Текст книги "За мертвой чертой"

Отмечу, что энергия эта оказалась приблизительно в сто раз дешевле той, которая вырабатывалась на ГРЭС. В результате резко сократились затраты на промышленное производство всевозможной продукции и нормальное жизнеобеспечение.

Всё больше людей начали избавляться и от двигателей внутреннего сгорания на автомобилях. «Темновики», обеспечивавшие необходимое электрическое напряжение, оказались во много раз дешевле и удобнее. И с ними можно было без подзарядки ездить до конца срока службы транспортного средства.

Автостроительные гиганты поначалу категорически отказывались от замены старозаветхих движков на лёгкие малообъёмные и дешёвые энергоустановки. Поэтому в Ольмаполе было организовано производство двигателей, предложенных Трофимовым, которые и монтировали как на новый, так и бывший в употреблении автотранспорт. Как следствие, закрылись чуть ли не все автозаправочные станции, а воздух на городских улицах стал не хуже деревенского.

Строительство заводов и ввод их в действие привели к ещё большему сокращению безработицы, а затем полной её ликвидации. Большинство ольмапольцев, прежде уезжавших на заработки в Москву и на севера, стали возвращаться в родной город. Начался приток рабочей силы со всей области и из других регионов, что привело к значительному увеличению спроса на жильё.

Предвидя такую ситуацию, Черноусов и Тимошин загодя начали жилищное строительство. В нескольких микрорайонах города только за первый год появились десятки новых высотных домов, а вместе с ними – детские сады, поликлиники, школы, спортивные залы, магазины и т. п., то есть вся инфраструктура.

Глава девятнадцатая. Перед вызовом мафии

Но вернёмся в начальный период «революционных», по выражению некоторых, перемен, хотя новая власть, как могла, пыталась удерживать трансформацию общества в эволюционном русле.

Помимо того, о чём я уже рассказывал, было много других всевозможных начинаний. К сожалению, не всегда они проходили гладко, без эксцессов.

Правоохранительная система, существовавшая как при Федотове, так и в начальный период реформ Черноусова была плотно сращена с криминальными структурами, и провести разграничительную линию между ними было практически невозможно. Вся эта злокачественная каратома паразитировала на более или менее здоровой части общества, обкладывая своеобразной данью посредством крышевания и других способов.

Когда наиболее энергичные слои населения, вдохновлённые начавшимися преобразованиями, взялись за организацию своего дела, всколыхнулась и эта болотина. Увы, вновь нашлись верховоды и в полиции, и в связанных с ней преступных группировках, которые тут же присосались к объявившимся энтузиастам бизнеса и обложили их всевозможными поборами. Даже недавняя расправа над ворами на виду всего города не смогла напугать этих охотников за лёгкой поживой.

Одни из деловых людей безропотно согнулись, другие активно сопротивлялись, надеясь на защиту обновлённой власти. А та сама только вставала на ноги и уследить за всем никак не могла, тем более что дон Кристобаль начал манкировать своими обязанностями, все помыслы его к тому времени обратились на госпожу Смолецкую.

Ну, в каждом городе и посёлке знают, как местная мафия расправляется со строптивцами.

В Ольмаполе один за другим произошло несколько пожаров – горели вновь открывшиеся магазины, мастерские, производства по выпуску ширпотреба и других изделий. Следом совершилось пять или шесть жестоких убийств, жертвами которых стали предприниматели и их семьи. Словом, мафиози пытались запугать наиболее упёртых промышленников, и отчасти это им удавалось. Значительная часть капиталов потекла не на развитие предприятий, а на удовлетворение нужд преступного мира. Как следствие, экономика хоть и пришла в движение, но развивалась куда менее быстрыми темпами, чем могло бы быть.

Черноусов взывал к полиции и прокуратуре, ставил вопрос ребром о пресечении бандитизма. Те вроде суетились, кого-то задерживали и сажали, но криминальная ситуация только усугублялась, поджоги и убийства продолжались по нарастающей.

