Текст книги "Мои эстрадости"

Затяжной прыжок

Утром жена сообщила, что у нас родится четвёртый ребёнок. И добавила:

– Купить квартиру – нет денег. Значит, надо получить государственную. Добиваться ты не умеешь, поэтому каждый год я буду рожать по ребёнку: если не можем взять качеством отца – возьмём количеством детей!

Придя к себе в институт, я нерешительно приоткрыл дверь директорского кабинета. Там было многолюдно. Шеф и его референт Карлюга проводили совещание.

– Речь идёт о нашем престиже… Мы должны перегнать остальные институты по всем спортивным показателям… О! Вот и наша надежда! – Это они увидели меня.

Я застеснялся.

– Я не надежда… Я насчёт квартиры…

– Дом сдаётся через неделю, – торжественно сообщил шеф. – Вы у нас первый на очереди. Попрыгаем – и сразу новоселье.

– Куда попрыгаем? – спросил я, радостно улыбаясь, услышав про новоселье.

– С парашютом. Завтра соревнования.

Я перестал улыбаться.

– Куда прыгать?

На землю.

– А за-зачем?

– Вы что, не смотрите телевизор? – удивился Карлюга. – Сейчас ведь это модно: киноартисты выступают на катке, певицы поют в цирке на трапециях… А нынче новое начинание: учёные устанавливают рекорды… Профессор Быков вчера боксировал на ринге, – он указал на сидящего на диване худосочного Быкова с опухшим носом и тремя пластырями на лице. – Доцент Крячко в субботу участвовал в классической борьбе – сейчас отдыхает в реанимации… Теперь очередь за вами. Мы распределили оставшиеся виды спорта – вам выпал парашют.

При слове «выпал» у меня подкосились ноги.

– Когда прыгать? – выдавил я из себя.

– Завтра. В День Птиц, – объявил Карлюга.

В поисках защиты я повернулся к шефу.

– Зачем птицам надо, чтобы я убился?

Тот подошёл и положил мне руку на плечо.

– Жилплощадь вы, как многодетный, получите, в любом случае, но… Квартиры есть с лоджиями и без… Есть с видом на парк и с видом на цементный завод… При распределении, мы будем учитывать активное участие каждого в общественной жизни института…

Наступила пауза. Я разжевал таблетку валидола и спросил:

– А если я не долечу до земли?.. Или пролечу мимо?.. Моя семья всё равно получит с видом на парк?

Шеф душевно заулыбался:

– Вы же знаете наше правило: вдовам и сиротам – вне очереди!.. И не волнуйтесь так! – он ободряюще хлопнул меня по спине. – Вы будете не один, у вас опытный напарник! – он ткнул пальцем в бледного юношу в очках, забившегося в угол.

– Это аспирант, – объяснил Карлюга, – его всё равно должны уволить по сокращению штатов.

Я с детства панически боялся высоты. Голова кружилась, даже когда я взбирался на стул, чтобы забить гвоздь. При слове «самолёт» у меня начиналась морская болезнь. Поэтому вечером, дома, я решил потренироваться: несколько раз прыгал с тахты на пол.

…Назавтра, меня и аспиранта, в чёрном длинном микроавтобусе, похожем на катафалк, повезли в аэропорт. Следом в машине ехал шеф. За ним, в трамвае – группа поддержки: человек тридцать доцентов, кандидатов, лаборантов и даже уборщица.

На аэродроме нас встретил Карлюга и привезенный им оркестр. Когда мы подъехали, грянул прощальный марш. Но поскольку оркестр был похоронный, то марш звучал уж очень прощально, даже лётчик прослезился.

Инструктор, тихий душевный человек, смотрел на нас с грустью и жалостью. Окинув взглядом мой живот, он велел выдать мне добавочный парашют. На меня навьючили ещё один рюкзак. Если аспирант был похож на одногорбого верблюда, то я напоминал двугорбого.

