Текст книги "Трагедия династии Романовых"

Глава 3
«Зеленые»

В Царском Распутин устроил свое министерство. В Санкт-Петербурге на Гороховой располагался его двор, где денно и нощно толпились важные персоны. Высокопоставленные чиновники и епископы, банкиры и генералы, крестьяне и мужики, актрисы и светские дамы, монахи и безымянные бродяги являлись по четыре сотни человек в день. Сам старец сидел в столовой или в рабочем кабинете в окружении женской свиты. Время от времени по вечерам он вдруг оставлял всех, садился в машину, устраивал попойку на всю ночь, то в отдельных кабинетах роскошнейших ресторанов, то в самых гнусных притонах. Иногда телефонный звонок из царскосельского дворца нарушал планы Григория, который мгновенно трезвел, даже выпив сверх меры. И сразу мчался вместо кабаре обсуждать с «мамой» (как он звал императрицу) государственные дела.

«Не раз, когда я бывал рядом с ним, – говорил в ходе следствия князь Юсупов, – его вызывали по телефону в Царское Село. Я оставался, ждал его возвращения. Он мне сам признавался, и у меня были самые убедительные доказательства, что с ним консультировались по важнейшим государственным делам в самых серьезных обстоятельствах. Он решал вопрос о назначении военных и министров, наделенных самой высокой ответственностью».

К сказанному можно добавить свидетельство Матрены, дочки Распутина: «Чаще всего причиной дурного настроения отца было сопротивление со стороны министров. Он часто возвращался из дворца озабоченный и сердитый, а когда его спрашивали, что случилось, ругал министров за дурное влияние на царя… Отсюда и его ссоры с императором».

Дом Распутина находился под постоянным наблюдением и охраной тайной полиции, а сменявшиеся министры внутренних дел выделяли огромные суммы на информаторов в доме «человека Божия». Перед Чрезвычайной следственной комиссией, созданной мною от имени Временного правительства сразу после революции, открылась поистине чудовищная картина деятельности Распутина и его клики. Императрицу с Вырубовой окружали самые бессовестные придворные, самые бесчестные министры, вульгарные мошенники и шарлатаны. Многие из последних были связаны с германскими секретными службами; во время войны немцы охотно воспользовались возможностью взять Распутина в плотное кольцо своих агентов и «советников».

Несомненно, Распутин оказался стержнем, вокруг которого плели интриги не только германофилы, но и настоящие немецкие агенты. Это совершенно очевидно.

За деятельностью Распутина пристально следил (в интересах национальной обороны по приказу Ставки Верховного главнокомандующего) один русский офицер, профессиональный разведчик. Вот что он заявил Соколову на следствии: «Мои наблюдения и личные встречи с Распутиным не оставляли сомнений, что в его квартире немцы через свою агентуру могут получать нужные им сведения. Однако ради справедливости должен добавить, что не имею никаких оснований считать его лично вражеским агентом, несмотря на чисто прогерманские настроения… мнения, которые он высказывал, самому ему не принадлежали. Они для него слишком тонкие. Ему их просто вбили в голову и заставили повторять».

Когда А. Н. Хвостова, крайне правого члена Думы, во время войны ненадолго назначили по совету Распутина министром внутренних дел, он, ознакомившись с секретными досье своего министерства, всерьез задумал убить старца. Даже выделил для этого деньги из находившихся в его распоряжении фондов. Он сам мне рассказывал, что достоверно убедился – немцы получают через Распутина самые секретные сведения из Ставки Верховного главнокомандующего, – но удалить его из дворца не имел возможности.