Однажды ночью была вырезана вся семья известного предпринимателя Арзамасцева, его родственники и соседи, собравшиеся к нему на вечеринку, – и взрослые, и малые дети. Погибли двенадцать человек. Бандиты не пощадили даже грудного ребёнка.

Потрясённый город замер в ожидании, что будет дальше? Мафия бросила открытый вызов власти. Кто возьмёт верх?

Утром после ужасного преступления, приехав на работу, Черноусов вызвал меня к себе.

– Присаживайтесь, Аркадий, – сказал мой начальник и показал на стул.

Сам он прохаживался по кабинету из угла в угол и нервно мял пальцы рук. Это у него манера была такая – прохаживаться в напряжённый момент.

– Ах, как они обнаглели! – шеф шаркнул по мне глазами и продолжил хождение. – Из-за запаха денег они потеряли всякую осторожность! Ах, если бы нам какое-нибудь подобие Смерша или Моссада! Мы бы их…

Я понимал, что он имел в виду убийц Арзамасцева, сочувствовал ему и не хотел бы оказаться в его шкуре.

Виктор Алексеевич достал из ящика стола пачку «Мальборо», закурил и пристроился на своём стуле. Всплеск нервного возбуждения стал уходить в процесс выпускания облаков дыма.

– К сожалению, на нашу правоохранительную систему надежды мало, она не столько борется с преступниками, сколько покрывает их, получая многомиллионную мзду. Сейчас ситуация в некоторых звеньях полиции и прокуратуры начала меняться, но по большей части попустительство организованной преступности продолжается. Ну, с этим понятно, ещё вчера вся эта шатия-братия жила в обнимку, купалась в одной сауне и в соответствии с воровскими законами делила между собой добытые барыши. Когда ещё честность возобладает над продажностью! А ждать нет времени. Если сегодня мафию не обуздать, то завтра на наших реформах будет поставлен крест.

– Может, – сказал он немного погодя, – Федотов и прав был, когда заявлял по поводу меня, что газетные статеечки кропать – не городом управлять. Вот я и думаю: в свои ли я сани угодил? И не лучше ли всё же мне подать в отставку, чтобы тем самым уберечь город от ещё больших бед?

Помнится, я не предложил ничего толкового. Но, выйдя из кабинета, тут же связался с доном Кристобалем и договорился о встрече.

Мой звонок застал доблестного испанца у доньи Анны, как он её иногда называл. Её удивительная красота всё больше сводила его с ума, и он проводил у Смолецких столько времени, сколько позволяли приличия. Вся наша перестройка была им окончательно заброшена, и в этот раз он отказывался от встречи со мной, но я настоял на своём.

– Дело безотлагательное, – заявил я категоричным тоном, – и требует срочного вмешательства.

Рандеву было назначено в том самом ресторане «Золотой дракон», где случился неприятный инцидент с младшим Федотовым и его компанией. Опять заняли тот же отдалённый столик у окна и заказали по чашечке чёрного кофе. На этот раз нам никто не мешал, и мы могли говорить свободно и сколько угодно.

– Слушаю вас, амиго, – испанец вроде бы действительно приготовился выслушивать, тем не менее я догадывался, что мысленно он находится далеко от меня.

Я изложил ситуацию с последней резнёй и сказал, что Черноусов в растерянности и снова поговаривает об отставке.

Дон Кристобаль нахмурился и, подперев голову рукой, упёрся недобрым взглядом в столешницу, накрытую скатертью.

– Ну что, – заговорил я, не выдержав затянувшегося молчания, – можно ли улучшить обстановку? Но улучшать надо радикально. Всё остальное будет, что мёртвому припарки.

– Радикально – это значит в корне, – ответил мой собеседник и как-то по особому, испытывающе посмотрел мне в глаза. – А для этого нужны соответствующие же крутые, корневые методы. Готовы ли вы лично к их применению?

– Готов к каким угодно методам, способам! – воскликнул я, не подозревая под словами собеседника ничего губительного. – Называйте, как хотите, лишь бы избавить город от преступности, раскрепостить людей, чтобы они нормально себя почувствовали!

