Текст книги "Сказания о Русской земле. Книга 4"

Эта шведская сборная рать начала прибывать к Новгороду только с половины апреля 1609 года; она насчитывала в своих рядах около 15 000 человек шведов, шотландцев, датчан, англичан, немцев и французов; ее главнокомандующим был 27-летний Яков Делагарди, сын знакомого нам Понтуса Делагарди, уже побывавший, несмотря на свою молодость, в продолжительных походах, причем часть своей службы он прошел в Нидерландах под начальством лучшего европейского полководца того времени – принца Морица Нассауского.

В Новгороде между обоими молодыми вождями быстро завязались дружеские отношения. Скопин произвел и на шведов самое лучшее впечатление: «Имея от роду всего 23 года, – писал про него один из них, – он отличался статным видом, умом, зрелым не по летам, силою духа, приветливостью, воинским искусством и умением обходиться с иностранцами».

Великий царь и святейший патриарх Филарет Никитич Романов.

Царский титулярник

Делагарди хотел ждать окончания распутицы, но Скопин спешил с выступлением на выручку столицы; в конце апреля передовые русско-шведские отряды разбили Кернозицкого под Старой Руссой, а затем быстро очистили от воров Торопец, Торжок, Порхов и Орешек; воевода последнего города, Михаил Глебович Салтыков, бежал в Тушино. Менее удачны были действия отряда князя Мещерского, высланного из Новгорода для занятия Пскова, в котором вражда между лучшими и меньшими людьми, стоявшими за Вора, обострилась до крайности; Мещерский не смог овладеть Псковом и был отозван назад князем М.В. Скопиным, который лично выступил из Новгорода 10 мая. Против него из Тушина был выслан к Торжку пан Зборовский и знакомый нам Григорий Шаховской, «всей крови заводчик», успевший освободиться из своего заключения на Белоозере и пробраться к Вору.

Под Торопцом передовой шведский отряд был разбит Зборовским, но последний поспешил затем отойти к Твери и соединиться с Кернозицким, узнав, что Скопин идет во главе большого войска.

Под Тверью в июле 1609 года Скопин настиг Зборовского и вступил с ним в упорнейшее сражение. Долго успех его колебался то в одну, то в другую сторону, но в конце концов польско-воровские войска были разбиты, и Скопин собрался уже их преследовать всеми силами, как вдруг получил известие, что шведские наемники отказываются идти, так как получили жалование только за два месяца, а требуют за четыре. Лелагарди принял сторону Скопина и грозил своим воинам даже смертью, но это мало помогло, и с той поры, помимо борьбы с Вором и поляками и устройства ополчений северных городов, на Скопина легла еще тяжелая задача – улаживать всеми мерами неудовольствия, возникавшие среди вспомогательной шведской рати.

От Твери князь Михаил Васильевич не пошел прямо на Москву: он знал, что встретит под Троицей, у Дмитрова и Тушина сильные отряды Сапеги, Лисовского и других воров, в столкновении с которыми, в случае неудачи, все его дело может быть сразу погублено, и двинулся поэтому в направлении к Ярославлю, чтобы быть ближе к собравшемуся мужицкому ополчению северных городов. Дойдя до Калязина монастыря на Волге, он остановился, укрепил свой стан и стал обучать стекающихся к нему ратников, имея деятельным помощником шведского военачальника Зомме. Вместе с тем Скопин и царь Василий Иванович Шуйский рассылали по всему северу свои грамоты, требуя присылки людей и денег. Особенно горячо откликнулись на этот призыв иноки Соловецкого монастыря и именитые люди Строгановы. Соловецкие монахи переслали в Москву более 17 000 рублей и даже серебряную ложку, то есть, очевидно, всю свою казну дочиста; Петр же Семенович Строганов, как признал сам Шуйский, посылал многих ратных людей на царскую службу против воров, города от шатости укреплял и давал большие деньги в ссуду для раздачи жалованья служилым людям. За это радение царь приказал писать его во всех грамотах с «вичем», что считалось тогда великою честью.

Между тем Скопин, разбив у Калязина двинувшегося было против него от Троицы Сапегу и усилив свою рать заволжскими мужицкими дружинами, «сождався с костромскими и с ярославскими и с иных городов людьми», занял в октябре Переславль-Залесский и Александровскую слободу. Установив таким путем связь между Москвой и северными городами, он решил идти отсюда на освобождение столицы, закрепляя свое движение к ней устройством крепких «острожков», в которых оставляемые им небольшие отряды могли бы с успехом противодействовать воровским шайкам. Сюда же, к Александровской слободе, позднею осенью 1609 года стал подходить и шедший с Нижней Волги воевода Ф.И. Шереметев.

