Текст книги "«Наши» и «не наши». Письма русского (сборник)"

Нет, любезные друзья, мозг мой отказывается понимать многое из того, что вам кажется ясным… из того, что вы допускаете – и против чего я имею тысячи возражений.

Мозг стареет, может быть, – и я беру в свою защиту то, что один из наших друзей писал обо мне или против меня.

«Человеку очень мудрено втолковать что-нибудь, о чем этот человек думает иначе. Тут действительно физиологический процесс, о котором столько говорят общими местами и которого никто не хочет принять в расчет, как скоро дело доходит до дела. Мозг ничего не вырабатывает произвольно, а всегда вырабатывает результат соотношения принятых им впечатлений. Следственно, если впечатления у одного разнятся от впечатлений у другого на какой-нибудь дифференциал, то дальнейшее развитие соотношения впечатлений и результата, из них выводимого, т. е. постановка и дальнейшее развитие уравнения (которое есть единственная форма мозговых действий), может разойтись у одного от другого на расстояние, не возможное к совпадению.

В этом вся мудрость доказательства, доходящая почти до тщетных усилий».

Эти строки, собственно писанные против меня, совершенно справедливы, печально справедливы[317]317
  Отрывок этот, приведенный из ответа Огарева на мое письмо к Бакунину, оканчивается так: «Каждый отдельный мозг, вследствие наращения в себе своих впечатлений, встречает от них уклоняющиеся новые впечатления – или вовсе мимоходно, или не с достодолжной емкостью, или совсем отрицательно (т. е. враждебно). Отсюда каждый человек убежден или предубежден, что он прав, что положительно не может быть доказано даже в таких абстрактных специальностях, как математические построения (теория Тихо де Браге так же была построена на математических построениях, как и теория Галилея), и потому действительное признание истины требует новых мозгов, не увлеченных предыдущими впечатлениями. На этом даже зиждется знаменитое историческое развитие, или прогресс».


[Закрыть].

Мои возражения, так, как и вообще возражения, нетерпеливым людям начинают надоедать. «Время слова, – говорят они, – прошло, время дела наступило». Как будто слово не есть дело? Как будто время слова может пройти? Враги наши никогда не отделяли слова и дела и казнили за слова не только одинаким образом, но часто свирепее, чем за дело. Да и действительно, какое-нибудь «Allez dire à votre maître»[318]318
  «Скажите вашему господину…» (франц.). – Примеч. ред.


[Закрыть] Мирабо не уступят по влиянию никакому coup de main[319]319
  Внезапному удару (франц.). – Примеч. ред.


[Закрыть].

Расчленение слова с делом и их натянутое противуположение не вынесет критики, но имеет печальный смысл как признание, что все уяснено и понято, что толковать не о чем, а нужно исполнять. Боевой порядок не терпит рассуждений и колебаний. Но кто же, кроме наших врагов, готов на бой и силен на дело? Наша сила – в силе мысли, в силе правды, в силе слова, в исторической попутности… Международные сходы только сильны проповедью, материально дальше отрицательной силы гревы[320]320
  Забастовка (от франц. grève). – Примеч. ред.


[Закрыть] они не могут идти.

– Стало быть, остается по-прежнему сидеть сложа руки весь век, довольствуясь прекрасными речами.

– Не знаю, весь ли век или часть его, но наверное до тех пор не сходить в рукопашную, пока нет ни единства убеждений, ни сосредоточенных сил… Быть правым в бою немного значит, правота давала победу только в суде божием – у нас на небесное вмешательство надежды мало.

Чем кончилось польское восстание – правое в требовании, мужественное в исполнении, но невозможное по несоразмерности сил?..

Каково теперь на совести тем, которые подталкивали поляков?

На это говорят наши противники с каким-то философским фатализмом:

«Избрание путей истории не в личной власти; не события зависят от лиц – а лица от событий. Мы только мнимо заправляем движением, но, в сущности, плывем куда волна несет, не зная, до чего доплывем».

