Текст книги "Обучение у воды"

Некоторое время спустя я пришел в себя.

– Ну ты даешь, – недоверчиво покачал головой Ли. – Такое количество нирван в минуту слишком велико для обычного человека, но все же маловато для стремящегося к совершенству.

Я задумался над словами Учителя, пытаясь понять, были ли они одобрением или наоборот.

Славик выполнял ту же самую пальцовку. Видимо, у него что-то не очень хорошо получалось, потому что Ли с издевательским выражением лица просунул указательный палец между четырьмя пальцами моего напарника и постучал его по лбу.

Славик опрокинулся на спину с таким забавным выражением лица, что я невольно расхохотался. Он вскочил и с шутливой яростью толкнул меня в плечо.

– Хватит придуриваться, подраться вы еще успеете, – сказал Учитель. – Сейчас вы займетесь более важными вещами. Попробуй рассказать мне какую-либо смешную историю, – обратился он ко мне.

Ли кивнул Славику и добавил:

– Ты знаешь, что делать.

Мой друг улыбнулся мне с невинной кровожадностью людоеда. Я знал, что в задачу Славика входило во время рассказа неожиданно наносить мне толчки, щипать, щекотать меня, доставляя мне неудобства и отвлекая меня любыми способами, доступными его воображению. После обрушившихся на меня переживаний это было уже чересчур. Меня вновь охватила острая жалость к самому себе, и я попытался восстановить душевное равновесие глубоким дыханием. Я знал, что на вдохе болевые ощущения рассеиваются, если, согласно технике, показанной мне Ли, их распространять с помощью мыслеобразов по всему телу, поднимать вверх и растворять. Другим способом бороться с болью было скрывать ее за каким-то восклицанием, которое можно было попытаться вплести в сюжетную линию рассказа.

Я перебрал несколько вариантов забавных происшествий, и вдруг понял, что, пожалуй, самым веселым событием, приключившимся со мной за всю мою жизнь, были юношеские соревнования по дзю-до в совхозе «Красный».

По-видимому, история действительно была великолепной, потому что Славик, заслушавшись, стал выполнять свои обязанности палача с прохладцей и без особого усердия, так что я погрузился в воспоминания, почти на него не отвлекаясь.

Совхоз «Красный» был хорошо известен симферопольцам, особенно старшего поколения. В период Великой Отечественной войны фашисты превратили его в концентрационный лагерь и казнили там много людей. Еще с довоенного периода в нем сохранился клуб, довольно ветхий и не ремонтировавшийся, наверно, еще со времен строительства. В нем и проводились соревнования.

Места для зрителей располагались на полусгнившей, пружинящей под ногами сцене, предназначенной для художественной самодеятельности.

Чтобы сидящие сзади могли наблюдать с высоты сцены за тем, что происходит внизу в зале, на ней соорудили трибуны самым простым и незамысловатым способом. Лавочки первого ряда просто стояли на полу у края сцены. Второй ряд представлял собой конструкции из двух лавок, поставленных одна на другую. В третьем ряду под зрителями шатались и поскрипывали целых три лавки, возносящие их вверх. Все сооружение было довольно хлипким, так что зрители третьего ряда вели себя очень чинно и старались не совершать лишних движений.

У противоположной стены стоял стол, за которым восседал судья. По обе стороны от него пристроились его помощники.

Зал клуба был слишком маленьким, чтобы размеры борцовского ковра позволяли бороться в полную силу, и из предосторожности стены выложили матами. Массивную люстру сняли, поскольку потолок в клубе был низким, и люстра наверняка мешала бы броскам. На ее месте красовался огромный могучий крюк, навевавший ассоциации с застенками инквизиции. Из-за духоты окно в зале было распахнуто настежь, и легкий ветерок доносил снаружи острые ароматы напоминающей миниатюрный пруд навозной лужи, излюбленного места отдыха местных свинок.