– В самом деле, вы подтверждаете свою готовность?

– Да, подтверждаю! – с жаром проговорил я. – Надо распатронить этих негодяев. И чем скорее, тем лучше. Я в полном вашем распоряжении.

– И не отступите?

– Ни при каких обстоятельствах! Готов поклясться чем угодно.

В тот момент я думал только о том, что с уходом Черноусова всё начатое им рухнет и Ольмаполь так и будет прозябать в беспросветной нищете и скудости мысли и духа.

– Не клянитесь. Как сказано в Новом Завете, не клянись, а просто скажи да-да или нет-нет. Кабальеро, пора на практике применять заповеди священных писаний…

Нам принесли кофе. Дон Кристобаль помешал ложечкой в чашке, и двумя глотками выпил сладкий с лёгкой горчинкой приятный напиток.

– Тогда до встречи, – сказал он на прощанье. – Можете передать Виктору Алексеевичу, что будут приняты все исчерпывающие меры. И оставайтесь начеку, компаньеро, следующим утром нам придётся действовать рука об руку.

Расставшись с испанцем, я тут же позвонил шефу и сказал, что уже завтра дон Кристобаль начнёт оказывать содействие в наведении порядка в городе и что он ручается за успех.

Вечером, выступая по телевидению, Черноусов обещал всенепременно защитить граждан от посягательств на их жизнь, здоровье и имущество и, заклеймив преступников необычно резкими для него словами, сказал, что все они будут пойманы.

– Мы уже начали действовать! – сказал он в заключение. – Каждый участник зверского убийства будет назван поимённо, и никому не удастся уйти от уголовной ответственности. Повторяю – каждый понесёт заслуженную кару!

Позже ему аукнутся эти слова, и он вместе со мной загремит в места не столь отдалённые.

Глава двадцатая. В роли Малюты Скуратова

И вот наступило утро субботнего дня, тринадцатого числа, которое каждый ольмаполец запомнил на всю оставшуюся жизнь.

В этот день должны были похоронить двенадцать человек – членов семьи Арзамасцева, его друзей и соседей, зарезанных накануне. И ещё одного предпринимателя, убитого днём раньше. И молодого парня, будто бы по неосторожности утонувшего в озере Чехоньлей.

Кажется, весь город собрался, чтобы проводить в последний путь невинно убиенных. Толпы народа в горестном молчании запрудили улицы. Все были подавлены размерами случившегося и тем, с каким цинизмом и жестокостью были совершены душегубства.

Одновременно в людях возникло как бы предощущение приближающейся грозы, которая вот-вот должна была разразиться и очистить землю от накопившейся скверны. Возникло подобие предчувствия, что виновные в совершённых преступлениях будут в самом скором времени непременно наказаны и что без этого наказания невозможно дальнейшее существование Ольмаполя. Люди взбудораживались и всё больше жаждали возмездия.

И наказание преступников и впрямь совершилось.

Незадолго до исполнения скорого правосудия мы с доном Кристобалем столкнулись в дверях гостиницы. Испанец отсутствовал всю ночь, был бледен и выглядел изрядно постаревшим.

– Без малого сутки прошли после вашего обещания найти убийц, – сказал я вместо приветствия, – а ничего не произошло, и народ скоро будет роптать.

– Вы не очень-то учтивы, мой друг, – испанец улыбнулся, кстати сказать, тоже довольно бесцветно. – Где ваше буэнас диас?

Последние два слова, произнесённые им, на испанском означали «здравствуйте».

– Буэнас диас, сеньор! – с не совсем скрытой ироничностью поправился я. – Прошу простить за некорректность. Но это из-за того, что я вынужден задумываться…

– Кто оправдывается, тот виноват, сказал один из великих. Не нужно оправданий. К тому же ваше сиюминутное волнение – сущий пустяк по сравнению с тем, что вам придётся пережить в течение дня.

– То есть?..

– Нам предстоит содеять ещё более ужасное злодейство, нежели те, кто убил людей, о которых скорбит город.

– Я вас не понимаю! Вы нашли убийц?

