Текст книги "Сказания о Русской земле. Книга 4"

Ян-Петр Сапега, староста усвятский, с изображенным позади него монастырем Живоначальной Троицы

16 сентября состоялась в присутствии всего воровского войска нежная встреча мнимых супругов – Марины и Вора, а через 4 дня ксендз-иезуит тайно обвенчал их. 14 октября пан Юрий Мнишек получил от нового мужа своей дочери письменное обязательство, что последний выдаст ему 300 000 рублей и отдаст во владение Северское княжество с 14 городами, как только войдет в Москву, после чего Сендомирскии вскоре покинул дочь и уехал в Польшу, оставя ее на полный произвол судьбы. Впоследствии наследники Мнишеков предъявили это обязательство русскому правительству, и император Петр Великий уплатил по нему 6000 золотых.

Поживились от Вора и другие поляки, захваченные в плен вместе с Мнишеками: «Бывший посол, – говорит Валишевский, – высокородный, прегордый и пребогатый Олесницкий не пренебрег обещанием обширных земель на польской границе».

Брак Марины с новым царем окрылил также надежды высшего католического духовенства на введение унии в Московском государстве. Еще в ноябре 1607 года кардинал Боргезе писал из Рима новому папскому нунцию в Польше Симонетти: «Сыновья Сендомирского палатина (Мнишека), которые находятся здесь в Риме, сообщили его святейшеству достоверное известие, что Димитрий жив и что об этом пишет к ним их мать. Горим желанием узнать истину». В августе же 1608 года Боргезе писал: «Димитрий жив и здесь во мнении многих; даже самые неверующие теперь не противоречат решительно, как делали прежде. Жаждем удостовериться в его жизни и его победах… Если справедливо известие о победе Димитрия, то необходимо должно быть справедливо и то, что он настоящий Димитрий».

Вместе с тем заботливые польские иезуиты выработали и подробный наказ о том, как надлежит действовать второму Лжедимитрию и ввести в своем государстве унию. Вот некоторые выдержки из этого любопытного наказа, в котором прежде всего поляки хотели доказать Вору, отождествляя его все время с первым Лжедимитрием, что он не должен требовать императорского титула:

1) «.. Этот титул не достался ему в наследство от предков, следовательно, надобно доказать какое-нибудь новое, им самим приобретенное право… сами русские против этого титула, что же сказать об иностранцах? Для принятия этого титула необходимо новое венчание, которого патриарх совершить не может; нет и курфюрстов, для этого необходимых. Но царь может достигнуть желанного через унию.

2) Хорошо, если бы государственные должности и сопряженные с ними преимущества раздавались не по древности рода: надобно, чтобы доблесть, а не происхождение получала награду. Это было бы побуждение для вельмож к верной службе, а также и к унии… Не худо бы это распоряжение отложить до унии, а тут раздавать высшие должности в виде вознаграждения более приверженным к ней, чтобы сам государь вследствие унии получил титул царский, а думные его сановники титул сенаторский, то есть чтобы все это проистекало от папы…

3) Постоянное присутствие при особе царской духовенства (православного) и бояр влечет за собой измены, происки и опасность для государя: пусть остаются в домах своих и ждут приказа, когда явиться.

4) Недавний пример научает, что его величеству нужны телохранители, которые бы без его ведома, прямо, как до сих пор бывало, никого не пропускали во дворец или где будет государь. Нужно иметь между телохранителями иностранцев, хотя наполовину со своими, как для блеска, так и для безопасности. В комнатные служители надо выбирать с большим вниманием. В телохранители и комнатные служители надо выбирать таких людей, которых счастье и жизнь зависят от безопасности государя, или, говоря ясно, истинных католиков, если совершится уния. Москвитян брать в телохранители, приверженных к унии…

5) И москвитян не очень должно отдалять от двора государева: ибо это ненавистно и опасно для государя и чужеземцев…

6) Канцелярия должна употреблять скорее народный язык, чем латинский, особенно потому, что латинский язык считается у туземцев поганым. Однако государю нужно иметь при себе людей, знающих язык латинский, политику и богословие, истинных католиков, которые бы не затрудняли благого намерения, не сближали государя с еретиками, не подсовывали книг арианских и кальвинских на пагубу государству и душам, не возбуждали омерзения к Христову наместнику (папе)…

