Текст книги "Скифия против Запада. Взлет и падение Скифской державы"

Русская метафизика Грозы

Итак, получается, что славяне, русы полнее всего выразили сверхзначимый архетип Грозы. Даже и само имя «рус» этимологически связано с грозовой, небесно-огненной тематикой. Выше уже было указано на «красное» значение слова «рус», которое связывалось с символизмом крови, пролитой в боях. Его же можно увязать и с солярностью, световым изобилием «красного солнышка». Но красный цвет тесно связан и с огненным символизмом Грозы. Здесь можно построить такую цепочку – «родрый» («красный»), «рдеть» («краснеть»), «рудый» («рыжий», «красный»), «руда» (диалектное обозначение крови) – «родриа» («молния») – «род» (словом, имеющим около двух десятков значений, среди которых есть и «огненные»). Далее, от слов с корнями «рус-рос» и «руд-род» надо провести соединительную линию к словам «рота» и «ряд», чьи значения сводятся к теме «порядка», «упорядочения». Так, слово «рота» означало «клятву», «договор», ну а «ряд», как очевидно любому и сразу, означал «порядок». Основа «рта» («рд») позволяет сопоставить соответствующую славяно-русскую терминологию с индоевропейской. Здесь нужно вспомнить об индоарийском слове «рита» (ср. с «рота»), употребляющемся для обозначения универсального космического Закона, а также о древнеиранском «арта» (замена «ар» – «ра»), которое употреблялось в том же значении. (Последнее слово немедленно заставляет вспомнить об артеле, представлявшей собой хозяйственное объединение на основе корпоративного договора). Арабские авторы говорили о наличии трех территорий расселения восточных славян – Куяве (Киевской земле), Славии (Новгородско-Ладожской земле) и Артании. Последнюю многие исследователи отождествляют со знаменитым «островом русов», Русией. Необходимо еще и вспомнить о том, что русы (росы) именовались также «рутенами» и «ротальцами», а Никоновская летопись дает совсем оригинальную форму интересующего нас этнонима – «родии». Гроза, таким образом, как бы связывается с Порядком, причем в наборе слов, связанных с русскостью, с кровью, с родом. Сам же Порядок выступает не столько как некое организованное пространство, отгороженное от хаоса, но как целостное соединение разных моментов бытия. Гроза соединяет не только свет и тьму, но еще и огонь с водой, то есть два наиболее противоположных космических элемента. При этом во время Грозы тучи разносятся ветром (элемент воздуха) и оплодотворяют почву (элемент земли). Таким образом, налицо универсальное соединение всех четырех стихий в феномене Грозы, который опять же символизирует собой Божество, все в Себя объединяющее и все Собой направляющее.

Русский грозовой символизм русской нации ничуть не исчез после христианизации, просто он очистился от всего паганистского, слишком натуралистического. Уже в Христовой Руси огромнейшее развитие получил «культ» святого пророка Илии Фесвитянина, как бы заменившего собой Перуна. Русские представляли Илию небесным воином, мчащимся по небу на огненной колеснице и сражающимся посредством молний с бесчисленными легионами демонов. Кстати, менно вокруг собора Св. Илии группировалась одна из первых русских христианских общин, ядром которой были воины-варяги, чье имя связано с иранским Веретрагной – духом Огня. Такое почитание крайне показательно. Илия – сверхзначимая в христианской мистике фигура. Прежде всего, это образец консервативного революционера, выступающего против идолопоклонничества. В древнем Израиле им было поднято духовное и политическое восстание против жрецов Ваала, сумевших привлечь на свою сторону царя Ахава. В ходе этого восстания Илия воинствует как Духом, так и Мечом. Во втором случае он лично убивает четыреста пятьдесят жрецов. Пророк-революционер использует свою силу чудодея и демонстрирует власть над водами, чрезвычайно напоминая при этом индоевропейского Громовержца, отпускающего воды, захваченные змеевидным Велесом. Потрясает, что оккультно-метафизический «противник» Илии Ваал своим именем напоминает о Велесе («вал»-«вел»). Имя этих двух божеств погружается в глубины древности и, в конечном счете, восходит к праиндоевропейскому *«uel».