Веселье началось с самого начала, как только зачитали списки участников. Команда, представленная плодоовощной станцией, пестрела нежными фруктовыми фамилиями типа Вишенкин, Яблочкин, Грушин.

Команда же совхоза «Комуннар», куда входил я, тяжеловес Медведев, наоборот, достаточно полно представляла собой животный мир. В следующих весовых категориях по убывающей следовали Волков, Лосев, Бобров и мухач Комаров.

Поскольку в те далекие застойные времена купить в Крыму дзюдоистские кимоно было невозможно, обычно мы тренировались в куртках для самбо. Организаторы соревнований неведомыми мне путями исхитрились достать два дзюдоистских кимоно огромного размера, напоминавших грязноватые белые пижамы. Предполагалось, что участники поединков поочередно будут надевать эти кимоно, а поверх пояса повязывать синюю или красную ленточки, из тех, что обычно школьницы вплетают в косички, чтобы судьи могли их различать.

Мухачи, спортсмены сверхлегкого веса, с сомнением поглядывали на гигантские балахоны, прикидывая, сколько человек их размера смогли бы там поместиться.

Мы отправились в весовую. Взвешивание почему-то решили начать с «тяжей», и я первым встал на весы. Команда совхоза «Коммунар» сгрудилась вокруг меня. Ребята из моей команды столпились вокруг, и, под шумок, Волков незаметно для судьи поставил на весы двухпудовую гирю, скрыв ее за моими ногами. Не верящий своим глазам судья трижды перевешивал меня, но каждый раз приходил к тому же самому результату. Так я попал в категорию тяжеловесов. Поскольку в то время тяжеловесов в командах практически не было, стало ясно, что призовое место мне уже обеспечено.

Первые схватки спортсмены провели с большим энтузиазмом, под бурные аплодисменты зрителей, особую радость которым доставлял процесс переодевания. Наконец на ковре появился юноша из совхоза «Красный». Его соперником оказалось, как любят говорить сейчас, «лицо кавказской национальности». Юноша вцепился в отвороты куртки кавказца, и вдруг тот, даже не сделав попытки сопротивляться, заорал тонким и пронзительным голосом:

– Ой-ой-ой…

Недоумевающий судья на ковре остановил схватку и дал команду начать все сначала.

– Ой-ой-ой!!! – завизжало еще пуще прежнего «лицо кавказской национальности».

Спортсмен из совхоза «Красный» в испуге отпустил захват, а взбешенный главный судья вскочил из-за стола, опрокинув стул, и с угрожающим видом двинулся к кавказцу. Тот смущенно приоткрыл на груди кимоно, и глазам изумленной публики предстала густая поросль длинных вьющихся волос, напоминающая роскошное черное руно барашка-рекордиста.

В дальнейшем поединок проходил следующим образом: «лицо кавказской национальности» аккуратно, двумя пальцами оттягивало отвороты кимоно и подавало их сопернику, который с той же осторожностью брался за куртку, и лишь после этого начиналась бурная и яростная схватка. Зал стонал от хохота. Скамейки третьего ряда угрожающе раскачивались и скрипели.

Следующая схватка была достаточно интересной, но после предыдущей она не смогла произвести на зрителей сильного впечатления. Однако моему коллеге по команде Волкову удалось вновь пробудить зрительский интерес.

Мощным броском он отправил своего противника прямо в центр судейского стола. Сидящий за столом судья продемонстрировал завидную скорость реакции. Он ухватился за края скатерти, покрывающей стол, и, завернув в узел призы, находящиеся на ней, отбросил стул и прижался к стене, зажмурив глаза и отвернув голову в сторону.

Левый судья прыгнул влево, правый сделал кувырок вправо, а соперник Волкова шлепнулся на середину стола, переломив его пополам. Не намеренный так просто упускать противника, Волков бросился на него сверху, не давая подняться, и среди деревянных обломков продолжал дожимать его до тех пор, пока опомнившийся судья не прекратил схватку. «Трибуны» выли от восторга.