7) Перенесение столицы, по крайней мере на время, кажется необходимым по следующим причинам: а) это будет безопаснее для государя; б) удобнее будет достать иностранное войско и получить помощь от союзного короля и других государей христианских; в) при перемене царя для царицы (Марины) удобнее получить помощь от своих, безопаснее и легче выехать с драгоценностями и свободою в отечество (Польшу); г) однако разглашать о перенесении столицы не нужно, ибо это ни к чему не послужит, надобно жить где-нибудь, только не в Москве; д) мир московский будет смирнее; он чтит государя, вдалеке находящегося, но буйствует в присутствии государя и мало его уважает; е) обычные пирования с думными людьми могли бы удобнее исподволь прекратиться; ж) удобнее учреждать коллегии и семинарии подле границы польской; и) легче московских молодых людей отправлять учиться в Вильну и другие места…

8) Еретикам, неприятелям унии, запретить въезд в государство.

9) Выгнать приезжающих сюда из Константинополя монахов (православных).

10) С осторожностью должно выбирать людей, с которыми об этом говорить, ибо преждевременное разглашение и теперь повредило (намек на кровавое московское утро 17 мая 1606 года).

11) Государь должен держать при себе очень малое число духовенства католического. Письма, относящиеся к этому делу, как можно осторожнее принимать, писать, посылать, особенно из Рима.

12) Государю говорить об этом должно редко и осторожно, напротив, надобно заботиться о том, чтобы не от него началась речь.

13) Пусть сами русские первые предложат о некоторых неважных предметах веры, требующих преобразований, которые могут проложить путь унии… При случае намекнуть на устройство католической церкви для соревнования… Издать закон, чтобы все подведено было под постановление соборов и отцов греческих, и поручить исполнение закона людям благонадежным, приверженцам унии. Возникнут споры, дойдет дело до государя, который, конечно, может назначить собор, а там с Божией помощью может быть преступлено и к унии.

14) Намекнуть черному духовенству о льготах, белому о достоинстве, народу о свободе, всем о рабстве греков, которых можно освободить только посредством унии с государями христианскими.

15) Хорошо, если бы поляки набрали здесь молодых людей и отдали бы их в Польше учиться отцам-иезуитам…».

Для исполнения присланного наказа Вору необходимо было овладеть Москвой и низложить Шуйского, но до этого было еще очень далеко, а между тем наступила осень; воровским войскам надо было прежде всего подумать, как удобнее провести зиму и запереть со всех сторон Москву, чтобы лишить ее подвоза продовольствия.

Тушино стало быстро обстраиваться: сперва рыли только землянки и делали стойла для лошадей из хвороста и соломы. Но полякам и другим воровским отрядам скоро надоело жить в землянках: тогда они начали разбирать в ближайших деревнях избы и перевозить их себе в «обоз»: иной ставил себе по две, по три избы; землянки же обращали в погреба для вина. Вору и Марине были выстроены большие хоромы посреди стана. Всего воровских войск было: польской конницы 18 000 человек, польской пехоты – 2000 человек, запорожцев – 13 000 человек, донцов – 15 000 и множество русских воровских шаек, которых поляки из опасения к себе в стан не пускали. Продовольствие доставлялось из завоеванных областей, для чего последние были поделены между отрядами. Как только выпал первый снег, огромные обозы потянулись по первопутку со всяким добром к Тушину. На роту приходилось по 1000 и более возов; «везли чего только душа хотела», – говорит один из поляков.

У Тушинского стана сходились все дороги на Москву, шедшие из Твери и Смоленска; дороги к столице через Тулу и Калугу шли также по местностям, охваченным мятежом, а поэтому продовольствие осажденным в Москве идти по ним не могло. Но оставались еще пути с севера и востока, которые спешили занять воровские воеводы, чтобы совершенно отрезать Шуйского и москвичей от сообщения с внешним миром.