Князь Феликс Юсупов, в конце концов убивший Распутина, говорил на следствии: «Я не раз видел в его рабочем кабинете каких-то неизвестных мне личностей. Чаще всего они появлялись в момент перед его отъездом или возвращением из Царского Села. По возвращении окружали, поили его, всегда задавали конкретные вопросы. Я замечал, что ответы записывают. Я уже тогда понял, что Распутин германский шпион… Однако у меня сложилось впечатление, что, хотя его политическая деятельность этой роли вполне соответствует, он это делает не совсем сознательно, в определенной мере не понимая, какое несчастье готовит России». Официальный следователь Соколов рассказывал, что Юсупов пытался выведать у Распутина, кто такие незнакомцы с блокнотами. Распутин, по словам Юсупова, с лукавой улыбкой ответил: «Друзья наши. Их много, особенно в Швеции. Мы их называем «зелеными». И как ни странно, главный почтмейстер Похвистнев, в обязанности которого входил просмотр всех получаемых императором телеграмм, рассказывал позже, что видел одну адресованную царице депешу за подписью «зеленый»[9]9
  В Стокгольме с 1915 г. под руководством германского посла в Швеции действовала информационно-разведывательная организация «Зеленый центр».


[Закрыть]. Эта заранее отправленная телеграмма аллегорического содержания предупреждала против увольнения министра внутренних дел Протопопова.

Я много раз повторял в русской и зарубежной прессе, что Николай II не хотел сепаратного мира, никогда не проявлял подобного желания, даже и не думал о сепаратном мире. Я в этом абсолютно убежден. Точно так же, повторяю, Александру Федоровну никоим образом нельзя назвать «немкой». Она далеко не стремилась помогать Вильгельму II, не имела такого намерения, презирала его, а после объявления войны решительно ненавидела. Однако она действительно и совершенно естественно не хотела войны в июле 1914 года и, если Распутин поддерживал ее в Царском Селе, возможно, даже возражала против войны, поскольку в последние роковые дни перед императорским указом о мобилизации Распутин энергично боролся с самой этой мыслью. Мой друг Суханов, член Думы от Тобольской губернии (родной губернии Распутина), рассказывал, что собственными глазами видел телеграмму старца императору, и показал мне потом копию, отправленную в то время, когда великий князь Николай с министром иностранных дел Сазоновым уговаривали царя издать указ о мобилизации. «Не объявляй войну, гони Николашку [великого князя], – призывал Распутин, добавляя следующее пророчество: – Если объявишь войну, беда тебе, тебе и царевичу». В ходе следствия по делу об убийстве императорской семьи дочь Распутина Матрена говорила то же самое: «Отец был горячим противником войны с императорской Германией. Когда была объявлена война, он, раненный Гусевой, лежал тогда в Тюмени. Государь присылал ему телеграммы, прося у него совета… Отец всемерно советовал государю в своих ответных телеграммах «крепиться» и войну Вильгельму не объявлять… Я тогда была сама около отца и видела как телеграммы государя, так и ответные телеграммы отца. Он так сердился, что рана снова открылась».

Свидетельство офицера, которому было поручено наблюдать за Распутиным, продвигает нас еще на шаг: «Однажды в середине 1916 года мне довелось услышать от него: если бы только подлая баба не пырнула меня ножом, вообще никакой войны не было бы, я бы не допустил. Он также заявлял публично, что войну пора кончать: по-моему, уже достаточно крови пролито. Немцы больше не опасны. Они уже ослабли. Он считал, что мы должны заключить мир с Германией».

Впрочем, мысль о заключении мира не сразу проникла в примитивное сознание Распутина. В начале войны он, казалось, решил: «Если надо воевать, то и хорошо, победа будет за нами». Некоторые здесь видели только хитрый маневр с целью отвести от себя подозрения, чтобы чуть позже получить возможность с легкостью направлять императрицу на путь, указанный из Берлина. По-моему, объяснение гораздо проще: желание мира возникло вместе с бесконечно растущими тяготами войны. Весной 1915 года Распутин уже знал о лишениях, которые терпят крестьяне, – ведь сам он был прежде всего крестьянин. Палеолог вспоминает, что в одной беседе словно между прочим спросил, действительно ли Распутин уговаривает императора сложить оружие. И тот откровенно ответил: «Это вам дураки говорят. Я всегда твержу царю, надо драться до полной победы. Но точно так же повторяю, что война несет русскому народу невыносимые страдания. Я знаю деревни, где остались одни слепые, увечные, вдовы да сироты. Слишком страшно!»

