Текст книги "Фантомный бес"

Ночи в Хлебном переулке

6 июля 1918 года часа в четыре пополудни Локкарт не просто вошел, но даже вбежал в квартиру крайне взволнованный.

– Что случилось? – спросила Мура, которая стояла у плиты на кухне. Что-то шипело у нее на сковороде.

– Убили германского посла.

– Кого?

– Графа фон Мирбаха.

– Как это? Кто это сделал? Где?

– Прямо в германском посольстве. Какой-то парень бросил бомбу. Говорят, он сотрудник ЧК.

– Не может быть!

– Я и сам так поначалу думал, но…

– Чекисты убили посла? Невероятно. Это что, Лубянка бросает вызов Кремлю? Или сам Кремль – Германии?

– Абсурд, понимаю. Но факт. Возможно, это игра. Но я не улавливаю, какая.

– И что теперь будет? Неужто немцы это снесут?

– Едва ли. Мир с ними и без того хрупок. Для них это прекрасный повод двинуть войска. На Киев, к Петрограду. Они могут и сюда прийти.

– В Москву? Быть такого не может! У них нет столько войск. Они же целиком увязли на французском фронте.

– А им много не надо. У них тут всего несколько дивизий. Но это профессиональная армия. И это немцы. Сил отразить их наступление сегодня у России нет. Пара тысяч рабочих с винтовками не в счет. Сотня революционеров с маузерами тем более.

– И что же делать?

– Зависит от того, успеет ли Троцкий за считаные дни сколотить нечто, напоминающее армию.

– Ты ему готов в этом помочь?

– На этом этапе – несомненно.

С утра было жарко. Июль. Куда деваться? Германский посол граф Вильгельм фон Мирбах сидел в своем кабинете при закрытых гардинах. Три дня назад ему стукнуло сорок семь. Сотрудники посольства тепло поздравили его. А вот следующие дни выдались трудными, в коллективе разгорелась жестокая дискуссия. Пришлось примирять недовольных текущей политикой пруссаков и более миролюбивых немцев из южной Германии. Спор был ожесточенным – с большевиками или долой их. Сам граф, наследник древнего католического рода, душою был скорее за «долой большевиков!», но внешне держался нейтрально. Что касается нынешней российской власти, то к ней граф относился терпимо. И с этой стороны особых неприятностей не ожидал. Он даже запросил у германского правительства сорок миллионов марок для помощи режиму большевиков. Ибо режим их неустойчив и вот-вот рухнет. Вслед за этим рухнет и с таким трудом подписанный Брестский мир. А это предельно опасно для фатерлянда, испытывающего неимоверные трудности на Западном фронте.

Сидя в одиночестве, граф предался воспоминаниям. Суровое детство, жесткое воспитание, как и полагается в аристократической семье. Вспомнилась почему-то рыцарская академия, в которой он провел в юности пару лет. Славное было время. Он подумал о своем замке Харфф, который получил в наследство еще в начале века. Замок обветшал, требует ремонта. Но где найти столько денег? На жалованье дипломата не разжиреешь. Родственники? Но богачей в их роду не осталось. Брат Франц, дослужившийся до полковника? Прекрасный парень, но откуда у него?.. Кстати, граф встречался с ним недавно, в Брест-Литовске в конце февраля. Тот был в составе германской делегации. Они даже отобедали вместе.

– Едешь в Москву? Послом рейха? – спросил Франц.

– Еду, – коротко ответил Вильгельм.

– Будь осторожен. Большевики – откровенные бандиты. Жизнь человека для них – ничтожный ноль.

– Брось, – рассмеялся Вильгельм. – Многих из них я знаю лично. Вполне милые люди. Иные даже образованны. Некоторые сносно говорят по-немецки. Фанатики? Что ж, и с европейцами время от времени это случается.

– Видел я этих европейцев, – зло сказал Франц.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал посол.

– Герр граф, – в кабинет вошел помощник. – Там два молодых человека из Чрезвычайной комиссии просят о свидании с вами.

– ЧК? – нахмурился посол. – Что им надо?

– Арестован некий Роберт Мирбах. Они утверждают, что это ваш племянник. И он под расстрельной статьей. Они привезли уголовное дело и хотят обсудить с вами его судьбу.

