Текст книги "Корпорация Zero. Россия во сне"

Аггель запоздало заметила, что Роман очень внимательно наблюдает за её лицом и, очевидно, читает её, как книгу. Она раздражённо отвернулась: всё-таки вот эта привычка «зеровцев» наблюдать за обычными людьми, как за подопытными кроликами, была просто невыносимой!

И тут её словно обожгло вспыхнувшим внутри пламенем. Она вспомнила об осознанности и о том, что на самом деле её нет. И все её внутренние проблемы, в том числе и эта нелепая любовь к ССБшнику – всё это только сон или спектакль… Она опять повернулась к Роману. Теперь его внимательный, участливый, но в чём-то неуловимо отстранённый взгляд не казался ей больше оскорбительным. Теперь она понимала, что только так и можно смотреть на людей, другого не дано тем, кто познал Истину. Пробуждённого способен понять только другой Пробуждённый, и больше никто в целом мире.

– Привет! – Роман сразу же заметил, что она вынырнула из глобального сновидения.

– Привет! – улыбнулась Аггель. Она теперь могла смотреть на себя со стороны. И оценивать свои поступки, чувства, мысли максимально объективно. Да, она сделала много глупостей. И ещё немало сделает, судя по всему. И что с того? Делание глупостей – это и есть жизнь! А когда ты становишься осознанным, ты уже не можешь относиться к жизни серьёзно. Это грустно. Всё-таки жить и видеть сны – это по-своему прекрасно.

– Раньше я тоже постоянно думал об этом. – Роман прочёл её мысли. – Но немного по-другому. Не только с моей личной позиции, но и с точки зрения всего человечества. Зачем существует всё это глобальное сновидение? Может быть, высшей силе, которая создала этот мир, зачем-то это нужно? Я не нашёл ответа. А теперь, когда всё закончилось, это уже и не важно…

– А это точно закончилось?

– Это будет зависеть от нас. Сможем ли мы воспитать из этих детдомовцев осознанных людей? Я верю, что сможем. И другие инструкторы «Зеро» смогут. Если не верить, то будет очень тяжело работать.

– Это точно. Но мне бы хотелось сначала понять, хочу ли я быть Пробуждённой. Мне жалко терять… вот эту мою жизнь. – Она указала рукой в сторону Нада. Вот так с языка едва само собой не сорвалось очень ёмкое и точное определение её жизни: «Над». И больше ничего не было ей нужно. И это её привлекало? Это рабство она боялась потерять?

– Тебе просто нужно время, чтобы разобраться. Слишком быстро у тебя всё происходит…

– Наверное, ты прав… Слушай, сходи пока поешь, а я тут посижу.

Роман не заставил себя уговаривать и сразу же исчез. Аггель осталась наедине с Надом. Ей действительно нужно было время посидеть спокойно, разобраться в себе. Есть ли смысл разбираться в себе, если тебя на самом деле нет? И Нада тоже нет…

Аггель смотрела внимательно на этого человека и видела внутренним зрением то, что видят только Пробуждённые. А обычные люди ощущают на интуитивном уровне. Она «видела» душу Нада, и эта душа не принадлежала ему. Она была только отблеском общей мировой души, которая пылала в зените, словно титаническое солнце, всё освещая и освящая в этом мире, всему придавая смысл…

Именно этот отблеск божественного огня, отражённый в человеческой душе, как в зеркале, любила она на самом деле. Именно на этот огонь летела её душа, словно мотылёк. Любовь – это божественный огонь, который всегда горит в нашей душе. Почему же мы иногда чувствуем любовь, а иногда нет?

И почему мы считаем нормой любовь к одному человеку? И только такую любовь считаем высоконравственной и духовной? В чём смысл этого запрета на свободное выражение своих чувств ко всем остальным людям, если ты уже сделал один раз свой выбор и состоишь в браке? Аггель никогда не была поклонницей «свободной любви» и совершенно искренне поддерживала политику государства на укрепление традиционной семьи. Но то мощное и свежее ощущение, что она сейчас чувствовала, словно ластиком стёрло из её души все прежние принципы и жизненные установки.

