мужа любила и очень не хотела, чтобы он у меня умирал. Только что я могла, бегать по больничным коридорам и давиться слезами?

Тогда мне и посоветовали обратиться к одному старенькому батюшке, его храм стоит рядом с больницей. Он меня выслушал и говорит:

«Садись рядом с ним и читай. Евангелие читай и Псалтирь. Твое дело молиться, а жить ему или нет, решать не нам».

Из храма я уходила с надеждой, купила Библию и только потом подумала: а кто меня к нему пустит, в реанимацию-то? Пошла к заведующему отделением, рассказала, что хочу ухаживать за мужем и что получила от здешнего батюшки благословение читать ему Евангелие. К моему удивлению, меня тут же пустили в реанимацию. Скажу больше, читая Священное Писание, я провела сперва в реанимации, а потом и в палате целых три месяца. Мой муж выписался из больницы и прожил еще десять лет.

Долгое время для меня оставалось загадкой, как врачи терпят мое постоянное присутствие в реанимации, а спросить боялась. Вдруг скажут, действительно, что-то ты у нас задержалась, и прогонят. Спросила, когда уже выписывались.

«А вы заметили, что за все это время у нас в реанимации никто не умер? Мы еще раньше обратили внимание на этот феномен. Потому вас сюда и пускали».

Вскоре после этого рассказа, Великим постом во время Страстной седмицы обращается ко мне знакомая бабушка. Ее восьмилетнему внуку провели плановую операцию. Сделали, по словам самих хирургов, блестяще. А температура у ребенка как поднялась в послеоперационный период, так больше и не опускается. Уже все сроки вышли, а ребенок не поправляется. К кому только не обращались! Все только открещиваются: мы здесь ни при чем.

Родители переправили мальчика к старикам в деревню. Не будешь же столько времени на больничном сидеть. Бабушка – человек молящийся.

– Жалко, батюшка, сгорает мальчонка. Уже путем и не ходит, все больше лежит. Чего делать-то?

Предлагаю:

– Поедем, я его сейчас же пособорую и причащу.

Приехали, входим в дом. Я прекрасно знал этого ребенка, как все дети его возраста, подвижного и озорного. Но сейчас передо мной на диване лежал высохший человечек с тоненькими ручками и такими же ножками, бледно-синеватой кожей и огромными глазами на изможденном лице.

От соборования в памяти осталось, как легко его тельце умещалось в размер крестного знамения, которое я накладывал на него во время молитвы, таким он стал маленьким.

После Причастия ребенок уснул, а бабушка все удивлялась:

– Надо же, заснул. Он у нас никогда днем не спал. И лоб не горит, дед, ты потрогай!

Мы сидели за столом в их деревенском доме, пили чай, и я рассказал им о той самой женщине, что провела три месяца в реанимации рядом с мужем, читая ему Евангелие.

– Может, и вы попробуете? Чтение Евангелия все равно что молитва, а молитва никогда никому не вредила.

Пасха в тот год наступила рано, снег еще только начинал таять. Вода не уходила, и повсюду стояли лужи из талой воды. Потому на Радоницу я ходил по кладбищу в больших резиновых сапогах. В какой-то момент в таких же высоких сапогах подошла ко мне и та моя знакомая бабушка. Нашла и просит помолиться на могилках у ее близких.

– Помолимся. Внук-то твой как?

– Ой, батюшка, уже бегает! С мальчишками в футбол по лужам носится. После соборования температура опустилась, и он у нас уже больше не горел, но до конца она его не оставляла. Вот мы с дедом и его родителями по переменке садились рядом с мальчиком на диван и читали Евангелие. И теперь смотри ты, уже носится!

Девятого мая я и сам увидел мальчика на митинге, посвященном Дню Победы. Вместе с другими детьми он поздравлял ветеранов и дарил им цветы. А семья после этого случая полным составом начала приходить в храм.

– Вот я и тебе советую, садись рядом с мужем и читай Евангелие. Вслух читай, чтобы ему было слышно, а если он о чем спросит, разъясняй.

Я был благодарен ей, что в эту минуту она не задает мне самый беспощадный из всех вопросов вопрос: «За что?!» Кто-кто, а она, человек реально подвижнической жизни, имеет полное право его задать.