Движение Ф.И. Шереметева сильно подняло дух всех крестьянских и посадских миров в Поволжье и в местности между Волгой и Окой, начавших подниматься против воров с осени 1608 года.

Так, в Юрьевце-Поволжском черные люди собрались вокруг сотника Феодора Красного, на Решме – во главе их стал крестьянин Григорий Лапша, в Балахнинском уезде – Иван Кувшинников, в Городце – Феодор Ногавицын, в Холуе – Илья Леньгин и, наконец, в Нижнем – всеми действиями против воров руководил доблестный воевода Андрей Алябьев. Тем не менее эти действия против воровских шаек и их предводителей – Лисовского, Федьки Плещеева, занявшего Суздаль, атамана Таскаева, князя Вяземского и других – были очень тяжелы для мужицких ополчений. Поэтому Ф.И. Шереметев, шедший от Астрахани с отрядом хорошо обученных воинов, число коих было едва ли более 3000 человек, встречался всюду как избавитель. Вынужденный постоянно очищать свой путь от воров, Шереметев так же, как и Скопин, мог двигаться очень медленно. Только весной 1609 года он подошел и прочно утвердился в Нижнем; «Нижегородцы же, – говорит летописец, – видя приход к ним ратным людем, возрадовашеся». Из Нижнего Шереметев двинул Алябьева к Мурому, где засели воры, а затем и сам направился к этому городу. После занятия Мурома Алябьев был послан к Владимиру; владимирцы, узнав о его приближении, схватили своего воеводу Вельяминова, передавшегося Вору, и потащили его в соборную церковь, чтобы он там исповедался и причастился перед смертью. Соборный протопоп, дав ему причастие, вывел Вельяминова к народу и сказал: «Вот враг Московского государства», после чего он был тут же избит камнями до смерти.

Шереметев прибыл во Владимир лишь во второй половине 1609 года, взяв предварительно приступом Касимов; затем он пошел к Суздалю, где крепко засели воры, но овладеть этим городом ему не удалось, и он должен был опять отступить к Владимиру. Наконец, только к исходу 1609 года ему удалось соединиться со Скопиным.

Таким образом, к концу 1609 года благодаря действиям Скопина и Ф.И. Шереметева и подъему народного духа в посадских и крестьянских мирах на севере России и в Среднем Поволжье царь Василий Иванович Шуйский, казалось, мог рассчитывать на победу над непрошеными гостями, нагло вторгнувшимися в Московское государство как из Польши, так и с воровского Поля.

Старинный вид Твери

Но в это время в пределах Московского государства появился еще новый враг, одинаково опасный для Василия Ивановича Шуйского и для царика, засевшего в Тушине. Это был Сигизмунд – король польский. Успешно справившись с домашним рокошем, он хотел воспользоваться теперь смутой, царившей в Московском государстве, и под предлогом, что Шуйский заключил союз с его заклятым врагом – Карлом IX Шведским, решил вторгнуться в наши пределы, обещав сенату и сейму, у которых он испросил войско и деньги на войну, что будет в своих действиях руководствоваться исключительно выгодами Польши. Прибывавшие из Московского государства поляки убеждали его, что лишь только он явится в наших пределах, то бояре тотчас же сведут Шуйского с престола и провозгласят царем королевича Владислава.

Иначе смотрел 63-летний королевский гетман Жолкевский, который был вообще против войны с Москвой. Видя же непременное желание Сигизмунда вмешаться в наши дела, он убеждал его идти в Северскую Украину и овладеть ее плохо укрепленными городами, полагая, что королевских войск будет недостаточно для взятия крепкого Смоленска, обнесенного каменными стенами при Годунове. Но Сигизмунд во что бы то ни стало хотел овладеть как можно скорее именно Смоленском, составлявшим в течение стольких лет предмет вожделений поляков, а затем подчинить Польше и все Московское государство. В намерении идти на Смоленск поддерживали короля: бывший посол к первому Лжедимитрию Александр Гонсевский, ставший теперь старостой велижским, канцлер Лев Сапега, а также особо приблизившиеся к Сигизмунду во время рокота братья Ян и Яков Потоцкие. Вообще, в это время в Польше смотрели на покорение Московского государства как на дело весьма легкое. «.. Наши мало не всей Русской землей овладели, – писал один шляхтич другому, – кроме Москвы, Новгорода и других небольших городов… Я вам объявляю, что на будущем сейме постановят такое решение; видя легкоумие и непостоянство московских людей, которым ни в чем верить нельзя, надобно разорить шляхту (русскую) и купцов и развести в Подолию и другие дальние места, а на их место посадить из наших земель достойных людей…».