– Роберт? – Посол поднял брови. – Нет у меня никакого племянника. Однофамилец?

– Быть может.

– Кто их прислал?

– Они предъявили бумагу, подписанную Дзержинским.

– Хорошо, – сказал посол. – Скажите, что я сейчас выйду.

«Племянник? – подумал посол. – Странно. Но этим господам не откажешь в другом. Предупредительные люди. Прежде чем шлепнуть какого-то Роберта, хотят посоветоваться со мною. Похвально. Но чем я смогу им помочь?»

Проходя мимо висящего на стене под стеклом диплома об окончании Рыцарской академии, он увидел свое отражение и даже подмигнул ему. «А Франц еще толковал о какой-то опасности. Чудак!» И посол Германской империи граф фон Мирбах вышел в приемную залу.

Роберт Брюс Локкарт не мог знать, что убийца Мирбаха левый эсер Яков Блюмкин еще совсем юноша. Ему восемнадцать лет. Или уже девятнадцать? Но он заметная шишка в ЧК, заведует отделением контрразведывательного отдела «По наблюдению за охраной посольств и их возможной преступной деятельностью». Вот такое тяжеловесное название отдела. Вот такие вечные страхи большевиков перед иностранцами, которые мнились только агентами и врагами – и никем больше. И это под крикливые фразы об интернационале и пролетариях всех стран.

Именно эта важная должность помогла юному Блюмкину вместе с чекистом и тоже эсером Николаем Андреевым беспрепятственно войти в германское посольство и потребовать свидания с послом. Они утверждали, что человеку по фамилии Мирбах грозит расстрел. Документы чекистов сомнений не вызвали. Посол был удивлен неожиданному визиту, но все же вышел навстречу.

Блюмкин сделал вид, что ищет в портфеле какие-то бумаги, но неожиданно достал револьвер и несколько раз выстрелил в посла, но от волнения ни разу не попал. Затем выстрелил Андреев и, кажется, попал, после чего бросил две бомбы, одну за другой. Грохот взрывов и дым помогли террористам выпрыгнуть в окно и скрыться на поджидавшем их автомобиле. При падении Блюмкин сломал лодыжку. Он был объявлен в розыск, но искали его довольно вяло. Про Андреева вообще, казалось, забыли. Дзержинский, правда, приехал в отряд Дмитрия Попова на Покровке (штаб левых эсеров) и потребовал выдачи Блюмкина, но его уже успели спрятать в одной из больниц под другой фамилией. Самого же главу ВЧК в штабе левых эсеров задержали.

– Я что, арестован? – криво улыбаясь, спросил Дзержинский.

– Посидите тут, а там посмотрим, – сказал Попов.

– Посмотрим? На что? Что вы творите?

– Посол Мирбах убит по постановлению ЦК партии социалистов-революционеров. Мы требуем немедленного выступления против германцев.

– Как? Какими силами?

– Ленин и Троцкий распродали Россию и теперь отправляют в Германию мануфактуру и хлеб. Мы не против Советской власти, но вы – не власть народных советов, вы банда. Вы соглашательская шайка, которая довела народ до гибели. Почти ежедневно вы производите расстрелы и аресты рабочих. Имейте в виду, почти все воинские части на стороне эсеров, они на нашей стороне. Только обманутые вами латыши не сдаются. Что ж, будут сопротивляться, мы сметем Кремль артиллерийским огнем.

– Вы несете бред, – сказал Дзержинский. Он сел привольнее, закинул ногу за ногу, лицо его было холодным и бесстрастным.

Тому, кто догадывался о противоречиях в нынешнем российском руководстве, несложно было догадаться, к чему и зачем убили посла. Немцы должны были возмутиться и отказаться от обязательств по Брестскому миру. А это война! Эсеры, левые в особенности, по складу души – террористы и вояки. Они предпочитали искать счастья в военной суматохе. Жалкое соглашение о мире, отдававшее немцам половину европейской России, устроить их никак не могло.

В 20-х числах июля Локкарт сказал Муре негромко, как-то очень сдержанно:

– Мне только что сообщили – убит царь.

