Текст книги "Шахматный клуб"

эпизод 18-й

В заключение вечера мы лицезрели битву двух Иванов. Иван Моисеевич на правах гостя получил право играть белыми, а чёрные, соответственно, достались чемпиону клуба Ивану Андреевичу. Соперники, как мы поняли из их разговора, хорошо знали друг друга, но это не помешало им обоим показать красивую игру, агрессивную и зрелищную. Понятно, что мы болели за своего чемпиона, но и гостю поражения не желали. Мы не удивились, когда Вандреич выбрал королевский гамбит. Уже в дебюте офицер-десантник предложил жертву пешки за инициативу и скоро отыграл её, но попался в ловушку. И потерял коня. Далее события развивались стремительно: взаимные атаки и размены, жертвы и ловушки привели к тому, что партия быстро перешла в эндшпиль. Где силы были примерно равны, Иван Моисеевич в более активной позиции предложил ничью, которую наш чемпион принял.

Зрители немного попеняли гостю, что тот не бился до конца, на что он ответил:

– Невозможно спокойно играть с этим человеком. Это такие нервы, я вам скажу. Голову просто можно сломать, потому что никогда не поймёшь, зевок это или коварная жертва. Не с моими расшатанными нервами биться с русским офицером до последнего. Да я вообще никому не посоветую биться до последнего с русским офицером. Причем с русским офицером любой национальности, – добавил адвокат.

Объяснение было принято, и по большому счёту результат устроил всех. А в заключение вечера болельщики просто настояли на том, чтобы Иван Моисеевич объяснился, что он имел в виду, когда желал своему сопернику здоровья и поменьше клиентов. Адвокат отнекивался, но согласился раскрыть детали ещё одной истории по восстановлению справедливости. Естественно, защитником в ней выступал наш чемпион, который всё время, что народ уговаривал адвоката, спокойно улыбался, понимая, что настойчивости членов шахматного клуба противостоять невозможно. А когда убедился, что сопротивление господина Иванова сломлено, предложил:

– Давай я начну, – получив одобрение, Вандреич начал. – Был у меня в одной горячей точке солдатик. Щупленький такой. Непонятно, в чём душа держится. Два курса университета закончил, но не сошёлся в политической позиции с профессором, которого прямо на лекции обвинил в предательстве страны. Казалось бы, наоборот быть должно: старший – консерватор, юнец – либерал. Так нет же. Егор, так его звали, заявил, что уважаемый профессор своей позицией очерняет память его деда-фронтовика. И отказался посещать его лекции. В руководстве рады бы замять скандал, да как? Профессор упёрся: не буду, мол, щенка слушать. А «щенок» заявляет: «Или пусть принесёт извинения, или я на его лекции ни ногой». Щупленький, маленький, а характер – гора. Ректор почесал репу и придумал: если ты готов отстаивать свои убеждения, то не будешь возражать отслужить срочную. Думал, значит, что испугается студентик и даст обратную. А тот – нет: в армию так в армию. И попал он ко мне. Потому что точка, как я сказал, была горячая, так ещё и знать про нас никому не следовало там. Вот его шифровальщиком пристроили. Парни его уважали и оберегали как младшего брата. Но на войне разве убережёшь? Попали в окружение, сначала надо бы шифровальщика эвакуировать, поэтому мы его в первую вертушку забросили. Сами на других добирались. Мы нормально долетели, а их подбили. Лётчики примостили сбитую машину, да так, что только синяки и ссадины. И группой несколько суток выходили к своим. А когда вышли, выяснилось, что Егорка всё это время со сломанной ногой шёл. Я ж говорил – характер.

Вандреич убедился, что все внимательно слушают, и продолжил:

– Но это только присказка, а сказка, как говорится, впереди. Восстановился после службы парень в универе, но инвалидность получил. И вот однажды в соответствующей конторе ВУЗа, где ему нужно было какую-то справку взять, сидит такой перец и дерзит: «В твоём возрасте мог бы не кичиться боевым прошлым». Слово за слово, конторский бросает: «Я тебе ничего не должен, потому что я тебя на войну не посылал. А желающим получать острые ощущения за счёт государства…» Понятно, что договорить он не смог. И вот моему боевому товарищу корячится реальный срок. А мы все уже знаем, что если шансов нет…

– Иди к Ивану, – продолжили хором слушатели.

Ивану Моисеевичу пришлось закончить историю.

