Текст книги "Сказания о Русской земле. Книга 4"

Архиепископ Елассонский Арсений с восторгом рассказывает о торжествах, данных по поводу учреждения патриаршества; греческие святители были приняты также и царицей Ириной, поразившей их своею красотой, ласкою и богатейшим убранством. Щедро одарив гостей, она особо просила патриарха Иеремию молить Бога о даровании ей наследника Русской державы.

Вопрос о наследнике был действительно самым жутким и острым для умной царицы; жуток и остер он был также и для безгранично развившегося честолюбия ее брата – Бориса Феодоровича Годунова, который отлично понимал, что после смерти болезненного и бездетного Феодора, с воцарением Димитрия, хотя и сына седьмой жены Грозного, но всеми признаваемого за законного царевича, наступит полный конец его благополучию: власть перейдет в руки Нагих, сестра Ирина пострижется в монастыре, а ему лично предстоит в лучшем случае – опала, а то – тюрьма или смерть.

Все это его сильно тревожило и, по обычаю того времени, заставляло усердно прибегать к волхвованию. Особенно жаловал Годунов какую-то ворожею Варвару, которая вместе с другими гадателями предсказала ему, что он будет царствовать, только недолго – «всего лишь семь лет». «Он же рече им с радостью великою и лобыза их с радостью, – говорится в "Сказании о Царстве Царя Феодора Иоанновича", – глагола им: хотя бы семь дней, толко бы имя на себе царское положить и желание свое совершить».

«Годунов, – говорит Е.И. Забелин, – всеми правдами и неправдами расчищал и укреплял себе путь к царствованию: казнил или заточал всех опасных себе соперников из лиц, близких Царю Феод ору». По-видимому, с той же целью и при этом обманным путем, он выманил в 1586 году из Риги проживавшую там с малолетней дочерью вдову бывшего ливонского короля Магнуса – знакомую нам княгиню Марию Владимировну, а затем постриг ее и заточил в монастырь, где она скоро потеряла свою единственную дочь. Таким образом, и эта соперница была устранена.

Но тем не менее оставался в живых царевич Димитрий.

Посещавшие в это время Московское государство иностранцы, а также, без сомнения, и многие русские люди, отлично понимали, насколько царевич Димитрий стоит Годунову поперек дороги. Австрийский посланник при нашем дворе, бургграф Лона, прямо писал в своих донесениях императору Рудольфу Второму, что Годунов вполне самовластно управляет Московским государством и явно мечтает о престоле.

Еще замечательнее свидетельство английского посланника Флетчера, проведшего в Москве лишь несколько месяцев в 1588–1589 годах. В составленной им вслед за возвращением в Англию книге «О Государстве Русском» он говорит следующее: «Кроме нынешнего государя (Феодора), у которого нет детей и едва ли будет… есть еще один только член этого дома, именно: дитя шести или семи лет, в котором заключается вся надежда и все будущее поколение царского рода… Младший брат царя… содержится в отдаленном месте от Москвы, под надзором матери и родственников из дома Нагих, но (как слышно) жизнь его находится в опасности от покушений тех, которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя. Кормилица, отведавшая прежде него какого-то кушанья (как я слышал), умерла скоропостижно… Вот в каком положении находится царский род в России… который, по-видимому, скоро прекратится, со смертию особ, ныне живущих, и произведет переворот в Русском царстве…». Очертив затем общий ропот и взаимную ненависть, вызванную опричниной Грозного, а также, без сомнения, и разгромом боярской знати, произведенным Годуновым, Флетчер говорит, «что (по-видимому) этот вопрос окончится не иначе как всеобщим восстанием», хотя, пишет он несколько дальше, «никакого переворота быть не может, пока войско будет беспрекословно подчинено царю и настоящему порядку вещей».

Таким образом, наблюдательным иностранцам было ясно, что Димитрию долго жить не придется и что после его смерти наступит в жизни страны переворот, который повлечет за собой большие внутренние потрясения.

