Текст книги "Пасынки богов"

Глава пятнадцатая. Собиратель бутылок

Случайность – непознанная закономерность. Это или близкое к нему выражение я слышал и прочитывал не один раз.

Встреча с Геннадием Тихоновичем на третий год проживания нашей семьи в Ольмаполе могла бы и не состояться, если бы не очередное поручение Розы Глебовны.

Я шёл по мало знакомой улице в противоположной от таверны части города. День выдался солнечным, жарким, во рту пересохло, и не заглянуть в «Лесную поляну» – павильон с прохладительными напитками – было свыше моих сил, хотя это и задерживало прибытие в указанную контору.

Хорошо было, приятно в самый зной сидеть за столиком внутри торгового заведения, стенами которого являлись прутья ивняка, увитые зелёными побегами декоративного винограда. Я без спешки попивал клюквенный морс, растягивая удовольствие.

Но рано или поздно всё заканчивается. Закончилось и содержимое моей поллитровки. Сделав последний глоток, я уже хотел подняться и уйти, как услышал:

– Сударь, не будете возражать, если я возьму вашу бутылочку?

Подняв глаза, я увидел перед собой мужчину среднего роста в тёмной, несколько помятой одежде, вероятно, служившей ему рабочей спецовкой. В подобных одеяниях обычно ходят бомжи и прочий люд, чаще всего безработный, промышляющий разным вторсырьём, в том числе и бутылками.

Вне ограды павильона виднелся ещё один человек довольно непрезентабельной внешности, изучающе смотревший на нас сквозь прутья ограждения. Скорее всего, это был конкурент первого.

– Да, пожалуйста, берите, – сказал я, вставая из-за стола.

Человек взял стеклянную тару за горлышко и бережно опустил в брезентовую суму, висевшую на плече. После чего благодарно посмотрел на меня, и на его губах шевельнулась несмелая улыбка.

– Максимка, ты?!

Я чуть не поперхнулся от неожиданности. Это был бывший директор бывшей чукалинской школы, мой давнишний чаёвничник за учительским столом! Тот самый, которому я помог избавиться от проблем с поджелудочной.

– Геннадий Тихоныч! – удивлённо воскликнул я.

– Он самый.

– Но что вы здесь делаете?

– Эй, ты! – раздался за моей спиной грубый бесцеремонный голос. – А ну вали отсюда!

Геннадий Тихонович посмотрел мимо меня, и на его лице поселилось виноватое выражение. Я оглянулся. Это показывала свой норов буфетчица. Она тряпкой вытирала столешницу прилавка и бросала на нас короткие взгляды.

– Что смотришь?! – повысила голос женщина за прилавком. – Тебе, тебе говорю, бродяжка! Пошёл вон отсюда, пока тебя не отделали, как следует! Ходят тут попрошайки, надоели хуже горькой редьки. Господи, когда это только кончится!

Мой бывший учитель облизал спёкшиеся губы; лоб и виски его усеивали капельки пота. Жара угнетающе действовала не только на меня.

– Присаживайтесь, – сказал я, игнорируя возгласы буфетчицы и показывая на свободную табуретку у столика. – Одну минуту.

Подойдя к буфетной стойке, я попросил ещё две бутылки охлаждённого морса и ещё один стакан.

– Откройте, пожалуйста.

Буфетчица механически исполнила моё пожелание.

Вернувшись к Геннадию Тихоновичу, я поставил перед ним одну из бутылок, стакан и сказал:

– Это вам. Угощайтесь.

– Спасибо, – сказал учитель, – не откажусь. Только слишком накладно выходит тебе наша встреча.

– Не так уж накладно, – ответил я с интонациями превосходства, от которого не смог удержаться. – Я устроился посыльным в заезжем доме при «Таверне Кэт». На полставки. Работа не бей лежачего, однако она позволяет неплохо зарабатывать.

И поймав вопросительный взгляд Геннадия Тихоновича, добавил:

– У меня много чаевых. От гостиничных постояльцев.