На некоторое время соревнования прекратили. Волкову засчитали чистую победу. Откуда-то принесли новый стол. Судья аккуратно расстелил скатерть и расставил на ней призы, потом на ковер вышел я, а следом, улыбаясь, появился и мой соперник, кандидат в мастера спорта по самбо, весивший гораздо больше меня.

Он ухмыльнулся с полным осознанием своего превосходства, а затем, видимо, решив покончить со мной одним мощным натиском, разогнался из своего угла и бросился на меня с неотвратимостью пушечного ядра. У меня похолодело в животе. Закрыв от ужаса глаза, сам не знаю как, я умудрился в падении упереться стопой ему в живот, и, используя инерцию движения, выбросил его в окно. Раздался чавкающий всплеск навозной лужи и вслед за ним разъяренный рев обезумевшего борца. Даже не подумав, что можно воспользоваться дверью, он медленно пролез обратно через окно, заливая подоконник и пол зловонной черной жижей, и ринулся ко мне. Я шарахнулся в сторону, не знаю, чем более испуганный – нестерпимой вонью, исходящей от противника, или злобой, горящей в его глазах.

Дикий вопль судьи, на миг заглушив истошный хохот зрителей, прервал его атаку. Снова в соревнованиях объявили перерыв, и около получаса кандидата в мастера поливали на улице водой из шланга, отмывали и отскребали от навозной жижи окно, маты и пол, приводили в порядок кимоно, в котором должен был выступать следующий спортсмен.

Отдохнувшие и успевшие перекусить зрители, вновь взгромоздившись на шаткие сооружения из скамеек, с нескрываемым интересом ждали продолжения.

Видимо, трюк с разбиванием стола понравился Волкову, и следующего своего соперника он бросил на стул, с которого чудом ухитрился ретироваться боковой судья. Ножки стула, как тараканы, расползлись в стороны, сиденье так и осталось под ягодицами новой жертвы Волкова, а спинка стула, чудом не сломавшись, продолжала поддерживать его спину. Зал радостными воплями приветствовал продолжение спектакля. Я и сам не ожидал, что соревнования по дзюдо могут быть настолько увлекательными. Но то, что случилось потом, превзошло самые смелые ожидания.

На ковер, путаясь в подвернутых рукавах и штанинах непомерно большого кимоно, вышел мухач Комаров. Его противник был чуть меньше ростом, и кимоно болталось на нем, как платье для беременной на пятилетнем ребенке. Комаров слегка подергивался и весь бурлил от кипящего в его венах адреналина. Огненный темперамент и неукротимая жажда самоутверждения, часто свойственная бойцам небольшого роста, заставляла его преследовать своего противника так же неотвратимо, как бультерьер преследует свою добычу – невзирая ни на что, до победы или смерти.

Противник Комарова в самом начале поединка, сам того не понимая, совершил роковую ошибку, случайно разбив Комарову нос. Вкус и запах собственной крови привели мухача в состояние бешенства, свойственного героям нынешних латиноамериканских сериалов, для которых существует только одна достойная цель существования – месть, месть и еще раз месть.

Пока неопытный сельский врач, не зная самых простых приемов остановки носового кровотечения, запихивал длинные и толстые жгуты ваты в ноздри моего собрата по команде, жажда уничтожить обидчика, разорвав его на куски прямо на глазах публики, терзала темпераментную душу Комарова.

Мой друг вышел на ковер, и его соперник, все еще слегка смущенный своим кровавым деянием, без тени сомнения прочел в безжалостном прищуре Комарова свою дальнейшую судьбу. Когда мститель решительным шагом, расставив руки, направился к нему, насмерть перепуганный парень вдруг вскрикнул:

– Нет, не надо! – и, развернувшись, попытался улизнуть.

Мощным прыжком Комаров настиг его и повалил, вцепившись в одежду. Извернувшийся ужом парень выскользнул из слишком больших для него куртки и брюк и в одних трусах с воплем ужаса вылетел из клуба.