В русской мифологии и истории (а очень часто они мистическим образом сливаются воедино) встречаются фигуры, которые «воспроизводят» архетип двух громовержцев – языческого и христианского. Такой фигурой был, например, Илья Муромец – реальная, «историческая» фигура, известная именно по былинным мифам. Исследователи согласно утверждают, что образ муромского богатыря чрезвычайно близок к образу Перуна и образу пророка Илии. Последнее даже более интересно. Сразу обращает на себя внимание революционность Муромца, хранящего верность Православию, но в то же время громящего церкви во главе «голей кабацких» и часто возражающего князю. Здесь отчетливо виден «священный бунт» против теплохладности и фарисейства основной массы «верующих», которых надо встряхивать «Божественной провокацией», героическим юродством. В данном случае Илья Муромский крайне близок к ветхозаветному максималисту Илье Фесвитянину. Иван Грозный тоже являет собой образ громовержца, что видно хотя бы из его имени. Как и Фесвитянин, он уничтожает врагов Веры в огромном множестве, как и Муромец, он восстает против теплохладности боярских «радетелей старины» и практикует юродство. Иоанн Васильевич лично написал «Канон Ангелу Грозному», в котором он прославляет архангела Михаила, ведущего огненную войну с сатаной. В деятельности Грозного Царя отчетливо прослеживается грозовой, огненный эсхатологизм. Архетип грозового революционера также воспроизводится в фигуре Императора Петра Великого. Это тонко подмечено исследователем-метафизиком Г. Павловичем. «В определенном смысле, – отмечает он, – символика Ильи-пророка (равно как и Перуна-императора) отражена в знаменитом Медном всаднике, подножием которого служит «гром-камень»… «камень действительно является именно громовым символом, что сразу же обращает внимание на имя – «Петр» («камень») (…«Корабль восстал как Холм из дола»…). И уже на архетип Илии Муромца прямо указывает «корабельная символика» Петербурга. В русских былинах великий богатырь изображен еще и великим мореплавателем. Одна из них – «Илья Муромец с Добрыней на Соколе-корабле» – повествует о том, как Илья плавает (в качестве хозяина) на гигантском корабле, где находятся «три церкви соборные… три монастыря, три почесные…». Ясно, что былина доносит до нас образ корабля-церкви, корабля-города, корабля-острова, сохраняющего Традицию и Порядок посреди вод инфернального хаоса. Таким же городом является и Петербург, основанный Великим Петром как гиперборейский, северный центр, грозно стоящий на защите Святой Империи.

Языческая Троица

Можно предположить, что Род-Сварог, как целое, диалектически взаимодействовал со своими частями – «функциональными» божествами, образуя некие тройственные соединения. Вообще «три» есть число, символизирующее полноту и соединение ранее разделенного. Единица – это начальное единство, двоица – начало разделения, троица – восстановление изначального единства, но уже в ином качестве. Св. Григорий Богослов писал: «Единица приходит в движение от Своего богатства, двоица преодолена, ибо Божество выше материи и формы. Троица замыкается в совершенстве, ибо Она первая преодолевает состав двоицы. Таким образом, Божество не пребывает ограниченным, но и не распространяется до бесконечности. Первое было бы бесславным, а второе – противоречащим порядку. Одно было бы совершенно в духе иудейства, а второе – эллинства и многобожия». Кстати, утверждение Апостола Павла о том, что «во Христе нет ни эллина, ни иудея» нужно понимать именно в этом ключе – Христианство отлично как от «иудейского», авраамического однобожия, так и от «эллинского», языческого многобожия, которое разделяет единое божество на множество суверенных божеств – по образцу природы, разделенной на стихии, предметы и т. д. В оптике же троического богословия Бог не сводится ни к единице, ни к множественности, он Един, но не один – все три Лица неслиянны, но и раздельны в единой сущности.

Троица существовала и в славянском единобожии, точнее, речь нужно вести о многих троицах, представлявших собой диалектическое соединение двух противоположных «функциональных» божеств в едином Роде (Свароге). Европейские средневековые хронисты пишут о славянском Триглаве, которого они считали повелителем трех царств – небесного, земного и подземного. В этой оптике можно говорить о троице, состоящей из 1) небесного Кузнеца Сварога 2) земного, кшатрийского Перуна и 3) хтонического, змеевидного Велеса, повелителя Нави – царства теней. На ином онтологическом уровне эти три божества осмыслялись как единство разрушения и сохранения в творчестве, созидании. (В индуистской теологии есть Тримутри, представляющий единство Брахмы (поддерживающего), Шивы (разрушающего) и Вишну (созидающего).