Она чувствовала себя абсолютно свободной, как будто поднялась над стенами морали и нравственности, которые превратили её душу в запутанный лабиринт, и теперь парила свободно в небе. Это абсолютно новое чувство свободы было прекрасным, волнующим и немного пугающим. Прежняя Аггель никуда не делась, и она боялась высоты и этих широких просторов, которые открылись перед её внутренним взором. «Пока не поздно, нужно вернуться к обычной жизни, к своей маленькой, но такой понятной человеческой любви, которая только родилась в душе!» – вот примерно такие разумные мысли метались в её голове. И она никак не могла решить: считать эти мысли своими или проигнорировать их? Наконец, неведомо откуда, может быть из стерильной тишины и больничных запахов, из предательски громкого биения её любящего сердца, родилось и постепенно заполнило её внутренний мир решение.

Какая трогательная картина! Где-то там, глубоко внизу, в подводной толще мировой иллюзии, милая девушка Аггель сидит у постели своего любимого человека. Когда он поправится, она расскажет ему о своей любви, и они будут счастливы вместе. И он никогда не узнает, какую внутреннюю борьбу пришлось выдержать ей, чтобы навсегда отказаться от Истины и Свободы и вернуться к нему в мир сновидений. У них родятся дети, и они унаследуют иллюзорный мир родителей. И пусть всё начнётся сначала. Пусть будут Бах и Моцарт, Освенцим и Бабий Яр, любовь и нежность, ярость и ненависть и всё, что только способно измыслить спящее наяву человеческое сознание!

Глава двенадцатая. Лес

– Ну что, ребята?

Роман начал ежедневное обсуждение планов на следующий день, которое обычно проходило после ужина. Он всегда рассказывал о своих планах и спрашивал у детей совета. Поначалу такие вопросы вводили ребят в ступор, и они молчали. Но постепенно они привыкли к тому, что их мнение что-то значит, и с удовольствием стали брать часть ответственности за принятие решений на себя.

– У нас завтра суббота. Предлагаю пойти на весь день в лес. А если получится, то и на все выходные, с ночёвкой.

– Ура! Поход! – закричали мальчишки.

– Надо устроить в лесу пикник! – высказала своё авторитетное мнение староста девочек Вероника.

– У меня будет такое предложение. – Роман говорил нарочито спокойно и медленно, стараясь осадить слишком бурное веселье. – Давайте не будем делать ничего из того, что вы привыкли делать. Это не будет поход или пикник. Мы не будем готовиться и ничего с собой не возьмём – ни припасов, ни палаток. Вообще ничего. Мы просто пойдём в лес без определённой цели, и всё, что с нами произойдёт, будет незапланированно. Вот это будет настоящее приключение! Как вам такая идея?

– Давайте! Будем как дикие! Как первобытные люди!

Ребята за последний месяц сильно изменились. Это уже не были запуганные и забитые детдомовцы. Вся эта казённая мерзость быстро слетела с них, как струпья с заживающей раны. Они ещё были излишне чувствительными и ранимыми детьми, но уже психически здоровыми людьми, а не государственными полуфабрикатами.

На крыльце санблока появился Над, он долго пытался совладать с костылями и сесть прямо на крыльцо, но потом смирился и уселся в приготовленное для него инвалидное кресло. Проходившего мимо быстрым шагом Романа, который уже закончил собрание, он подманил пальцем. Над его на полном серьёзе называл папой, подражая детям. И это не звучало смешно, последние несколько месяцев Роман много времени провёл, ухаживая за Надом как за маленьким ребёнком, и стал ему действительно близким человеком.

– Папа Рома, поговорить надо. Присядь на крыльцо.

Роману пришлось наклониться пониже, чтобы расслышать, что говорит Над. Его голос шелестел едва слышно, как ветер, что гонял туда-сюда по двору детского центра «Зеро» осенние листья. Мучительно медленно заживало пробитое пулей горло.