– Ну после такого вступления мне и добавить нечего, – скромно сообщил адвокат. – Вы сами видите, что парень был невиновен, так что мне оставалось сей факт оформить. Первым делом меня заинтересовало, почему этот клерк так взъелся на нашего парня. Сильно это походило на провокацию. Не поверите, но так оно и было: сей фрукт оказался племянником знакомого нам профессора. Уже смягчающие обстоятельства, поскольку провокация имела место. А потом, потянув за ниточку, мы выяснили, что племянник учился в университете заочно, а справки в военкомат носил как студент очного факультета. Там на это закрывали глаза не просто так, а потому, что сын одного из офицеров учился у профессора. Так что мы это на свет белый достали, в результате не до нас всем стало. И отделались мы штрафом.

История, рассказанная двумя Иванами, всем понравилась, хотя еще долго спорили, справедливо ли это, когда за то, что мерзавцу дали в морду, штраф платить.

эпизод 19-й

Дома, когда я описывал события последних дней, Петрович слушал меня без привычных замечаний и колкостей.

– А как… – хотел задать он вопрос, но я его перебил:

– Тамара Трофимовна чувствует себя хорошо, и вообще я не понимаю твоего негативного отношения к милой женщине.

Петрович насупился, направился на выход из кухни и уже в дверях бросил:

– А ты передай привет от меня этой «милой женщине». Посмотришь, как она этому обрадуется.

Интонации Петровича были слишком красноречивыми, поэтому я решил не выполнять его просьбу. Однако обстоятельства сложились совсем не так, как я ожидал. В очередной раз, когда все уже покинули клуб, я был один, пришла Тамара Трофимовна. Она снова пыталась мне что-то объяснить, явно смущаясь. В этот момент как по команде дверь открылась и заявился Пётр Карпович.

– Хромых, – перешла на грозный тон домоправительница. – Теперь что?

Бравый прапорщик опешил, виновато улыбнулся и, извиняясь за беспокойство, забрал забытую трость, чтобы немедленно исчезнуть. Женщина раздражённо посмотрела на дверь и уже собралась уйти, но я остановил её вопросом:

– Вы что-то хотите мне сообщить?

Внутренняя борьба продолжалась недолго, и в результате грозный руководитель всего происходящего в нашем доме и на придомовой территории очень тихо сказала:

– Передайте Петровичу мои извинения. Он поймёт.

Видно было, что эти слова ей дались с трудом, поэтому просить разъяснений я не стал. А Тамара Трофимовна, не прощаясь, моментально покинула клуб.

Дома мне не терпелось передать послание Петровичу. Вернее, получить комментарий от него на сей счёт. Стоящая табуретка возле кладовки указывала на то, что скоро удовлетворить своё любопытство у меня не получится.

Чтобы вытянуть Петровича из своего логова, я включил фильм «Чародеи», по его словам, самый любимый, потому что достоверный и правдивый. Поскольку других дел у меня не было, я и сам увлёкся просмотром. Внезапно смешок у меня за спиной, когда герой Фарады возмущается: «Ну кто так строит?!», дал понять, что я смотрю фильм не один. Но я не стал отвлекать приятеля рассказом о реакции Тамары Трофимовны на «привет от Петровича», который я не передавал, понимая: пока кино не закончится, – занятие это бесполезное.

Пошли титры, и Петрович запричитал по поводу того, что теперь так не снимают. Затем, устроившись в кресле-качалке, которое я не успел занять раньше, покачиваясь, высокомерно предложил:

– Выкладывай.

Мне не понравился его тон, и я решил не делиться с ним новостями клуба.

– Не представляю, о чём ты, – развёл я руками.

– Ой, а то я не вижу по твоей физиономии, что тебе не терпится что-то рассказать, – улыбаясь и кивая головой, почти пропел Петрович.

Я знал, что всё равно не выдержу, а посему изложил все события, не утаивая о своём нежелании передавать привет.

Собеседник слушал серьёзно, не перебивая и не ехидничая. Когда я закончил, он произнес «спасибо» и направился на выход без каких-либо эмоций.

– Стоять! – зло окликнул я друга. – Ты думаешь, я тебе прощу, если ты не расскажешь, что там у тебя произошло с Тамарой Трофимовной?

Петрович опять занял кресло и, сделав безразличное лицо, заявил:

– Ну раз тебе интересно…

– Интересно, – перебил я его.