В это же именно время в Польско-Литовском государстве особенно усилилась ненависть ко всему православному и русскому. В 1608 году латиняне и униаты хотели нанести смертельный удар Виленскому православному братству, имевшему свое средоточие в Троицком монастыре, и решили, как мы уже упоминали, передать этот монастырь униатам. Православные, конечно, сильно всполошились и послали жалобу в сейм, где у них были покровители, обещавшие принять их сторону. Но в следующем 1609 году в Вильну прибыл Сигизмунд, шедший на завоевание Московского государства. «Православные, – говорит наш известный ученый М.О. Коялович, – обвинены были в мятеже, в оскорблении величества, и многие из них подверглись суду. Большая часть церквей обращена в унию. Православные мещане задавлены были жестоко… Где было русское братское училище, там редко когда ученики возвращались из училища домой с неповрежденными лицами. На них нападали и били иезуитские школьники, которые не давали житья никакому иноверцу, так что иноверцы даже объезжали обыкновенно на дальнем расстоянии иезуитские школы. Смутные времена в России, постоянные переходы поляков через Западную Россию по пути в Москву давали огромную силу всему польскому и латинскому и страшно давили все русское, православное. Везде стало изнемогать и падать и западнорусское мещанство…».

21 сентября 1609 года Сигизмунд стоял уже под стенами Смоленска, имея 5000 пехоты, 12 000 конницы, 10 000 запорожских казаков и, кроме того, отряд литовских татар. Он послал складную грамоту В.И. Шуйскому и «универсал», или манифест, к жителям Смоленска и окрестных мест, в котором, между прочим, уверял, что шведы хотят искоренить православие, и он, Сигизмунд, пришел его спасти, почему обитатели Смоленска и должны отворить свои ворота и встретить его хлебом-солью. Но «виленские мещане-братчики, – говорит М.О. Коялович, – послали в Смоленск предостережение, чтобы русские знали, чего ожидать от польского короля, который хочет властвовать и в Восточной России; а когда Сигизмунд подошел к Смоленску и требовал сдачи, то поляки увидели на стенах крепости и некоторых мещан западнорусских.

В Смоленске сидел на воеводстве доблестный Михаил Борисович Шеин. Он зорко следил через своих лазутчиков за всеми действиями противника и был отлично осведомлен об истинных намерениях короля. На свой универсал Сигизмунд получил из Смоленска следующий ответ от архиепископа, воевод и народа: «Мы в храме Божьей Матери дали обет не изменять Государю нашему Василию Ивановичу, а тебе, Литовскому королю и твоим панам не раболепствовать вовеки». Вслед за тем были выжжены посады и слободы. «Многие описали и начертали положение крепости Смоленской, – говорит гетман Жолкевский в своих "Записках", – я кратко скажу об этом. Снаружи она кажется довольно обширна: окружность ее стен полагаю до восьми тысяч локтей, более или менее, не считая окружности башен; ворот – множество; вокруг крепости башен и ворот тридцать восемь, а между башнями находятся стены длиною во сто и несколько десятков локтей. Стены Смоленской крепости имеют толстоты в основании десять локтей, вверху же с обсадом (вероятно, зубцы, между коими бойницы), может быть, одним локтем менее, вышина стены, как можно заключить на глазомер, около тридцати локтей».

Смольняне, кажется, в количестве не более 70 000 человек, считая старцев, женщин и детей, «заключились в крепости, – рассказывает Н.М. Карамзин, – и выдержали осаду, если не знаменитейшую Псковской или Троицкой, то еще долговременнейшую и равно блистательную в летописях нашей славы».

Расставив орудия вокруг города, Сигизмунд велел отрыть из них жестокую пальбу; затем 23 сентября, за два часа до рассвета, поляки повели приступ всеми силами, однако не могли вломиться в крепость, хотя разрушили взрывом Аврамиевские ворота; ночью 26 сентября они взяли острог у Пятницкого конца, а через сутки, пользуясь опять ночным покровом, повели новый приступ, причем пытались овладеть Большими воротами.

Но осажденные оборонялись с таким мужеством, что ляхи были всюду отбиты с огромным уроном. Они не пытались более выходить из своих станов, а ограничились ведением почти бесполезной для себя стрельбы из орудий и устройством подкопов, которые своевременно взрывались нашими при посредстве выводимых ими «слухов». Смольняне действовали все время в высшей степени решительно и постоянно производили на поляков смелые вылазки. Однажды среди белого дня 6 человек русских подъехали на лошадях к стану маршала Дорогостайского, схватили на глазах у всех литовское знамя и благополучно вернулись в крепость.