Первый стакан учитель выпил почти залпом. Видимо, организм его был сильно обезвожен. Второй пошёл врастяжечку. Я не спеша пил мелкими глоточками. А когда морс у моего сотрапезника закончился, наполнил его стакан из своей бутылки.

Буфетчица сидела за стойкой и равнодушно созерцала ограниченное пространство перед собой. До нас ей совершенно не было дела.

– Ну что, пойдёмте, – сказал я Геннадию Тихоновичу, когда с питиём было покончено. Обе бутылки он опять же поместил в суму.

– Вот так встреча! – снова воскликнул я, оказавшись на улице. – Вы что, проживаете в Ольмаполе?

– Да, здесь, в городе.

– И где работаете?

– Нигде. Я безработный. Как видишь, собираю стеклянную тару. Тем и кормлюсь.

– Вот оно что, – я посмотрел на наручные часы. – Мне сейчас бежать надо по срочному делу. Отложить никак нельзя. Скажите свой адрес. Я к вам загляну сегодня вечером, если не возражаете.

– Конечно, рад буду.

В назначенное время я прибыл на Полевую улицу, за приусадебными участками которой простиралось и само поле – пшеничное в том году, ещё зелёное, бесколосное.

Вот и нужный мне дом номер двадцать четыре. Маленький, крытый потемневшим от времени тёсом. Стены обшиты дранкой и оштукатурены глиной, кое-где осыпавшейся. Два фасадных окошка, одно – боковое. Продолжением дома служил небольшой сарай с односкатной пологой кровлей. За сараем – уличный туалет. На приусадебном участке две яблоньки, несколько кустиков малины, картофель и грядки с овощами.

Вся территория соток в пять окантована изгородью, выполненной из довольно высоких палочных ганок, перелезть через которые было не так-то просто.

Увидев меня из окна, Геннадий Тихонович метнулся в глубину домика и, сбежав с одноступенчатого крылечка, открыл калитку.

– Проходи, – и повторил прежнее: – Дорогим гостям всегда рады.

Его жилище состояло из одной комнаты, не считая чуланчика, отделённого подтопком и лицевой стороной русской печи. Из обстановки – узкая железная кровать и стол в переднем углу между фасадным и боковым окнами. У стола – две табуретки. Деревянная скамья возле передней же стены. Справа от двери вешалка с верхней одеждой. Потолок – чуть выше головы хозяина. Чтобы пройти под маткой, поддерживавшей потолочное перекрытие, приходилось слегка нагибаться.

Усадив меня за стол, Геннадий Тихонович прошёл в чуланчик.

– Сейчас кипяточек подогреем, – донёсся его оживлённый голос. – Чай будем пить. У меня почти всё готово.

Через несколько минут на столешнице стояли два стакана со слабо заваренным чаем, коричневая сахарница с сахарным песком и блюдечко с дешёвеньким печеньицем, напоминавшим галеты.

Хозяин дома сел через угол стола напротив меня.

– Где жена, дети? – спросил я у него.

Лучше бы я не спрашивал. Геннадий Тихонович сразу омрачился, уголки губ опустились, в глазах появилась плохо скрываемая печаль. Сделав усилие, он улыбнулся, да только и улыбка получилось невесёлая.

Короткими, не очень складными словами он обрисовал своё нынешнее положение.

Оказалось, что жена Ксения Устимовна оставила его. У неё теперь довольно прибыльная аптечная фирма «Асклепий», и она поддерживает постоянную любовную связь с одним из крупных аптекарей города.

Дочь учится в Москве. Два раза в год она присылает отцу открыточные поздравления – на Новый год и в день рождения. Ксения Устимовна полностью содержит её. Сын пошёл по стопам матушки и подвизается в качестве исполнительного директора фирмы. У отца он не бывает.

Не очень радужная картина.

– Почему вы не в школе… – начал я задавать вопрос, но Геннадий Тихонович не дал мне договорить.

– Был! – громко и опять же с горечью произнёс он. – Был я в школе. Учителем истории, но меня уволили.