Уже в сентябре 1608 года Сапега, соперничавший с Рожинским из-за первенства в воровском стане, был послан вместе с Лисовским в обход Москвы на северные дороги, а к Коломне двинулся пан Хмелевский, чтобы занятием этого города прекратить сообщение Москвы с богатой Рязанской областью; вероятно, Хмелевский должен был войти в связь с Сапегой и Лисовским к востоку от Москвы и, таким образом, совершенно замкнуть кольцо вокруг нее, но это удалось совершить полякам лишь отчасти. Сапега, выйдя из Тушина, наголову разбил на Ярославской дороге большое московское войско с князем Иваном Ивановичем Шуйским во главе, занял затем Дмитров и приступил к осаде Троице-Сергиевой лавры, этого «курятника», как называли ее с презрением поляки, а Лисовский двинул свой отряд на Суздаль и Шую и быстро подчинил власти Вора все Суздальские и Владимирские места, причем владимирский воевода Иван Годунов поспешил отправить сказать в Коломну, чтобы там не стояли «против Бога и Государя своего прирожденного» – царя Димитрия. Однако сидевшие в Коломне войска оставались верными своей присяге Шуйскому. Они вышли против Хмелевского и разбили его. Присланный же из Москвы на подмогу в Коломну князь Димитрий Михайлович Пожарский двинулся из нее против воров, шедших к Коломне от Владимира, и также наголову разбил их. Затем, как увидим, все усилия поляков разбились и о «курятник» – об обитель Живоначальной Троицы.

Тем не менее утверждение Вора в Тушине и ряд успехов, одержанных его войсками, вызвали большое уныние как в самой Москве, так и в областях, остававшихся еще верными Шуйскому, и производили все большую и большую шатость. Особенно развилась эта шатость после сражения на Ходынском поле. «После того бою, – говорит один современник, – учали с Москвы в Тушино отъезжати стольники и стряпчие, и дворяне московские, и городовые дворяне, и дети боярские, и всякие люди».

Рядом с Москвой и сидевшим в ней нелюбимым всеми «боярским царем», или «полуцарем» Василием Ивановичем Шуйским выросла другая столица, где властвовал «царик», как называли Вора поляки, где было весело, шумно и пьяно и где всех принимали ласково и с большим пожалованием.

Многие ловкие люди начали устраиваться так, чтоб им было хорошо и в случае успеха Шуйского, и в случае успеха Вора: «Мнози же тако мятуще всем Российским государством не дважды кто, но и пять крат и десять в Тушино и к Москве переежжаху», появились так называемые «перелеты». Они то служили Вору, то опять приезжали в Москву к Шуйскому с повинной и получали от него прощение, «и паки у Царя Василиа болши прежняго почесть, и имениа, и дары восприимаху и паки к Вору отъежжаху…». В некоторых семьях отец служил одному царю, а сыновья другому, чтобы иметь сторонников и в том и в другом лагере. Часто бывало, что родственники, пообедав вместе, разъезжались затем на службу – одни к Шуйскому, а другие к Вору, с тем чтобы опять по-приятельски съехаться за следующей трапезой. «На единой бо трапезе седяще в пиршестве в царьствующем граде, по веселии же убо ови в царьскиа полаты, ови в Тушинскиа табары прескакаху. И разделишяся на двое вси человецы, вси же мысляще лукавне о себе: аще убо взята будет Москва, то тамо отцы наши и братиа, и род, и друзи; тии нас соблюдут. Аще ли мы одолеем, то такожде им заступницы будем. Польскиа же и Литовскиа люди, и воры, и казаки тем перелетом ни в чем не вероваху – так бо тех тогда нарицаху – и яко волцы надо псами играюще и инех искушающе», – говорит Авраамий Палицын.

Одними из первых предавшихся Вору были князья А.Ю. Сицкий и A.M. Черкасский; за ними последовал видный князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой вместе с двоюродным братом Ю.Н. Трубецким, а также князья СП. Засекин и Ф.П. Барятинский. Последнему, а также Д.Т. Трубецкому Вор пожаловал боярство, которое он, впрочем, дал тоже казаку Ивану Мартыновичу Заруцкому, а затем и крестьянину Ивану Феодоровичу Наумову. Его первым сановником, как бы министром двора, был князь С.Г. Звенигородский, а в воровском царском совете заседали рядом с князем Д.И. Долгоруким известный убийца, успевший вернуться от матери Марины и быть пожалованным в окольничьи Михаил Молчанов, а также бывший великий секретарь первого Лжедимитрия Богдан Сутупов.

Бегство из Москвы особенно усилилось, когда Сапега и Лисовский заняли области к северу от столицы; многие из находившихся в ней служилых людей стали собираться домой спасать свои семьи, не слушая увещаний Шуйского: «нашим-де домам от Литвы и от русских воров быть разоренным». Исключение составили рязанские служилые люди, которые еще весной, когда Лисовский двинулся в их области, перевезли, по приказанию Василия Ивановича, своих жен и детей в Москву, «чтоб в воровской приход женам и детям в осадное время какого утеснения не учинилось». Вследствие этого обстоятельства рязанские люди крепко бились за царя Василия и скоро приобрели в Москве большое значение во всех делах.