– Тебе не подозрительно, что «Катерина» до сих пор нас не нашла?

– Нет. Я думаю, с каждым днём её ресурсы уменьшаются, отключаются один за другим автоматические серверные центры, линии связи и спутниковые радары. Я думаю, она сейчас занята борьбой за выживание, за сохранение своих ресурсов, и ей не до нас.

– Ты ошибаешься. «Катерина» нашла ресурсы для продолжения активной фазы операции по уничтожению человечества. Вчера сервер ССБ возобновил работу, хотя и с ограниченным функционалом. Более того, последние несколько дней я наблюдаю повышение активности. Интуиция мне подсказывает, что это очень плохо. Мы не можем ждать, пока «Катерина» нас вычислит, и должны уничтожить её главный сервер как можно быстрее.

– А это имеет какой-то смысл? Она просто перейдёт на запасные серверы.

– Нет. Слушай внимательно и соображай. Ядро программы «Е-Катерина III» – это биопроцессор. Уникальный биопроцессор, вживлённый в человеческий мозг. Сознание этого человека воспринимает главный сервер как родной дом, где он провел детство. Невозможно перенести эту информацию на другой сервер, потому что этому существу нужна не только информация, но и всё, что нужно обычному человеку. Миллионы мелочей, эмоциональных впечатлений, связанных с детскими годами. Это фундамент программы самоидентификации, так называемой личности. Если главный сервер уничтожить, Катерина потеряет возможность активно действовать. Для неё это будет жестокий шок, необратимая потеря памяти и части личности, которые приведут к полной деградации или даже смерти.

– Зачем вы сделали такую мерзость?

– Человеческий мозг оказался идеальным с точки зрения двух важнейших факторов: с одной стороны, он очень пластичен, легко поддаётся программированию и внушению в детском возрасте, а с другой – после программирования и достижения зрелости проявляет поразительную устойчивость и верность внушённым установкам. Морально-нравственными аспектами данной программной конфигурации было решено пренебречь, в качестве исключения. А в общем и целом деятельность ССБ была основана на весьма высоких моральных принципах…

– Я в курсе. Вот только любые морально-нравственные установки и принципы не имеют ничего общего с понятиями высшего Добра или Блага. Дерьмо всё это, Над, если сказать кратко, не углубляясь в философские дебри. Принципы бывают фашистские, советские или гуманистические – не важно. Запах у них одинаковый.

– Я не понимаю, о чём ты говоришь. Запах какой-то… Что будем делать с «Катериной»? Я собирался ехать сам, но ты видишь, что мне не удалось полностью восстановиться. Я фактически инвалид. Придётся тебе ехать в город N…

– Ладно. Надо – значит, надо. Вот только мне непонятно, что мне искать в этом городе N.

– Точно не знаю, но судя по всему, компактный ядерный реактор, подземный серверный зал внушительных размеров и несколько линзовых антенн спутниковой связи.

– Линзовые – это те, которые в форме шара или полусферы?

– Да. И это основная внешняя примета, которая может подсказать местонахождение сервера. Всё остальное можно спрятать под землёй.

– Понятно. В поход с детьми можно хотя бы сходить напоследок? Это очень важно, но я пока не могу объяснить тебе почему.

– Ладно. Давай, оторвись на прощание, турист! Только много не пей.

– Блин, о чём с тобой вообще можно говорить, Над? У тебя вечно только бабы и водка на уме. Жаль, не получится тебе показать, как можно отдыхать по-настоящему.

– Почему не получится? Я ещё встану на ноги, сходим, покажешь свои йоговские штучки.

– Не в тебе дело. Я не надеюсь вернуться из этой поездки. Вот что я сейчас понял совершенно ясно. Это ловушка. Но я всё равно поеду.

– Это твоя жизнь. Тебе решать.