– Ах, Аркадий, что за вопрос! Конечно, нашёл. Это было совсем не трудно. Но я хочу сказать о другом: убийцы понесут наказание уже сегодня, в момент похорон.

– Уже сегодня? А как же следственные действия, судебные заседания?

– Ни к чему затягивать. Обстановка экстраординарная, потому и разрешиться она должна соответствующим способом, и вы это прекрасно понимаете.

– А вдруг вы ошиблись, и пострадают люди, ни сном, ни духом не ведающие…

– Мой юный друг разве плохо выспался? Откуда такие нелепые вопросы? Разве я могу ошибаться в подобных мелочах! Сегодня и вы лично, и весь народ Ольмаполя убедитесь в виновности обречённых на казнь.

– Неужели вы собираетесь их казнить?

– Именно. А как ещё с ними поступить? Пощекотать им пупочек?

Мне показалось, будто мои щёки мертвеют.

– И какую казнь вы им придумали?

– Простую. Как в пятнадцатом веке в Запорожской Сечи. Помните?

Ещё бы не помнить! Словно наяву, перед глазами появилась и исчезла картина, упомянутая Гоголем в «Тарасе Бульбе».

– Вы не должны этого делать, – сдавленно проговорил я. Мне стало нечем дышать.

– Почему?

– Потому, что подставите под удар и меня, и Черноусова, и дело, которое он затеял. Нас задавят, сотрут в порошок.

– Ну, реформы, начатые вашим начальником, уже не задушить. Что касается вас лично… Вам же не страшно пострадать ради отечества, не так ли?

– Мне?

– Вам.

Я вспомнил о Зинаиде, о счастье, которое мечтал обрести, находясь рядом с ней.

– А нельзя ли пойти по другому пути.

– По какому?

В одно мгновение мы вознеслись на крышу рядом расположенного высотного здания. Дон Кристобаль простёр руку.

– Видите толпы людей внизу? Обратите внимание на фигурки, помеченные красным цветом. Если пустить следственное разбирательство и суд по обычному накатанному пути, то в течение нынешнего года все эти люди будут убиты.

Он откашлялся, прочищая горло.

– Вон, смотрите, слева от нас молодая учительница. Ей осталось немного, несколько дней. Её задушат в подъезде дома, в котором она живёт. Теперь взгляните направо. Видите двух девочек? Их изнасилуют и зарежут, а тела сбросят в канализационные камеры, где они будут гнить, пока их не найдут. Обратите внимание на того мужчину. Его забьют насмерть за то, что он сделает замечание распоясавшимся хулиганам. Он один воспитывает трёх детей, и после его гибели их отправят в детдом, где спустя полгода самый младший ребёнок умрёт, обварившись кипятком. Прямо под нами старушка. Её ограбят и убьют, раскроив череп ударом утюга. А вон ещё пожилая женщина. Эту придушат подушкой, а затем очистят квартиру, в которой она проживает. Немного дальше стоит паренёк. Смотрите, какое у него интересное просветлённое лицо, какой непорочный вид, прямо-таки ангелочек. Парню нанесут смертельный удар в шею «розочкой», то есть острыми закраинами горлышка бутылки – нанесут забавы ради, походя. А вон двое начинающих предпринимателей. Их сожгут, плеснув ведро бензина в окно образованной ими конторы. Справа от них владелец недавно открывшегося вещевого рынка. Его застрелят в упор из пистолета. Видите, сколько красных фигурок? Не менее четырёх десятков. Теперь пересчитайте тех, кто окрашен в жёлтый цвет. Они будут убиты в последующий год. А между ними синие фигурки. Эти пойдут за жёлтыми, и их ещё больше.

Дон Кристобаль дал мне несколько минут, чтобы я смог придти в себя от потрясения.

– Выбирайте. Всё на ваше усмотрение. Или мы оставляем ситуацию, как она есть, или применяем чрезвычайные меры.

– На нас навалится вся правоохранительная система страны.