– Почему?! – изумлённо воскликнул я. – Ведь вы такой…

– Потому что на учительском собрании позволил себе возмутиться по поводу несправедливости в оплате труда рядовых преподавателей. Фонд зарплаты теперь в ведении директоров – такой стал порядок, – и им дано право платить за проведённые уроки минимально, как бог на душу положит. Фактически наш директор грабил педагогический коллектив и меня тоже, забирая себе в сто раз большее денежное вознаграждение и давая остальным лишь крохи! Не ограничившись высказыванием среди учителей, я обратился в суд, только… «Законный» повод для моего увольнения нашёлся быстро.

– И в итоге?

– В итоге я занялся сбором и сдачей бутылок, металлолома, разной макулатуры.

– А как отреагировала Ксения Устимовна?

– Назвала меня дураком и подала на развод. Состоялся раздел имущества, и вот я здесь, в этой халупе.

Некрасивая ситуация, которую надлежало исправить.

На следующее утро я побывал у Соломона Давидовича и рассказал ему о Камраеве – большей частью о том, какой он талантливый педагог и честный, порядочный человек.

– И что вы хотите сделать? – спросил он с довольно задумчивым видом.

– Использовать принадлежащую мне денежную сумму на банковских счетах – назовём её Фондом гражданской солидарности – для создания нового учебного заведения.

– Определённей, пожалуйста.

– Учредить гимназию и попросить Геннадия Тихоныча стать её директором.

– Я вас умоляю! Это потребует значительных средств. Очень значительных!

– Знаю.

– Кстати, кого вы собираетесь в ней учить?

– Кого? Детей из малообеспеченных семей. И воспитанников сиротских домов. Как городских, так и со всей области. И из прилегающих регионов. Всех, кто пожелает.

– Сильный замах! Вы полагаете учредить и интернат для этих воспитанников?

Эльдигер так и впился в меня острым взглядом.

– Да. Надо же им где-то жить.

– С полным обеспечением: питанием, одеждой, организацией досуга и прочим, что требуется для полноценного становления личности?

– Только так, и никак иначе.

По ходу разговора я всё больше укреплялся в замысле оказать помощь Геннадию Тихоновичу, а также подрастающему поколению, обделённому государственным вниманием и заботой. И надеялся, что ювелир справится со всеми проблемами, которые возникнут при реализации предложенного проекта.

– На интернат потребуются дополнительные денежные вливания, причём немалые!

– Разумеется.

– Вы всё просчитали? Вам не жалко своих денег?

– Нисколечко не жалко. Создание гимназии явится достойным делом для их использования.

– Смотрите, юноша, вам видней. Но когда мы приступим к осуществлению сего грандиозного предприятия?

– Немедленно. У вас есть на примете люди, которые могли бы взяться за это?

– Конечно. У меня много друзей – способных, инициативных и честных, которым по плечу решение самых разных замыслов.

Не буду вдаваться в детали. Отмечу только, что днём позже к Геннадию Тихоновичу пришёл человек весьма респектабельного вида по фамилии Гладких с предложением возглавить будущее учебное заведение, а также принять непосредственное участие в его организации. И огласил размер оклада, который ему должен быть назначен.

Минуты полторы-две Камраев смотрел на визитёра, не в силах произнести ни слова.

– Насмехаться изволите? – сказал он наконец, приходя в себя. – Фактически вы разговариваете с безработным, лишним для общества человеком, отверженным им и всеми презираемым.

– Всё совершенно серьёзно, – ответил Гладких. – Вы замечательный педагог – так мне вас отрекомендовали. Я же представляю Фонд гражданской солидарности, который занимается решением некоторых проблем, замедляющих развитие нашего общества. Создание гимназии будет дополнительным импульсом…

– Ясно, понятно! – воскликнул Геннадий Тихонович. – Можете не продолжать. Ах, как здорово, ах, как хорошо!

– Хорошо – что?

– Всё хорошо, всё просто замечательно! Вот это подарок судьбы, вот это неожиданность!.. Да, замечательно… Я всё понял и готов принять участие в реализации задуманного проекта. Долой бутылки и алюминиевые банки, долой хождения по мусорным бакам!