Нелюбовь Годунова к Димитрию выразилась не только в ссылке его в Углич, но даже и в запрещении поминать его на ектениях; это, конечно, имело целью подчеркнуть, что он не настоящий царевич, как сын седьмой жены Грозного, почему и не может считаться в числе членов царского рода. Кроме того, в народе усердно распускались слухи, что малютка любит муки и кровь, с удовольствием смотрит на истязания животных и даже сам убивает их. «Сей сказкою, – говорит Н.М. Карамзин, – хотели произвести ненависть к Димитрию в народе; выдумали и другую для сановников и знатных; рассказывали, что царевич, играя однажды на льду с другими детьми, велел сделать из снегу 20 изображений, назвал оных именами первых мужей государственных, поставил рядом и начал рубить саблею: изображению Бориса Годунова отсек голову, иным руки и ноги, приговаривая: "Так вам будет в мое царствование"».

Димитрий вместе с матерью и ее братьями Нагими жил в Угличе под строгим надзором царских чиновников, конечно, безусловно преданных Годунову, во главе с дьяком Михаилом Битяговским; вместе с последним в Угличе жил и сын его Данила, а также племянник – Никита Качалов. Битяговские были назначены в Углич по представлению окольничего Андрея Лупп-Клешнина – преданнейшего Годунову человека, причем жена этого Лупп-Клешнина, урожденная княжна Волконская, была неразлучной приятельницей с царицей Ириною. Как рассказывают современники, Битяговский отличался зверским лицом и был послан в Углич нарочито с целью убиений Димитрия, после того как Годунов получил отказ в этом от Владимира Загряжского и Никифора Чепчугова. которым он предложил совершить преступление. Главная мамка царевича – Василиса Волохова, имевшая взрослого сына Осипа, была также ставленницей Бориса.

15 мая 1591 года царевича Димитрия не стало.

Уже не раз помянутый нами англичанин Горсей, большой почитатель Годунова и всем ему обязанный, находился в это время в Ярославле; он рассказывает по поводу смерти царевича следующее: «Однажды ночью я думал, что уже совсем наступил мой конец, и молил Всевышнего о спасении моей души. Кто-то в полночь постучал в ворота моего дома. У меня был достаточный запас пистолей и оружия. Я и пятнадцать человек моих слуг, вооружившись этим оружием, вышли к воротам: "Мой добрый, благородный друг Джером, впустите меня, я должен поговорить с вами". – Я узнал при лунном свете Афанасия Нагого, брата последней жены покойного царя и матери юного царевича Димитрия, который жил с ними в Угличе, на расстоянии 25 миль от Ярославля. – Царевич Димитрий скончался в шестом часу, дьяки перерезали ему горло; слуга одного из них сознался перед пыткой, что они посланы Борисом…».

Царевич Димитрий Иоаннович Царский титулярник

В другом месте своих записок Горсей говорит об этом так: «После смерти Ивана Васильевича перерезали горло его третьему десятилетнему сыну, царевичу, который был одарен острым умом и на которого возлагали большие надежды». Таким образом, преданный Годунову Горсей совершенно определенно говорит, что Димитрию перерезали горло, и ни единым словом не старается снять в этом обвинение с Бориса, прямо высказанное ему Афанасием Нагим. Однако узнать вполне достоверно, как именно произошла смерть царевича в Угличе, к сожалению, не представляется возможным. Здесь начинается великая темнота в жизни Московского государства, темнота, несомненно, созданная преступной рукой Бориса Годунова и поведшая роковым образом, как и предсказал Флетчер, к страшной смуте, глубоко потрясшей все наше Отечество.

По всей вероятности, смерть царевича произошла следующим образом: в субботу, 15 мая, царица Мария Нагая, не спускавшая глаз с своего сына, возвратилась с ним от обедни и собиралась обедать. В это время старшая мамка – Василиса Волохова – позвала Димитрия гулять во дворе. Это было, по принятому в том веку счету времени, в шестом часу дня, то есть как раз в то время, на которое указывал Афанасий Нагой в своем рассказе Горсею.