В воздухе инструктор ещё раз повторил все случаи, при которых парашют может не раскрыться, и троекратно расцеловал каждого из нас. Потом он поднял крышку люка, виновато посмотрел на меня и прошептал: «пора».

Я молча протянул ему конверт.

– Передайте жене. Если родится сын, пусть назовёт его моим именем.

Инструктор попытался меня успокоить:

– Это только в начале чувствуется страх, а потом уже ничего не чувствуется.

– Вперёд, камикадзе! – подбодрил лётчик.

Я закрыл глаза и прыгнул. Когда открыл глаза, я всё ещё был в самолёте, вернее, моя верхняя половина – нижняя уже болталась в воздухе: я застрял в люке. Инструктор и аспирант навалились на мою голову, пытаясь протолкнуть меня, но безрезультатно.

За этот рассказ я получил международную премию «Алеко», после чего был сразу приглашён прочитать его в телепередаче «Вокруг Смеха»

– Надо его намылить, – предложил аспирант.

Тихий инструктор начал нервничать:

– Освободите проход! – кричал он. – Вы же заткнули соревнование!

– Как освободить? – в ответ прокричал я.

– Выдохните воздух!

Я издал протяжное «У-у-у!..», вытолкнул из лёгких весь воздушный запас и провалился в пустоту. Кольцо я дёрнул ещё в самолёте, поэтому парашют, не успев раскрыться, зацепился за шасси, и я повис под брюхом самолёта.

Пилот стал выполнять всякие сложные фигуры, чтобы сбросить меня, но я висел прочно.

– Прекратите хулиганить! – кричал инструктор. – Немедленно отпустите самолёт!

Но я не отпускал.

Инструктор до половины высунулся из люка и попытался меня отцепить. Внутри его держал за ноги аспирант. Инструктор уже почти дотянулся до стропы, но вдруг самолёт дёрнуло, и инструктор вывалился наружу. Но не один. Вместе с ним выпал и аспирант, который держал его за ноги. Каким-то чудом инструктор успел ухватить меня за пиджак. Аспирант летел чуть ниже, вцепившись в инструкторские ноги.

Лететь стало веселей. Мы напоминали семью цирковых акробатов на трапеции.

Инструктор кричал, что аспирант пережал ему артерии и у него будет гангрена!.. Чтобы дать отдохнуть инструктору, я предложил аспиранту свои ноги – всё равно они болтались без дела. Но ноги инструктора были тоньше, за них было удобней держаться, и аспирант не хотел менять их на мои.

Сесть с болтающимся выменем из трёх тел самолёт, конечно, не мог. Он стал кружить над аэродромом и резко снижался, давая нам возможность прыгнуть на траву. Но отпадать надо было по очереди, начиная с аспиранта. Самолёт летел так низко, что аспирант уже волочился по земле, но ноги инструктора по-прежнему не отпускал и в конце аэродрома снова взмывал с нами в небо.

Инструктор проклинал свои ноги и желал им отсохнуть вместе с аспирантом.

Бензин был на исходе. Из люка высунули палку с петлёй, поймали аспиранта за ноги, подтянули его к люку и стали втаскивать нас в обратном порядке: сперва аспиранта, ногами вперёд, потом инструктора, потом меня.

Меня втянули до половины, и я снова застрял: голова моя летела в самолёте, ноги болтались в воздухе. Но уже было не страшно: самолёт шёл на посадку. Просто мне пришлось вместе с самолётом пробежать с полкилометра по посадочной полосе.

Никто не погиб, все были счастливы.

Оркестр сыграл свой самый весёлый из похоронных маршей.

Только инструктор лежал на траве и не мог двинуться с места: аспирант всё ещё не отпускал его ноги. Он сжимал их железной хваткой. Пришлось отгибать его пальцы плоскогубцами.

Освободив от аспиранта, инструктора поставили на ноги. И тут все увидели, что его брюки за время полёта очень укоротились, превратившись в удлинённые шорты. Но потом разобрались, что дело не в брюках – просто у инструктора, за время висения под нагрузкой, вытянулись ноги, и он стал похож на страуса.