– Тогда не перебивай, – сделал паузу, удостоверившись, что я принял правила, и начал говорить: – Почему я был скептически настроен к назначению тебя куратором шахматного клуба, не задумывался? – Я отрицательно покачал головой. – То-то и оно. Вроде бы какое мне должно быть дело до твоих приключений вне дома. А вот, оказывается, спроси меня: «Петрович, а что не так с шахматным клубом?», – глядишь, получил бы нужную информацию.

И Петрович поведал историю о том, что, оказывается, раньше у шахматного клуба был такой же куратор-домовой. А как иначе! Помещение вон какое. И люди в нём разные, некоторые еще животных с собой брали. Так что должен был кто-то порядок там поддерживать. На постоянной основе в общественном месте никто жить не будет, а вот курировать предложили Петровичу. Выбрали единогласно, потому что среди домовых окрестных мест он был лучшим шахматистом.

Именно он добился того, что в клуб перестали приходить с кошками и собаками. И ладил Петрович с Тамарой Трофимовной очень хорошо. До поры. Пока не произошли неприятные события, которые начались с появления в начале осени Федяныча – это домовой из соседнего подъезда. Они с Петровичем иногда партейку-другую соображали, но результат был обычно в пользу того, кто с самим Василием Смысловым играл. Ничья для Федяныча – это лучшее, что могло с ним случиться в результате такого противостояния. И то редко. Поэтому его кандидатуру даже не рассматривали. Да и не было его во время выборов. Он с хозяевами на лето съезжал на дачу. Дело для нормальных домовых необычное, но каждый сам волен выбирать, оставлять жилище своё или нет, когда хозяева надолго отдыхать отчаливают.

Вернулся Федяныч с дачи и узнал, что его соперника назначили куратором шахматного клуба, возмутился: «А почему не я, я вроде как тоже не против». Все домовые понимают, что у помещения должен быть один хозяин, иначе порядка в нём не будет, а этот «дачник» упёрся и своё твердит:

– Вы без меня решали, давайте решать заново.

Петрович как честный домовой предложил провести шахматный матч за место куратора. Федяныч, все знали, в шахматах не очень силён, но играл слишком азартно. Как красивый ход увидит, так начисто перестаёт считать варианты. Потому Петровичу с его железобетонным спокойствием только и оставалось, что внимательно анализировать ситуацию, когда соперник делал изящный ход или жертвовал фигуру. Играть решили до двух побед, и при счёте 1:0 в пользу Петровича Федяныч жертвует ферзя. Удивлённый соперник даже подсказал ему про странную оплошность, а тот делает вид, что расстроился, но заявляет: «Правила есть правила: сходил – не перехаживай». Петрович видит возможности соперника и понимает: мат не ставится, как тот задумал, поскольку конь, которым он вознамерился тот мат ставить, связан слоном. Раз Федяныч так трепетно относится к правилам, то честь ему и хвала, Петрович, недолго думая, берёт его подарок и с ходу получает мат.

А вот это очень странно! Петрович точно помнил, что конь не мог ставить мат, потому что был связан слоном, но того на доске вдруг не оказалось. Ходы никто не записывал, так что в итоге моему другу пришлось признать поражение. Но тут вмешалась Тамара Трофимовна со словами, мол, она тоже видела, что секунду назад слон был. Зашикали на неё зрители: нет слона, значит, не было. Ну тогда ТТ рассердилась и как гаркнет:

– А давайте камеру видеонаблюдения посмотрим.

На этих словах Федяныч краснеет так, что можно прикуривать от его лица, и сознаётся, что сам убрал слона с доски. Тогда как правила шахматной игры домовых не допускают даже уронить стул или табуретку в помещении, где идёт игра, или ещё как-то внимание соперника отвлечь. А уж чтобы передвинуть или убрать фигуру с доски, – это вообще невиданное дело. Признали тогда Петровича победителем, а Федяныча изгнали из клуба с позором, запретив играть в шахматы.

Но потом все присутствующие обратились с гневными заявлениями к Тамаре Трофимовне:

– На каком основании вы камеры наблюдения поставили, а нас не предупредили?

– Так нет здесь никаких камер, – домоправительница обвела взглядом помещение.

И действительно, не было камер, а, выходит, зря. Потому что скоро, прямо перед матчем с соседским домом, пропали шахматные фигуры, по одной в каждом комплекте.