Однако здесь выражено всего лишь равновесие трех начал, а не снятие антагонизма двух начал в одном сверхначале.) Но можно предположить, что триглавов было несколько, и они выражали единство и противоположность разных начал. В «Ипатьевской летописи» подчеркиваются отцовско-сыновские отношения между Сварогом и солнечным Даждьбогом. В то же время в древнерусском «Слове» некоего Христолюбца утверждается, что язычники «огневи молять же ся, зовуще его Сварожичем». Из этого можно сделать следующий вывод – у Сварога был еще один сын, Сварожич, – бог Огня. Получается, следующий «триглав» – символом Сварога-Рода является Гроза, которая соединяет в себе как Свет (солнечность Даждьбога), так и Огонь. И если Свет выражает полноту и щедрость божества, то огонь – его сверхполноту, которая страшна для тех, кто не готов или не желает принять и понять ее. Имя «рус» («русский») в этой оптике имеет сразу три значения – это указание на приверженность божественному Порядку, божественному Свету и божественному Огню.

«Бескачественность» и «дуализм»

Гроза, как уже указывалось, символизировала проявление Света из непознаваемой Тьмы Божественной сущности. И наряду с «качествами» Абсолюта славяне знали и о его «бескачественности». Об этом знании писал средневековый немецкий автор Гельмольд: «Между различными божествами, во власти которых состоят поля и леса, печали и наслаждения, славяне не отрицают и единого бога на небесах, повелевающего прочими. Он самый могущественный, заботится только о небесном; а прочие боги, исполняющие возложенные на них обязанности, происходят от его крови, и чем кто знатнее, тем ближе к этому богу богов». Получается очень интересная картина. Единый Бог всемогущ и повелевает всеми другими богами, но сам заботится только о небесном. Речь тут, судя по всему, идет о Боге, который познаваем в своих энергиях, но сокрыт в собственной сущности – отсюда и «только небесное». Здесь показаны как бы две стороны одного и того же Бога. В других индоевропейских традициях тоже знали об этих сторонах, но стремились развести их, разрывая диалектическое единство. Так, в индоарийской Айдвате-Веданте существует представление о двух Абсолютах – «качественном» («Брахма Сагуна») и «бескачественном» («Брахма Ниргуна»). А в эллинском неоплатонизме непознаваемое Единое изливается (эманирует) в познаваемый Ум, что образует некую иерархию. Славянское же единобожие не знает иерархии между познаваемым и непознаваемым в Абсолюте, ибо эта иерархия рассекает сам Абсолют – в худших традициях многобожества.

В иранской («зороастрийской») традиции разделение между бескачественным и качественным в Абсолюте вообще никак не проводится, зато оно близко славянскому единобожию представлением о наличии Творца и его инфернального противника (не путать с Противником диалектическим!). Славянский подход весьма схож с аналогичным подходом у зороастрийцев (война Ахура-Мазды и Ангро-Манью), но у иранцев имел место дуализм, несколько уравнивающий добро и зло. Например, в 30-й «Ясне» («Гата Ахунавати») можно найти следующее утверждение: «Первоначально два духа явились как близнецы, один Добро, другой Зло в мыслях, словах, и делах». Зороастрийский трактат «Денкарт» вообще считал, что Бог сотворил миры в целях противостояния Ангро-Манью, то есть наделил повелителя зла онтологической силой, способной спровоцировать творение ради самосохранения.

Иначе у славян, которые рассматривали зло и его персонификацию – Чернобога в качестве начала, обреченного выполнять, в конечном итоге, замысел Творца – Белобога, чье имя было одним из имен Единого Божества. Подобное теологическое построение реконструируется в результате анализа фольклорных источников. Онежские, карпаторусские, малоросские, сербские и другие сказания разворачивают перед нами удивительную картину творения мира и человека. В этих сказаниях фигурируют Бог и дьявол (Сатанаил, черт), белый голубь и черный голубь, белый гоголь и черный гоголь. Последние две пары сразу наводят на мысль о Белобоге и Чернобоге. В сказаниях белая и черная птицы, то есть Белобог и Чернобог, сидят на ветках дуба (Мировое Древо), растущего из «досельского Окияна-озера» (или просто «синего моря»). Этот Океан («море-озеро») символизирует изначальную субстанцию, первозданный хаос – материал (материю), из которого возникло все сущее. Кроме самой воды, а в некоторых сказаниях и неба, на тот момент ничего не было. Боги стали творить землю. Белобог заставил своего антагониста опуститься на морское дно и взять горсть песка для сотворения тверди земной. Попытка Чернобога схватить эту горсть «во имя свое» окончилась неудачей, и он смог осуществить замысел только после того, как взял ее во имя Белобога (ипостаси Рода). Так возникла земля.