Димитрий вышел с крыльца, причем, кроме Волоховой, с ним находились: его кормилица Тучкова и постельница Колобова. Вслед за тем царица Мария, оставшаяся в горнице, услышала отчаянные крики женщин, на которые она тотчас же выбежала и увидела сына, уже бьющегося в предсмертных судорогах с перерезанным горлом, в руках своей кормилицы.

По словам «Жития царевича», убиение его произошло так: Василиса Волохова вывела Димитрия за ручку на нижнее крыльцо, где передала его своему сыну Осипу Волохову, державшему в рукаве обнаженный нож. Осип повел его на средину двора и ласково спросил: «У тебя, кажется, государь, новое ожерельице?» Царевич доверчиво вытянул свою детскую шейку, чтобы ожерельице было лучше видно, и отвечал: «Это мое старое ожерелье». В то же мгновение убийца выхватил свой нож и вонзил его в подставленную шею, но, объятый страхом, горла вполне не перерезал, а кинулся бежать. Димитрий упал, обливаясь кровью. Видя это, кормилица Арина Тучкова, искренно ему преданная, кинулась к нему и припала на землю рядом с ним. На это и выбежала царица.

Очевидно, давно подозревая мамку Волохову в злом умысле, она прямо бросилась на нее и схваченным поленом начала бить по голове, громко крича, что царевича убил Осип Волохов вместе с молодым Данилой Битяговским и Никитой Качаловым. На происшествие сбежались дворовые. Кто-то кинулся к соборной церкви Спаса и распорядился, чтобы ударили в набат, а другие разбежались по улицам с криками: «Чего сидите? Царя у вас больше нет». Слух об убиении царевича быстро разнесся. Первыми прискакали во дворец братья царицы – Михаил и Григорий Нагие, причем последний набросился также на Василису Волохову.

Тем временем соборный колокол продолжал звонить набат; в него звонил вдовый поп, обращенный в пономаря, по прозванию Огурец. Дьяк Михаил Битяговский, заслыша набат, поспешил во дворец, причем по дороге пытался взойти на колокольню, чтобы прекратить звон, так как, по всей вероятности, догадывался, что он означал; но Огурец в своем усердии заперся в ней и продолжал звонить.

Между тем огромная толпа народа успела уже собраться у дворца и находилась, разумеется, в величайшем возбуждении. Как только прибыл дьяк Битяговский, то Михаил Нагой тотчас же указал на него как на главного виновника преступления; Битяговский хотел спастись в стоящей во дворе Брусяной избе, но был вытащен из нее и тут же убит. Сын его Данила с двоюродным братом Никитой Качаловым думали скрыться в другой избе, но их тоже нашли и убили.

Наконец нашли и Осипа Волохова. Царица указала на него как на убийцу, и он тоже тут же был лишен жизни. Рассвирепевший народ убил также несколько слуг Битяговского и посадских людей, пробовавших вступиться за них. Всего было убито толпой 12 человек. Совершив эту расправу, жители Углича с беспокойством стали ждать, как взглянут на это дело в Москве, куда был отправлен гонец к царю с подробным донесением о случившемся.

Тело же убиенного царевича было положено в гроб и поставлено в Преображенском соборе.

По рассказу летописца, когда гонец из Углича прибыл в Москву, то Борис Годунов заменил привезенную им грамоту другою, в которой было сказано, что Димитрий зарезался сам по недосмотру Нагих и лично доложил ее государю, лицемерно проливая вместе с ним слезы о случившемся.