– Завтра повторные соревнования, – объявил Карлюга.

При этом сообщении, инструктор побелел, как мой нераскрывшийся парашют, и на своих страусиных ногах поскакал к телефону. Куда он звонил и что говорил, не известно. Но мне засчитали победу и в этом соревновании, и в следующем, и во всех остальных, которые состоятся в ближайшее десятилетие.

Кроме того, был засчитан и мой рекорд по бегу: ведь я бежал со скоростью самолёта. Но поскольку бежала только моя нижняя половина, а верхняя летела, то результат разделили на два. Но всё равно он оказался рекордным!

В хоккей играют настоящие мужчины

Когда в институтском радиоузле два раза подряд прокрутили «В хоккей играют настоящие мужчины», мне подумалось, что это не к добру. И я не ошибся. Сразу после песни громкоговоритель потребовал, чтобы все, кто умеют кататься на коньках, явились в кабинет к шефу.

Добровольцев не нашлось. Тогда Карлюга стал формировать команду волевым способом. Меня вызвали первым и назначили капитаном. Я категорически отказывался. Карлюга стал взывать к моей сознательности:

– Я уже дал обязательство, что мы победим команду Гипрогаза. Вы не можете опозорить наш коллектив!

– Но никто из нас не умеют даже стоять на коньках.

– Ваши противники ещё лучше вас не умеют. А мы выставим команду из таких, как вы, претендентов на жилплощадь – они будут стоять насмерть!.. Я уже заранее выписал вам всем ордера и дипломы победителей.

Сопротивляться было бессмысленно – я сдался.

В автобусе мы распределили обязанности: всех бездетных назначили в нападение, а вратарём выбрали доцента Бялика: у него было плоскостопие обеих ног, и он хорошо падал.

В раздевалке нас переодели в спортивные костюмы. Потом велели сесть на скамейку и к ногам приторочили коньки. А на головы каждому натянули чёрную вязанную маску с прорезями для глаз: хоккейных шапочек не успели купить, поэтому эти маски одолжили у налоговой полиции. Мы стали похожи на банду, которая собирается грабить банк.

Но о том, чтобы встать, даже подумать было страшно. Доцент Бялик попытался это сделать, и у него сразу с хрустом подвернулись обе ступни. Он заорал, как при распределении премий, и стал проситься в ортопедическую больницу. Но мы его оставили в команде: ведь лежать в воротах можно и с треснутыми ногами.

Видя, что мы и не собираемся вставать, Карлюга и его помощники подхватили каждого из нас и поволокли на площадку. Мы покорно висели у них на плечах, с ужасом оглядываясь на грохочущие коньки, которые волочились сзади.

У противников транспортировка спортсменов была модернизирована: всех одновременно волокли на одном канате, в который их впрягли, как бурлаков.

Наконец, нас вытащили на лёд, опёрли о барьер, дали свисток к началу встречи, и мы ринулись в атаку. Вернее, нам так показалось. На самом деле мы поползли по барьеру, выбрасывая руки вперёд и подтаскивая тела. Затем в изнеможении отдыхали перед новым ползком. Те, кто отпускали руки, соскальзывали на лёд и были обречены: встать они уже не могли никогда.

Доценту Бялику повезло: когда ему на лицо надевали маску вратаря, он решил, что ему дают наркоз, потерял сознание и больше не мучился.

Убедившись, что мы не можем передвигаться, нам выдали по костылю. Правда, опираться на них было трудно, потому что костыли были кривые и неустойчивые. Потом выяснилось, что эти костыли называются клюшками и ими надо играть. Вспомнив городки, я размахнулся и метнул клюшку. В команде противников три игрока повалились, как чурки. Их уволокли. Притащили дублирующий состав и выгрузили на лёд. А мне выдали новый костыль. Затем титаническими усилиями нас оторвали от барьера и вытолкнули на лёд.