Поглощенный азартом борьбы, Комаров этого даже не заметил. Некоторое время он продолжал терзать кимоно, и до его сознания медленно доходило, что что-то тут не так. Все еще не понимая, в чем дело, он отложил в сторону штаны и, растянув руками куртку, внимательно осмотрел ее с одной и с другой стороны. Затем, бросив куртку, он взял штаны и, с выражением нарастающего недоумения, принялся заглядывать в штанины, в надежде обнаружить там своего противника.

Зал уже даже не смеялся. Он выл, орал и стонал от хохота. Сооружения из скамеек громко скрипели, раскачиваясь с опасной амплитудой.

Но слава героя дня досталась все-таки не Комарову, а Волкову, который, гордый предыдущими победами, вновь вышел на ковер и обнаружил, что ему предстоит бороться с одним своим давним соперником, которого он, по каким-то личным мотивам, сильно недолюбливал. И Волков решил показать класс. Сделав отвлекающую подсечку, он своим коронным броском подкинул противника высоко вверх и оглянулся, чтобы проследить за его падением. Думая, что он потерял ориентировку, Волков резко развернулся влево, затем вправо, повернулся вокруг своей оси… Но на ковре стоял он один. Противник словно растворился в воздухе. Под дикий хохот трибун он поднял глаза вверх и остолбенел при виде своего последнего подвига. Очередная жертва Волкова тихо покачивалась под потолком, зацепившись за крюк от люстры поясом кимоно. Лицо борца покраснело от удушья. Он висел, растопырив руки и ноги, похожий на потрепанное чучело орла.

– Лестницу! Принесите лестницу! – захрипел судья, изо всех сил пытаясь подавить душивший его смех.

Несколько зрителей сорвались с места и приволокли лестницу, но это оказалась не стремянка, а обычная лестница, которую нельзя было использовать без опоры. В пылу спасательных работ какой-то умник догадался прислонить ее к телу висящего дзюдоиста, чем намертво стянул узел пояса и чуть окончательно не доконал бедного парня. Лестницу убрали. Спортсмены из команды пострадавшего образовали несколько пирамид. Мухачи забрались на плечи более тяжелых товарищей, и руками приподнимали вверх подвешенного друга, чтобы дать ему возможность дышать.

Наконец отыскали стремянку. Ножа ни у кого не оказалось, но кто-то принес старую ножовку. Лишь чудом никого не поранив, пояс умудрились перепилить, завершив таким образом спасательную операцию.

Зрители, воплями, улюлюканьем и соответствующими телодвижениями оказывавшие моральную поддержку спасателям, раскачали-таки скамейки третьего ряда, и шаткая конструкция обрушилась вперед, столкнув второй ряд скамеек на первый. Подгнивший пол не выдержал перегрузки, и доски проломились. С грохотом и криками часть скамеек и зрителей исчезли под сценой.

Не веря своим глазам, я впитывал все подробности этих невероятных событий. Говорят, что молодые живут надеждами, а старики – воспоминаниями. Я подумал, что, когда я стану старым, мне найдется, что вспомнить. Кроме того, мою душу согревала радость победы. В своей весовой категории я получил первое место.

Воспоминания так увлекли меня, что я совершенно забыл о том, что Славик, хотя и вяло, но продолжает выполнять свои обязанности, отвлекая меня болезненными воздействиями. Недовольное лицо Учителя свидетельствовало о том, что я справился с заданием. Ли пребывал в особом настроении, когда им настолько овладевало желание продвигать нас вперед к недостижимому совершенству, что он делал это с вдохновением старухи Шапокляк, изобретающей все более хитроумные подзадоривающие гнусности, не дающие нам расслабиться и уютно почивать на лаврах.

– Займитесь выведениями из равновесия, – сухо бросил Учитель.