Затем, 19 мая, спешно выехали из Москвы лица, назначенные для производства следствия. Этими лицами были: всецело преданный Годунову окольничий Лупп-Клешнин, по указанию которого был отправлен в Углич Михаил Битяговский, затем дьяк Вылузгин, Крутицкий митрополит Геласий, также человек, обязанный Годунову, и наконец боярин князь Василий Иванович Шуйский. Старший брат этого Шуйского, князь Андрей Иванович, был погублен, как мы видели, Годуновым, а другой брат – Димитрий Иванович – женат на родной сестре жены Годунова, на Екатерине Григорьевне Скуратовой; что же касается самого Василия Ивановича, то он находился в большом подозрении у всесильного временщика и ежечасно ждал своей гибели.

А. Моравов. Убиение царевича Дмитрия

Назначение Шуйского во главе следствия имело вид беспристрастия, так как Василий Иванович не был человеком, принадлежащим к числу близких людей Годунова. Но, вместе с тем, Годунов, назначая его, конечно, отлично понимал, что Шуйский, оберегая себя, не посмеет идти против Лупп-Клешнина и покроет своим именем все его действия в Угличе.

Так, по-видимому, и случилось. По прибытии в Углич следователи осмотрели тело царевича, причем Лупп-Клешнин, увидя его, затрепетал, обливаясь слезами, и затем оно было тотчас же предано погребению[14]14
  Лупп-Клешнин впоследствии постригся и принял схиму, очевидно, желая замолить свой великий грех.


[Закрыть].

«Глубокая язва Димитриева, – говорит Н.М. Карамзин, – гортань, перерезанная рукой сильного злодея, не собственной, не младенческой, свидетельствовала о несомнительном убиении; для того спешили предать земле святые мощи невинности».

Затем началось следствие. По рассказу летописцев, на вопрос Шуйского: «Каким образом Димитрий, от небрежения Нагих, заколол себя сам», все единогласно отвечали, что царевич был убит своими рабами Битяговскими и товарищами по приказанию Бориса Годунова и его советников. Но, по приезде в Москву, Шуйский доложил государю, что царевич закололся сам, и представил следственное производство, сохранившееся до нашего времени.

По этому следственному производству выходило, что один только дядя царевича – Михаил Нагой, бывший будто бы в день убиения мертвецки пьяным, настаивал, что царевич убит; все же остальные, в том числе и брат Михаила – Григорий Нагой, утверждали, как заученный урок, что царевич закололся сам, в припадке падучей болезни, играя с товарищами в какую-то игру – тычку, при которой употреблялся ножик. Особенно много распространялась про болезнь Димитрия Василиса Волохова. Показаний же матери царевича вовсе нет в следственном производстве.

Подробно разобрав это следственное производство и указав на все несообразности и темные места, в нем встречающиеся, наш историк С. Соловьев говорит: «После всего этого не должны ли мы заключить, что следствие было произведено недобросовестно? Не ясно ли видно, как спешили собрать побольше свидетельств о том, что царевич зарезался сам в припадке падучей болезни, не обращая внимания на противоречия и на укрытие главных обстоятельств».

Н.М. Карамзин же высказывается так по поводу этого следствия: «Одни сии допросы, явно ознаменованные действием страха, угроз, принуждений, совести нечистой, свидетельствуют о кове Бориса Годунова».

Когда следователи вернулись в Москву, то был собран духовный собор; по прочтении на нем следственного производства митрополит Геласий добавил: «Царица Марья, призвав меня к себе, говорила, что убийство Михаила Битяговского с сыном и жильцов дело грешное, виноватое, просила меня довести ее челобитье до Государя, чтобы Государь тем бедным червям, Михаилу Нагому с братьями, в их вине милость показал».

Патриарх же Иов вынес такое решение собора: «Перед Государем Михаилы и Григория Нагих и Углицких посадских людей измена явная: Царевичу Лимитрию смерть учинилась Божьим судом; а Михаила Нагой Государевых приказных людей, дьяка Михаилу Битяговского с сыном, Никиту Качалова и других дворян, жильцов и посадских людей, которые стояли за правду, велел побить напрасно, за то, что Михаила Битяговский с Михаилом Нагим часто бранился за Государя, зачем он, Нагой, держал у себя ведуна, Андрюшу Мочалова, и много других ведунов. За такое великое изменное дело Михаила Нагой с братьею и мужики Угличане, по своим винам, дошли до всякого наказанья. Но это дело земское, градское, то ведает Бог, да Государь, все в его Царской руке, и казнь, и опала, и милость, о том Государю как Бог известит».