Бог посещает тогда, когда не ждешь, и там, где не думаешь Его встретить.

Как радовались мы рождению нашей самой маленькой Полинки – Пелагии. Помню, ездил знакомиться с младшей внучкой, бабушка – та все это время постоянно жила вместе с ними. Крошечный спящий комочек. Лежит поперек дивана, а я здесь же, стою на коленях и, реально затаив дыхание, всматриваюсь в мое земное продолжение. Каким оно будет, кто вырастет из этого комочка?

Полинке было около месяца, когда мы вдруг заметили, что ее правая ручка не действует и лежит вдоль тельца маленькой безжизненной веточкой. Скоро впервые я услышал такое словосочетание: «парез Эрба». На слух резкое, точно военная команда, но в устах врача прозвучавшая как надежда.

– Будем надеяться, что это парез Эрба. Если вовремя начать процесс лечения, то к школе ручка может и восстановиться, а к совершеннолетию разница между обеими руками будет практически не заметна. Но это в том случае, если это действительно то, о чем мы с вами говорим. А если нет, то все равно не отчаивайтесь, знаете, немецкие врачи на самом деле умеют творить чудеса. Правда, немецкие врачи – это недешево, и все-таки не отчаивайтесь.

Нам повезло найти детскую массажистку, наученную делать массаж таким крохам. Подбирали нужные лекарства. А какие из них нужные, если еще нет диагноза?

Никогда не забуду, как в те дни мы все вместе собирались вокруг нашей Полинки, шутили, смеялись и подбадривали друг друга.

– Ой, да все это ерунда, ручка обязательно восстановится, и все у нас будет замечательно! Правда, манюня? У нас все будет замечательно!

И помню, как переживали наедине, стараясь не выдавать собственное страдание и тем самым не усугублять страдания других. Почему помнится? Наверное, потому, что редко в своей жизни молился так, как молился в те дни, а еще случайно услышал, как плачет и в голос молится моя бедная матушка.

Молилась ли тогда Полинкина мама? Надеюсь, что да.

Почему я это спрашиваю? Дети из верующих семей заканчивают школы и, покидая отчий дом, отправляются в большие города. Учатся, работают и при этом постепенно отдаляются от храма. Становясь взрослыми, они уходят в мир, полный опасностей и соблазнов, от которых мы пытаемся оградить их в наших семьях. И не все из тех, кто в детстве помогал батюшке в алтаре или пел на клиросе, остаются в Церкви.

Каждый из нас идет к вере собственным путем. И тот факт, что ребенок учился в воскресной школе и рассказывал стишки прихожанам на Пасху, вовсе не гарантия его будущей церковности. Потом, во взрослой жизни, он сам однажды встретится с Богом, оценит себя и придет к покаянию. Или не придет.

Вот и наш ребенок причащался уже не так регулярно, как прежде, а выйдя замуж, и вовсе перестала бывать на службах. Женщина, становясь женой, перестает угождать Богу и начинает служить мужчине.

Появилась на свет наша первая внучка. Мы стали реже видеться, хотя продолжали часто общаться по телефону.

– Ты причащаешься? Нет возможности? А малышку причащаешь? Что? Тоже не получается? Мы с мамой о вас молимся. Было бы замечательно, если бы и вы там тоже молились, хотя бы кратенько. Ладно, вы уж постарайтесь.

Не знаю, как другие, но лично я в те дни и недели, когда болела наша маленькая Пелагия, перетряхнул всю свою жизнь. Вспомнил все, где и когда кого обидел, где был не прав, когда прошел мимо чужой беды. Все вспомнил и за все просил прощения.

Где-то за год до описываемых событий мне позвонил знакомый молодой человек, когда-то я венчал их с женой у нас в храме. И попросил окрестить их месячную дочку. В то время она весь этот месяц одна, без мамы, лежала в какой-то, уже не помню, московской клинике. Вскоре после рождения ребенка прямо из роддома отправили на серьезное лечение.

Как раз в эти самые дни я собирался в Москву на Рождественские чтения, потому мы с ними сразу обо всем и договорились.