Комплекс упражнений по выведению из равновесия начинался с отработки прилипания рукой к партнеру. Мы пускали усилие вдоль линии концентрации, и при перемещениях партнера старались двигаться так, чтобы усилие не уходило с плоскостей фигуры восьми триграмм и рука давила на тело партнера с одной и той же силой.

При изменении положения тела партнера усилие давления должно было перенаправляться на поверхность своей руки, локтя, плеча, иногда даже спины или груди, но ни в коем случае нельзя было терять с ним контакт или уводить от партнера линию концентрации. Если в какой-то момент непрерывного давления вы чувствовали, что партнер находится в недостаточно устойчивом состоянии, достаточно было небольшого усилия, чтобы его опрокинуть.

Некоторое время мы крутились по полянке, толкая и опрокидывая друг друга, после чего перешли к упражнениям по контакт-контролю над руками под названием «наблюдение за серединой».

Час спустя Славик достал из сумки кухонный нож. Мы по очереди наносили друг другу удары этим ножом, причем при каждом ударе партнер должен был провести обезоруживание, забирая нож при помощи специальных выворачиваний, и в свою очередь наносил удар. Смысл заключался в том, чтобы непрерывно циркуляционно атаковать друг друга.

Так, например, Славик атакует режущим ударом снаружи, я встречаю его руку одноименной рукой, произвожу перенос по низу на другую сторону, и вот уже рука Славика оказывается в плотном болевом захвате. Мой большой палец соскакивает с тыльной стороны его кисти на головку рукоятки ножа и, надавливая на нее, выжимает нож из кисти Славика.

В этот момент моя вторая рука, также участвующая в болевом приеме, захватывает рукоятку ножа, а первая, которая только что давила на головку оружия, перехватывает руку напарника, одним движением поворачивает его тело спиной ко мне, и я наношу удар в открывшуюся зону.

Невообразимым образом изогнувшись, Славик отводит удар, перехватывает мою руку и таким же красивым пластичным движением заставляет меня присесть. Завладев ножом, прямым ударом сверху он направляет острие прямо мне в горло. Я успеваю отвести лезвие, освободиться от захвата и вывернуть руку партнера таким образом, что рукоятка сама запрыгивает мне в пальцы. Для этого я подхватываю предплечье вооруженной руки Славика снизу, а ладонью руки с далеко отведенным локтем надавливаю так, чтобы, разгибаясь, кисть Славика пришла в неудобное положение. При этом больше всего страдает указательный палец, на который больно давит рукоятка ножа. Перемещения сопровождаются волнообразными движениями тела, помогающими сохранять направление усилий в соответствии с линиями концентрации.

Когда нож уже наверно в трехсотый раз перекочевал из рук в руки, Учитель привлек наше внимание двумя хлопками ладоней. Серией красивых жестов Ли дал нам понять, что пора заканчивать тренировку и отправляться спать.

Глава 11.  Управление судьбой

Даже не помню, почему у нас зашел разговор о лжи, намеренной и непреднамеренной. С детства я усвоил, что говорить правду – хорошо, а лгать – плохо. Не могу утверждать, что всегда и во всем я был безупречно честным, но я старался лгать лишь тогда, когда этого настоятельно требовали обстоятельства.

До встречи с Ли я всегда четко различал черное и белое, истину и ложь. Несколько месяцев общения с Учителем настолько разрушили мое привычное представление о мире, о добре и зле, о правде и лжи, что я просто перестал размышлять о моральности или аморальности, верности или ошибочности поступков Ли и о том, правильные или неправильные решения я принимал, действуя в соответствии с тем, что я считал целесообразным с точки зрения Спокойных.

Однажды Учитель сказал мне:

– Человеку не дано познать объективную истину, можно лишь приблизиться к ней. Истина всегда субъективна. Для каждого человека существует своя правда, правда, которая ему приятна, которую он может понять и которая близка его мировоззрению. Говорить человеку другую правду – это преступление против него, преступление против правды, которую ты говоришь, и против людей, являющихся носителями другой правды. Поэтому последователь Спокойных никогда ни с кем не спорит. Он либо учит тех, кто достоин его учения, либо соглашается с теми, кто стоит на своем.