Как только Вор обосновался в Тушине, Шуйский тотчас же вполне правильно оценил положение дел и стал принимать со своей стороны меры, чтобы вести с ним упорную борьбу: он начал отовсюду, откуда мог, призывать ратных людей в Москву, грозя жестокими наказаниями за уклонение от явки – «за нетство и за укрывание нетей»; воеводам Ф.И. Шереметеву из-под Астрахани и Михаилу Борисовичу Шеину от Смоленска приказано было идти с ратями к Москве. В северные заволжские города были отправлены послания, чтобы они сами «отстаивали» свои места и собрали ополчение в Ярославле. Наконец, видя, что король Сигизмунд вероломно нарушил перемирный переговор, по которому обязывался отозвать все польские шайки, кроме Лисовского, от Вора и не допустить Марину называться московской царицей, Василий Иванович решился обратиться за помощью к шведскому королю Карлу IX.

Этот Карл IX был крайне алчным и корыстолюбивым человеком; как мы говорили, он давно уже предлагал нам свою помощь, разумеется, не даром, что отлично понимал Шуйский; вместе с тем Шуйский понимал также, что, сходясь со шведами, мы неизбежно шли при этом на открытый разрыв с Польшей, так как жестокая вражда Сигизмунда с дядей продолжалась по-прежнему. Овладев шведским престолом, Карл всеми силами старался получить в свои руки и Финляндию, которую искусно защищал от его покушений некто Флеминг, остававшийся неизменно верным Сигизмунду. Только когда Флеминг умер в городе Або, то Карл мог овладеть этим городом; при этом вражда короля к Флемингу была так велика, что, войдя в Або, он тотчас же приказал снять крышку с его гроба, и, взяв покойника за бороду, Карл дернул ее и с ненавистью сказал: «Да, если бы была жива эта голова, то не была бы теперь на плечах». «Если бы она была жива, – с негодованием отвечала ему стоявшая тут же у гроба, вместе с дочерью, вдова Флеминга, – то вы не были бы здесь».

Овладев всей шведской Финляндией, Карл, видя беду в Московском государстве, захотел и Корелы, исконного нашего владения, а потому, придвинувши свои войска к границам, еще в 1607 году и завел с царем Василием Ивановичем переговоры о помощи, которую, как мы видели, последний дважды отверг.

Теперь же, когда Вор укрепился в Тушине, а царские рати были побиваемы воровскими, Шуйский вынужден был, наконец, обратиться к Карлу и отправил для этого в Новгород, чтобы «послати к немцы, нанимать немецких людей на помочь», своего племянника – знакомого нам князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.

Положение царя Василия Ивановича во второй половине 1608 года было в высшей степени безотрадно. Смута быстро охватывала все большие и большие пространства. После начала осады Троице-Сергиевой лавры поляками Переславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Вологда, Тотьма, Кострома и Галич целовали крест Вору; все пространство между Клязьмою и Волгою было тоже во власти тушинцев. Заволновалось вновь и все инородческое Понизовье, особенно земли горной и луговой черемисы, причем «воровские грамоты» проникали даже в Вятку.

Наконец, воровские передовые отряды направились и к Финскому заливу: на Новгород двинулся пан Кернозицкий, а на Псков – воровской воевода Федька Плещеев. Шатость во Пскове обнаружилась еще как только появился Болотников; город разделился на две партии: крупные гости и лучшие люди были за Шуйского, а вся мелкота за Вора; «развращение бысть велие во Пскове, болшие на менших, меншие на болших и тако бысть к погибели всем», – говорит летописец. Сидевший во Пскове воевода Шереметев, как человек не прямой, играл в две руки и держал то сторону сильных людей, то мелких, беря себе тем временем вместе с дьяком Грамотиным в кормление лучшие дворцовые села, но когда пришел Федька Плещеев, то устоять против него не мог. Последний в начале сентября заставил псковичей целовать крест Вору, а Шереметева заключил в тюрьму. С той поры власть во Пскове перешла в руки мелкого городского люда и стрельцов, и борьба сторон затянулась на долгое время.

А. Рябушкин. Московская улица XVII века в праздничный день

Князь М.В. Скопин-Шуйский. Парсуна. XVII в.