Мура на секунду похолодела.

– Как? – прошептала она. – Где? Кем?

– Кем! – усмехнулся Локкарт. – Марсианами. Кем, понятно. А вот где? Где-то в Сибири. Кажется, в Екатеринбурге. И говорят, что убита вся семья. Вся, включая наследника.

– Ужас! – сказала Мура.

– Да, – сказал Локкарт. – Новость малоприятная.

– Я знала, что это случится. Твердо знала.

– Откуда ты могла это знать?

– Ниоткуда. Я просто чувствовала.

Страна сползала в кровавую яму. А у Брюса Локкарта и Марии Закревской разгорается любовное приключение. Он подходил, нежно и крепко обнимал ее. Что-то бормотал. Сладкая дрожь. Истома. Вихрь подхватывал ее и нес куда-то в раскаленную печь телесного счастья. Манящий жар этой печи заслоняет на время мир вокруг – беспокойный, голодный, смертельно опасный.

– Россия гибнет. Тонет, – шепчет Мура.

– Как бы я хотел приложить руку к ее спасению, – столь же горячо шепчет Брюс.

– Спасибо, бесценный друг. Но только к Англии у нынешних российских властей особого доверия нет.

– Откуда ты это знаешь?

– Да по всему видно.

– Боюсь, ты права. Жаль. Обе стороны должны искать это доверие.

– Никогда его не было. Если только при Иване Ужасном.

– Погоди, а французского Бонапарта не вместе ли мы добивали? А сейчас с немцами не вместе ли воюем?

– Это все эпизоды. По сути, случайные. А в целом две империи в вечном противостоянии. Разве не так?

– Российская империя? – усмехнулся Локкарт. – Где она сегодня?

– Да, мой милый, еще вчера мы были империей. А сегодня царь проклят и убит.

Они помолчали.

– Я сейчас вспомнила нашу первую встречу в Питере, – оживилась Мура. – Как ловко ты выпрыгнул из авто. Я подумала – вот это да!

– А ты знаешь, чей это был автомобиль?

– Разве не твой? Посольский?

– Это был автомобиль Троцкого.

– Да ты что?

– Это была моя первая с ним беседа. Она затянулась. И в конце он сказал: «Сейчас вас отвезут». Я не стал спорить. Я пробормотал что-то вроде «Спасибо, сэр!». А он рассмеялся.

– Он с юмором?

– Вполне. Я вообще тебе скажу… Было время, мне нравились большевики. Троцкий в особенности. Обаятельный, умный, решительный. Но политическая логика сильнее сантиментов.

– И что ты намерен делать?

– Мура, дальше секрет. Ты способна держать язык за зубами?

– Способна, – Мура сказала это тихо и очень спокойно.

– Понимаешь, я тебя втягиваю… Но деваться особенно некуда. Меня и самого втянули. И я согласился. Прислали тут одного человека. Вроде бы мне в помощь. Он умелый, но авантюрного склада. Некий Рейли. И вот поневоле я стал участником придуманной им операции. Он договорился с двумя командирами из тех латышей, что охраняют Кремль. Они согласились, взяли деньги. Но главная их цена – будущая независимость Латвии. Ну а мы не против их независимости. Короче, есть возможность арестовать правительство большевиков. А от Архангельска в этот момент двинется английский отряд…

– Арестуете их и расстреляете?

– Ни в коем случае. Мы не убийцы. Просто отстраним от власти. А когда придет вменяемое правительство, не исключен суд над ними. Честный и гласный. Но это уже внутреннее дело России.

– Что ж! План смелый. Даже дерзкий. Понятно, насквозь рискованный. Может оборваться в любом звене.

– Ты права, моя голубка. Но что делать? Лежать на печи? Так говорят в России?

В это время в дверь застучали приклады чекистских винтовок.

Это была ночь накануне первого сентября 1918 года.

На битву! – и бесы отпрянут

Утром 30 августа 1918 года в Петрограде к Дворцовой площади подъехал на велосипеде молодой человек лет двадцати с небольшим. Оставив велосипед у входа, он вошел в вестибюль Народного комиссариата внутренних дел Петрокоммуны.

– Здесь ли товарищ Урицкий? – спросил он у швейцара.