И добавил с горячностью:

– Постараюсь, добьюсь, чтобы гимназии присвоили имя выдающегося педагога-новатора Сухомлинского!

Гладких проявил себя блестящим организатором. За два месяца, остававшихся до начала учебного года, он сумел оформить всю необходимую документацию. Подыскал и выкупил здания под школу и интернат ученикам-сиротам. Сделал приемлемый на первое время ремонт – ближе к косметическому, чем к капитальному. Закупил всё необходимое для учебного процесса: столы, стулья, классные доски, учебники, различные приборы к урокам физики и химии и прочее необходимое имущество.

Все организационные вопросы представитель ФГС согласовывал с директором и его замом по хозяйственной части.

Одновременно с материальной подготовкой был проведён набор учеников и преподавателей.

В гимназию пришли одни из лучших учителей города – как со стажем работы, так и начинающие, недавние выпускники педагогических вузов. Объём заработной платы нового учебного заведения был значительно выше, чем в других школах. При этом заработки были прозрачными и представлены к сведению всего педагогического коллектива.

Количество часов для преподавания лично себе Геннадий Тихонович взял минимум, несколько уроков в неделю – единственно для того, чтобы поддерживать на должном уровне учительское мастерство. Основой его денежного вознаграждения являлось жалованье как руководителя, которое было довольно скромным, на уровне хорошего, опытного педагога. И этот факт вызывал к нему дополнительную симпатию абсолютного большинства учителей и воспитателей.

Первого сентября во дворе гимназии состоялась торжественная линейка с участием гимназистов и преподавателей.

В то время я сам был учеником одиннадцатого класса, и в нашей школе тоже проходила линейка. Но разве можно было мне пропустить церемонию первого звонка в учебном заведении, созданном по моей личной инициативе?!

Стоя за оградой, окружавшей территорию «Сухомлинки», я внимательно наблюдал за происходившим действом и отчётливо слышал всё. Короткие речи ведущих, в качестве которых выступали двое учителей, чтение стишков гимназистами, звуки фанфар, раздававшихся из динамиков…

Испытывал ли я волнение при этом? Как ни странно, нет. Учреждение гимназии было лишь началом моей общественной деятельности – впереди грезились более значимые дела.

Из участников торжества никто не видел одинокую фигуру за металлическим периметром. Я оставался вне гимназической территории, но все события там происходили по моему плану; я, по сути ещё мальчишка, как бы являлся их творцом. Сознание этого факта укрепляло духовно и вселяло уверенность в завтрашнем дне.

Не дождавшись окончания линейки, я остановил такси и назвал адрес нашей двадцатой школы.

Сразу после уроков я позвонил Геннадию Тихоновичу и попросил о встрече.

– У нас, – сказал он, – полно организационных хлопот, оставить гимназию сейчас нет возможности. Если ничего не мешает, подъезжай сам через полчасика.

На том и договорились.

Новоиспечённый директор встретил меня у парадного входа. Мы обменялись рукопожатием и прошли в его кабинет – небольшой и скромно обставленный, очень похожий на тот, что был в чукалинской школе. Даже рамки с портретами любимых его педагогов-новаторов вроде бы те же самые остались.

– Знаешь, Максим, всё словно в волшебном сне, – сказал он, размещая на столе чайные принадлежности. – На другой день после нашей встречи в павильоне прохладительных напитков – помнишь, ты ещё угощал меня клюквенным морсом? – мне поступило предложение о создании нового учебного заведения.

Чуть ли не всё время нашего чаепития Геннадий Тихонович рассказывал о форсированном создании гимназии, о трудностях, с которыми приходилось сталкиваться, о Фонде гражданской солидарности и его талантливейшем полпреде. То есть об уже описанном выше.

Затем директор заговорил об учительском коллективе, какие в гимназии замечательные педагоги, а также о планах развития творческих способностей учеников, с тем чтобы помочь им сформироваться незаурядными личностями.

Слушая своего бывшего наставника, я только вставлял те или иные междометия, чтобы выразить восхищение.