Но еще больше, чем этих страданий, Распутин и Александра Федоровна боялись политических проблем. С 1916 года перед царем и народом стоял выбор: вести войну до общей победы союзников, лишив безответственную клику Распутина власти и всяких постов, или спасать «самодержавие» под эгидой Распутина, заключив ради этого сепаратный мир.

«Постепенно становилось ясно, – говорил В. Д. Набоков, один из известнейших либеральных вождей, – что наша безумная внутренняя политика приведет либо к сепаратному миру, либо к дворцовому перевороту. Прогрессивное общественное мнение утратило всякое доверие к Николаю II, осознав одновременно с народом, что он не способен уже быть царем; кто за царя – тот против России».

В конце 1916 года князь Г. Е. Львов, будущий председатель Временного правительства, возглавлявший Союзы земств и городов[10]10
  Союзы местных сельских и городских властей были во время войны основными административными органами, ответственными за снабжение армии, госпиталей и т. п., поскольку государственная бюрократия с первых же дней проявила свое полное бессилие. (Здесь и далее звездочками обозначены примеч. авт.)


[Закрыть], писал: «Не удовольствовавшись подрывом национального единства, они [клика Вырубовой—Распутина] упорно готовились призывать к позорному миру такого рода, что мы были обязаны им сказать: вы – смертельные враги России и монархии, поставившие российское государство на край пропасти».

Слова князя Львова полностью отражали российское радикальное и демократическое общественное мнение. Но и переместившись из независимых городских и земских институтов, кооперативов и рабочих объединений в санкт-петербургские великосветские салоны, великокняжеские дворцы, в круги гвардейских офицеров, мягкие вагоны личной свиты главнокомандующего Николая II, мы в конце 1916 года обнаружим там те же самые мысли и чувства. Протесты великих князей, убийство Распутина, подготовка дворцового переворота были просто разнообразными проявлениями одного и того же важнейшего факта: все вплоть до придворных были убеждены, что больная императрица ведет страну к гибели.

Генерал Дубенский, во время войны находившийся в царской свите в качестве военного историографа при Ставке Верховного главнокомандующего, нарисовал перед Чрезвычайной следственной комиссией поразительную картину настроений, преобладавших среди придворных и гвардейских офицеров: «Люди, с которыми я общался, были всецело настроены против Распутина, ненавидели и презирали его. Я сам считал, что это беда для России. Все мы были морально подавлены. Я часто говорил с князем Орловым (руководителем походного секретариата императора, впоследствии высланным) о недопустимости влияния такой личности, как Распутин. Орлов, понятно, сильно беспокоился по этому поводу. Такого же мнения придерживался и Дрентельн, адъютант императора. Адмирал Нилов отзывался о Распутине с крайней неприязнью и, отличаясь бурным темпераментом, поносил его последними непечатными словами. То же самое могу сказать о графе Фредериксе (камергере императора). Все известные мне люди, даже адъютанты, кроме, может быть, Саблина, были противниками Распутина… Драматическую ситуацию усугубляли обвинения самой императрицы в активных интригах в пользу Германии; все твердо верили, что она хочет мира и не желает немцам поражения. Распутина же решительно признавали немецким агентом. Помню, особенно в январе повсюду толковали о Распутине, о его близости с императрицей. Даже в семейном кругу мне постоянно доказывали, что Распутин продался врагу. Наверно, вы сами помните, о чем тогда везде говорилось. Однажды я вышел из кабинета повидаться с детьми и их часто бывавшими в доме друзьями. Последние принадлежали, можно сказать, к лучшему обществу. Один из моих сыновей учился в Лицее, где у него было много приятелей, немало наших хороших знакомых были гвардейскими кавалеристами. Нилов обычно заодно со мной говорил: не могу верить в ее предательство, только она им явно симпатизирует… То же самое сказал мне князь Орлов, покидая императрицу, отправившись то ли в Ливадию, то ли куда-то еще, отчего он переживал страшный кризис. Говорили даже, будто он ушел в монастырь».