В Новгороде дела шли также плохо. Когда князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский прибыл туда осенью 1608 года, то он, по его выражению, должен был «сидеть в осаде в Великом Новгороде», так как там, вслед за его приездом, было получено известие о переходе Пскова во власть Вора, что произвело сильнейшее впечатление на новгородцев; шатости в Новгороде, по-видимому, много способствовал своими поборами и хищениями бывший в нем вторым воеводой уже известный нам убийца Басманова Михаил Татищев. Он уговорил даже князя М.В. Скопина покинуть Новгород ввиду измены его людей и вести переговоры со шведами из Ивангорода или Орешка. Но Ивангород в это время уже поцеловал крест Вору, а сидевший в Орешке воеводой Михаил Глебович Салтыков тоже замышлял измену и не хотел впустить к себе Скопина. При этих трудных обстоятельствах митрополит Исидор, достойный владыка Новгородский, пытался всеми силами утишить мятеж, вспыхнувший в городе, и поддержать первого воеводу князя Куракина; после многих трудов ему удалось этого достигнуть, и новгородцы отправили посольство к князю Михаилу Васильевичу с просьбой возвратиться к ним, уверяя его, что «у них единодушно, что им всем помереть за православную христианскую веру и за крестное целование царя Василия». Тогда Скопин вернулся в Новгород и приступил к трудному делу переговоров о найме шведских войск и о призыве русских людей идти на защиту Москвы.

К большому сожалению, сохранилось весьма мало сведений о личной жизни князя М.В. Скопина-Шуйского. Ло нас не дошло ни одного его слова, ни одного письма. Помещаемое здесь современное его изображение, писанное московским иконописцем, конечно, также весьма мало передает сходство с ним, так как, по общим отзывам, он отличался большой красотой. Князь Михаил Васильевич очень рано лишился своего отца, преследуемого подозрительностью Бориса Годунова, и воспитывался своею заботливою матерью; около семи лет от роду он начал обучаться грамоте, обнаружив при этом «большую быстроту ума». Когда молодой князь стал подрастать, то был зачислен в царские жильцы[19]19
  Почетная дворцовая стража.


[Закрыть]; здесь, несмотря на свою юность, он обращал уже на себя внимание «многолетним разумом» и при этом истинным душевным благородством; он не был заносчив и дерзок перед низшими, отличался тихостью и скромностью и вместе с тем не запятнал себя с целью выдвижения ни единым доносом, к чему было столько соблазнов в развращающее время царствования Бориса. Первый самозванец возвел 18-летнего Скопина, как члена семьи, сильно пострадавшей при Годунове, в звание великого мечника; вскоре же по воцарении дяди своего Шуйского князь Михаил Васильевич Скопин показал себя выдающимся военачальником в борьбе с Болотниковым. На 21-м году жизни он женился на Александре Васильевне Головиной, после чего, не прожив с молодою женою и трех месяцев, отправился в Новгород для сбора рати и приглашения иноземных наемников. Для последней цели в Новгород приехал из Швеции королевский секретарь Мопс Мартензон; с ним было условлено, что шведы поставят 5-тысячное войско, которому царь будет ежемесячно уплачивать по 100 000 золотых (ефимков). Для окончательного же заключения договора должен был состояться съезд уполномоченных обеих сторон в Выборге.

Между тем к Новгороду подходил отправленный из Тушина отряд пана Кернозицкого. Чтобы противодействовать ему, Скопин собрал сколько мог войска и отдал распоряжение выслать эту рать к Бронницам, причем начальником ее вызвался быть Татищев. Но когда все уже было готово к выступлению, то новгородцы донесли Скопину, что Татищев собирается изменить Шуйскому и сдать Новгород Кернозицкому. По-видимому, Татищев, несмотря на оказанные им услуги при свержении Лжедимитрия, был удален воеводой в Новгород за свой буйный и грубый нрав и теперь желал воспользоваться благоприятным случаем, чтобы выбраться из Новгорода и свергнуть затем царя Василия. Возмущенный известием об этой измене, Скопин объявил о ней ратным людям в присутствии самого Татищева; они же, в порыве негодования, тут же убили его. Что касается Кернозицкого, то он, получив сведения, что у Новгорода собирается войско, поспешил в начале января 1609 года отойти от него.