Над поиграл желваками скул, отвернулся и покатил коляску с крыльца. Слёзы навернулись на глаза. Он представил, что видит Романа в последний раз. После ранения он стал излишне сентиментален…

Следующее утро началось с весёлой суматохи. Вроде решили ничего не собирать, никак не готовиться, но человек не может без этого. Дети всё равно устроили подготовку и сборы. Роман сидел на крыльце и молча наблюдал за всей этой бесполезной деятельностью. Он ничего не мог пока поделать. Отголоски старого мира ещё были живы и сильны.

Рядом подсела Аггель. Её тоже подмывало принять участие в этой беготне, но невозмутимый вид Романа помог настроиться на осознанное восприятие. Как всегда, нервозность и суетливые мысли сразу же «уехали» куда-то на второй план, на губах сама собой зажглась тихая, светлая улыбка. Она увидела детей по-новому.

– Как они изменились за эти месяцы, Роман! Они же все просто светятся изнутри. Прямо лампочки какие-то! Так и должно быть? Мы их вроде к суровой жизни готовим, а они всё больше расслабляются. Смогут ли они выжить? Вот что меня беспокоит. Нет… Вру… Сейчас меня ничего не беспокоит, но обычно беспокоит, я хотела сказать…

– Да. Точно. Лапочки-лампочки… Зачем вспоминать старые беспокойства? Тебе сейчас хорошо? Ну и наслаждайся этим. Это самое главное!

Они замолчали. Аггель снова и снова удивлялась тому, как здорово просто помолчать рядом с Романом. С Надом было по-другому. Она любила Нада, любила подолгу разговаривать с ним на любые темы, но если случалась пауза, то вскоре Аггель ощущала желание что-нибудь сказать, спросить или хотя бы дотронуться до любимого человека. Как будто каждое мгновение боялась потерять его. Хотя почему «как будто»? Обычная человеческая любовь наполовину состоит из страха одиночества и других примитивных атавизмов. Это её основа, простая и грубая, сотканная из древних инстинктов…

– Мы готовы! – Старосты Вероника и Артём появились одновременно и сказали эти слова почти хором.

Они непрерывно соревновались, и с этим тоже пока ничего нельзя было сделать. Нестройной толпой дети вышли за ворота фермы и сразу же оказались в густом лесу. По невысоким холмам поднимались ярусами лиственные деревья, в основном дубы, тополя и клёны. Ребята понеслись исследовать окрестности, а девочки нерешительно шли рядом, посматривая на воспитателей.

Роман спокойно и невозмутимо продолжал идти вперёд, почти не осматриваясь по сторонам, как будто знал, куда идёт. Хотя на самом деле он шёл куда глаза глядят. Примерно через час они вышли на берег ручья, и Роман предложил устроить привал. Удивительно тёплая погода в конце осени позволяла всем сесть прямо на охапки сухих листьев. Когда все сели, неожиданно наступила тишина. Та, которую называют «звенящей».

Такая тишина бывает только осенью, когда уже отшумела листва и умолкли птицы. Осень – время слушать тишину. Кажется, вся Природа превращается в слух и боится пропустить малейший звук безмолвия. Почему это так важно для всего Сущего? Почему всё вокруг застывает в торжественном внимании? Это тайна…

– Вероника – дур-ра! – вдруг раздался голос Артёма.

Он, конечно, должен был что-то сказать. Это другие должны молчать, а он – нет! Но голос его показался таким слабым, смешным и писклявым на фоне этой вселенской тишины, что пришлось ему стыдливо спрятаться за спины товарищей и помалкивать до конца похода. И никто не захотел смеяться над Вероникой, которая стояла посреди поляны с раскрытым ртом и глупым видом. Каждый был занят тем, что происходило в его душе.

Каждому показалось на минуту, что внутри распахнулись двери и открылся проход в неведомый мир. Оттуда потянуло свежим ветром, незнакомыми запахами, удивительными открытиями и… просто счастьем. Самое удивительное в человеке – это то, что кажется странным и непривычным самое нужное, главное чувство, без которого он не может полноценно жить и быть нормальным человеком.