Мы выделывали такие па, будто участвовали в показательных выступлениях по фигурному катанию. Я, например, воткнув один конёк в лёд, вторым выписывал окружности, причём, с такой быстротой, словно всю жизнь работал циркулем. Наш центральный нападающий, согнувшись пополам, расставил руки в стороны, как ласточка крылья, и скользил по льду на двух коньках и одном носу. У другого нападающего ноги так разъехались, что получился «шпагат», и зрители ему даже аплодировали.

Так прошёл первый период. В перерыве мы доползли до барьера, вцепились в него намертво и решили живыми не сдаваться.

На свисток к началу второго периода никто и не отреагировал, хотя судья звал нас, уговаривал, угрожал… Потом стал коньками подталкивать шайбу подбивать её нам под ноги, пытаясь раззадорить. Не оборачиваясь, я размахнулся клюшкой и изо всех сил ударил шайбу. Точнее, я хотел попасть по ней, но промахнулся и врезал клюшкой по судье. Он пролетел через всё поле и попал в ворота противников. А я, потеряв равновесие, упал на спину, понёсся в противоположную сторону и очутился в своих воротах, где лежал свежемороженый доцент Бялик. Но поскольку судья влетел в ворота противников вместе с шайбой, очко было засчитано нам. Болельщики взорвались аплодисментами.

… В раздевалку сносили победителей, укладывали на пол и киркой сбивали с нас лёд. Мы от ударов звенели, как замороженное бельё. Когда с нашего вратаря снимали маску, у него отломились уши, но он этого даже не почувствовал.

Мы лежали на полу, синие и счастливые, плечом к плечу – сплочённой непобедимой командой. Последним лежал доцент Бялик и с интересом рассматривал свои уши.

Я – снайпер

Утром шеф вызвал в свой кабинет всю нашу команду и радостно сообщил:

– Турнир подходит к финалу – мы лидируем. Надо продержаться на том же уровне.

– Кто готов пойти в команду горнолыжников? – спросил Карлюга.

– Я! – поспешно согласился доцент Бялик: для получения полной инвалидности ему нехватало ещё одного увечья.

– Молодец! – Карлюга довольно потёр руки и перевёл взгляд на меня. – Осталось одно место в соревнованиях по стрельбе – надеюсь, уж тут-то вы себя покажете!

Обрадованный, что меня не увезут в горы, я нахально воскликнул:

– В стрельбе – покажу! Давно руки чешутся!

Последний раз я стрелял в детстве из рогатки в соседскую девчонку, которая дразнила меня «пузябочка». Я стрелял в неё, но попал себе в глаз, потому что натянул рогатку не в ту сторону.

– А из чего стрелять?

– Из ружья. Вам его выдадут на огневом рубеже.

Услышав про «огневой рубеж», я тихо погрузился в обморок. Очнулся уже на полигоне. Сюда меня доставила «скорая помощь», оплаченная Карлюгой.

Как только я пришёл в сознание, меня подхватили под руки, подтащили к судье и вручили заряженное ружьё. Я никогда раньше не держал в руках никакого оружия, поэтому у меня руки стали трястись, как у паралитика, и ружьё запрыгало в ладонях, будто я строчил из пулемёта.

– А куда стрелять? – спросил я у длинноусого судьи и, чтобы прервать танец ружья, упёрся ему дулом в живот.

Судья газелью отскочил в сторону, подбежал к Карлюге, стал стучать себя в грудь и кричать, почему именно его дети должны остаться сиротами. Карлюга поклялся, что после соревнований дирекция института купит судье путёвку в Сочи, даже посмертно.

– Как надо целиться? – спросил я, обернувшись к жюри, и снова наведя дуло на судью. Тот забился в истерике. Им занялась доставившая меня «скорая помощь», которую предусмотрительно не отпустили.

– Закройте один глаз, а вторым – следите за мушкой, – посоветовал один из членов жюри.