Нагих привезли в Москву и крепко пытали; у пытки был сам Годунов, бояре и Лупп-Клешнин. Но, по свидетельству летописцев, Нагие и на пытке говорили, что царевич убит. Их разослали в заточение по дальним городам. Царица же Мария была пострижена в Выксинской пустыни, за Белоозером. С угличанами поступили также с беспощадной строгостью: до 200 человек было наказано смертью или отрезанием языка; многих посадили в темницы; большинство же было сослано в Сибирь для заселения города Пельма. Самый колокол, звонивший набат, был отправлен в Тобольск, где находится и по настоящее время. После этой расправы город Углич, бывший до того торговым и многолюдным, совершенно запустел и с той поры уже не поднимался.

И.С. Глазунов. В монастыре

«Когда известие об убиении царевича пришло в Москву, – рассказывает современник событий, иностранец Исаак Масса, – сильное смущение овладело и придворными, и народом. Царь (Феодор) в испуге желал, чтобы его постигла смерть. Его по возможности утешали. Царица также была глубоко огорчена и хотела удалиться в монастырь, так как она подозревала, что убийство совершено по внушению ее брата, сильно желавшего управлять Царством и сидеть на престоле».

Скоро, впрочем, внимание царя и народа было отвлечено в другую сторону.

Убиение царевича Димитрия произошло 15 мая, а 6 июня начался страшный пожар в Москве, причем выгорел весь Белый город. 4 же июля 1591 года, как мы видели, перед Москвой внезапно появились крымцы Сафа-Гирея. Хан на другой же день побежал назад, а погоревшим Годунов оказывал необыкновенные милости, с великой щедростью раздавая им деньги, «к себе вся приправливая и аки ужем привлачаше», но повсеместно упорно держался слух, что как пожар Москвы, так и набег хана были делом его рук, чтобы отвлечь внимание всех от убийства Димитрия.

«Той же Борис, – говорит один летописец, – видя народ возмущен о царевиче убиении, посылает советники своя, повеле им многая домы в царствующем граде запалити, дабы люди о своих напастях попечение имели и тако сим ухищрением преста миром волнение о царевиче убиении, и ничтоже ино помышляюще людие, токмо о домашних находящих на ны скорбех».

Замечательно, что и И.Е. Забелин тоже разделяет мнение о том, что как пожар Москвы, так и нашествие Сафа Гирея было делом рук Годунова: «…в действительности, – говорит он, – все обстоятельства этого нашествия заставляли угадывать, что оно было поднято теми людьми из Москвы же, которым до крайности было надобно направить народные умы в другую сторону от совершившегося злодейства в Угличе».

С убиением Димитрия надежды Бориса на занятие престола после смерти Феодора, конечно, значительно усилились. Правда, через год у царя родилась дочь Феодосия, но она скоро же умерла, вызвав общее горе и новые толки о том, что ее уморил Годунов. Обвиняла народная молва Годунова и в ослеплении престарелого великого князя тверского Симеона Бекбулатовича, которого Грозный поставил в былые времена царем на Москве, и теперь ослепшего.

Борис же все более и более открыто стремился к царской власти. Уже с 1595 года, рядом с его собственным именем во всех важных случаях стали упоминать и имя его сына Феодора, причем юный Феодор сам начал принимать участие в приеме послов, торжественно встречая их «среди сеней» и ведя затем к отцу; когда Борис посылал подарки шаху Абасу, то Феодор от себя тоже посылал подарки шахову сыну.