Как понимать утверждение адмирала Нилова о «явных» германских симпатиях императрицы?

Во-первых, очевидно, что для императрицы не существовало больше ни армии, ни народа, у нее оставался лишь сын и обязанность всеми силами сохранить для ребенка самодержавную систему власти. Точно так же понятно, что в борьбе за власть Алексея императрица пошла бы на самые крайние меры. Наконец, по общему мнению, Распутин и прочие сомнительные личности под его руководством толкали царицу к сепаратному миру.

Юсупов, расспрашивавший Распутина насчет сепаратного мира, впоследствии показывал: «Я слышал от него: война не должна продолжаться, пора ее кончать, хватит кровь проливать. Он это безоговорочно повторял много раз. Однажды на мой вопрос, как к этому относятся в Царском Селе, он ответил: «Никак. Конечно, злодеи говорят другое, да только не важно, последнее слово за мной. Поэтому с императором все время ругаюсь… он никогда дела не раздувает. Императрица – мудрая государыня. Все взяла в руки, сама правит. Образуется. Такая уж народная воля».

«Народную волю» к сепаратному миру предстояло осуществить Протопопову, последнему царскому министру внутренних дел. После смерти Распутина этот политический деятель стал в глазах Александры Федоровны его преемником, олицетворявшим дух «человека Божия», даже мудрость самого Иисуса Христа, стоя за царским троном!

Но под надетой Протопоповым маской духовности скрывался хитрый ум.

Большевики его арестовали, потом перевели в государственную лечебницу в связи с нервной болезнью. Время от времени ему позволялось бывать в доме некой г-жи Рысс, жены известного русского журналиста, занимавшегося политическими заключенными (включая бывших министров) при содействии организации «политический Красный Крест».

В 1918 году Протопопов во время дружеской беседы в квартиру г-жи Рысс открыто изложил задуманный в 1916 году мирный план.

Летом того года он посетил столицы союзных стран во главе делегации российских парламентариев. На обратном пути остановился в Стокгольме, где имел беседу с представителем германского министерства иностранных дел. (Кстати, любопытно отметить, что среди его стокгольмских корреспондентов оказался тот самый шведский банкир Ашберг, который позже, в 1917 году, служил посредником при передаче Ленину немецких денег.) Конечно, в беседах с семьей Рысс Протопопов утверждал, что «вопрос сепаратного мира не поднимался», желанные приготовления даже не начинались. По его мнению, когда за несколько месяцев до того от России отвернулись союзники, она лишилась возможности вести войну, и российскому правительству следовало тогда же отдать приказ о прекращении огня. Затем Россия с союзниками должна была начать переговоры с Германией, которые ввиду обстоятельств остались бы безрезультатными. Если бы союзники отказались от переговоров, России, тем не менее, следовало, заключив мир с Германией, прекратить боевые действия в обусловленный день. В этом случае она становилась нейтральной страной.

Но в начале 1917 года проекты по поводу нейтралитета канули в бездну, уже отрезавшую царицу от народа. Стоя у постели больного ребенка, Распутин направил на мученический путь несчастную мать и всю императорскую семью.

Глава 4
Углубление пропасти

Образы царицы, Распутина, Анны Вырубовой, Протопопова предстают в ярком свете. А что же царь? Играл ли он в драме какую-то роль? Где его самодержавная воля?

Он не был ни волевым человеком, ни самодержцем. Заурядный, замкнутый, слабый, он почти автоматически исполнял чужие желания, подчинялся жене, которая в критические моменты оказывала на него решающее подавляющее влияние. Письма Александры Федоровны к царю в Ставку Верховного главнокомандующего поразительно точно и безжалостно демонстрируют подлинные причины катастрофы, постигшей семью, монархию, Россию.