В больнице на меня поверх подрясника надели просторный белый халат, выдали бахилы синего цвета и в сопровождении медсестры повели в отделение.

Подходим к боксу. Меня сестра проводит внутрь, а родители остаются за стеклом. Я стою в пространстве бокса, в поисках ребенка оглядываю все помещение и нигде его не нахожу. Вокруг только маленькие столики на колесиках, сверху накрытые тканью.

Медсестра проходит к одному из них, выдвигает и подкатывает его ко мне. Потом снимает простынку, а под ней большая эмалированная кювета с маленьким спящим человечком.

– Батюшка, вам нужна моя помощь?

– Нет, спасибо, я все сделаю сам.

Никогда прежде мне не доводилось крестить дитя в такой обстановке. Я опускаю палец в святую воду и рисую крест на лобике у младенчика.

– Крещается раба Божия Вероника во имя Отца, аминь…

И так трижды. Дитя спит. Даже нет, тихо дремлет, иногда открывая глазки и пытаясь посмотреть в мою сторону. Что-то им, видать, в молочко добавляют, иначе бы ор здесь стоял еще тот.

В самом конце положил ей на грудку крошечный золотой крестик. Глазки вновь пытаются открыться. Перед тем как уйти, большим наперсным крестом благословляю дитя во весь рост. И вот она наконец меня видит и довольно улыбается маленьким беззубым ротиком.

Все это время ее родители, прильнув к стеклянной стенке бокса, стоят в коридоре и не отрываясь всматриваются в свою малышку.

Потом, когда они подвозили меня к ближайшей станции метро, отец девочки сказал:

– Батюшка, этот месяц после рождения ребенка стал для меня новой отправной точкой. Я многое передумал, пересмотрел, так, будто пальцами перетер свою жизнь. Знаете, я все понял, и как жить должен и к людям относиться тоже.

Я потом часто вспоминал эти его слова.

Однажды крестил грудничков. Опускаю ребенка в купель, а сам невольно всякий раз отмечаю: ну вот и у этого правая ручка работает, и у этой, а у моей нет. И хорошо, что вовремя поймал себя на этой мысли. Нельзя ее в себя пускать. Зависть – состояние страшное, увлечешься, тут и до ненависти недалеко. Ненависть к ребенку – сатанинское чувство. Остановил крещение, зашел в алтарь и дал себе пощечину. Отлегло.

Чтобы разобраться и понять, что случилось с Полинкой, стали искать врача, который мог бы сказать нам что-то определенное. Через цепочку знакомых удалось записаться на прием к опытному детскому неврологу, которая велела, прежде чем мы придем к ней на прием, принести рентгеновский снимок.

Легко сказать, сделать рентген месячному ребенку. Выяснилось, что единственное место в Москве, где оказывают такую услугу, – это диагностический центр, что на Ломоносовском проспекте.

– За полчаса до назначенного времени, – рассказывает матушка, – мы уже были на месте. О том, как искали, где оставить машину, можно написать отдельную историю. Вокруг ни одного свободного закутка. Наконец заехали в один из дворов и встали, перегородив проход к одному из подъездов. Выходим из машины, а с балкона уже кричат:

– Ироды! Что же вы делаете?! Житья от вас нету!

Матушка берет на руки пакет со спящей Полинкой и показывает старушке.

– Простите нас, мы спешим в детский центр к назначенному времени, а машину оставить негде.

Бабушка прекращает ругаться и сочувственно причитает:

– Эх, горемычные! Помогай вам Бог.

Широкие коридоры и длинные переходы. Проходим мимо многочисленных дверей, окрашенных в одинаковый цвет. Двери периодически открываются, я вижу людей в специфической больничной одежде и с повязками на лицах, наверное, врачи. Никто из персонала, выходя из кабинетов, не шествует спокойной, размеренной походкой, там больше бегают. Наверное, по-другому и не выходит. Слишком много детей, больше похожих на маленьких старичков, смиренно ожидающих своей очереди на прием. Страдающих родителей там, кстати, тоже не меньше.