Меня пугала жестокость самих действий, которые мы должны были совершить. Перед глазами поплыл багровый туман, и я уже не видел ни людей внизу, ни крыши дома, на которой мы находились. Страшно было и за себя. Смогу ли я выдержать круги ада, на которые меня обрекал искуситель, стоявший рядом?

– Если бы даже система эта захотела посмотреть сквозь пальцы на наши дела, к принятию неизбежных решений её подтолкнёт Европа.

– Подтолкнёт, не сомневайтесь. Но в Европе число убийств в пятнадцать раз ниже, чем в России. Она веками, слышите – веками шла к нынешнему состоянию, применяя, когда надо было, жестокие репрессии против преступников, и вешая их, и четвертуя, и сжигая на кострах, а у нас не осталось времени на раскачивание. Когда мы расправимся с убийцами, количество посягательств на жизнь человека в Ольмаполе будет вчетверо ниже европейских.

– Определяйтесь, – повторил дон Кристобаль. – Вариантов немного. Или ваше личное благополучие, или жизнь людей, на которых я указал!

Что мне было делать? Выбор действительно был невелик… Я согласился пожертвовать собой, хотя небо тут же померкло, сердце моё заледенело и в коленках появилась заметная нетвёрдость.

– Ну и молодец! – Дон Кристобаль облегченно вздохнул. – Тогда приступаем.

Не прошло и пяти минут, как впереди катафалков, на которые были возложены гробы с убиенными, уже шествовали убийцы. Каждый был закован в кандалы, а над головами преступников огненными видеокадровыми вспышками проносились картины того, как совершались злодейства.

Как резали и душили двенадцать человек, в их числе детишек, в доме Арзамасцева.

Как трое полицейских-оперативников пытали коммерсанта Осипяна, выбивая из него ложные показания, а потом ещё живого сожгли в глубоком овраге, заросшем лесом. И как ранее, будучи армейскими сержантами, насмерть забивали солдат-новобранцев. Промеж других убийц эта троица шла сейчас в служебных мундирах без погон, только что сорванных на глазах у народа.

Как двое парней топили в Чехоньлее недавнего выпускника местного вуза Вячеслава Киржеманова только за то, что у него не оказалось сигарет, чтобы дать закурить… Эта парочка тоже шествовала впереди похоронной процессии. Всё время после совершения преступления оба молодчика оставались вне подозрений, но от взора моего испанца не мог укрыться ни один из злоумышленников.

Вместе с непосредственными убийцами Арзамасцева шли и бандитские фюреры, и всполохи показывали, как они распоряжались об убийствах и какие страшные многочисленные преступления совершали самолично.

Созерцая учинённые зверства, народ, толпившийся по сторонам дороги, посылал проклятия и порывался вперёд, чтобы разорвать душегубов на клочки. Однако бравые черноглазые тёмнокудрые ребята, вновь мобилизованные доном Кристобалем, плотной цепочкой окружали кандальных и не давали прорваться.

Как и на нашем цирковом шоу и при тележном позорище, телеканалы города вели прямую трансляцию происходящего действа. Граждане, которые не смогли выйти на улицы, наблюдали за печальным шествием перед экранами телевизоров.

Дон Кристобаль лично мне поручил довести до конца погребальную церемонию. Я начал категорически отказываться, но пронзительный подчиняющий взгляд чёрных глаз моментально привёл меня к послушанию.

На кладбище я выступил с краткой речью, заявив кроме всего прочего, что с нынешнего дня всех, совершивших убийства, предумышленные или из-за разнузданности характера, будут хоронить вместе с жертвами. На дно могилы – убийцу, а поверх – гроб с убитым.

У меня разламывалась голова, я изнемогал и душой и телом и будто находился в угаре; перед глазами вновь поплыло подобие тяжёлого багрового марева. Слова были не мои, они нашёптывались со стороны, я же, вопреки собственному разуму, чувствуя себя совершенной марионеткой, произносил их с чувством, толком и расстановкой.

– Вы не имеете права! – завопил один из оперативников, убийц коммерсанта.

– А вы, – механически ответил я, – имели право убивать ни в чём неповинного Осипяна?