Прежде всего царице хотелось, чтобы царь был истинным самодержцем. Ее письма красноречиво говорят об этом.

«…Будь решительным и более самодержавным, показывай свой кулак там, где это необходимо. Докажи, что ты один властелин и обладаешь сильной волей. Будь строгим, это необходимо, они [министры] должны слышать твой голос и видеть недовольство в твоих глазах. Они должны, они должны дрожать перед тобой, иначе все будут на нас наседать, и надо теперь же положить этому конец. Довольно, мой дорогой. Не заставляй меня попусту тратить слова…»

«…Ты меня считаешь надоедливой и докучливой, но женщина иногда видит и чувствует лучше, чем мой слишком скромный любимый. Скромность – величайший дар Божий, но государь должен чаще проявлять свою волю. Будь увереннее в себе, иди вперед, ничего не бойся, лишнего ты никогда не скажешь…»

«…Твои министры постоянно между собой скандалят, хотя должны работать сообща, забывая о личных обидах, с единственной целью – на благо своего государя и родной страны. Меня это бесит… Если бы только ты был построже, любимый… Надо, чтобы они слышали твой голос, видели в твоем взгляде неодобрение… Они слишком привыкли к твоей снисходительной дружеской доброте. Иногда одно дружеское слово далеко ведет, но в такое время, в каком мы живем, они должны слышать, как ты поднимаешь голос протеста, упрека при упорном неподчинении твоим приказам, промедлении с их исполнением. Они должны трепетать пред тобой, вспомни, мсье Филипп и Григорий говорят то же самое…»

Важней всего умение вселять в других страх и трепет, в то же время непременно повинуясь Григорию Распутину!

«…Нет, слушай нашего Друга, верь ему, он принимает близко к сердцу твои интересы и интересы России, сам Бог нам его послал, он хочет одного – чтобы мы внимательно слушали его слова. Его слова звучат не зря, огромную пользу приносят не только его молитвы, но и его советы…»

Ни в коем случае нельзя пренебрегать советами Распутина: «…Я постоянно думаю о желании нашего Друга, знаю, если оно не исполнится, нам и стране грозит беда. Он говорит то, что думает, когда вполне серьезен – он очень против твоей поездки во Львов и Перемышль, сейчас нам отправляться туда слишком рано. Он сильно против войны… против созыва Думы…» «Пожалуйста, слушайся его совета, когда говорится так серьезно. Он из-за этого столько ночей не спал! Из-за одной ошибки мы все можем поплатиться…»

Ни один человек, отказавшийся подчиняться Распутину, не должен был становиться министром: «Прости, но мне не нравится выбор военного министра [генерала Поливанова], разве он не враг нашего Друга, разве это не обернется несчастьем?..» «Наш Друг вновь обедал с Шаховским [министром], и тот ему очень понравился. Возможно, окажет хорошее влияние… Есть еще один министр, которого мне не хотелось бы в этой должности видеть – Щегловитов (приятный в беседе), он твоих приказов не слушает, и каждый раз, слыша требование, считает, что оно исходит от нашего Друга, и ничего не делает, я давно не видела, чтоб хоть одно решил…»

В другом письме императрица пишет: «…Он тебе передает, чтобы ты обращал меньше внимания на то, что говоришь людям, не позволяя себе оказывать на них влияние, а следовал собственному инстинкту, держался увереннее, не слишком слушал и верил другим, которые знают меньше, чем ты. Время такое серьезное и тяжелое, что требуется вся твоя личная мудрость, и ты должен слушать, что тебе подсказывает твоя душа. Жаль, что ты заранее не обсуждаешь с ним все свои мысли и то, что хочешь делать и обсуждать со своими министрами, и все изменения, которые считаешь необходимыми. Он так страстно молится за тебя и Россию, твоя искренняя беседа с ним может пойти на пользу… Насчет Самарина [недавно назначенный обер-прокурор Священного Синода] я очень огорчена, просто до отчаяния, он связан с дурной, поистине фанатичной компанией Эллы [сестры царицы], близкой подруги Софии Ивановны Тютчевой, и настроен против нас, против Григория».