Сначала я воспринял эту идею только на интеллектуальном уровне, но с течением времени я прочувствовал, как глубоко она проникла в меня, в корне изменив мою жизнь. В первую очередь меня оставила присущая юности самоуверенность, когда я с полной убежденностью в своей правоте мог дать ответ на любые житейские вопросы. Я начал задумываться, прикидывая, какой ответ мог бы дать человек с другим жизненным опытом, с другим складом ума. И тогда, к моему ужасу, я до некоторой степени потерял способность с уверенностью утверждать, что есть черное, а что белое.

Кажется, я уже упоминал, что мечтой моего детства было стать разведчиком и, подобно Абелю, отдать жизнь служению родной стране. Но только сейчас я начал задумываться над тем, что наших шпионов мы называем благородным словом «разведчик», а западных разведчиков – более уничижительным словом «шпион». Светлые идеалы детства разрушились под напором реальной жизни. Слово «справедливость» потеряло свой смысл. На мои прежние понятия о справедливости я с той же степенью достоверности мог привести контраргументы, обращающие справедливое решение в его противоположность.

Вторым следствием трансформации моего мировоззрения оказалось изменение моих отношений с друзьями и знакомыми. Будучи по натуре человеком очень общительным и дружелюбным, я поддерживал обширные связи с самыми разными людьми. Я живо обсуждал их проблемы, старался чем мог помогать и по мере возможности давал советы. Разговаривая с ними, я чувствовал себя в своей среде, в своей стихии, среди людей, если и не разделяющих мои взгляды, то таких же, как я.

Теперь ситуация изменилась. Они остались прежними, но я стал другим. Я начал говорить на другом языке, мыслить иными категориями. Когда я говорил вещи, правильные с моей точки зрения, меня слушали с удивлением. Меня перестали понимать. Я больше не был своим среди своих. Я стал чужаком.

По совету Учителя я старался вести себя как прежде и говорить только то, что от меня хотели услышать, а не то, что я считал верным или полезным. Внешне мои отношения с окружающими снова стали прежними, но я продолжал чувствовать себя одиночкой, закинутым в чужую среду. Со временем я привык к такому положению вещей и перестал обращать на это внимание, получая, следуя традициям Шоу-Дао, наслаждение от общения. К сожалению, лишь с Учителем я мог разговаривать как с человеком, который понимает меня и разделяет мое мироощущение.

Как-то я посетовал относительно своего одиночества, и Ли с усмешкой сказал:

– Именно поэтому Спокойные не могут полноценно жить вне клана. Среди обычных людей они обречены на вечное одиночество. Так что, со временем, тебе придется создать свой клан. Даже если эти люди не станут Воинами Жизни, они все равно будут твоими единомышленниками. Конечно, жить без клана можно, но это труднее и менее приятно.

Я рассмеялся, представив себя во главе клана.

– Вряд ли Советский Союз – подходящее место для распространения учения, – сказал я. – Я больше думаю о том, как сохранить в тайне наши встречи и то, что ты мне говоришь, иначе, боюсь, мне придется создавать клан, сидя на нарах и ботая о Спокойных по фене.

– Все может измениться, – философски заметил Ли.

Я промолчал, подумав про себя, что вряд ли мне доведется стать свидетелем этих изменений. Время показало, что я ошибался.

Я сидел у костра, вдохновенно накладывая на хлеб толстые ломтики сыра и колбасы, колечки лука и огурцов. Ли что-то мудрил с котелком. Я был голоден, как волк, и, поскольку команды приступить к обеду я еще не получил, то в попытке удержаться от искушения преждевременно вонзить зубы в бутерброд, решил отвлечься интеллектуальной беседой.