Геннадий Тихонович заметно изменился за прошедшие два месяца. Морщины на его лице разгладились – почти полностью исчезли, глаза горели глубинным огнём, говорившим о неукротимой творческой энергии, переполнявшей этого человека. Можно было не сомневаться, что он полностью исполнит всё им задуманное в становлении гимназии.

Жаль только, личная жизнь его пошла прахом. Главная беда – дети от него отвернулись и он остался в полном одиночестве.

Прямо передо мной на стене висели портреты Макаренко и Сухомлинского.

Не помогли, выходит, Геннадию Тихоновичу ни личное обаяние, ни воспитательные методики выдающихся педагогов по-настоящему подружиться со своими чадами. Но не исключено, что и не могли помочь. Потому как генетическое наследство, полученное ими от матушки, оказалось сильнее.

Глава шестнадцатая. Я – против Тиняева

Большая часть взрослой Тихоновки – пригорода Ольмаполя – работала на расположенном через дорогу от посёлка весьма прибыльном машиностроительном заводе «Мотор-О», выпускавшем судовые двигатели, а также турбины различного назначения.

В первое время после приватизации три четверти акций предприятия принадлежали коллективу, и кроме зарплаты по итогам работы за год каждому владельцу этих ценных бумаг начислялись дивиденды, представлявшие солидную денежную прибавку.

Так продолжалось, пока генеральным директором завода не стал упомянутый выше Валерий Леонтьевич Тиняев. Вначале разными хитромудрыми путями он заполучил часть акций, затем, используя их, влез в директорское кресло, довёл «Мотор-О» до банкротства и в конечном итоге выкупил его за бесценок. Не напрямую лично, а через дочернюю фирму своей обширной финансово-промышленной империи.

Спустя некоторое время завод в руках Тиняева снова заработал на полную мощность. Да только о причитающихся дивидендах коллективу пришлось забыть, за исключением нескольких управленцев, приближенных к директорской особе.

Мало того, стала снижаться и реальная заработная плата, в результате чего новый владелец получал непрерывно возрастающий финансовый приварок. В условиях непрекращающейся инфляции сие выходило особенно легко. Цены на услуги и товары росли, в том числе на выпускаемую заводом продукцию, а прибавки к заработкам отставали. Как следствие, покупательская способность людей неуклонно падала.

Об этой уничтожительной тенденции нашей мальчишеской компании рассказывал Василий Камашов. Отец его работал на заводе кузнецом, а мать – штамповщицей, и разговоры о мошеннических делах генерального директора в доме Камашовых не умолкали. Наш командир впитывал их, как губка, и был в курсе всех событий.

– Ей-богу, я бы его убил! – не раз говаривал он. – Рука бы не дрогнула. Всю кровь из народа высосал!

– Ну и посадили бы тебя! – возражали мы с Гришей. – На пожизненный. Тебе это надо? Из-за какого-то дрянца! Потом на его место придёт другой, может, ещё хуже.

Рассказы Василия по поводу «Мотора-О» велись в течение всех лет нашего знакомства, и постепенно у меня сложилась целостная картина и о самом предприятии, и обо всём, что с ним было связано, в первую очередь о гендиректоре Тиняеве.

Мне не переставало думаться: неужели человеку не стыдно жить в роскоши, когда подначальные люди прозябают в нищете? Как же так можно?!

Всему городу были известны тиняевские дворцы и виллы в окрестностях Ольмаполя, а также в Италии и Австрии. И виноградники опять же в итальянском Пьемонте. И личные самолёты и вертолёты. И парусно-моторные яхты; одна из них – океанская, трёхмачтовая – стояла в порту Неаполя и там ждала своего хозяина; как правило, он прокатывался на ней два раза в году. Вторая, несколько меньшего тоннажа, но тоже трёхмачтовая, внешне выполненная в стиле парусных судов девятнадцатого века, базировалась на виду у всех в ольмапольском речном затоне.

Сообщения о нуворише не сходили со страниц местных газет, почти ежедневно о нём рассказывало местное телевидение.