Тамара в панике:

– Отменяем турнир! Играть нечем! Провокация!

Петрович, добрая душа, да еще и сообразительная, подсказал ей аккуратненько: по одной фигуре с каждой доски могли умыкнуть, только если кому-то очень нужен целый комплект для игры, сразу ведь и не сообразишь, что и где пропало. Поэтому можно из всех оставшихся фигур собрать полные комплекты, их просто будет на один меньше. Тогда отменять турнир не понадобится. Проверили – и точно: все, как сказал сообразительный куратор.

Турнир провели, но вместо благодарности от хозяйки дома, которой не понравилось, что её выставили не такой догадливой, Петровичу достались намеки на нечистоплотность. Никто, конечно, ни на что не намекает, но это странно, когда решение проблемы известно только одному. Само собой, Петрович больше в клубе не появлялся.

Рассказ закончился тяжелым вздохом.

– Потом Федяныч признался, что это он хотел мне подкузьмить. Думал, его на моё место возьмут. А получилось, что теперь в шахматном клубе никого нет, – добавил приятель, потом посмотрел на меня и поправился: – Я имею в виду от нашего сообщества.

– Ну она же извинилась, – напомнил я Петровичу начало и причину разговора.

– Правильно сделала, – прокомментировал он. – Теперь ей самой легче жить будет.

пауза 2-я (секреты склеенных страниц)

После описанных событий я решил, что многое происходящее в шахматном клубе меня удивляет потому, что свод правил до сих пор не освоен мною достаточно основательно. И я решил вернуться к фолианту, вспомнив, что сам же иронично считал прежних кураторов клуба недостаточно ответственными, ведь в книге имелись склеенные страницы. Именно тексты на склеенных страницах меня почему-то заинтересовали более иных.

Начал с 24-й и 25-й. Но прежде достал с книжной полки специальный нож, подаренный бабушкой из Питера, из кости, антикварный, в рукоятку встроена лупа, которой мне уже доводилось пользоваться. Теперь вот и другая часть подарка пригодилась.

Аккуратно разрезав страницы книги, я отложил лезвие и принялся за изучение тех правил, необходимых куратору шахматного клуба, которым ранее никто до меня не уделял внимания. Это даже немного будоражило.

И вот что я увидел на открывшихся передо мной страницах:

Любая шахматная партия, как и вообще всё в человеческой деятельности, есть череда принимаемых решений.

Я задумался ненадолго и согласился, но то, что следовало далее, заставило меня обдумывать прочитанное более основательно.

Возможность принимать решения является необходимым, но недостаточным фактором для определения свободы.

Понимая, что для размышления над такими материями мне понадобится много времени, я решил читать далее в надежде найти в самом тексте ответы, которые меня удовлетворят.

Никогда, ни в одной своей деятельности человек не бывает так свободен, как при игре в шахматы, потому что вся необходимая информация для принятия решений ему предоставлена на шахматной доске; противник в начале партии располагает абсолютно равными ресурсами, и играют оба участника поединка по установленным и известным обоим правилам.

Любопытное представление о свободе. А можно ли назвать описанное свободой, когда у тебя есть столько ограничений: правила, ресурсы, противник?

«Какая же это свобода получается?» – мысленно общался я сам с собой.

Но, с другой стороны, возможно ли отсутствие любых ограничений? Всё, абсолютно всё, с чем нам приходится сталкиваться в нашей жизни, есть ограничения. Даже жизнь на необитаемом острове, когда на протяжении многих миль и многих лет нет ни одной живой души, нельзя назвать полной свободой, поскольку деятельность всё равно ограничивается внешними факторами: погодой, природой, невозможностью покинуть этот остров.

Получается, книга права: равные условия для соперников есть свобода каждого из них принимать решения.

И далее следовало правило принятия решений, которое начисто разрушало мои представления по этой теме и гласило:

Самое правильное решение – непринятое.

Это уже вызвало моё возмущение: как так? Оговаривая важность этого, вы, вместо того чтобы научить, как это делать, предостерегаете меня от сего деяния.

И вот что книга мне тут же явила:

Первое обоснование правила принятия решений:

Обосновать непринятое решение много проще, чем принятое.

Далее следовала череда из дополнений, примечаний и обоснований, которые больше запутывали, чем объясняли суть. Остановился я только на предупреждении, которым завершался параграф.