Потом Чернобог попытался взять реванш и утопить Белобога, когда тот заснул. Однако, как только повелитель тьмы подбирался к Творцу, земля расширялась и удаляла его от коварного божества. Чернобог долго бегал за Белобогом, и от этого бега земля разрослась до огромных размеров. Во время творения Чернобог спрятал немного песка и попытался пронести его во рту, чтобы создать свой мир. Но земля стала прорастать во рту у Чернобога, и тот побежал по свету, выплевывая ее. Там, где он плевал, вырастали горы, изменившие картину мира.

После началось творение человека. В подавляющем большинстве сказаний Белобог творит и душу, и тело человека, Чернобог же только искажает созданное. Первочеловек изображен в сказаниях как огромное, прекрасное существо, не ведающее изъяна. Однако злой бог оплевал его, и человек стал подвержен болезням и вообще несовершенству. Впрочем, одно сказание, записанное в Ушицком уезде Подольской губернии, утверждает, что Чернобог сотворил тело человека, а Белобог вдохнул в него душу. В этом можно увидеть определенный дуализм, причем манихейского типа, отрицающий материю и объявляющий ее злым началом. Но в сказании само тело становится причастным злу лишь после того, как его оплевал Чернобог. Показательно начало сказания: «Сатана все может сделать, только с условием, если Бог позволит и благословит». Космогоническая эпопея кончается небесной схваткой. Согласно фольклорным данным, Чернобог умылся водой и брызнул ею назад, сотворив инфернальную рать (тысячи существ, подобных себе), захотевшую вместе с ним захватить небо, или, по крайней мере, не пустить Белобога на землю. Но Творец ударил палицей по камню и создал божественную рать, возглавляемую еще одним громовержцем, в котором легко угадывается Перун. Созданный воитель гремел сорок дней и ночей, одержав победу над силами Чернобога, который был навсегда сброшен с небес. Здесь снова очевиден символизм Грозы, которая выступает в своем «карающем», воинском аспекте.

В рамках славянской космогонии зло минимизируется, становится в зависимость от добра и от его источника – Творца, Белобога-Рода, Чистого Бытия. (Кстати сказать, именно онтологическая зависимость тьмы от Света, ее обреченность обращать зло в добро, очевидно, и дали повод Гельмольду, не разобравшемуся в специфике славянского язычества, утверждать, что наши предки поклонялись Чернобогу.) И в этом славянское единобожие схоже с христианством, которое рассматривала дьявола как павшего ангела, пусть и занимавшего ведущее место в ангельской иерархии. Этот бывший ангел воюет против Господа, но сам Творец не сходит на его уровень – против сатаны сражается архангел Михаил – тот самый воитель, которому Иван Четвертый посвятил свой Канон – «Ангелу Грозному».

Языческая подготовка Крещения Руси

Крещение всей Руси не могло быть делом случая, пусть даже и чудесного. Русичам предстояло проникнуться новой верой, раскрыв ее смыслы на всех уровнях. Здесь не годилось простое решение – крещение по приказу сверху. Языческая Русь не была какой-то деспотией, она представляла собой высокоразвитую городскую цивилизацию, в которой власть князя сочеталась с властью веча. И принятие христианства было процессом не столько очень сложным, точнее – сложнейшим. Известно, что христианство распространялось среди древних русов, как минимум, с IX века. (Античные и византийские источники свидетельствуют о распространении новой веры среди «скифов».) Патриарх Фотий в своем «Окружном послании» (867 год) сообщает о том, что русы «переменили… нечестивое учение, которого держались раньше, на чистую и неподдельную христианскую веру». А византийский император Константин Багрянородный упоминает некоего князя Руси, крестившегося вместе со своими подданными. Имя этого князя известно из русских источников. «Иоакимовская летопись» называет «блаженным» князя Аскольда, правившего Русью где-то в 860-е годы (время патриарха Фотия). По ее данным, этот князь был «погребен на горе, иде стояла церковь святого Николая». Эти данные косвенно подтверждает базовая «Повесть временных лет»: «И убиша Аскольда, и несоша на гору, и погребоша на горе… идее ныне Олъмин двор, на той могиле поставил Олъма церковь святого Николу…»