– Знаешь, я часто думаю о субъективности истины, – сказал я. – Мне бы хотелось объяснить некоторые вещи моим друзьям так, чтобы они это поняли. Часто я вижу детали, на которые они не обращают внимания, и если бы мне удалось растолковать им то, чего они не замечают или не понимают, уверен, что я мог бы помочь им избежать некоторых неприятных ошибок.

– Каких, например? – спросил Учитель.

– У одного моего знакомого сейчас серьезные проблемы, – ответил я. – Он женат более десяти лет, у него двое детей, и раньше он своей жене не изменял. Но сейчас он завел любовницу, и она требует, чтобы он оставил семью и женился на ней. Я не против того, чтобы ради любви развестись с женой и жениться на той, кого любишь, но я знаю, что его любовница – порядочная стерва, и когда любовный угар пройдет, моего друга поджидают очень крупные неприятности, особенно если он на ней женится.

Я посоветовал ему держать любовную связь в тайне от жены и поддерживать хорошие отношения со всеми своими дамами, чтобы никому не портить жизнь, но он не послушался, и в припадке пионерской честности поведал законной супруге о своей великой любви к другой женщине.

В результате жена стоит на ушах и портит мужу карьеру, строча письма о его аморальном поведении начальству, в профком, местком и комитет партии. Дети пребывают в растрепанных чувствах, жена с любовницей периодически вступают в ближний бой, уродуя свою красоту следами укусов, царапинами и синяками, и, конечно, обе пилят моего несчастного друга с такой силой, что он уже почти готовый кандидат для психушки. Все это я предвидел заранее, но мой друг не желал меня слушать, когда я пытался его предостеречь. То же самое происходит и сейчас. Он собирается снова наделать кучу глупостей, а я не знаю, как уберечь его от ошибок.

– А ты уверен, что это были бы ошибки? – спросил Учитель.

Я растерялся. Такой вопрос не приходил мне в голову.

– Я расскажу тебе притчу, – сказал Ли. – Это притча о жене-лисице.

Влюбилась как-то лиса в крестьянина. Пришла к нему и давай объясняться в любви, а тот в ответ – не могу я тебя любить, у меня жена есть.

– Дурак ты, – говорит лисица. – Жена у тебя злая да сварливая, неряшливая да некрасивая, не любит тебя и давно извести хочет.

– Что ж, – отвечал крестьянин, – такая моя судьба.

На том разговор и кончился…

Украла лисица большой котел, наполнила водой и поставила на перекрестке дорог на огонь. Проходит мимо жена крестьянина и спрашивает:

– Что ты тут, лисица, варишь?

– Со всех сторон света собрала я счастье, удачу и богатство, – отвечает лисица, – положила их в котел и варю колдовское зелье. Кто искупается в нем, тот станет всех краше, богаче и счастливее.

– А если я в котле искупаюсь, – спрашивает коварная женщина, – стану ли я всех красивее, богаче и счастливее?

– Конечно, станешь, – отвечает лиса, – только готовлю я то варево для себя и никому другому не позволю в него окунуться.

– А готово ли варево? – спрашивает жена крестьянина.

– Давно готово, – говорит лисица. – Вот сейчас сниму с себя шкуру и влезу в котел.

Не успела лиса слова эти договорить, как женщина прыгнула в котел и сварилась.

А лисица, долго не мешкая, сняла с нее кожу и напялила на себя. Потом повернулась мордой на восток и стала читать заклинания, одно длиннее другого. Не успело солнце скрыться за верхушками деревьев, как превратилась лиса в прекрасную девушку, похожую на жену крестьянина, как бывает похожа красивая дочь на уродливую мать.

Приходит крестьянин домой, а его у порога с поклоном встречает молодая жена. Вошел в дом, а там все прибрано, пылинки не найти, повсюду шелка да наряды, а в сундуках золотые и серебряные монеты поблескивают. Удивился крестьянин, обрадовался, но виду не подал. Сытно поужинал и лег спать с молодой женой.