Это чувство – счастье. Так необычно и так обыденно быть счастливым, потому что счастье – это родной Дом для каждого человека. Родимый, привычный Дом, в котором знаком каждый уголок. Прочно и надёжно забытый Дом, который кажется недостижимым, невозможным чудом.

Что самое страшное, самое горькое в жизни детдомовских детей? Совсем не то, что они лишены своего дома, родительской заботы и ласки. Гораздо страшнее то, что они лишены своего внутреннего Дома, что они вырастают внутренне неразвитыми. И нет в этом вины воспитателей, которые зачастую очень много сил и любви отдают чужим детям. Не развивается внутренний мир, если у ребёнка нет внутреннего Дома, где он может спокойно общаться со своей душой. Такое общение становится почти невозможным, если нет у человека своей семьи, своего земного дома. Внутренний Дом души и отчий дом как-то мистически накрепко связаны.

Каждый ребёнок должен знать, что у него есть родители, отец и мать, которые его любят. Живые или мёртвые, но они есть где-то. Без этого нельзя нормально жить, нельзя понять и принять этот мир. Отец – не просто символ Бога, создавшего этот мир. Бог пожелал, чтобы этот мир всегда был молодым, и единственный способ сделать это – создавать его заново снова и снова, каждый день. Каждому человеку Бог дал силы участвовать в этом ежедневном процессе сотворения мира, и поэтому каждый отец семейства создаёт мир для своих детей, совсем как Бог. Мать даёт ребёнку тело, а отец – душу. И так же, как физическое тело позволяет нам воспринимать этот мир, душа предназначена для восприятия внутреннего мира.

А если точнее, душа сама создаёт этот внутренний мир. Создаёт то, что воспринимает. То есть процессы восприятия и творения во внутреннем мире неразрывно связаны. И в этом главный секрет творчества, который каждый отец должен передать своим детям. Мы можем стать творцами, подобными Богу, если с доверием и любовью взрастим свой внутренний мир. Словно в Эдемском саду, там могут вырасти самые удивительные идеи и мечты, и со временем они изменят реальный мир. Они станут тем планом, по которому будет изменён этот мир, эта Вселенная, если только не останавливаться и пойти до конца…

Вот примерно такие мысли текли через сознание Романа, пока он сидел на куче прелых листьев, вдыхая пьяный осенний воздух, наблюдая за детьми. Самое главное, что он может сделать для них – это научить мечтать. Это значит – научиться мыслить смело, без оглядки на страхи, авторитеты. Воодушевляясь сокровенными желаниями своего сердца, можно совсем позабыть о трудностях и почувствовать в себе божественную силу Творца. Тогда сознание станет предельно эффективным и сможет проложить дорогу к заветной цели, отсекая всё ненужное и второстепенное. Мечта – искусство владения своим сознанием, похожее на искусство владения мечом.

Роман заметил, что дети уже справились со своими внутренними переживаниями и снова готовы воспринимать внешний мир. Они уже оглядываются по сторонам, прислушиваются, с интересом поглядывают друг на друга. Они как будто в первый раз видят этот мир, и это в определённом смысле действительно так. Перед ними свежий, только что созданный Богом мир. Он такой свежий, «не захватанный руками», что страшно даже коснуться его вниманием. Он совсем незнакомый, словно ты попал на другую планету, и в то же время он совсем родной и понятный в самой своей сокровенной основе потому, что ты сам принимал участие в его творении!

– Я хотел показать вам ваш Дом. – Роман заговорил очень тихо и осторожно, стараясь не спугнуть то волшебное состояние сознания, что открылось только что перед детьми. – Ваш Дом – это не центр «Зеро», который вы уже успели полюбить. Вся эта планета, весь этот мир – всё это ваше. Я хочу сегодня передать вам этот мир, чтобы вы присматривали за ним, заботились о нём. Я скоро уеду очень далеко и не знаю, смогу ли вернуться, поэтому хотел попросить у вас помощи – чтобы вы позаботились об этом мире. А когда наведёте здесь порядок, то перед вами откроется ещё множество миров, которые ждут вашего участия…

Роман не хотел, чтобы дети почувствовали печаль и горечь расставания, но видно, это невозможно было скрыть. Только что они узнали, как они богаты, сколько у них бесконечных миров, которые ждут исследования. Только что они узнали, что никогда не будут одиноки, потому что внутри все люди – это одно живущее любовью Сознание. И вот уже первый опыт горечи от общения с этим совершенным миром. Человек, который показал им это, их отец, уходит, и неизвестно, вернётся ли он в этой жизни.