Чаще всего Валерия Леонтьевича называли благодетелем города, меценатом и вообще добрейшей души человеком. Это официально, в подаче ведущих телепрограмм и из уст разного городского начальства, получившего свои кресла благодаря покровительству и стараниям Тиняева.

Совсем иная, дурная слава о фактическом хозяине Ольмаполя шла среди работяг, особенно в коллективе завода «Мотор-О», которые кляли его, на чём свет стоит. Чаще в минуты подпития, в кругу своих, близких по духу простолюдинов.

И среди нас, подростков, обитателей рабочей слободы, молва о сём «милостивце» тоже ходила недобрая. Сердца на него были озлоблены у всех подрастающих без исключения, потому как несправедливость, насаживаемая этим господином, пёрла со всех сторон – в виде обветшалых домов, старой, заношенной одежды, потерявшей первоначальный цвет, стоптанной, а нередко и худой обуви, суррогатных, не полезных для здоровья продуктов питания на столе.

Мысли о социальной несправедливости накрепко вселились в меня, утомляя душу, и я едва ли не постоянно думал, как бы сбросить иго, задавливающее коллектив предприятия и большинство обитателей Тихоновки.

За что, за какую слабину можно зацепить Тиняева?

Не только мне, но и всем остальным парням, с которыми я хороводился, промышленник виделся этаким колоссом, настоящим повелителем нашего края, почти что божком, сошедшим с небес, а правильнее бы сказать – дьяволом, вылезшим из преисподней. Причём без каких-либо уязвимых мест. Не было у него ахиллесовой пяты. Так нам представлялось.

Не единожды своими размышлениями о необходимости борьбы против эксплуататора я делился в кругу нашей мальчишеской компании.

– Чалдон, ты рехнулся, что ли? – сказал как-то Василий в ответ на мои призывы. Лицо его искривила некрасивая ухмылка. – Сравни себя с ним! Ты для него даже не букашка, а что-то вроде молекулы, болтающейся в воздухе.

– Камаш, а кто говорил, что убил бы его?

– Ага, нашёл, что слушать! Это я для болтовни только, чтобы пар выпустить из души.

– Неужели так и нельзя ничего сделать? – задался я вопросом.

– Ничего нельзя! – утвердительно заявил Василий. – Все рабочие это говорят. Остаётся только терпеть. И заниматься своими маленькими делами.

Слова моего друга – самого крутого и сильного из всех парней, кого я знал, хоть и осаживали, однако не изменяли моих умонастроений. Должен, должен найтись способ ущемления этого негодяя! Надо только как следует поискать.

Григорий же сказал, что я просто чудило.

– Не живётся спокойно человеку, и всё тут, – добавил он и тоже усмехнулся: – Приключения ищет на свой зад. Смотри, найдёшь!

Он был прав, приключения могли выйти мне боком. Тем не менее желание круто насолить эксплуататору не исчезало.

Ещё большее моё внимание к Валерию Леонтьевичу вызвали сообщения городских СМИ, что он стал кандидатом в депутаты Госдумы. По списку правящей партии.

К тому времени ни одна информация об этой личности не проходила мимо меня, ни одно слово, даже случайно оброненное.

В центральной библиотеке я пролистал все подшивки газет за последние несколько лет, выуживая из них все без исключения сообщения об олигархе. Даже думать я старался как он и по возможности примерял его действия на себя.

Постепенно я словно врос в шкуру этого владельца газет и пароходов и стал чувствовать себя его незримой тенью.

Мне казалось, что я начинаю угадывать мысли соискателя депутатского мандата и просчитывать его будущие поступки.

Однажды Тиняев приснился мне в предутреннем сне. Не в тех облачениях – домашних и официальных, – в каких его обычно показывало телевидение и печатали газеты, а в…

Жирный с отвисшим брюхом плутократ предстал передо мной в женском нижнем белье. Именно в женском! В белых кружевных панталонах и белом же бюстгальтере, напяленных на голое тело.

Видеть это было настолько отвратительно, что я сразу проснулся.