Пути вовсе не неизменимы. Напротив, они-то и изменяются с обстоятельствами, с пониманьем, с личной энергией. Личность создается средой и событиями, но и события осуществляются личностями и носят на себе их печать – тут взаимодействие. Быть страдательным орудием каких-то не зависимых от нас сил – как дева, бог весть с чего зачавшая, – нам не по росту. Чтоб стать слепым орудием судеб, бичом, палачом божиим – надобно наивную веру, простоту неведения, дикий фанатизм и своего рода непочатое младенчество мысли. Честно мы не можем брать на себя ни роль Аттилы, ни даже роль Антона Петрова. Принимая их, мы должны будем обманывать других или самих себя. За эту ложь нам придется отвечать перед своей совестью и перед судом близких нам по духу.

То, что мыслящие люди прощали Аттиле, Комитету общественного спасения и даже Петру I, не простят нам. Мы не слыхали голоса, призывающего нас свыше к исполнению судеб, и не слышим подземного голоса снизу, который указывал бы путь. Для нас существует один голос и одна власть – власть разума и пониманья.

Отвергая их, мы становимся расстригами науки и ренегатами цивилизации.

Самые массы, на которых лежит вся тяжесть быта, с своей македонской фалангой работников, ищут слова и пониманья и с недоверием смотрят на людей, проповедующих аристократию науки и призывающих к оружию.

И заметьте, проповедники не из народа, а из школы, из книги, из литературы. Старые студенты, жившие в отвлеченьях, они ушли от народа дальше, чем его заклятые враги. Поп и аристократ, полицейский и купец, хозяин и солдат имеют больше прямых связей с массами, чем они. Оттого-то они и полагают возможным начать экономический переворот с tabula rasa, с выжиганья дотла всего исторического поля, не догадываясь, что поле это с своими колосьями и плевелами составляет всю непосредственную почву народа, всю его нравственную жизнь, всю его привычку и все его утешенье.

С консерватизмом народа труднее бороться, чем с консерватизмом трона и амвона. Правительство и церковь сами початы духом отрицания, борьба мысли недаром шла под их ударами – она заразила разящую руку; самозащищение правительства – корыстно и гонения церкви – лицемерны.

Народ – консерватор по инстинкту, и потому, что он не знает ничего другого, у него нет идеалов вне существующих условий; его идеал – буржуазное довольство так, как идеал Атта Тролля у Гейне был абсолютный белый медведь. Он держится за удручающий его быт, за тесные рамы, в которые он вколочен, он верит в их прочность и обеспеченье. Не понимая, что эту прочность он-то им и дает. Чем народ дальше от движения истории, тем он упорнее держится за усвоенное, за знакомое. Он даже новое понимает только в старых одеждах. Пророки, провозглашавшие социальный переворот анабаптизма, облачились в архиерейские ризы. Пугачев для низложения немецкого дела Петра сам назвался Петром, да еще самым немецким, и окружил себя андреевскими кавалерами из казаков и разными псевдо-Воронцовыми и Чернышевыми.

Государственные формы, церковь и суд выполняют овраг между непониманием масс и односторонней цивилизацией вершин. Их сила и размер – в прямом отношении с неразвитием их. Взять неразвитие силой невозможно. Ни республика Робеспьера, ни республика Анахарсиса Клоца, оставленные на себя, не удержались, а вандейство надобно было годы вырубать из жизни. Террор так же мало уничтожает предрассудки, как завоевания – народности. Страх вообще вгоняет внутрь, бьет формы, приостанавливает их отправление и не касается содержания. Иудеев гнали века – одни гибли, другие прятались… и после грозы являлись и богаче, и сильнее, и тверже в своей вере.

Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы.

В сущности, все формы исторические – volens-nolens – ведут от одного освобождения к другому. Гегель в самом рабстве находит (и очень верно) шаг к свободе. То же – явным образом – должно сказать о государстве: и оно, как рабство, идет к самоуничтожению… и его нельзя сбросить с себя, как грязное рубище, до известного возраста.

Государство – форма, через которую проходит всякое человеческое сожитие, принимающее значительные размеры. Оно постоянно изменяется с обстоятельствами и прилаживается к потребностям. Государство везде начинается с полного порабощения лица – и везде стремится, перейдя известное развитие, к полному освобождению его. Сословность – огромный шаг вперед как расчленение и выход из животного однообразия, как раздел труда. Уничтожение сословности – шаг еще больший. Каждый восходящий или воплощающийся принцип в исторической жизни представляет высшую правду своего времени, и тогда он поглощает лучших людей, за него льется кровь и ведутся войны, потом он делается ложью и, наконец, воспоминанием… Государство не имеет собственного определенного содержания – оно служит одинаково реакции и революции – тому, с чьей стороны сила; это – сочетание колес около общей оси, их удобно направлять туда или сюда – потому что единство движения дано, потому что оно примкнуто к одному центру. Комитет общественного спасения представлял сильнейшую государственную власть, направленную на разрушение монархии. Министр юстиции Дантон был министр революции.