И вот конверт с рентгеновским снимком у нас на руках, можно отправляться к неврологу. Мы с замиранием сердца ждем, что нам скажет знающий доктор. Подарит надежду или объявит приговор?

Врач долго смотрела нашу Полинку, крутила ее, вертела. Все что-то трогала, щупала и самого ребенка, и его безжизненно повисшую ручку. Затем изучала рентгеновский снимок, а в конце поинтересовалась, сохранились ли Полинкины фотографии из роддома.

Показали, их много на телефоне.

Пересмотрев фотографии, доктор произнесла с уверенностью:

– Нет, это не Эрба. Это вообще не парез, скорее микротравма, хотя на снимке она и не просматривается. Надеюсь, ручка вашей малышки скоро восстановится. Так что продолжайте делать массаж и через месяц приходите на повторный прием.

Выйдя от врача, дочь первым делом набрала мой номер и попросила приехать окрестить младшенькую, и сделать это как можно быстрее.

Полинку мы крестили у них дома. Бабушка была за крестную. На следующий же день отправились в ближайший храм воцерковить малышку и причастить обоих детей.

Я держал на руках Лизавету, а когда подошел с ней к Причастию, то от волнения неожиданно забыл ее имя. Растерянно повернулся к матушке, та засмеялась и подсказала.

Не знаю, может, просто все так совпало, но после крещения наши дела сразу пошли на поправку. Спустя несколько месяцев обе ручки, обретя равную силу, подтягивались, крепко ухватив деда за пальцы, легко отталкивались от пола и ползали за игрушками.

С тех пор, вот уже почти два года, при любых обстоятельствах и в любую погоду дочь усаживает девчонок в детские кресла, что на заднем сиденье ее автомобиля, и отправляется с ними в церковь на Причастие.

Даже выезжая за границу, она узнает, где ближайший православный храм, и везет детей на службу.

Для меня оставалось загадкой, почему в поведении моего ребенка произошли такие разительные перемены и она вновь вернулась в Церковь. Однажды я спросил ее об этом.

– Почему, дочь?

– Помнишь, мы с Полинкой ходили на прием к неврологу? Я уже выходила из кабинета, а врач меня окликает: «Мамочка, еще один вопрос. Ты в Бога веришь? Это хорошо. А о детях молишься? Хочешь, чтобы твой ребенок исцелился? Тогда запомни: причащать обязательно!»

С самого детства я слышу от вас эти слова. Наверное, я к ним слишком привыкла и они мне набили оскомину. Но когда в такую минуту мне то же самое говорит человек, от которого я никак не ожидала этого услышать… Все происходящее я вдруг увидела точно со стороны и поняла, почему это случилось со мною.

Ничто с нами просто так не случается. Всякое страдание – это, наверное, еще и повод, остановившись, заглянуть в самого себя. Страдания очищают. Они словно новая отправная точка, от которой необходимо отталкиваться и двигаться дальше. Вверх или вниз, это как выберешь. В любом случае, преодолевая боль, невозможно оставаться прежним.

Доверившись совету, моя помощница все последние месяцы жизни своего мужа читала вместе с ним Евангелие. Когда она уходила из дому, эстафету принимали внуки и тоже читали. Мой друг по большому счету впервые слушал слова вечной жизни. Они продирались сквозь пронзающую его тело непрекращающуюся боль, сквозь бессонницу и навязчивое желание взять и разом прекратить это общее для них страдание, грозящее растянуться вперед на целые месяцы.

Она рассказывала, как раньше, стесняясь, он никогда при ней не молился. А сейчас все время просил читать ему Псалтирь. Специально для него раздобыли магнитофонные записи. Включали кассетник, а он сидел, опершись на палку, и слушал псалмы. В последний день, когда сознание его уже покидало, магнитофон выключили. В какую-то минуту, придя в себя, он показал в его сторону и сделал знак – мол, пусть говорит.

Каждое воскресенье я шел его причащать. Сперва думал, это вновь ее инициатива, оказалось, нет, он сам просил.

За годы священства я множество раз видел, как умирает человек, но чтобы вот так, неотступно со словом Божиим в уме и на устах, – впервые.

И после этого пусть хоть кто-нибудь мне скажет, что мой друг не исцелился.