Глаз у меня ни за что не закрывался. Мои глаза работали удивительно согласованно: или оба распахивались настежь, или одновременно захлопывались намертво. Я пробовал одной рукой держать глаз, а другой – ружьё, но тогда дуло снова поворачивалось в сторону судьи, и он раздражал меня своими завываниями.

Предприимчивый Карлюга сбегал в аптеку и принёс мне лейкопластырь. Я залепил глаз от брови до подбородка и снова попробовал прицелиться. Но как ни старался, не видел ни мушки, ни мишени: оказалось, я залепил не тот глаз. Попытался отлепить, но не тут-то было: пластырь взялся намертво. Отодрать его удалось только с бровью и ресницами. Залепив другой глаз, я снова вышел на огневой рубеж и прицелился. Но мишень расплывалась, потому что оборванный глаз слезился. Тогда я закрыл его и выстрелил. Потом ещё и ещё.

Когда я раскрыл свой незалепленный глаз, то увидел членов жюри, которые по-пластунски уползали к выходу. Прятавшийся под столом Карлюга зааплодировал, потому что одна из моих пуль вонзилась прямо в десятку. Члены моей команды обезоружили меня. Судья тихо плакал, промокая слёзы левым усом (правый я ему отстрелил). Жюри приползло обратно и, не решаясь встать, лёжа посовещалось и признало меня победителем.

И нашему доценту Бялику тоже повезло: он сломал и ноги, и руки, обеспечил себе полную инвалидность и даже ещё установил какой-то рекорд: сразу со старта взял безумный разгон и полетел с небывалой скоростью. Но поскольку он летел не по снегу, а в пропасть, то рекорд ему засчитали по планеризму.

А пластырь с моего левого глаза до сих пор оторвать так и не удалось. Но я к нему привык, и он мне уже не мешает. Сотрудники теперь меня называют «наш циклоп». Но не вслух, а шёпотом, потому что с заклеенным глазом я хорошо прицеливаюсь.

Скованные цепью
Сценки и интермедии

В прямом эфире

Диктор. Дорогие друзья! Мы – в прямом эфире, и вы можете поздравить своих родственников, друзей, соседей с их днями рождений и юбилеями. Итак, кто-то уже на линии. Мы вас слушаем.

Женский голос. Я хочу поздравить моего дорогого мужа Димочку с его пятидесятилетием. И пусть он знает, что у него есть верная и преданная жена. Пожалуйста, включите для него какую-нибудь душевную песню, в которой выразится вся моя любовь к нему и нежность.

Диктор. Какую именно песню?

Голос. Сейчас узнаю. Дима, что тебе спеть?

Диктор (удивлённо). Так он с вами в комнате?

Голос. Да. Лежит рядом.

Диктор. Почему же вы его лично не поздравите.

Голос. Я с ним уже месяц не разговариваю – он такая сволочь!

Диктор. М-да, понятно. Приглашаем следующего собеседника.

Мужской старческий голос. Я хочу поздравить всех своих родственников Дубовских, с которыми я не виделся уже лет тридцать. Если они живы, пусть напишут, если нет, пусть хотя бы позвонят…

Диктор. Хорошо, передадим. Кто следующий?

Робкий женский голос. Здравствуйте, это – я?

Диктор. Это вы.

Робкая. Вы уверены?

Диктор. Уверен, уверен. Вы в прямом эфире, говорите.

Робкая. Что-то я не узнаю свой Голос. Я, наверное, не туда попала.

Диктор. Туда, туда! Говорите!

Робкая. Ой, вы меня разыгрываете. Я перезвоню, чтобы было наверняка.

Диктор. Фу-у!.. Кто ещё на линии?

Томный женский голос. Здравствуйте! Меня зовут Лариса. Я хочу поздравить с днём рождения моего любимого. Можно, я прочитаю ему свои стихи?

Диктор. Пожалуйста.

Томная.