– Еще не прибыли-с, – ответил тот старорежимным басом.

Молодой человек присел на подоконник и рассеянно смотрел в окно на площадь. Послышался шум автомобиля. Спустя минуту в вестибюль быстро вошел невысокий человек с темной шевелюрой и в пенсне. Он притормозил у двери старинного лифта, которую должен был открыть ему швейцар. В эту минуту, вскочив с подоконника, к нему приблизился молодой человек и выстрелом из револьвера в голову сразил наповал.

Так был убит глава Петроградской ЧК Моисей Урицкий.

Молодой человек выбежал на улицу, прыгнул на велосипед и помчался прочь. Но за ним организовали погоню на автомобиле, догнали его на Миллионной улице и арестовали.

Убийцей оказался двадцатидвухлетний член партии народных социалистов, студент Петроградского политехнического института Леонид Каннегисер. Начинающий поэт, он входил в окружение Михаила Кузмина, был участником группы молодых петроградских поэтов вместе с Рюриком Ивневым, Михаилом Струве и другими. С этой группой близко сошелся Сергей Есенин, который тут же выделил Каннегисера и тесно с ним подружился. Одно время они не расставались и жадно читали друг другу стихи.

Еще в двадцатых числах августа петроградские газеты сообщили о расстреле очередной группы контрреволюционеров, на этот раз по сомнительному делу о «заговоре в Михайловском артиллерийском училище». В числе прочих был казнен молодой офицер Владимир Перельцвейг, близкий друг юнкера Каннегисера. В числе подписавших приказ о расстреле была упомянута фамилия Урицкого. Поэт решил отомстить главе ПетроЧеКа за смерть друга. Сразу после ареста он заявил, что этим выстрелом пытался искупить вину своей нации за зло, содеянное большевиками еврейской национальности: «Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он – отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев».

Великая печаль состояла в том, что в тогдашней разворошенной обстановке – крикливых лозунгов, расстрелов, абсурда и лжи – невозможно было понять, кто истинно достоин мщения и казни. Пылкий Каннегисер не мог знать о том, что Моисей Урицкий – редкий случай среди большевиков – был противником революционных убийств. Он не признавал смертной казни. Он выступал против бессудных расстрелов. Он пытался предотвратить и тот самый расстрел «заговорщиков Артиллерийского училища». Но победило на коллегии кровожадное большинство. А убит за это был – Урицкий. Воистину, разгулявшиеся бесы умело все путали и в жизни, и в мозгах людей.

Ближайшие итоги отчаянного поступка поэта-мстителя были невеселыми. Мало того что был расстрелян сам Каннегисер. «Красная газета», официальный орган Петросовета, грозно сообщила: «Убит Урицкий. На единичный террор наших врагов мы должны ответить массовым террором. За смерть одного нашего борца должны поплатиться жизнью тысячи врагов». «Врагами» в данном случае объявлены соотечественники. Тысячи и тысячи мирных людей всех сословий, лично мало в чем виновных. Но они заранее приговорены к уничтожению. Вот она – каннибальская логика гражданской войны.

Леонид Каннегисер, надо сказать, был настоящий поэт. Без обмана. Это означает, что он знал (чувствовал всей глубиной поэтической своей души) и про бесов, и про свою судьбу, и про свою смерть. Еще в июне 1917-го он пылко читал на площади роте юнкеров и небольшой толпе горожан:

 
На битву! – и бесы отпрянут,
И сквозь потемневшую твердь
Архангелы с завистью глянут
На нашу веселую смерть.
 

«Заговор Локкарта»

В ночь на первое сентября в дверь квартиры в Хлебном переулке застучали приклады чекистских винтовок. Локкарта и его «сожительницу» Закревскую (так ее назвали в донесении) арестовали и отвезли на Лубянку.