Инициатива освобождения крестьян принадлежит самодержавному царю. Этой государственной силой хотел воспользоваться Лассаль для введения социального устройства. Для чего же – думалось ему – ломать мельницу, когда ее жернова могут молоть и нашу муку?

На том же самом основании и я не вижу разумной применимости – в отречении.

Между мнением Лассаля и проповедью о неминуемом распущении государства в федерально-коммунную жизнь лежит вся разница обыкновенного рождения и выкидывания. Из того, что женщина беременна, никак не следует, что ей завтра следует родить. Из того, что государство – форма преходящая, не следует, что это форма уже прешедшая… С какого народа, в самом деле, может быть снята государственная опека, как лишняя перевязка, без раскрытия таких артерий и внутренностей, которые теперь наделают страшных бедствий, а потом спадут сами?

Да и будто какой-нибудь народ может безнаказанно начать такой опыт, окруженный другими народами, страстно держащимися за государство, как Франция и Пруссия и пр. Можно ли говорить о скорой неминуемости безгосударственного устройства, когда уничтожение постоянных войск и разоружение составляют дальние идеалы? И что значит отрицать государство, когда главное условие выхода из него – совершеннолетие большинства. Посмотрели бы вы, что делается теперь в просыпающемся Париже. Как тесны грани, в которые бьется движенье, и как они никем не построены, а сами выросли как из земли.

POST SCRIPTUM.

Маленькие города, тесные круги страшно портят глазомер. Ежедневно повторяя с своими одно и то же, естественно, дойдешь до убеждения, что везде говорят одно и то же. Долгое время убеждая в своей силе других… можно убедиться в ней самому – и остаться при этом убеждении… до первого поражения.

Bruxelles – Paris. Август 1869 г.

Иконоборцы наши не останавливаются на обыденном отрицании государства и разрушении церкви, их усердие идет до гонения науки. Тут ум оставляет их окончательно.

Робеспьеровской нелепости, что атеизм аристократичен, только и недоставало объявления науки аристократией.

Никто не спрашивает, насколько вообще подобные определения идут или нет к предмету, – вообще весь спор «науки для науки» и науки только как пользы – вопросы, чрезвычайно дурно поставленные.

Без науки научной – не было бы науки прикладной.

Наука – сила, она раскрывает отношения вещей, их законы и взаимодействия, и ей до употребления нет дела. Если наука в руках правительства и капитала – так, как в их руках войска, суд, управление. Но это не ее вина. Механика равно служит для постройки железных дорог и всяких пушек и мониторов.

Нельзя же остановить ум, основываясь на том, что большинство не понимает, а меньшинство злоупотребляет пониманьем.

Дикие призывы к тому, чтоб закрыть книгу, оставить науку и идти на какой-то бессмысленный бой разрушения, принадлежат к самой неистовой демагогии и к самой вредной. За ним так и следует разнуздание диких страстей – le déchaînement des mauvaises passions. Этими страшными словами мы шутим, нисколько не считая, вредны [ли] они для дела и для слушающих.

Нет, великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей. Христианство проповедовалось чистыми и строгими в жизни апостолами и их последователями, аскетами и постниками, людьми, заморившими все страсти – кроме одной. Таковы были гугеноты и реформаторы. Таковы были якобинцы 93-го года. Бойцы за свободу в серьезных поднятиях оружия всегда были святы, как воины Кромвеля, – и оттого сильны.

Я не верю в серьезность людей, предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам. Проповедь нужна людям – проповедь неустанная, ежеминутная, проповедь, равно обращенная к работнику и хозяину, к земледельцу и мещанину. Апостолы нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде саперов разрушенья, – апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам.