Несколько десятков расширенных от удивления и наполненных слезами радости глаз уставились на Романа в упор. И его глаза тоже наполнились слезами, и ему пришлось закрыть их, потому что слишком много было всего в этом мгновении жизни, душа его переполнилась, не в силах вместить. «Лучшее мгновение моей жизни!» – попытался приклеить ярлык вездесущий ум. «Иди к чёрту, дурак!» – привычно осадил его Роман. Мгновение всегда лучшее. Оно одно, и другого не было и не будет. Всегда совершенно это мгновение, происходящее здесь и сейчас, когда Господь Бог через моё сознание нежно прикасается к этой реальности…

Роман вернулся в детский дом один. Дети захотели остаться ночевать, и они совершенно не сомневались, что всё будет прекрасно, в отличие от Аггель, которую пришлось успокаивать и уговаривать вернуться из тревоги в осознанное состояние сознания.

– Тебе не надо туда ехать, Роман! – Аггель неожиданно больно схватила его за руку и впилась в глаза таким пристальным взглядом, как будто хотела ему внушить эту мысль. – Понимаешь? Я совершенно точно знаю, что тебе не надо ехать. Интуиция не обманывает меня, когда у меня вот так, как сейчас, вот такое чувство…

Аггель замолчала, не в силах передать словами то, о чём пыталась рассказать Роману. И только продолжала пялиться на него своими глазищами на пол-лица, как у северной совы. И вот это совпадение неприятно поразило Романа. Он ехал на север, и Аггель на него смотрит, как северная сова, притаившаяся в густой еловой кроне. Ему стало холодно и жутко на душе.

– У меня нет выбора, Аггель. Просто нет выбора. Прости меня. Ты не смотри на меня таким взглядом. Конец жизни в этом теле – это одновременно начало вечной жизни. Подумай об этом. И прощай!

Не дожидаясь ответа, Роман вырвал руку, развернулся и быстрым шагом, почти бегом пошёл обратной дорогой. Он решил уехать завтра рано утром, торопился, потому что боялся передумать, потерять решимость. Кроме того, у него, как и у Нада, появились дурные предчувствия. Ему стало казаться, что в любой момент в центр «Зеро» могут заявиться киллеры. Поэтому, едва переступив порог своей комнаты, он начал собирать вещи в дорогу.

Его волновала судьба всех детей, но больше всего – будущее вот этого мальчика, который сейчас стоит за дверью его комнаты и не решается войти. Он старается стоять очень тихо, но чем больше он старается, тем более неловкими становятся его движения и тем громче прерывистое дыхание.

– Входи уже, Артём! Что ты там стоишь? – позвал Роман, и мальчик немедленно юркнул через порог, оставив дверь полуоткрытой. – Вот, садись на стул, – предложил Роман, убирая со стула собранный в дорогу рюкзак. – Страшно в лесу?

– Страшно. – Мальчик помолчал, поглядывая на воспитателя, прикидывая, можно ли ему рассказать. И наконец решился: – В лесу не так страшно, как на поляне. Вы знаете, что они огонь зажгли без спичек? Каждый принёс по веточке, сложили всё шалашиком, сели вокруг и стали смотреть. Смотрели, смотрели… Мне уже надоело, и только я моргнул, как смотрю: огонь горит. А никто к дровам не подходил! Да и огонь какой-то странный. Зелёно-голубой, как из могилы.