Через шесть лет после убиения Димитрия, в конце 1597 года, царь Феодор занемог смертельной болезнью и умер 7 января 1598 года. «Я вполне убежден, – говорит уже упомянутый нами весьма правдивый голландец Масса, живший в это время в Москве, – в том, что Борис ускорил его смерть, при содействии и по просьбе своей жены, желавшей скорее сделаться Царицей». Такие же толки упорно ходили и в народе.

Дошедшие до нас сведения о подробностях кончины Феодора Иоанновича сбивчивы. По некоторым сказаниям, когда бояре приступили к нему с вопросом, кому царствовать после него, то он передал скипетр своему двоюродному брату Феодору Никитичу Романову, но тот отказался и вручил скипетр следующему брату Александру; Александр, в свою очередь, передал его третьему брату Ивану, а от того он был передан и четвертому – Михаилу; Михаил тоже отказался и передал дальше; в конце концов скипетр опять попал в руки царя. Тогда умирающий сказал: «Возьми же его, кто хочет; я не в силах более держать»; в это мгновение Борис Годунов протянул свою руку и взял его.

По другим сведениям, на вопрос патриарха и бояр: «Кому царство, нас, сирот, и свою царицу приказываешь», Феодор отвечал тихим голосом: «Во всем царстве и в вас волен Бог: как ему угодно, так и будет; и в царице моей Бог волен, как ей жить, и об этом у нас уложено». Наконец, есть также свидетельство, что «после себя великий Государь оставил свою благоверную великую государыню Ирину Феодоровну на всех своих великих государствах».

Как бы то ни было, вслед за кончиной Феодора власть тотчас же перешла к царице, и ей беспрекословно присягнули.

Народ, услышав весть о смерти государя, толпами шел в Кремль; все выражали свою глубокую скорбь, и многие рыдали.

Феодор Иоаннович был последним царем из дома Рюрика, давшего столько великих государей Русской земле. Непомерное напряжение всех сил на пользу Родине, которое служило отличительной их чертой на протяжении веков, по-видимому, привело в его лице царский род к истощению, или, как теперь говорят, к вырождению. Крайняя впечатлительность и чрезмерная страстность и раздражительность Иоанна Грозного являлись, вероятно, также признаками уже начинающегося вырождения в потомстве Иоанна Калиты. Потеряв одно из отличительных свойств своих предков – большой ясный ум и исключительные способности к занятию государственными делами, царь Феодор все же полностью сохранил другие качества, отличавшие Рюриковичей: великое благочестие, сердечную доброту и большое душевное благородство. Рассматривая его изображение, мы поражаемся, по первому взгляду, некрасивыми и болезненными чертами лица Феодора, но затем находим в них чрезвычайно кроткое и милое выражение и начинаем понимать, почему смиренно-блаженный царь мог привлекать к себе сердца всех своих подданных.

Хилый и неспособный к правлению, он оставался все-таки с головы до ног царем. Такое же благоприятное впечатление производил он и на многих иностранцев. Горсей, описывая свое представление Феодору, рассказывает: «Царь говорил мало, но держал себя хорошо».

Скоро мы увидим, что его лукавый раб, замысливший занять после него высокий царский стол, благолепный с виду, умный и цветущий здоровьем Борис Годунов, будет говорить много, но держать себя нехорошо.

Усопшего государя похоронили, по обычаю, на другой день смерти, в Архангельском соборе. Царица Ирина была неутешна; она громко причитала над гробом, восклицая между прочим: «Увы мне смиренной вдовице, без чад оставшейся… мною бо ныне единою ваш царский корень конец приял».

На девятый день после смерти мужа Ирина удалилась в Новодевичий монастырь, решительно отказавшись от Царства, несмотря на все просьбы патриарха и бояр, и вскоре постриглась с именем Александры.

Наступило небывалое время в Московском государстве – оно осталось без царя. Во главе всего правления стал патриарх, хотя указы и продолжались писаться от имени царицы.