Сильно до гулкости билось сердце. Я сразу понял: вот оно уязвимое место акулы бизнеса! То самое, которое я искал столько лет. Тиняев оказался сексуальным извращенцем! Какому-нибудь сверхтолерантному западному обществу подобное, возможно, было бы приемлемо. Но только не провинциальному российскому Ольмаполю, сохранившему естественные основы полового поведения.

И ещё мне привиделись секретные фотографии кандидата в депутаты Госдумы. Многие из них изображали такие анормальные позы, что кровь в жилах стыла от омерзения.

Снимки с психопатическими манерами надлежало раздобыть во что бы то ни стало. Хоть некоторые. Но как это сделать?

В дом олигарха пробраться было невозможно. Даже на территорию усадебного участка и то не проникнуть. Высокая оградительная стена с видеокамерами по всему периметру, тяжёлые кованые ворота, охрана, состоявшая из могучих бойцов, исключали малейшие поползновения на этот счёт.

А что, если использовать окружение владельца усадьбы?

Больше месяца понадобилось мне для изучения взаимоотношений Тиняева с его родственниками, друзьями и обслугой. И нашёл я таки человека, способного навредить ему. В лице его жены Киры Елизаровны, в девичестве Серпухиной.

Это была миловидная особа, дочка бывшего чиновника областного значения. Именно её отец Елизар Всеволодович Серпухин в своё время и дал старт Тиняеву к восхождению на денежный Олимп. После того, как тот женился на Кире.

Да только обретя финансовое могущество, Тиняев стал пренебрегать своей супругой, особенно после того как выяснилось, что благоверная не способна к деторождению.

Кончилось тем, что Валерий Леонтьевич завёл семью на стороне. Не порывая официально и с Кирой Елизаровной. И в этой сторонней семье у него появились дети.

В отместку законная супруга хотела было завести любовника из числа своих прежних воздыхателей. Однако после первого же свидания с ней избранник был жестоко избит неизвестными лицами, и желающих насладиться прелестями мадам Тиняевой больше не находилось.

Постепенно женщина потеряла сон из-за возрастающей ненависти к мужу и неудовлетворённых сексуальных желаний.

Именно Кира Елизаровна могла стать моим союзником. Оставалось лишь найти подходы к сей даме.

Довольно скоро удалось выяснить, что она увлекается коллекционированием колокольчиков, собирая их едва ли не со всего света. В её собрании их насчитывалось больше тысячи: латунных, бронзовых, керамических, фарфоровых, стеклянных, хрустальных и из других материалов.

В злобинском кладе, часть которого продолжала оставаться в моих тайниках, был один серебряный колокольчик, изготовленный в единственном экземпляре известным мастером Афанасьевым и датированный началом шестнадцатого века.

Кира Елизаровна часто обедала в ресторане «Золотой глобус», славившемся изысканной кухней. Набросав короткий текст, я отправился к этому ресторану. Купюра швейцару, купюра официанту – и моё послание в руках госпожи Тиняевой. Кроме упоминания о старинном колокольчике в нём было предложение о времени и месте встречи. В павильоне «Лесная поляна», том самом, где мы с Геннадием Тихоновичем пили клюквенный морс. И я подписал своё имя.

Мне не раз доводилось видеть эту красивейшую женщину по телевизору и на газетных снимках, и я сразу узнал её, едва она появилась в дверном проёме торгового заведения.

Кира Елизаровна прямиком направилась к моему столику.

– Итак, где наш «Биг-бен»? – шутливо произнесла она, усаживаясь напротив.

– Вот, пожалуйста.

Я поставил перед ней колокольчик.

Женщина аккуратно взяла его нежными холёными пальчиками и долго рассматривала, поворачивая так и сяк и покачивая из стороны в сторону; колокольчик при этом тонко малиново звенел.

– Хорошо, беру, – сказала наконец Кира Елизаровна, доставая портмоне из сумочки. – Сколько я должна заплатить?

– Нисколько.