Переговоры со шведами требовали от Скопина много искусства, трудов и терпения; он тщательно скрывал от них истинное положение дел и выставлял его в гораздо лучшем свете, чтобы умерить алчность Карла IX. В это же время он вел деятельную пересылку из Новгорода для подъема русских людей на защиту царя Василия Ивановича, сносясь для этого со всем севером государства.

Н. Негодаев. Воевода князь М.В. Скопин-Шуйский

Здесь, на севере, не было боярского и служилого дворянского землевладения, что, как мы видели, привело в южной части государства к обострению отношений между помещиками и крестьянами, причем последние легко поднимались против своих господ, смущенные льстивыми воровскими грамотами. Север был силен целым рядом знаменитых русских монастырей, постепенно обращавшихся как бы в крепости Московского государства и имевших обширные и хорошо устроенные хозяйства; здесь же, в северных городах и деревнях, по путям к Беломорскому торгу, сидел крепкий своим русским духом промышленный сельский и посадский торговый люд, сильно приверженный к земской тишине и порядку и привыкший управляться своим крестьянским или посадским миром. Люд этот скоро понял, что означают воровские грамоты и блага, сулимые ими, и решил крепко стоять за законного царя: все здесь ясно осознали, что тушинцы и поляки – хищники и грабители и что с ними надо бороться всеми силами. «Сапегу не раз извещали, – говорит наш историк С.Ф. Платонов, – что ему следует позаботиться о занятии Вологды «для того, что на Вологде много куниц и соболей и лисиц черных, и всякого дорогого товару и пития красного»; на Вологде лежал «товар английских немцев»; там «собрались все лучшие люди, московские гости с великими товары и с казною и Государева казна тут на Вологде великая от корабельные пристани, соболи из Сибири и лисицы и всякие оутри» (меха). И Сапега немедля требовал «на Государя царя и великого князя Димитрия Ивановича» и красного пития, и прочих товаров, и изменничьих «животов»…

Дело не ограничивалось одними поборами. Паны из Тушинского стана и из лагеря Сапеги под Троицким монастырем размещались на поместных землях и в частных вотчинах, в чужих хозяйствах, для прокормления как самих себя, так и своей челяди, творя великие безобразия. Повсюду ходили польские разбойники и грабители вместе с русскими лихими людьми, бывшими еще свирепее поляков. «У поляков, – говорит С. Соловьев, – не было побуждения свирепствовать в областях Московских; они пришли за добычею, за веселою жизнью, для которой им нужны были деньги и женщины; и буйство их не заходило далее грабежа и похищения женщин, крови им было не нужно; поживши весело на чужой стороне, попировавши на чужой счет, в случае неудачи они возвращались домой, и тем все оканчивалось… Но не таково было положение русских тушинцев, русских казаков-бездомовников. Русский человек, предавшийся Лжедимитрию, приобретший через это известное значение, известные выгоды, терял все это, терял все будущее в случае, если бы восторжествовал Шуйский, и понятно, с каким чувством он должен был смотреть на людей, которые могли дать Шуйскому победу, на приверженцев Шуйского: он смотрел на них не как на соотечественников, но как на заклятых врагов, могущих лишить его будущности, он мог упрочить выгоды своего положения, освободиться от страха за будущее, только истребляя этих заклятых врагов… Поэтому не удивительно читать в современных известиях, что свои свирепствовали в описываемое время гораздо больше, чем иноземцы поляки; когда последние брали в плен приверженца московского царя, то обходились с ним милостиво, сохраняли от смерти; когда же подобный пленник попадался русским тушинцам, то был немедленно умерщвляем самым зверским образом, так что иноземцы с ужасом смотрели на такое ожесточение…» «И видяще поляки и литва, – рассказывает Палицын, – таковы пытки и злое мучительство от своих своим и единоверным и, уступающе, дивляхуся окаянной вражий жесточи, и сердцы своими содрагахуся и, зверски взирающе, отбегаху… Иде же бо поляки со изменники придут к непроходимым местом в лесех и на реках, и на топех, и на болотех, и на ржавцех, и ту поляки станут без ума, не ведуще, что сотворити: како прейти или како минути. Изменницы же… и мосты и перевозы им строяще и лесом – тропинами во едину степень беспакостно провождаху… Егда же корысть делити во градех и в весех, то вся лутчаа поляки у них силою отнимаху, изменницы же, аще и множество их перед ними, но не пререковаху и всяко насильство от них радостно приемляху. Пленниц же, жен красных, и отроковиц, и юношь не токмо у худейших изменников, но и у начальствующих ими отимаху… Гнев же Божий праведно попущенный видим бываше. Мнози убо жены и девицы не хотяще со беззаконники разлучатися, и мнози по искуплении паки к ним отбегаху…