Так, в довольстве и неге прожили они год, но однажды дождливой осенней ночью постучался в их жилище странствующий даос и попросился на ночлег. Приютил крестьянин даоса, утром вышел проводить его до ворот, а гость говорит:

– Знаешь ли ты, с кем делишь пищу, кров и постель?

Улыбнулся крестьянин и спрашивает:

– А станет ли мне от этого знания лучше жить?

Задумался даос, покачал головой и, ничего не сказав, пошел своей дорогой.

Недаром старики говорят: «В мире людей правда нужна не всем и не всегда, потому как не каждому от нее лучше жить становится».

Я протянул Учителю бутерброд и начал разливать по кружкам чай.

– Красивая притча, – заметил Ли, впиваясь в бутерброд зубами. – И, как всегда, она имеет несколько толкований, включая взаимоисключающие.

Я молча принялся за свой бутерброд, понимая, что от толкования притчи мне все равно не отвертеться. Учитель с издевательской усмешкой наблюдал за мной.

– Действительно, красивая притча, – согласился я, мерно двигая челюстями. – Но она еще больше все запутывает. Вряд ли она поможет мне ответить на те вопросы, которые я себе задаю. На месте даоса я бы не знал, какое решение будет более правильным – объяснить крестьянину, что его жена на самом деле оборотень и убийца, и тем самым разрушить его счастье, но, возможно, спасти его от больших неприятностей в будущем, или оставить все как есть. Я не могу сказать, где в этой истории добро, а где зло. С одной стороны, лиса – обманщица и убийца, а с другой стороны – любящая и хорошая жена. Я не знаю, кем считать крестьянина и его жену – жертвами или людьми, заслужившими такую судьбу.

– Ты размышляешь о притче, но пока еще не понимаешь ее, – сказал Ли. – Как только ты внутренне прочувствуешь ее смысл, твои проблемы общения с друзьями решатся сами собой. Даос принял абсолютно верное решение, но это решение было верным для него, потому что он – даос. Ты, хотя уже сильно отличаешься от обычного европейца, пока еще не стал даосом. Поэтому решение, которое кажется верным для даоса, пока что остается сомнительным для тебя. А как ты думаешь, какое решение принял бы европеец, если бы он оказался на месте даоса?

– Ну, не знаю, – ответил я. – Европейцы тоже разные бывают.

– Ладно, я тебе помогу. Как по-твоему, какое решение приняла бы твоя мама?

Сцена, представившаяся моему воображению, заставила меня подавиться куском бутерброда, и я упал на спину, задыхаясь от кашля и хохота. Моя вера в маму была беспредельной. Я был уверен, что ни один оборотень не сумел бы противостоять напору Александры Авенировны, когда ею овладевала жажда справедливости. Я видел, как мама волочет за волосы стенающую и упирающуюся лису в ближайшее отделение милиции, во весь голос расписывая толпе зрителей всю тяжесть и гнусность ее преступлений.

Когда я наконец прокашлялся, немного пришел в себя и, сев на прежнее место, высказал свое мнение, Ли задал следующий вопрос:

– А какое решение приняло бы большинство твоих друзей?

– Они сказали бы крестьянину правду, – не задумываясь, ответил я.

– Почему?

– Многие сделали бы это, как и мама, из стремления к справедливости. Некоторые могли бы это сделать из зависти, потому что крестьянин стал жить слишком уж хорошо, другие сделали бы это из вредности или просто, чтобы заварить кашу и с интересом наблюдать, что из этого получится.

– А какие мотивы могли бы побудить европейцев скрыть правду от крестьянина?

– Ну, наверно, безразличие, нежелание ввязываться в неприятную историю, опять-таки вредность – пусть, мол, поживет с оборотнем, пока тот его не съест, – или, возможно, желание не портить жизнь хорошему человеку.

– Как ты думаешь, крестьянин знал, что живет не со своей женой, а с лисой?