Отправляясь в Ставку Верховного главнокомандующего, Николай вырывался из-под гипнотического влияния жены и старца, но царица не оставляла его в покое.

«Он так возражает против твоего отъезда в Ставку потому, что тебя там окружают люди, которые заставляют тебя делать то, чего лучше не делать… я говорю не из эгоизма, а потому, что, когда ты здесь, я за тебя спокойнее, а зная, что ты там, постоянно боюсь их козней, – знаешь, я не совсем доверяю Н. [великому князю Николаю], – знаю, он далеко не умен, выступает против человека Божия, его дела пользы не приносят, советы не выгодны. Узнав вчера в городе о назначении Самарина, Григорий был в полном отчаянии, потому что здесь прошлым вечером молился за тебя в отъезде, которому сегодня неделя, и чтобы не смещать пока Саблера, но, может быть, вскоре найдется кто-нибудь подходящий… теперь вокруг нас и московская шайка свила паутину. Враги нашего Друга – наши враги, и, я уверена, Щербатов [новый министр внутренних дел] скоро к ним присоединится… Скажи ему [Самарину] строго, твердым решительным тоном, что запрещаешь всякие интриги против нашего Друга и сплетни на его счет, и всякое преследование, иначе ты его не оставишь, настоящий слуга не пойдет против человека, уважаемого и почитаемого государем».

«…Женщины иногда инстинктивно чувствуют ошибку, мой друг, ты знаешь, как я люблю твою страну, которая стала моей. Ты знаешь, эта война моя в полном смысле слова, и если человек Божий, который неустанно за тебя молится, вновь подвергнется преследованию, Бог не простит нам слабости и ошибки, если мы его не защитим…»

«…Наш друг Филипп подарил мне образ с колокольчиком, который предупреждает меня о близости недобрых людей, мешает им подойти ко мне поближе. Я их распознаю и тебя от них уберегу. Их засылают даже в семью, поэтому они стараются застать тебя одного, чтобы выведать что-нибудь нехорошее, узнать, чего я не одобряю. Я этого не допущу, по воле Божией твоя бедняжка жена придет тебе на помощь. Григорий об этом все время твердит, мсье Филипп тоже, я могу вовремя предупредить тебя, если что-то узнаю…»

Тем не менее, реорганизованное после поражения в Галиции и потери Польши правительство питало к Распутину решительно враждебные чувства. Царица вновь пишет:

«…Если б они только знали, какие мучения вместо помощи доставляют тебе своей слепой ненавистью к Григорию! Помнишь, в Les Amis de Dieu[11]11
  «Друзья Бога» (фр.).


[Закрыть] сказано: страна не погибнет при государях, которыми руководит человек Божий. О, позволь ему руководить тобой!»

Одновременно Дума навлекла на себя недовольство:

«…Теперь Дума намерена собраться в августе, а наш Друг умолял тебя много раз сделать это не теперь, а как можно позже…» «Никогда не забывай, что ты есть и должен оставаться императором самодержцем… мы не дозрели до конституционного правления. Н. и Витте допустили ошибку, что создали Думу, это доставляет тебе больше неприятностей, чем радости…»

Пока императрица из-за Распутина выступала против министров и Думы, правительство получило официальный рапорт об оргии и попойке «человека Божия» в одном из модных московских ресторанов.

«Ах, дорогой, бесчестный человек пишет царице о подобном случае [имеется в виду генерал Джунковский, заместитель министра внутренних дел, глава полиции]. Он показал подлую отвратительную бумагу [против «нашего Друга»] Дмитрию [двоюродному брату царя], а тот все повторил Павлу [царскому дяде]».