– Не из могилы, а из-под земли. Нет в этом ничего странного, ты не слышал, что в середине Земли полно огня?

– Ну да. В школе говорили. – Артём замолчал, и Роману показалось, что он читает мысли мальчика, которые бежали, словно ночные тени по освещённому луной нахмуренному лбу. Он тосковал по прежней школе, где всё было понятно и он был самым авторитетным пацаном.

– Поставь мокрые кеды сушиться к батарее, и на вот, мои носки надень. – Роман вернул мальчика из прошлого в настоящий момент. Это было жестоко, ребёнку было хорошо в прошлом и плохо в настоящем, но иначе было нельзя.

– Спасибо, – сказал Артём потеплевшим голосом, принимая сухие носки.

– Ты что, через болото шёл? А почему не по тропинке?

– Я напрямик, по компасу! – Артём с гордостью показал свой компас в виде часов. Два конца магнитной стрелки и две буквы, N и S, светились в темноте призрачным, фосфоресцирующим светом.

Роман с горечью понял, что Артём безнадёжно потерян для этого нового мира. Если он выживет, то будет бродить по свету, как новый Каин. Он будет искать уцелевшие технические устройства, питаться мёртвой консервированной пищей. Может быть, он сможет найти последователей, удивит кого-нибудь ненастоящими техническими чудесами. Благодаря этому мальчику агония умирающей цивилизации продлится ещё надолго. Роман очень надеялся, что Артёму будет не по силам полностью возродить старую цивилизацию.

– А потом от бесовского огня всем стало очень жарко, и все разделись догола! И прыгали голые через костёр. И девочки! И пацаны! И… – Бедному мальчику было так стыдно говорить, что он не смог закончить. Пришлось Роману помочь:

– И мама? – Артём бросил на него протестующий взгляд, и Роман понял, что тот больше не считает Аггель мамой. – И тётя Аггель?

– Да…

Как Роман ненавидел в прошлой жизни, до Пробуждения, вот этот ханжеский стыд, которым было пропитано абсолютно всё! Шагу нельзя было ступить, чтобы тебе не стало стыдно: за свои мысли, за свои желания, просто за то, что ты ещё жив. И он пытался освободиться от этого стыда, отодрать его от себя, как коросту, но всё тщетно. Все эти увлечения движением хиппи и автостопом, всякими йогами и восточными единоборствами – ничего не помогло.

И только когда он бросил под ноги свою личность, как бросали свои личины актёры древнегреческого театра в конце представления – только тогда он освободился от стыда. И впервые в жизни свободно вдохнул жизнь полной грудью! И вот, он сейчас смотрел с жалостью на этого бедного ребёнка, который уже в двенадцать лет оказался похоронен под маской личности и никогда не узнает, что такое настоящая полноценная жизнь! Маленький живой труп, действующий автоматически, по правилам, которые он слишком рано и слишком прочно усвоил, перенял от взрослых. «Он просто болен, он инвалид, и нужно проявить жалость и терпение!» – напомнил себе Роман.

– Пойдём чайку попьём, Артёмка! – неестественно весело и беззаботно предложил Роман.

Но Артём не заметил этого. Он был так благодарен за то, что воспитатель не сердится, не задаёт лишних вопросов. И можно куда-то идти и делать что-то привычное и домашнее… Они спустились в столовую. Включили большой самовар, хотя им на двоих хватило бы обычного чайника. Видно было, что Артёму тоже хотелось какого-то праздника, веселья. Но конечно, не такого жуткого веселья, что сейчас в лесу происходило, от которого кровь стынет в жилах.

Артёмка совсем «оттаял», сидя с чашкой горячего чая в круге уютного света. Он что-то оживлённо рассказывал из своей прежней, очень «весёлой» детдомовской жизни. Роман слушал внимательно и кивал, где нужно, и от того, что он настроился на обычное, обыденное восприятие мира, у него тоже пошли густой толпой воспоминания. Сначала о школе, а потом самые яркие из его обычной «человеческой» жизни – о студенческих годах.