Проповедь к врагу – великое дело любви. Они не виноваты, что живут вне современного потока, какими-то просроченными векселями прежней нравственности. Я их жалею, как больных, как поврежденных, стоящих на краю пропасти с грузом богатств, который их стянет в нее, – им надобно раскрыть глаза, а не вырвать их, чтоб и они спаслись, если хотят.

Я не только жалею людей, но жалею и вещи, и иные вещи больше иных людей.

Дико необузданный взрыв, вынужденный упорством, ничего не пощадит; он за личные лишения отомстит самому безличному достоянию. С капиталом, собранным ростовщиками, погибнет другой капитал, идущий от поколенья в поколенье и от народа народу. Капитал, в котором оседала личность и творчество разных времен, в котором сама собой наслоилась летопись людской жизни и скристаллизовалась история… Разгулявшаяся сила истребления уничтожит вместе с межевыми знаками и те пределы сил человеческих, до которых люди достигали во всех направлениях… с начала цивилизации.

Довольно христианство и исламизм наломали древнего мира, довольно Французская революция наказнила статуй, картин, памятников, – нам не приходится играть в иконоборцев.

Я это так живо чувствовал, стоя с тупою грустью и чуть не со стыдом… перед каким-нибудь кустодом, указывающим на пустую стену, на разбитое изваяние, на выброшенный гроб, повторяя: «Все это истреблено во время революции…»

Bruxelles. Июль 1869 г.

Библиографическое описание

ГЛАВЫ ИЗ «БЫЛОГО И ДУМ»

(1858)

Работа над четвертой частью «Былого и дум», из которой позаимствованы публикуемые главы, велась А. И. Герценом с 1854 по 1857 г., в тексте главы XXX имеется авторское указание: «Писано в 1855 г.», глава XXXII создавалась позднее – в конце 1857 г., как можно видеть из письма А. И. Герцена к М. К. Рейхель от 23.XII.1857.

При жизни Герцена глава о Н.Х. Кетчере не публиковалась, последние ее страницы были написаны им уже существенно позднее завершения работы над остальными главами IV части «Былого и дум».

Главы XXIX и XXXII впервые опубликованы в ПЗ на 1858 г., гл. XXX – 1-я часть опубликована в ПЗ 1855 г., 2-я – в ПЗ 1858 г.

Глава «Н.Х. Кетчер (1842–1847) «под заглавием «Н.Х.К. (1842–1847) «впервые опубликована в «Сборнике посмертных статей Александра Ивановича Герцена (с портретом автора). Издание детей покойного». – Женева: В тип. Л. Чернецкого, 1870. С. 3–40.

С ТОГО БЕРЕГА

(1849/1855)

Желание собрать в одну книгу статьи, публиковавшиеся в немецких, французских и английских периодических изданиях, пришло к А.И. Герцену летом 1849 г. (см. письмо к жене от 23.VI.1849). Осенью того же года книга была отпечатана по-немецки в Цюрихе, однако выход в свет задержался, издание было переслано в Гамбург, где отпечатан новый титульный лист с обозначением «1850 г.». Первое русское издание было выпущено Герценом в Лондоне в 1855 г., в текст были дополнительно включены посвящение («Сыну моему Александру»), введение, содержащее обращение к русским друзьям, а также статьи: (1) «Эпилог 1849», (2) «Omnia mea mecum porto», (3) «Доносо Кортес, маркиз Вальдегамас, и Юлиан, император римский». Из текста книги в этом издании были исключены статьи: (1) «К Г. Гервегу»[321]321
  См.: комментарий к статье «Россия».


[Закрыть] и (2) «К Д. Маццини»[322]322
  См.: комментарий к статье «Письмо русского к Маццини».


[Закрыть]. В том же составе с некоторой стилистической правкой русский вариант книги был переиздан Герценом в Лондоне 1858 г.

РОССИЯ

(1849)

Впервые опубликована в газете «La Voix de Peuple» (№ 50, 57, 71 от 19 и 26 ноября и 10 декабря 1849 г.) за подписью «Un Russe» («Русский»). Ранее была набрана (осенью 1849) в составе немецкого текста «С того берега» под названием «К Георгу Гервегу» и за подписью «Barbar» («Варвар»). Это первое сочинение Герцена о России, обращенное к западноевропейскому читателю. В том же году без всякого участия Герцена итальянский перевод статьи был опубликован в газете «Italia del Ророlo» (№ 11 и 12).