– Это незаконно!

– Таков теперь закон.

– Мы ничего не знали о нём!

– Вам лучше, чем кому-либо ещё, известно, что незнание закона не освобождает от ответственности. Закапывайте! – приказал я, обращаясь к бравым ребятам, обеспечивавшим похоронную процессию.

Убийцы ещё не верили, что разыгрываемое действие происходит всерьёз, упирались, когда их тащили к могильным ямам, пытались вырваться. Одни на последних шагах теряли сознание, другие не переставали бороться до конца, надеясь, что сейчас этот ужас прекратится, их избавят от угрозы страшной смерти и они окажутся в камере предварительного заключения.

Только что прошёл мелкий тёплый дождь, тучи развеялись, засияло солнце. Трава, листья кладбищенских деревьев, словом вся зелень, все растения дышали, шевелились, освобождаясь от избытка влаги и подставляясь светлым небесным лучам. Пели, щебетали сладкоголосые птицы, благоухала, парила отдохнувшая земля, и воздух быстро наполнялся пьянящим смолистым запахом тополей.

Жизнь была прекрасна, а то, что мы творили вопреки природе, относилось к безнравственной категории, недостойной человека. Кто я такой, чтобы обрекать кого-то на смерть?! Необходимо немедленно всё отменить, злодеев простить, и тогда рано или поздно они непременно встанут на путь исправления и будут приносить пользу обществу. Сейчас же, сию минуту следует объявить, что мы скверно пошутили и предполагаемая казнь не более чем мистерия, придуманная единственно для того, чтобы нагнать страху на потенциальных лиходеев.

В этот момент я увидел дона Кристобаля и чуть ли не рядом с ним учительницу, которую мы видели с крыши высотного дома и которая, по его словам, может погибнуть ещё до конца текущего месяца. Если только я… мы… не переломим ситуацию с бандитизмом.

Не исключено, что это был обман зрения, но вроде бы за спиной учителки уже замаячила тень ангела смерти. Мне виделся и неустойчивый абрис крыльев, и контуры всего его печального образа. Женщина плакала тихими слезами и опускала глаза, стараясь не смотреть на приведение казни в исполнение, а испанец насмешливо перекашивался и сверлил меня настойчивым пригибающим взглядом.

Никто не был помилован. Единственная уступка была сделана матери Киржеманова, с криком бросившейся к моим ногам:

– Милый, хороший, прошу, умоляю, не погань могилку сыночка! Как же я приду к нему поплакать и помолиться за него, когда под ним будут лежать эти супостаты!

– Ладно, – сказал я и показал на убийц студента. – Этих двоих закопать на мазарках, где хоронят животных, павших от заразных болезней. Вместо гробов вывалить на них по полсамосвала полудохлых крыс.

Кроме нескольких телерепортёров, ни один человек не последовал на скотомогильник за палачами и их жертвами. И я тоже остался на кладбище. Но я знал, что моё указание будет исполнено в точности.

Наконец, убийц поместили в ямы, опустили на них гробы, и подручные испанца стали сбрасывать землю. Присутствующие все, как один, встали на колени и в немом молчании склонили головы. Слышалось только радостное пение птиц и глухой стук падавших земляных комков.

В эти же минуты на Ольминском поле пороли кнутами остальных членов преступных сообществ – с погонами и без – участников избиений и калечений людей. По завершении первой части экзекуции им рвали ноздри и крупными буквами выжигали на лице клеймо со словом ВОР. В – на правой щеке, О – на лбу и Р – на левой щеке.

Одновременно из ольмапольской тюрьмы было выпущено несколько сот заключённых, осуждённых за незначительные преступления: мелкое воровство, участие в драках, не повлекших каких-либо последствий для здоровья пострадавших, хулиганские действия, не относящиеся к разряду злостных и т. д.

Почти все заклеймённые скоро уехали в другие регионы, где им сделали пластические операции. Несколько человек затем вернулись назад, но как только они переступали городскую черту, их незамедлительно излавливали и вновь ставили точно такое же тавро.