 
«Тебя люблю всё более,
Любовь моя цветёт,
Люблю тебя, мой Толя,
Тебя целую в рот…»
 

Диктор. Спасибо. Кто следующий?

Дряхлый старческий голос. Здравствуйте. Я очень люблю передачу «Любовь с первого слова», особенно, для тех, кому за восемьдесят. И я хочу поздравить её ведущего Горбатого Кирялу.

Диктор. Вы имеете в виду Курбатова Кирилла?

Дряхлый. И его тоже. И хочу попросить, чтобы после этой передачи он раздавал всем «виагру».

Диктор. Вы пользуетесь «виагрой»?

Дряхлый. Да. Это прекрасное снотворное. Я принимаю её, и сразу засыпаю. Когда высплюсь, меня тянет к женщинам. Тогда я снова принимаю «виагру» и снова сплю. Это – замкнутый круг.

Диктор. Зачем вы мне всё это рассказываете? У нас прямой эфир для поздравлений.

Дряхлый. Я поздравляю вас, Анюточка…

Диктор. Я – не Анюточка, я – Михаил.

Дряхлый. И вас тоже, Михаил. Поздравляю с праздником Первого мая… нет, с Восьмого марта… нет, с Седьмого ноября…

Диктор. Решите, всё-таки, с каким праздником вы поздравляете.

Дряхлый. А куда это я звоню?

Диктор. Вы звоните на радиостанцию, в прямой эфир.

Дряхлый. Так что вы от меня хотите?

Диктор (в сердцах). Чтоб вы приняли «виагру» и поскорей заснули!.. Кто следующий?

Активный женский голос. Можно мне?

Диктор. Конечно.

Активная. Я хочу поздравить моего братика Лёлика Талалаевского, который такой стоматолог, такой специалист!.. У него золотые руки!.. Сейчас он здесь, его телефон 052-202203. Повторяю: его телефон 052…

Диктор. Я вынужден вас прервать: у нас не рекламная передача. Хотите поздравить – поздравляйте.

Активная. Я хочу поздравить всех тех, кто будет лечиться у моего братика, кто позвонит ему по телефону 052-202203…

Диктор. Вы что, меня не слышали? Если будете продолжать рекламировать своего брата – я вас просто отключу!

Активная. Не надо так нервничать. Когда вы нервничаете, вы начинаете шепелявить – вам нужен хороший стоматолог. Позвоните 052-202203…

Читаю этот рассказ на Центральном Телевидении

Диктор. Всё! Я вас отключил!.. Кто ещё на линии?

Снова томный женский голос. Это я – Лариса. Вы меня прервали – я не дочитала свои стихи, посвященные моему любимому.

Диктор. Простите, я не знал, что есть продолжение. Хорошо, читайте дальше.

Томная.

 
«Всё чаще наши встречи,
Плохое всё забудь,
Тебя целую в плечи,
Тебя целую в грудь»…
 

Диктор. Я думаю, достаточно.

Томная. Почему?

Диктор. Уровень ваших поцелуев всё время понижается – это настораживает.

Томная. Дайте хотя бы последний куплет дочитать!

Диктор. Ну, ладно.

Томная.

 
«С тобою мы поженимся,
Любовь моя, ликуй…»
 

Диктор. Всё! Стоп! Хватит! На этом остановимся!.. До следующего эфира!

Скованные цепью

Актёр надевает плащ, шляпу, собирается уходить. Стук в дверь, входит второй актёр – «телевизор». На голове у него подсвеченный экран, сквозь экран видно лицо.

Телевизор. Здравствуй, дорогой телезритель!

Актёр. Здравствуй, здравствуй и прощай!

Телевизор. Прослушай программу передач на сегодня.

Актёр. У меня сегодня своя программа.

Телевизор. У тебя одна, а у меня двадцать четыре.

Актёр. Хоть сто четыре – сегодня ты меня не удержишь.