ПИСЬМО РУССКОГО К МАЦЦИНИ

(1849)

Впервые опубликовано в газете «Italia del Popolo» (№ 6 за 1849 г.), французский текст появился в газете «La Voix de Peuple» (№ 181 от 1 апреля 1850 г.), немецкий перевод вышел в составе книги «С того берега» (1850) с подзаголовком: «Продолжение письма к Георгу Гервегу».

О РАЗВИТИИ РЕВОЛЮЦИОННЫХ ИДЕЙ В РОССИИ

(1851)

Книга написана в 1850 г., впервые опубликована по-немецки в издаваемом А. Колачеком журнале «Deutsche Monatsschrift für Politik, Wissenschaft, Kunst und Leben» в январе – мае 1851 г. В том же году вышло отдельное издание по-французски (Paris, 1851), спустя два года появилось 2-е французское издание, дополненное и отредактированное автором. В 1861 г. нелегально в Москве вышло литографированное издание русского перевода[323]323
  «Историческое развитие революционных] идей в России А. Герцена. Издание первое в переводе. Посвящается студентам Московского университета. М., 1861».


[Закрыть], предпринятое московским студенческим кружком В.Г. Заичневского и П. Э. Аргиропуло.

РУССКИЙ НАРОД И СОЦИАЛИЗМ

(1851)

Впервые опубликовано в сокращенном виде по-французски в парижской газете «LAvènement du Peuple» (№ 63 от 19 ноября 1851 г.), в том же году в Ницце вышло отдельное издание, второе издание на французском вышло в 1855 г. в Джерси. Единственное прижизненное русское издание вышло в 1858 г. под заголовком: «Русский народ и социализм. Письмо к И. Мишле Искандера. Перевод с французского» (Лондон: Трюбнер, 1858).

ЕЩЕ ВАРИАЦИЯ НА СТАРУЮ ТЕМУ

(1857)

Впервые опубликовано в ПЗ 1857 г. Статья обращена к И.С. Тургеневу и является продолжением споров, которые происходили между ними в лондонский визит последнего в сентябре 1856 г. Герцен писал Тургеневу 8.XI.1856: «[…] сегодняшнего числа окончил то письмо, которое тебе обещал: на кайенском перце и с West Indian pickles[324]324
  «Вест-индскими пикулями» (англ.).


[Закрыть]. Заглавие будет: «Еще вариация на старую тему» (Письмо к И. С.).

Вот тут-то и вопрос, – я нарочно поставил «И.С.»… Можно подумать, что это значит Ипподрому Сухозанету, но как ты повелишь, так и будет». Хотя Тургенев первоначально не возражал и даже предлагал напечатать вместо «И.С.» «И.Т.» («Разве они не могут обозначать: Илиогабал Тизенгаузен?»), но спустя месяц забеспокоился о возможных последствиях – в результате указание на адресата было снято.

РУССКИЕ НЕМЦЫ И НЕМЕЦКИЕ РУССКИЕ

(1859)

Впервые опубликовано в К (лл. 53, 54, 56, 57–58, 59 от 1 и 15 октября, 15 ноября и 1 и 15 декабря 1859 г.). Этими статьями открывался каждый соответствующий номер К. Цикл статей вызвал многочисленные сомнения и возражения в русской либеральной среде – показательно письмо Н.А. Мельгунова к Б.Н. Чичерину от 3/15 января 1860 г.: «Александр Иванович открыто переходит на строну славянофилов. Читали ли вы пять последних номеров за прошлый год? Там его большая статья. Я счел нужным по старой дружбе отправить мотивированный протест. Они оба[325]325
  То есть А. И. Герцен и Н.П. Огарев.


[Закрыть] отвечают мне, что вы – Гизо, я – Кузень, мы с вами – опасные доктринеры, и потому они моего протеста не напечатают. Я извинился в ошибке, считая „Колокол“ вечевым, а не церковным, теперь же вижу, что он созывает не на совещание, а на проповедь».