Бысть бо тогда разоренье святым Божиим церквам от самех правоверных, якоже капищем идольским прежде от великого Владимира; тогда на славу Божию, ныне же на утеху бесом с Люторы… Тогда убо во святых Божиих церквах скот свзатворяху-ху и псов во алтарех питаху; освященныя же ризы не токмо на потребу свпредирахуаху, но и на обуща преторгаху… И пременишася тогда жилища человеческаа на зверскаа. Дивие бо некроткое естество: медведи, и волцы, и лисицы, и зайцы на град-скаа пространнаа места перешедше, тако же и птицы от великих лесов на велицей пищи, на трупе человеческом, вселишяся. И звери и птица малая в главах и в чревех и в трупех человеческих гнезда соделашя… И крыяхуся тогда человецы в дебнепроходимыямыя и в чаще темных лесов и в пещеры неведомыя и в воде между кустов…»

Такое поведение поляков и тушинцев не замедлило поднять против них уже в конце 1608 года жителей многих мест на севере и северо-востоке, причем особенно прославилась своими действиями против воровских отрядов Устюжна Железнопольская.

Слух о том, что в Новгород прибыл известный своими победами над Вором царский племянник, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, наполнил, разумеется, сердца всех крепких людей Русского Севера живейшей радостью. «Для всего Поморья и северных частей Замосковья, – говорит С.Ф. Платонов, – Скопин был представителем государственной власти и военным руководителем с высшими полномочиями. Его «писания» имели силу указов, которым повиновались не только городские миры, но и государевы воеводы по городам. По его «отпискам» местные власти собирали ратных людей и готовы были отпустить их «в сход, где велит быти государев боярин и воевода князь М.В. Шуйский…». Вместе с тем северные города и сами от себя деятельно сносились друг с другом «отписками», чтобы крепко стоять против тушинцев и воров.

Вот выдержки из одной отписки от 30 ноября 1608 года жителей города Устюга Великого к вологжанам:

«Господину Поспелу Елисеевичу и всем Усолским людем и волостным крестьяном, и старостам, и целовальником и всем людем, Иван Стрешнев до подьячей Шестой Копнин и все мирские люди Устюжане посадские, старосты и целовальники, и волостные крестьяне, челом бьют. Нынешнего, господине, 7117 году, ноября в 26 день приехал к нам на Устюг, из Ярославля, Московский жилец, а Устюжский кабацкий откупщик Михалко Иванов; да с Вологды приехал здешний Устюжской пристав Поспелко Усов… до того же дни приехал Устюжский же пристав Степанко Захарьин с Тотьмы… И кабацкий откупщик Михалко сказывал нам на совете, при всем народе, что Божиим изволением, грех ради наших, сделалось над Ростовом: пришед Литовские люди в Ростов, их плоштвом, потому что жили просто, совету-де и обереганья не было, и Литовские-де люди Ростов весь выжгли и людей присекли, и с Митрополита с Филарета (Никитича Романова) сан сняли и поругалися ему, посадя-де на возок с женкой (распутной женщиной), да в полки свезли; а из Ярославля-де лутчие люди, пометав домы своя, разбежалися, а чернь со князем Федором Борятинским писали в полки (тушинские) повинные и крест-де целовали, сказывают, Царевичу князю Дмитрею Ивановичу… Да пристав же Поспелко Усов нам, при всем же народе, сказывал: при нем же-де присланы из полков (тушинских) два сына боярские, Козма Кадников, а другому имени не упомнит, и чли (читали) при всем народе, а писана к мирским люд ем ко всей земле, на Вологду, грамота, и ту-де грамоту он слышал, как чли, недели с две, и в грамоте писано: велено собрата с Вологды, с посаду и со всего Вологодского уезда, и с архиепископских и со всяких монастырских земель, с сохи по осми лошадей, с саньми, и с веретен, и с рогожами, да по осми человек с сохи, а те лошади и люди велено порожжие гонити в полки; да в той же-де грамоте написано: велено собрати с Вологды же с посаду и со всего Вологодского уезда, с выти со всякия[20]20
  Земля для раскладки разных податей делилась в Московском государстве со второй половины XVI века, кроме уже известного нам деления на сохи, также и на выти; выть была меньше сохи и заключала в себе в зависимости от дохода, приносимого землей, 12, 14 или 16 четвертей, причем четверть равнялась полудесятине.