Телевизор. Я тебе покажу «Русские страшилки»

Актёр. Я их и так каждый день вижу, когда захожу в магазин и смотрю на цены.

Телевизор. К тебе придёт «Моя любимая няня».

Актёр. А что она будет делать в моей «хрущёвке» после тех хором, в которых эта няня проживает?…

Телевизор. Хочешь, к тебе придут «папины дочки»?

Актёр. Не надо: у меня своих четверо!

Телевизор. Тебя ждёт «Поле чудес»!

Актёр. У меня нет подарка для Якубовича!

Телевизор. Тогда посмотри «Фабрику звёзд»!

Актёр. Лучше я пойду и посмотрю на звёздное небо – я его уже год не видел.

Телевизор. Всё равно ты от меня не уйдёшь!

Пускает в ход последнее средство: звучат позывные футбола. Актёр, как загипнотизированный, пятится назад к экрану, снимает плащ и шляпу.

Актёр. Что ты со мною делаешь! Я же хотел погулять!

Телевизор. Иди. (Выключается).

Актёр. А футбол? (Включает его).

Телевизор. Посмотришь на стадионе. (Выключается).

Актёр. Там гол забьют, увидеть не успеешь, а ты несколько раз показываешь. (Включает)

Телевизор. Пойди, посмотри на звёздное небо (Выключается).

Актёр. Я теперь смотрю только «Ты не поверишь!», мне интересно: кто с кем, кого, когда и сколько раз… (Включает).

Телевизор. Пойди, посиди с друзьями.

Актёр. У меня их уже нет. Мои друзья теперь – только Саша Цекало и Ваня Ургант, мои подруги – Собчак и Канделаки!

Телевизор. А я? Теперь ты понял, что я твой самый большой друг?

Актёр. Ты – мой злейший враг. Ты отобрал у меня мою жизнь. Утром я смотрю Телевизор, днём я смотрю Телевизор, вечером я смотрю Телевизор, ночью…

Телевизор (перебивая). Ну, ночью-то ты спишь.

Актёр. Сплю. Но мне снится, что я смотрю Телевизор. Это же настоящая тюрьма!

Телевизор. Это уж ты хватил. Почему тюрьма?

Актёр. Потому что сижу взаперти и жду передачи. Я десять лет родной мамы не видел!

Телевизор. Поезжай к ней.

Актёр. Куда ехать – она живёт в нашем доме.

Телевизор. Почему же она к тебе не приходит?

Актёр. Чего ей ко мне ходить, когда у неё есть свой Телевизор. Из-за тебя от меня ушла жена.

Телевизор. Когда ушла?

Актёр. Не заметил: я смотрел аргентинский телесериал…

Дальше Телевизор и Актёр говорят одновременно, Постепенно их диалог нарастает в темпе речи и в силе звука. Наконец, вырывается крик Телевизора.

Телевизор. Телевизор – это самое великое порождение человечества!

Актёр. Я тебя породил, я тебя и убью! (Душит Телевизор. Тот гаснет и падает. Актёр снимает телефонную трубку). Алло! Милиция! Приезжайте, я его убил. Как так не можете? Что? Смотрите Телевизор?.. Какой детектив? «Кто его убил». Я же вам говорю: я его убил!.. А где начальник? Тоже смотрит? А заместитель?.. Ну, хоть собаку пришлите! Тоже смотрит?..

Пока Актёр объясняется по телефону, Телевизор оживает, поднимается, подходит к Актёру и руками закрывает ему глаза.

Актёр (отгадывая). Мама?

Телевизор Не-а.

Актёр. Папа?

Телевизор. Не-а.

Актёр. Жена?

Телевизор. Не-а.

Актёр. Кто же это?

Телевизор. Я тебе мама, я тебе папа, я тебе дедка, я тебе бабка, я тебе внучка, я тебе жучка…

Актёр в ужасе кричит и падает.

Телевизор (стоя над ним). На этом мы заканчиваем наши передачи. Спокойной ночи, малыши!