Если нет возможности избежать принятия решения, запомни одно: тебя предупреждали.

Мне вовсе не понравились такие пояснения, потому что не принимать решение, на мой взгляд, – это проявление трусости. Ну или, если хотите, – сверхосторожности. А свобода, насколько я её понимаю, всё же подразумевает некую смелость.

Опять же, смелость – это не безрассудство, а способность преодолевать при необходимости страх.

«Ну да ладно, – подумал я, – есть повод вернуться к этим утверждениям после», – и продолжил изучать склеенные страницы.

Примечание к правилам принятия решений гласило:

Принимая решение, помни: сейчас все еще можно изменить.

В таком контексте все странные для меня правила не отговаривали от принятия решений, а, скорее, убеждали в значимости этого процесса. Но дальнейший текст вверг меня в ступор:

При принятии решения учитывай положения парадокса Батера Брэда, который гласит, что если человеку предстоит сделать выбор между двух зол, то чаще всего естественным результатом выбора будет зло большее.

«Что за бред глаголет этот Брэд?» – подумал я и снова взялся за чтение, потому что далее шло доказательство этого парадокса.

Из двух зол человек всегда выбирает то зло, которое ему кажется меньшим. Меньшим всегда видится менее вероятное. Менее вероятным всегда является зло большее. Например, перебегая дорогу на красный сигнал светофора, человек сделал выбор между тем, чтобы попасть под машину (минимальная вероятность, но зло большее) и опоздать на работу (максимальная вероятность, но меньшее зло), в пользу первого.

На этом мне пришлось остановиться. Тем более Петрович уже давно, покачиваясь в кресле-качалке, смотрел на меня снисходительно и улыбался, как будто знал не только о том, что я читаю, но и мои мысли на этот счёт.

эпизод 20-й

В следующий раз прийти в шахматный клуб я решил пораньше. Сильно мне хотелось пообщаться с Валерианом Брониславовичем. Появился я весьма вовремя, потому что руководитель шахматной секции уже собрал все комплекты шахмат и собирался закрывать шкаф.

Увидев меня, он, как всегда, обозначил приветствие жестом, будто приподнимая шляпу.

– Что-то вы сегодня рановато, любезный Лаврентий Дмитриевич. Но ничего страшного, я уже ухожу, и помещение в вашем распоряжении.

Извинившись, я сообщил, что мне нужен совет, чем, похоже, порадовал собеседника.

– Весь в вашем распоряжении, – ответил Валериан Брониславович, продолжая деликатное общение.

– Валериан Брониславович, когда я первый раз пришёл в клуб, то видел, как вы, взяв в руку закрытую шахматную доску с комплектом фигур, определили, что одной фигуры не хватает…

– Чёрного слона, насколько я помню, – он бойко перебил меня.

– Да, по-моему, – продолжил я. – Так вот, не могли бы вы поделиться тем, как натренироваться, чтобы на вес определять нехватку фигур.

Руководитель шахматной секции перестал улыбаться:

– До вас дошла та скорбная история? Но на вес невозможно определить наличие или отсутствие фигуры. Совершенно невозможно. Тем более узнать, какая фигура отсутствует.

Я уже начал расстраиваться, подозревая, что этот очень деликатный господин просто не хочет делиться со мной своим секретом. Но он продолжил:

– Тут нужен другой подход, – Валериан Брониславович предложил присесть. – Всё много проще: когда вы берёте в руки комплект, вы просто загляните в то недалёкое будущее, когда доску откроют, достанут шахматы и расставят их. И увидите, какой фигуры не хватает.

Он улыбаясь смотрел на меня в ожидании, как я полагал, реакции удивления, насколько прост тот способ, которым он пользовался. Но мне он таковым не показался. О чём я и известил собеседника. Вид у него стал немного растерянный, как если бы он узнал, что для меня является сложностью, допустим, таблица умножения. Он даже немного наклонил голову и приподнял брови, ожидая разъяснений, что может быть непонятно в объяснении такого очевидного метода контроля пропавшей шахматной фигуры.

– Я не знаю, как заглянуть в будущее, пусть и недалёкое, – мне как-то неловко стало, потому что я не понимал, верно ли я понял разъяснения старшего товарища.

Валериан Брониславович смутился, но вид у него был, как у человека, которому придётся объяснять взрослому дяде, что вода мокрая, а снег белый. То есть элементарные вещи.