Далее последовало сенсационное сообщение о раскрытии преступного сговора дипломатов, которые пытались завербовать латышских стрелков, охранявших Кремль. Сотрудник Локкарта Сидней Рейли действительно находился в контакте с представителями латышских стрелков, якобы враждебно настроенных по отношению к Советской власти, но на деле оказавшихся агентами ЧК и провокаторами. Они быстренько сдали и того и другого, и даже предъявили более миллиона рублей, с помощью которых их пытались подкупить. Но никаких данных о связи стрельбы в Ленина с «заговором дипломатов» у ЧК не было. Однако первый заместитель главы ЧК Петерс вынашивал заманчивую идею соединить все в один грандиозный заговор, раскрытый благодаря находчивости чекистов. Первый вопрос, который был задан арестованному и доставленному на Лубянку Локкарту, был такой: знает ли он женщину по имени Каплан? Разумеется, Локкарт понятия не имел, кто это.

В шесть утра к нему в камеру ввели женщину лет тридцати. Локкарт с любопытством вгляделся. Сверху донизу она была черная. Темная одежда, черные волосы, черные круги вокруг темных неподвижных глаз. Он догадался, что это та женщина, которая стреляла в Ленина. Более того, у него мелькнула мысль, что Петерс обещал сохранить ей жизнь, если она укажет на Локкарта как на сообщника. Однако женщина застыла в глухом молчании, глядя в стену. Чекисты ждали, что она подаст Локкарту какой-нибудь знак, пусть самый тайный, незаметный. Но она была неподвижна. Лишь перевела взгляд со стены на зарешеченное окно, сквозь которое медленно просачивался рассвет. Впрочем, могла ли она видеть это сумеречное свечение? Локкарт потерял чувство времени. Прошли минуты? Или десятки минут? Женщина оставалась безмолвным черным изваянием. Вошли часовые и увели ее прочь.

Петерсу очень хотелось привязать своего бывшего «друга» к покушению на вождя, но связка эта никак не вытанцовывалась. И уже на следующий день Локкарта, как видного дипломата и доброго знакомца кое-кого из самой верхушки власти, выпустили.

А еще через день он сам пришел в ЧК и написал заявление с просьбой освободить Марию Закревскую-Бенкендорф, так как она ни в каком заговоре (тем более мифическом) не участвовала и знать ничего не могла. Как ни странно, но Муру выпустили. Петерс около получаса добродушно беседовал с нею, после чего распорядился освободить.

А Локкарту Петерс сказал почти с той же добродушной миной:

– Я посылал людей отыскать вас. А вы явились сами и избавили нас от хлопот. У меня ордер на ваш арест.

– Понимаю, – спокойно сказал Локкарт. – Вот он я.

На этот раз арестовали его основательно. В Кремле внезапно изменили позицию по отношению к англичанину. Им казалось целесообразным сделать главу Английской миссии главной фигурой в деле о «заговоре послов». Более того, через несколько дней его – как весьма важного арестанта – даже перевели с Лубянки в Кремль и заперли в отдельной квартире.

На сей раз очередь действовать досталась Муре.

Мария Закревская подошла к знаменитому зданию на Лубянке, в котором располагалась Чрезвычайная комиссия. У приоткрытой массивной двери стоял солдат с обмотками на ногах и с винтовкой в руке.

– Мне к товарищу Петерсу, – сказала она спокойно и глухо.

Равнодушные глаза солдата на секунду проснулись.

Мария сделала шаг, но солдат перегородил путь винтовкой.

– Не положено, – сказал он.

– Мне положено, – размеренно произнесла Мария. – Вы просто этого не знаете.

В это время к дверям подошел человек, чья одежда не оставляла сомнений в роде его занятий – кожаная куртка, сапоги, мягкая фуражка без каких-либо знаков.

– Постойте, товарищ, – Мария по-прежнему говорила спокойно и глухо. – Доложите товарищу Петерсу, что к нему – Мария Закревская, Мура. Он знает.

Чекист смотрел на нее секунд пять, потом кивнул и скрылся за дверью.

Вернулся он через пару минут.

– Товарищ Петерс велел проводить вас к нему.

– Хотите сделать меня мелкой шпионкой? – Мария смотрела на зампреда ЧК таким спокойным тяжелым взглядом, что тот даже поежился. – Для такой роли я не подхожу.

– Не стану спорить. Вы созданы для великих дел. Несомненно. Но нам и великие дела нужны. Не всегда же иметь дело с шушерой. Вы меня понимаете?