Вопрос же об избрании нового царя оставался открытым до истечения сорокового дня после кончины Феодора.

В ожидании этого «немедленно закрыли границы государства, – говорит наш известный историк С.Ф. Платонов, – никого через них не впуская и не выпуская. Не только на больших дорогах, но и на тропинках поставили стражу, опасаясь, чтобы никто не вывез вестей из Московского государства в Литву и к немцам… Избрание царя должно было совершиться не только без постороннего участия и влияния, но и в тайне от посторонних глаз. Никто не должен был знать, в какой обстановке и с какой степенью единодушия будет избран новый Московский государь».

Вместе с тем было приказано съезжаться в Москву со всего государства членам созываемого собора для выбора нового царя.

Князья Шуйские, как прямые потомки Александра Невского, имели бы несомненно наибольшие права на престол, если бы было решено выбрать царя непременно из потомков Рюрика. Об этом, как увидим впоследствии, Ян Замойский вполне определенно высказывался на сейме в Польше.

Имели также большие права на престол и Романовы, как двоюродные братья почившего Феодора и как члены знаменитой боярской семьи, на протяжении столетий прославившей себя особой верностью московским государям и целым рядом выдающихся заслуг на пользу Родине.

Святейший патриарх Московский и всея Руси Иов. Царский титулярник

Наконец, мог быть поднят вопрос и о выборе члена какого-либо из царствующих домов в Европе, конечно, при условии принятия им православия. По-видимому, за неосторожные разговоры с послом Варкочем о возможности избрания после смерти Феодора австрийского эрцгерцога Максимилиана был подвергнут опале знаменитый дьяк Андрей Щелкалов, тот самый, которого Борис назвал, пробираясь по смерти Грозного к власти, своим отцом.

Однако всем было ясно, что все клонилось к избранию Годунова. Этого прежде всего страстно желала сама царица-инокиня. Патриарх Иов, всецело обязанный Борису, конечно, также открыто стоял на его стороне и сам говорил, что имел по этому поводу немалые неприятности: «В большую печаль впал я о преставлении сына моего Царя Феодора Иоанновича; тут претерпел я всякое озлобление, клеветы, укоризны, много слез пролил я тогда».

Немец Мартын Бер, живший в Москве и облагодетельствованный Годуновым, рассказывает, что он (Годунов) и сестра его Ирина поступили весьма хитро: «Царица, призвав к себе тайно многих сотников и пятидесятников, склонила их деньгами и лестными обещаниями к убеждению воинства и граждан не избирать на царство, если потребуются их голоса, никого, кроме Бориса…».

Когда дьяк Василий Щелкалов объявил собравшемуся в Кремле народу о пострижении царицы, требуя присяги на имя Боярской думы, то ему отвечали из толпы: «Не знаем ни князей, ни бояр, знаем только царицу», а затем раздались голоса: «Да здравствует Борис Феодорович!»

Сам патриарх с духовенством, боярами и гражданами отправился просить царицу Ирину благословить брата на царство, так как при царе Феодоре «он же правил и все содержал милосердым своим премудрым правительством по вашему царскому приказу». С такой же просьбой обратились и прямо к Годунову.

На это Борис отвечал: «Мне никогда и на ум не приходило о царстве; как мне помыслить на такую высоту, на престол такого великого государя моего пресветлого царя? Теперь бы нам промышлять о том, как устроить праведную и беспорочную душу пресветлого государя моего, царя Феодора Иоанновича, о государстве же и о земских всяких делах радеть и промышлять тебе, государю моему святейшему Иову патриарху, и с тобой боярам. А если где работа моя пригодится, то я за святые Божий церкви, за одну пядь Московского государства, за все православное христианство и за грудных младенцев рад кровь свою пролить и голову положить». По-видимому, Борис отказывался так упорно, выжидая созыва великого Земского собора, вполне уверенный, что никто иной, кроме него, не будет избран.