[Закрыть], сколко в Вологодском уезде вытей есть, столового всякого запасу, с выти, по чети муки ржаной и по чети муки пшеничной, по чети круп грешневых, по чети круп овсяных, по чети толокна, по чети сухарей, по осмине гороху, по два хлеба белых, по два ржаных, да по туше по яловице по болшой, да по туше по баранье, по два полти свинины свежия, да по два ветчины, да по лебедю, да по два гуся, да по два утят, по пяти куров, по пяти ососов (поросят), по два зайца, по два сыра сметанных, по ведру масла коровья, по ведру конопляного, по ведру рыжиков, по ведру груздей, по ведру огурцов, по сту ретек, по сту моркови, по чети репы, по бочке капусты, по бочке рыбы, по сту луковиц, по сту чесноку, по осмине снедков, по осмине грибков, по пуду икры черныя, да по осетру по яловцу, да по пуду красныя рыбы, да питей по ведру вина, по пуду меду, по чети солоду, по чети хмелю; то столько всякаго запасу с одной выти, а с иных со всякия выти по тому же, а запасы велено провадити Вологодским уездом, мирским людям, старостам и целовальником, на мирских подводах, опричь тех, что по осми лошадей с сохи. А по другой грамоте велено другому сыну боярскому на Вологде же переписати у торговых людей, которые торгуют рыбой, рыбу всякую и рыбных ловцов и ловли рыбныя всякия, а ловити велено свежую рыбу ловцом на него, который ся называет Князем Дмитрием, пять дней и пять ночей, а шестой день велено ловити на дворецкаго его, на князя Семена Звенигородского… И как те обе грамоты в народе прочли, и Вологжане против тех грамот ничего не сказали, а иные многие заплакали, а говорят-де тихонько друг с другом: хоти-де мы ему и крест целовали, а токоб-де в Троицы славимый милосердый Бог праведный свой гнев отвратил и дал бы победу и одоление на враги креста Христова Государю нашему Царю и Великому Князю Василью Ивановичу всея Русии, и мы-де и всею душою ради все головами служити, токо буде иные городы, Устюг и Усолье и Поморские, нам помогли, и нам всем также было безделно помереть же будет. Ла тот же Поспелко сказывал и кабацкой откупщик: которые-де городы возьмут (воры) за щитом, или хотя и волею крест поцелуют, и те-де все городы отдают паном в жалованье, в вотчины, как и преже сего уделья бывали… И мы, господине, поговорили с Устюжаны с посадскими людми и с волостными крестьяны: как, коим обычаем, тем делом промыслит, токо к нам на Устюг так же, как и к Вологде и к Тотьме, пришлют наказы и целовалную запись, и нам целовать ли крест или стояти крепко? И Устюжане, господине, посадские люди и волостные крестьяне с нами говорили накрепко, что креста целовати тому, который называется Царем Дмитреем, не хотят; а хотят стояти накрепко, и людей сбирати хотят тотчас со всего Устюжского уезда поворотно головами. А про Московское Государьство они же и иные люди сказывали, что Московское Государьство, дал Бог, стоит по-старому здорово. – И тебе, господине Поспел Елисеевич, помыслити у Соли у Вычегоцкия с Строгановыми, с Максимом и с Никитою, и со всею Усольскою землею, что их мысль: хотят ли они с нами и с Устюжаны стояти крепко о том деле и совет с нами крепкой о том деле держат ли? Ла толко, господине, ваша мысль будет единака с нами, и тебе бы, господине, поговоря с Строгановыми и со всею Усолскою землею, тебе, Поспелу, и вам, Максиму и Никите, и посадским и волостным лутчим людем, человек пяти, или шти, или десяти, приехать пожаловати к нам к Устюгу вскоре для того совету; а наша мысль то: будет вы к нам приедете и стоять с нами заодин похотите, и нам вам в том крест целовати меж собя, а вам также крест целовати, что нам с вами, а вам с нами и ожить и умереть вместе. А в Ярославле-де правят на Ярославцах (воры) и по осминадцать рублев с сохи, а у торговых людей у всех товары всякие переписали, а переписав, в полки отсылают».