«Если мы допустим преследование нашего Друга, пострадаем от этого сами вместе со всей страной…»

«Ах, любовь моя, когда же ты стукнешь кулаком по столу и сделаешь энергичный выговор Джунковскому и другим, кто дурно поступает. Тебя не боятся, а должны, надо, чтоб они тебя боялись, иначе все на нас насядут, и хватит об этом, милый, больше не заставляй меня говорить понапрасну».

Когда дела на фронте пошли плохо и надо было созвать Думу, царица возразила: «Милый, я узнала, что ужасный Родзянко [председатель Думы] и прочие собираются просить Горемыкина незамедлительно созвать Думу, умоляю тебя ничего им не позволять, это не их дело, они хотят обсуждать то, чего не видели, и спровоцировать еще большее недовольство, надо их разогнать, уверяю тебя, кроме вреда ничего не выйдет, они говорят слишком много».

«Россия, благодарение Богу, не конституционная страна, хотя эти типы пытаются играть роль и вмешиваться в дела».

В августе 1915 года после многократных тайных уговоров царь решился отправить в отставку Верховного главнокомандующего великого князя Николая и сам занял этот пост. Императрица, вне себя от радости, воспользовалась таким случаем, чтобы написать целый трактат по самодержавной власти: «Не нахожу слов, чтобы высказать все, что хочется, душа моя переполнена, ты начал великую битву за свою страну и престол, один, с отвагой и решимостью. До сего дня в тебе никогда не видели такой твердости, и это обязательно даст хорошие результаты».

«Не бойся тех, кто остался позади… Надо проявить строгость, покончив со всем одним ударом… Будь тверд, это единственный способ спасения, я всей душой страдала и страдаю за тебя. Прости, но прошу тебя, ангел мой, не успокаивайся, держись твердо, только я хорошо знаю твой восхитительно добрый характер, на этот раз ты должен о нем забыть, только так ты одержишь победу над всеми… Бог благословил тебя короной, поставил на твое место, и ты должен уверенно исполнять свой долг, все уверенно делать, и Он не оставит того, кого благословил. Наш Друг день и ночь воссылает к небесам молитвы за тебя, и Бог их услышит. Восходит заря славы твоего царствования, говорит он [Распутин], и я ему абсолютно верю».

Она непрестанно призывала царя положиться на волю Божью, однако добавляла: «…не забывай причесываться перед любыми беседами и трудными решениями, гребешок [подарок Распутина] тебе поможет…»

Царица придавала большое значение всяческим амулетам и фетишам.

«Не забывай держать в руке образок и подольше чесать волосы Его гребнем перед министерскими заседаниями».

В другом письме она пишет: «…Мой образ с колокольчиком 1911 года помогает мне распознавать людей, сначала я не обращала особого внимания, не доверяла своему впечатлению, а теперь вижу, что образ и наш Друг помогают мне быстро разгадывать человеческие намерения. Колокольчик звонит, когда они недобрые, запрещая мне к ним приближаться…»

Когда Николай II под нажимом жены шел на какие-то непопулярные меры, она спешила высказать одобрение: «…Продолжай действовать энергично, мой милый, гони всех, покажи себя с сильной стороны, твердым, уверенным, чтоб они тебя не одолели. Пора им показать, кто ты такой, они все у тебя в руках, ты испробовал дружелюбие и доброту, и ничего не вышло, теперь продемонстрируй, напротив, волю государя…»

На следующий день: «Все они должны почувствовать железную руку и волю! Ты государь и правитель России, Господь Всемогущий поставил тебя на это место, и они должны склониться перед твоей мудростью, твердостью…»

В сентябре 1915 года, когда царь собрался отправить в отставку нескольких не понравившихся Распутину министров, царица писала: «…Я полностью верю словам нашего Друга, что слава твоего царствования будет расти, пока ты следуешь его решениям против общего мнения, и мы видим хорошие результаты. И далее проявляй полную силу и мудрость, станешь увереннее в себе, будешь меньше слушать чужие советы… Ты хозяин… они ничтожества, ты, один ты помазанник Божий… Все мои мысли о тебе, милый, а на этих гнусных министров, сопротивление которых меня бесит, Бог тебе поможет произвести впечатление своей твердостью, пониманием ситуации, серьезным неодобрением их поведения, которое в данный момент не что иное, как предательство…»

Министры были уволены, воля Распутина исполнена. Царица успокоилась на некоторое время: «Как приятно хотя бы временно не писать на прежнюю тему, не надоедать тебе такими делами».