– Прекрасно понимаю. Но я ведь еще и чувствую ваш взгляд. Я знаю, как и зачем вы на меня смотрите. И спокойно вам объявляю: вы видный мужчина и в моем вкусе. Здесь я препятствий не вижу. Препятствие в ином.

– В чем именно? – Петерс был явно заинтересован.

– Вы должны ясно осознавать, что это не вы покупаете меня, а я покупаю вас.

– Да ну? – Петерс изобразил удивление. – И какова цена?

– Мое доброе к вам расположение. И сейчас, и в будущем. Поверьте, это немалого стоит. А освобождение мистера Локкарта будет просто небольшой добавкой.

– Локкарта? Шпиона и заговорщика? Невозможно. Его удел – трибунал и расстрел. Так решили не только в ЧК, но и в Кремле.

– И все же вы его отпустите.

– Послушайте, лично я давно знаком с руководителем Британской миссии, я очень хорошо к нему отношусь. Он славный парень и все такое. Не раз мы с ним выпивали. У нас почти дружеские отношения. Что-то полезное в недавнем прошлом он для нас даже делал. Не спорю. Но сейчас он перешел в другой лагерь. Он обаятельный человек. Красавец. Любимец женщин. Вижу, что и вы в их числе. Прекрасно понимаю вас, но вряд ли чем смогу помочь. Брюс Локкарт оказался главой заговора целой кучки дипломатов. Тяжкого заговора против Советской республики. Представляете, что это значит? И доказательств у нас полно. Знаете ли вы, что он пытался подкупить командиров латышского полка, который охраняет Кремль? Он передал им миллион двести тысяч рублей. Эти деньги у нас. Поскольку командиры эти – наши агенты.

– Так вы подсунули ему провокаторов? Как это низко.

– Идет борьба. Не на жизнь, а на смерть.

– И не он подкупал ваших агентов. Я слышала, что это делал совсем другой человек.

– Другой. Но он сотрудник Британского консульства. Пусть косвенный, но сотрудник. Вопрос: чей приказ он выполнял?

– Выясняйте. Кто вам мешает? Но Роберт Брюс Локкарт, заявляю ответственно, в течение этих месяцев делал все возможное, чтобы поддержать власть большевиков. Он считал, что нет другой силы, которая способна удержать порядок в стране. Он давно в России, он влюблен в нее. А общие наши враги – немцы. Или вы этого не знаете?

– Ну, с немцами у нас сейчас мир.

– Мир? Не от этих ли мирных людей вы удрали из Питера? Если так пойдет дальше, то вашему правительству придется бежать в Нижний. А то и в Сибирь. В какой-нибудь Тобольск. Столица красной большевистской республики Тобольск! Звучит эффектно.

– Неправда. Не болтайте всякую чушь.

– Это вы, большевик Петерс, не валяйте дурака. Не усугубляйте собственного положения. Убить дипломата! Да еще такого знаменитого.

– Дипломат – это в прошлом. Сейчас у него нет иммунитета.

– Не смешите. Знаете ли вы, что генерал Нокс в Лондоне требовал отозвать Брюса из Москвы и отдать под суд за симпатии к Ленину и Троцкому?

– Неужто?

– Я говорю чистую правду.

– Хорошо, это было вчера. А сегодня он – глава заговора.

– Ну да. Очень мило. Вы эти заговоры сами и устраиваете.

– Мы в кольце врагов. И не вправе проявлять слабость.

– Такие, как вы, всегда будут в кольце врагов. А чего вы хотели? На что рассчитывали?

– Мы делаем великое дело. Народные массы нас понимают. И приветствуют.

– Чепуха. Лучше подумайте, как к этому нечестному и даже наглому убийству отнесется Британия? А вся цивилизованная Европа? Сук, на котором вы все сидите, и так скрипит. А вы еще его пилите.

– Мы знаем, что делаем.

– Мировую революцию? Ну и замах!

– А почему бы нет?

– Спасти пролетариев всех стран? С помощью убийства невинных людей?

– Мы сражаемся с врагами. Повторяю, мы знаем, что делаем.