Многие историки и философы часто выражают сожаление по поводу того переворота, который произошел в 882 году в Киеве и который завершился убийством Аскольда. Дескать, тем самым была сорвана и отложена христианизация Руси. При этом вокняжение Олега Вещего трактуется как «языческая реакция». Разумеется, религиозный выбор Аскольда был его личным духовным подвигом. Но вот вопрос – насколько данный подвиг можно связывать с трагической кончиной князя? Во всех летописях переворот 882 года трактуется в контексте династической борьбы, на обстоятельства которой уже обращалось внимание выше. Олег бросает Аскольду (и его соправителю Диру) обвинение в том, что они не «княжеского рода». При этом киевлянам предъявляют малолетнего Игоря, которого новый правитель аттестует как сына Рюрика. То есть киевлянам предъявляют важнейший по тем временам политический аргумент. Особо заметим – речь идет именно об аргументе. Аскольд княжил Киевом, как говорится, на «птичьих правах». Но если так, то и его христианский выбор не обладал внушительной силой. Аскольда считали узурпатором, а это косвенно «дискредитировало» и само христианство. В любом случае, очевидно, что Киев не был готов принять Христа.

Но вот что поразительно – при новом руководстве Русь продолжает стремительно двигаться по пути христианизации. «…Именно при Олеге христианское епископство на Руси переросло в митрополию, – отмечает В.В. Кожинов. – И многие из русских, посещавших тогда Константинополь, по-видимому, были или становились христианами. Согласно летописи, императоры Лев, а затем Александр дали следующее распоряжение о людях Руси в Константинополе: «Прибывающие сюда русские пусть обитают у церкви святого Маманта». Надо полагать, что речь шла о не раз приезжавших в Константинополь и, так или иначе, причастных к христианству людях. Ведь здесь же сообщается, что император Лев, приняв послов Олега, приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту… уча их вере своей и показывая им истинную веру» («История Руси и русского слова»). И вот уже в договоре князя Игоря с греками (944 год) многие знатные русы выступают как христиане. И они вершат важные государственные дела наравне с язычниками. Налицо нечто промыслительное – подготовка крещения Руси происходит при языческих князьях – едва ли не с их благословления. (Тут можно вспомнить Святого и Равноапостольного Царя Константина Великого, принявшего крещение только перед смертью.) В то же самое время сама Русь не готова еще принять христианское руководство. И любая серьезная попытка христианизации на государственном уровне могло бы вылиться в серьезную усобицу, крайне опасную ввиду сложнейшего геополитического положения, в котором всегда находилась Русь. (Чего стоила одна только могущественная Хазария, всегда стремившаяся лишить русичей суверенитета.) При этом линия борьбы прошла бы не между знатными родами или этнополитическими группами (полянами, северянами, словенами, радимичами и т. д.). Разделение случилось бы внутри самих родов. Киевские (или какие-либо иные) князья не могли приказать своим подданным принять новую веру – на Руси были очень сильны общины (прежде всего, городские), жившие вечевым строем. (Об этом весьма подробно написано в монографии И.Я. Фроянова «Киевская Русь. Очерки социально-политической истории».) Даже и дружина, личное войско князя, представляла собой политический институт, к мнению которого сам князь вынужден был прислушиваться. И тут достаточно вспомнить об аргументации князя Святослава Игоревича, обосновавшего свой отказ креститься следующим образом – дескать, меня не поймет моя же дружина.

Показательно, что языческий князь Олег Вещий стремился проводить внешнюю политику, дружественную христианской Византии. Его так называемый «поход на Царьград», датируемый 907 годом, конечно же, является выдумкой летописца. Византийские источники этого похода не знают, на что неоднократно обращали внимание историки. Л.Н. Гумилев считал, что Олегу приписали неудачное нападение на византийские владения неких росов-дромитов («бегунов»), живущих в низовьях Днепра. А В.В. Кожинов склонен думать, что князю был приписан удачный поход русов на Константинополь, датируемый 860 годом. Оба эти похода были хорошо известны византийцам. Как бы то ни было, но Олег на Царьград не ходил. А вот договор с греками он, безусловно, заключил, организовав для этого широкое посольство от всех этнополитических субъектов Древнерусской федерации (как было написано в ПВЛ – словен, кривичей, чуди, мери и т. д.) По этому поводу В.В. Кожинов делает важнейшее наблюдение: «…В дошедшем до нас договоре Олега с Византией, датированном в летописи 912 годом, сказано, что он заключается «на удержание и на извещение (удостоверение) от многих лет межи (между) хрестианы и Русью бывьшюю любовь»; эта «любовь» существовала, надо думать, с первых дней правления Олега… Невозможно предполагать, что процитированной «формуле» договора предшествовал военный поход…»(«История Руси и русского слова»)