Точно так же Распутин диктовал царице отношение к вопросам высшей военной политики: «…Наш Друг всегда против этой войны, он говорит, Балканы не стоят того, чтоб весь мир за них бился, Сербия всегда была неблагодарной, равно как и Болгария».

Советы Распутина касались даже чисто стратегических вопросов: «Сообщай мне новости всякий раз, когда есть возможность, я с волнением слежу за твоей поездкой [по линии фронта], знаю, что ты ничем не рискуешь, и напоминаю, что он говорил по поводу Риги». «Наш Друг, навестивший нас [императрицу и г-жу Вырубову] вчера вечером, когда ты прислал телеграмму, опасается, что если у нас не будет сильной армии, чтобы пройти через Румынию, нас могут с тыла поймать в западню… План хорош, твое намерение чуть позже послать гвардию в Бессарабию…»

Вскоре она пишет: «Дорогой мой ангел, я очень хотела бы задать тебе много-много вопросов, касающихся твоих планов относительно Румынии. Все это крайне интересует нашего Друга…»

Распутин не прекращал прямого вмешательства в военные операции: «…Теперь, чтобы не забыть, передаю тебе сообщение нашего Друга, ему нынче ночью было видение. Он просит тебя приказать продвинуться до Риги, говорит, это необходимо, иначе немцы за целую зиму так прочно обоснуются, что потребуются реки крови и бесконечные усилия, чтобы их выбить, тогда как сейчас они в замешательстве не заметят, что мы по пятам их преследуем. Он говорит, сейчас это самое главное, и серьезно умоляет тебя приказать нашим наступление. Он говорит, мы это можем, должны, и велит писать тебе немедленно…»

Наконец, старец требовал самых полных, секретнейших сведений о ситуации на фронте. «…Наш Друг все молится и думает о войне. Он говорит, что необходимо, чтобы мы ему тотчас же сообщали обо всем, как только происходит что-нибудь особенное, это было, когда она [г-жа Вырубова] рассказала ему о тумане. Он сделал выговор за то, что ему своевременно не сообщили, и говорит, что нам больше не помешают никакие туманы…»

После отставки премьер-министра Горемыкина (по причине преклонного возраста) преемника опять же подыскивал старец.

«…Наш Друг мне советовал обождать со стариком, пока он не повидается с дядей Хвостова в будущий четверг и не выяснит его мнение… В городе снова злобно рычат на старика Горемыкина, который в отчаянии… Завтра Григорий встретится со стариком Хвостовым, и я вечером, может быть, его увижу. Он хочет сообщить мне свое впечатление, достойный ли это преемник Горемыкина…»

Однако Хвостов не понравился, и Распутин решил поставить на пост премьер-министра Штюрмера. «Не знаю, любовь моя, но я снова думаю о Штюрмере, голова у него вполне надежная… Штюрмер какое-то время будет делать дело… Он сильно обязан Григорию, а это очень хорошо».

Нечего и добавлять, что Штюрмер получил назначение.

Война тем временем продолжалась, царь становился все покорнее, все меньше противился воле Распутина. В январе 1916 года он вернулся в столицу. Двух недель не прошло, как он утвердил все решения триумвирата – императрицы, Распутина и Вырубовой. Штюрмер был назначен, неугодные ставленнику Распутина митрополиту Питириму епископы удалены из Синода. Царица осведомлялась о самых секретных военных планах и осведомляла о них Распутина.