Собор собрался в Москве 17 февраля. На него было созвано 474 человека – в том числе только 33 выборных от городов; остальные же принадлежали к духовенству, зависимому от патриарха Иова, и к служилому люду различного звания, в числе которого, как мы видели, большинство состояло из сторонников Годунова.

Собор был открыт речью патриарха Иова; в ней он прямо заявил, что надо выбрать Бориса Феодоровича, и заявил это не только от себя, но и от всего собора: «А у меня, Иова патриарха, митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов и у всего освященного Вселенского собора, у бояр, дворян, приказных и служилых, у всяких людей, у гостей и у всех православных христиан, которые были на Москве, мысль и совет всех едино душно, что нам мимо государя Бориса Феодоровича иного государя никого не искать и не хотеть».

На эту речь собор тотчас же единогласно постановил: «Неотложно бить челом Борису Феодоровичу и, кроме него, никого на государство не искать».

18 и 19 февраля в Успенском кремлевском храме были отслужены торжественные молебствия, чтобы Бог даровал на царство Бориса Феодоровича, а 20-го, в понедельник, на Масленице – Иов со всем духовенством, боярами и всенародным множеством отправились в Новодевичий монастырь, где проживал Борис у сестры, и со многими слезами и челобитием молили его – принять избрание.

Но он по-прежнему отвечал решительным отказом.

Все разошлись в недоумении. Тогда Иов предложил опять идти на другой день всенародно к Борису с иконами и крестами, с женами и грудными детьми, и притом с тем, что если Борис, несмотря на все просьбы, опять откажется, то отлучить его от церкви, а духовенству снять с себя святительские саны, одеться в простые монашеские одежды и запретить службу во всех церквах.

Во вторник, 21 февраля, крестный ход, с несомой впереди иконой Владимирской Божьей Матери, двинулся к Новодевичьему монастырю. Оттуда ему навстречу вышел другой крестный ход с поднятой иконой Одигитрии Смоленской; при нем был и Годунов. Он пал ниц перед чудотворным образом Царицы Небесной Владимирской и возопил со слезами: «О милосердная Царица! Зачем такой подвиг сотворила, чудотворный Свой образ воздвигла с честными крестами и со множеством иных образов. Пречистая Богородица, помолись обо мне и помилуй меня». Борис долго лежал перед иконой, обильно омочая землю слезами, потом встал и начал выговаривать патриарху, зачем он воздвигнул иконы и кресты, на что Иов, залившись слезами, отвечал ему, что не он, а сама «Пречистая Богородица со своим Предвечным Младенцем и великими чудотворцами возлюбила тебя, изволила прийти и святую волю Сына Своего на тебе исполнить. Устыдись пришествия Ее, повинись воле Божией и ослушанием не наведи на себя праведного гнева Господня». Слушая эту речь, Годунов продолжал проливать обильные слезы. После обедни патриарх, бояре и духовенство вошли в келью царицы, у которой был и Борис, стали на колени и опять, с горьким плачем и челобитьем, начали просить ее и его, чтобы он согласился принять царство; народ, толпившийся у монастыря, также со слезами и рыданием, молил о том же.

Неизвестный художник Царь Борис Годунов

Наконец глубоко растроганная царица-инокиня сказала: «Ради Бога, Пречистой Богородицы и великих чудотворцев, ради воздвигнутых чудотворных образов, ради вашего подвига, многого вопля, рыдательного гласа и неутешного стенания, – даю вам своего единокровного брата, да будет вам Государем Царем».

Услышав это, Годунов с тяжелым вздохом сказал в ответ: «Это ли угодно твоему человеколюбию, Владыко, и тебе, моей великой Государыне, что такое великое бремя на меня возложила и предаешь меня на такой превысочайший Царский стол, о котором и на разуме у меня не было? Бог свидетель и ты, великая Государыня, что в мыслях у меня того никогда не было, я всегда при тебе хочу быть и святое, пресветлое, равноапостольное лицо твое видеть».