КОНЦЫ И НАЧАЛА

(1862–1863)

Впервые опубликовано в К (лл. 138, 140, 142, 144, 145, 148, 149 за 1 июля, 1 и 22 августа, 8 и 15 сентября, 22 октября и 1 ноября 1862 г., лл. 154 и 156 за 15 января и 15 февраля 1863 г.) – в 1863 г. вышло отдельным изданием (Norrkoeping, 1863) с предисловием автора. Цикл статей представляет собой типичную для Герцена публичную переписку, адресованную И.С. Тургеневу, 22.VIII.1862 г. он писал последнему: «Читал ли ты ряд моих посланий к тебе („Концы и начала“)? доволен ли ими, или прогневался?.. Прошу сказать». Тургенев незамедлительно отвечал (27.VIII.1862 г.): «Я их только теперь прочел […] и нашел в них всего тебя, с твоим поэтическим умом, особенным уменьем глядеть и быстро, и глубоко, затаенной усталостью благородной души и т. д., – но это еще не значит, что я с тобой вполне согласен; ты, мне кажется, вопрос не так поставил. Я решился тебе отвечать в вашем же журнале».

Ответ на страницах К. не состоялся, поскольку уже в сентябре 1862 г. Тургенев получил «официозное предостережение» не печататься в запрещенном к распространению в России издании – своеобразным ответом на цикл Герцена стал опубликованный в 1867 г. роман «Дым», по поводу которого завязалась последняя полемика Тургенева с Герценом – впрочем, как писал Герцен романисту, «мои зубы против тебя давно выпали».

ПИСЬМА К ПРОТИВНИКУ

(1864–1865)

Впервые опубликовано в К (л. 191 за 15 ноября 1864 г., лл. 193; 194 за 1 января и 1 февраля 1865 г.). Письма явились продолжение очных споров А.И. Герцена с Ю.Ф. Самариным; навестившим первого в Лондоне в июле 1864 г. – полагавший до этого времени; что разногласия со славянофилами не носят принципиального характера[326]326
  Перед очной встречей Герцен писал Самарину про их разногласия: «В чем они? В православии? – оставим вечное той жизни. В любви искренней, святой к русскому народу, к русскому делу? Я не уступлю ни вам, ни всем Аксаковым» (письмо от 12.VII.1862).


[Закрыть]; Герцен убедился в ходе этих бесед в глубине расхождения – начатая им (с согласия Самарина) публичная полемика ставила своей целью найти основание для нового сближения – с чем и связан примирительный тон писем.

ПОРЯДОК ТОРЖЕСТВУЕТ!

(1866–1867)

Впервые опубликовано в К (л. 230 за 1 декабря 1866 г.; лл. 231–232; 233–234 за 1 января и 1 февраля 1867 г.). Данная статья является подведением итогов и описанием перспектив исторического развития; как они представлялись Герцену к этому времени. Сыну Александру Герцен; задумывая статьи; писал 19.Х.1866 г.: «Нынешний год надобно заключить резкой статьей; это мы и делаем; и статью я пишу о 1866 г.».

К СТАРОМУ ТОВАРИЩУ

(1869)

При жизни Герцена не публиковались – впервые изданы в «Сборнике посмертных статей Александра Ивановича Герцена (с портретом автора). Издание детей покойного». – Женева: В тип. Л. Чернецкого, 1870. С. 269–292, исправленная по автографу публикация: ЛИ Т. 61. С. 159–172. Письма написаны как обращенные к М.А. Бакунину (сыну Александру Герцен писал 31.1.1869: «он не назван, но узнают все»), однако Бакунин не стал вступать в полемику – ответные письма написал Н.П. Огарев, в это время очень сблизившийся как в теоретических взглядах, так и в практической деятельности с Бакуниным (и в дальнейшем – с приехавшим из России С.Г. Нечаевым). Ответы Огарева опубликованы: Огарев Н.П. [Ответы на статью Герцена «Между старичками» (первая редакция писем «К старому товарищу») и на брошюру Бакунина «Постановка революционного вопроса»] // Избранные социально-политические и философские произведения: В 2 т. Т. 2 / Под общ. ред. М.Т. Иовчука и Н.Г. Тараканова; подбор, подготовка текста и примеч. Я.З. Черняка. – М.: Гос. изд-во полит, литры, 1956. – С. 208–224.

Сокращения:

К – Колокол

ЛН – Литературное наследство

ПЗ – Полярная звезда