– Есть разные способы заглянуть в будущее, – начал он свои объяснения. – Думаю, что для начала вам будет достаточно самого примитивного. Отключаете эмоции и желания, потом задаёте себе период времени, который хотите увидеть. Для нашего случая – следующее использование данного комплекта фигур. И вот вы видите, как фигуры расставляются на доске – собственно, всё.

Собеседник разглядывал меня, чтобы понять, усвоено мной сказанное или нет. Я даже не знал, что меня больше ошарашило: сам факт того, что так легко можно заглянуть в будущее, или то, как просто мне об этом поведали. Но под внимательным взглядом я вынужден был изобразить хоть какую-то реакцию.

– Понятно? – ещё раз спросил Валериан Брониславович.

– В общих чертах, – с трудом выдавил я из себя.

– Ну это на словах всё кажется сложным, – облегчённо вздохнул собеседник. – На практике куда проще.

Валериан Брониславович открыл одну из шахматных досок, достал оттуда фигуру и спрятал её в кулак так, чтобы я не увидел. Потом протянул мне уже закрытую доску.

– Теперь пробуйте, – предложил он.

Я взял протянутый комплект, не понимая, что делать дальше.

– Вам даже не нужно ничего делать, поскольку ни эмоций, ни желаний у вас по отношению к этой ситуации быть не должно. Поэтому просто представьте, как кто-то берёт этот комплект и расставляет фигуры. Для первого раза можно даже закрыть глаза.

Что я и сделал. Ничего, кроме темноты, я не видел. Я уже собирался это озвучить, как почти в тумане увидел чёрно-белые клетки, на которые ставятся фигуры. Постепенно изображение стало чётче, и я увидел, что все фигуры заняли свои клетки.

– Ничего не получается, – сказал я, открыв глаза. – Все фигуры на месте.

Мой наставник по заглядыванию в будущее хитро улыбнулся и разжал свою ладонь: там было пусто.

– Очень даже получается, – заметил он. – Для начала неплохо. Теперь я точно изымаю фигуру, и вам нужно проверить, какой не будет, – и показал мне зажатый кулак.

Я опять прикрыл глаза, и картинка уже была намного четче. Однако на доске опять оказались все фигуры.

– Опять все фигуры на месте, – огорчился я.

Валериан Брониславович засмеялся и показал пустую ладонь.

– Видите, как всё просто.

Я был немного раздосадован таким результатом эксперимента. Похоже, я просто представлял привычную картинку с полным комплектом, а вовсе не предугадывал результат. О чём и поведал.

– Вы напрасно сомневаетесь в своих способностях, – отреагировал на мои слова руководитель шахматной секции. – Но если вы настаиваете, тогда давайте ещё раз.

Внезапно возник очень яркий образ. Только видел я совсем не шахматную доску, а глаза, которые, по меткому наблюдению поэта, назывались «безнадежные карие вишни». Фокус сместился на ровные и очень чёрные брови, а затем и на всё лицо белокурой красотки. Она улыбалась одними глазами. Я не знал, что так бывает, но сейчас в этом не сомневался.

«Вы что, просите у меня фору?» – прозвучал голос незнакомки, и я посмотрел туда, откуда доносилось постукивание ногтя о дерево шахматной доски. На поле стояли белые фигуры, однако клетка H1 пустовала. По ней и стучал аккуратный ноготок.

Виденье моментально исчезло, когда дверь в клуб открылась и мой собеседник выскочил из-за стола, направившись к выходу под пристальным взглядом входившей Тамары Трофимовны.

– Ухожу, ухожу, – бурчал себе под нос Валериан Брониславович.

В дверях он раскланялся еще с кем-то, кто остановил его, чтобы поговорить. Тамара Трофимовна подошла ко мне, поэтому я не видел, что происходит за её спиной.

– Расставьте фигуры, – попросила ТТ, показывая на лежащую на столе доску. – В рамках подготовки к матчу с соседним домом к нам пришла их куратор, чтобы сыграть партию с вами.

Я начал расставлять фигуры на доске. И почти закончил, когда услышал звонкое постукивание и чей-то знакомый голос:

– Вы что, просите у меня фору?

Подняв глаза, я увидел то, что поэт описывал как «безнадежные карие вишни» под ровными дугами иссиня-чёрных бровей.

«Куда же девалась белая ладья?» – только и успел подумать я.