– Иллюзия. Ничего вы не знаете. Вы во тьме. Или во мгле. Какое из этих слов вам больше нравится? И конец каждого из вас будет печален. Поверьте мне, я это знаю. Больше того, я это вижу. Например, я вижу сизое облако над вашей головой. Поверьте, это мрачное облако. Ничего хорошего оно вам не сулит. Если не завтра, так послезавтра.

– Видите? Занятно. Вы кто? Средневековая ведьма?

– Ну, не без этого.

– Ах, вот как? – Петерс глядел на нее с интересом. – Признание не слабое. Только вот времена костров прошли.

– Я придумала для вас лучшее решение.

– Любопытно.

– Вы освобождаете Локкарта и высылаете его как нежелательное лицо. А когда он уедет в свою паршивую Англию, вы, дабы потрафить вашим друзьям-палачам и всей кровожадной массе, заочно приговорите его к расстрелу. Это будет эффектный ход.

Петерс некоторое время молча сопел.

– Это будет выход достойный. И красивый.

– Эх! – сказал Петерс. – Еще месяц назад я был полновластным главою ВЧК. И легко мог принять решение сам. Но они опять вернули Дзержинского. Я всего лишь первый заместитель. Придется согласовывать.

– Чепуха. Месяц! И вы уже забыли себя? Вы кто – пешка? Надо быть самостоятельным, Яков Христофорович. Вас только больше будут уважать. Бегать за согласованиями – это удел слабаков.

– Думаете?

– Я не думаю. Я знаю.

– А вот мне все-таки надо подумать.

– Хотите назначить мне свидание?

– Ну… Я действительно предпочел бы обсудить это с вами в более приемлемой обстановке. Вопрос, сами понимаете, не простой.

– Разумеется. Полагаю, что мы его с вами обсудим.

На следующий день первый зампред ВЧК Яков Петерс явился вместе с Мурой к Роберту Локкарту в его кремлевскую квартирку, служившую чем-то вроде тюрьмы. Мура была строга и молчалива. Она даже не кивнула узнику, лишь посмотрела на него спокойным долгим взглядом. У Петерса вид был радостный, даже какой-то сияющий.

– Сейчас вас отвезут домой, – сказал он. – Вам хватит двух суток на сборы?

– Хватит, – сказал Локкарт.

– Отлично. Через два дня мы отправим вас и еще несколько дипломатов поездом к финляндской границе. На той стороне вас будет ожидать другой поезд.

– Понимаю. Мне этот путь более-менее знаком.

– У меня к вам личная просьба: не замышляйте больше козней против Советской республики.

– Против России? Я и не замышлял. Я действительно люблю эту страну. Говоря другими словами, в великую будущность России я верю. Быть может, не сегодня. И не завтра. Но рано или поздно.

– Будем надеяться, – сказал Петерс.

Мура сдержанно улыбнулась.

Спустя пару дней шведский консул на своей машине повез Локкарта на вокзал. Мура тоже поехала – проводить.

Поезд для высылаемых иностранцев стоял в стороне от перрона, и они долго ковыляли по шпалам до дальней ветки. День был холодный. Мура была простужена и куталась в длинное тяжелое пальто.

– До свидания, Мура, – сказал Локкарт, – я не забуду того, что ты для меня сделала.

Ей хотелось упасть к нему на грудь, застонать, даже завыть. Но она вспомнила, что она – сильная женщина. И она сказала коротко слегка простуженным, низким голосом:

– Я не смогу без тебя. Но я выдержу.

– Девочка моя! Кто знает, как это все повернется? – Он нежно коснулся рукой ее щеки. А потом сказал тихим, но каким-то обжигающим шепотом: – Как только сможешь, уезжай отсюда. Россия – обречена. России скоро не будет. Будут голод, холод и кровь. И это надолго.

– Я это и сама знаю, – глухо сказала она.

Ей хотелось еще добавить: «Куда мне ехать? Это ты уезжаешь к жене, к семье своей, в свою спокойную, благополучную страну. А мне ехать некуда. Даже к моим детям меня не пустят». Но она ничего не добавила, только сурово сжала губы.

Через месяц по делу о «Заговоре трех послов» британский подданный Роберт Брюс Локкарт был приговорен в Советской республике к расстрелу. Заочно.