– Как это – нисколько?! Не понимаю вас, молодой человек! И вы, и я – оба мы знаем, что это редкая, исключительно ценная вещица, стоящая немалых денег.

– Конечно, нам обоим это известно.

– Тогда в чём же дело?

Несколько секунд я внимательно смотрел на женщину, проверяя своё прежнее суждение о ней как о личности. Ошибки в моих умозаключениях быть не могло.

– Взамен колокольчика мне нужны фотографии вашего мужа, – сказал я, выдержав надлежащую паузу.

– И только?!

– Не обычные фотографии, а…

– Какие же? Не испытывайте моё терпение.

Я коротко поведал о сути предстоявшего обмена.

– Насколько я поняла, недруги Валерия Леонтьевича задумали подпортить ему репутацию, – резюмировала Кира Елизаровна. – Максим, кто за вами стоит?

– Поверьте – никто. Я намерен лишь показать его в истинном свете. Какой он есть на самом деле. Без прикрас.

– Неужели это ваша личная инициатива? – недоверчиво спросила Кира Елизаровна.

– Моя и только моя.

– Вы так молоды! По сути, ещё подросток. Зачем вам связываться с моим мужем?

– Потом узнаете, не сейчас.

Кира Елизаровна взглянула на меня более внимательно, и в глазах её сверкнули весёленькие искры, сопряжённые с женским удальством; мне стало немного не по себе.

– Смотрите, молодой человек, как бы вам самому не пострадать.

– Я знаю, что делаю, и вполне уверен в собственных силах и возможностях.

– Ну-ну.

Ещё один её заинтересованный взгляд, и я почувствовал, что краснею.

– Хотелось бы, – сказал я, чеканя слова, – чтобы фотоснимки были присланы по почте до востребования. Колокольчик же можете забрать прямо сейчас. В честности обмена уверен.

– Нет, Максим. Фотографии я вручу лично вам в руки. И тогда же вы передадите мне колокольчик. Здесь, в этом павильоне. Время следующей встречи я укажу в предварительном письме.

Ещё один, уже откровенно бесстыжий женский взгляд, окончательно смутивший меня и увеличивший частоту пульса, и на сем мы расстались.

Новая встреча состоялась спустя четыре дня, как и договаривались, в павильоне «Лесная поляна», за тем же самым столиком.

Краткие взаимные приветствия, доброжелательные улыбки, и я вновь поставил перед Кирой Елизаровной серебряный колокольчик. Она же подала мне несколько снимков, помещённых в прозрачный полиэтиленовый пакетик.

– Тебе не страшно бодаться с Тиняевым, мой милый? – спросила женщина, удостаивая меня ещё одной благожелательной улыбкой. – Смотри, Максюша, он может быть очень опасен. Это только на телеэкране он добрый и отзывчивый, а на самом деле…

– Я знаю, какой он, – ответил я, томясь присутствием красивой женщины. – Знаю по ситуации на заводе «Мотор-О», по тому, как он держит в чёрном теле рабочих. И не только их.

Под прозрачностью полиэтиленового пакета проглядывали уже знакомые контуры мужчины в нижнем женском белье.

Кира Елизаровна накрыла мою кисть своей мягкой тёплой ладошкой. Это было так неожиданно и эпатажно, что я машинально отдёрнул руку.

Женщина хихикнула.

– Ах ты, мой непробованный! – сказала она, лаская меня не совсем скромным взглядом. – Знаешь, мы могли бы познакомиться поближе. Не будешь возражать, если…

– А вы сами не боитесь, что передали мне фотографии? – спросил я, пытаясь повернуть разговор в более приемлемое русло. – Каково вам придётся рядом с ним? Отвечать на возможные вопросы, смотреть ему в глаза…

– Я – нет, не боюсь. Мне известны способы, как запудрить ему мозги. А вот ты… За тебя немножко страшно. Но поговорим о другом. Скажу по душе: желательно, чтобы мы с тобой стали хорошими друзьями. Ты не похож на остальных. Есть в тебе какая-то изюминка. Предлагаю встретиться ещё раз. Хотя зачем откладывать? Едем прямо сейчас!