При этих условиях наступила зима с 1609 на 1610 год.

Весть о прибытии Сигизмунда к Смоленску произвела сильное впечатление не только на В.И. Шуйского и Тушинского вора, но и на поляков, бывших с последним. Эти поляки отнюдь не желали делить с королем добычи, которую им сулила смута в Московском государстве. «"Чего хочет Сигизмунд", говорили Тушинские и Сапегины Ляхи с негодованием, – рассказывает Карамзин, – лишить нас славы и возмездия за труды; взять даром, что мы в два года приобрели своею кровью и победами!» Особенно негодовал на Сигизмунда Рожинский, первое лицо в Тушинском стане. Он созвал поляков в коло и заключил с ними конфедерацию, или союз, члены которого поклялись посадить Вора на царство, вступив, если нужно, в открытую борьбу с королем, и послали пана Мархоцкого к Сигизмунду со следующим словом: «Если сила и беззаконие готовы исхитить из наших рук достояние меча и геройства, то не признаем ни короля королем, ни отечества отечеством, ни братьев братьями…».

Святой патриарх всея Руси Гермоген. Икона

Богоматерь Одигитрия Смоленская. Икона. Начало XVI в.

Рожинский уговаривал и Сапегу примкнуть к конфедерации и лично ездил для этого под Троицу, но последний не решился открыто восстать против короля.

Появление Сигизмунда у стен Смоленска вызвало, как мы говорили, большую тревогу и в Москве. Вся надежда царя и граждан была возложена на Скопина, но последний не мог двигаться быстро и должен был выдержать наступление Сапеги, который подступил к Александровской слободе, и только после кровопролитного боя отошел опять к Троице; между тем в столице наступил снова голод, и страшно поднялась цена на хлеб; крестьянин Сальков с шайкой воров занял Коломенскую дорогу, по которой шло продовольствие из Рязанской земли, и двое высланных против него воевод не могли совладать с ним; только когда Василий Иванович Шуйский отправил против Салькова князя Димитрия Михайловича Пожарского, то Сальков был наголову разбит и очистил Коломенскую дорогу. В самой Москве тоже завелась измена, и Красное село было сперва сдано тушинцам, а потом выжжено дотла; при этом был спален и деревянный город Скородум, выстроенный Борисом Годуновым.

Между тем Сигизмунд решил отправить пана Стадницкого в Тушино и грамоты к царю Василию Ивановичу, к патриарху Гермогену, ко всему духовенству, боярам и всем людям Московского государства.

Пан Стадницкий должен был уговорить тушинских поляков оставить Вора и перейти на службу к королю, за что им сулились великие милости не только в Московском государстве, но и в Польше. Шуйскому Сигизмунд сообщал, что пришел помочь ему успокоить его царство, а потому просит съехаться думным боярам с польскими послами для переговоров. В грамоте же к патриарху, духовенству, боярам и всем людям король прямо говорил, что он, желая утишить смуту Московского государства, предлагает им быть под его рукою, за что обещает, заверяя «нашим господарским истинным словом», цело и ненарушимо поддерживать «веру вашу православную правдивую Греческую», хотя вслед за тем он тотчас же принял с великой благодарностью шпагу, освященную папою Павлом V и присланную ему с пожеланием успешного покорения «московских схизматиков».

Приезд Стадницкого в Тушино вызвал большой переполох. Рожинскии уговаривал поляков не слушать увещаний короля; но среди рыцарства прошел слух, что Сигизмунд привез с собой огромную казну и хочет всем щедро заплатить. В это же время прибыли в Тушино посланные от Сапеги из-под Троицы, которые тоже стали уговаривать перейти на сторону короля. Рожинскии должен был уступить и начал переговоры со Стадницким.

Положение Вора было в это время самое жалкое. Знатные поляки, еще недавно постоянно целовавшие ему руку, относились к нему теперь с величайшим презрением. Пан Тышкевич ругал его в глаза мошенником и обманщиком. Вместе с тем поляки зорко следили за цариком, чтобы он не сбежал, и заперли всех его лошадей; тем не менее Вору удалось с четырьмя сотнями донских казаков ускользнуть из Тушина. Но за ним отправился в погоню Рожинскии и быстро вернул его назад. Когда царик спросил его, о чем у них идут переговоры с королевским послом, то тот ему отвечал: «А тебе что за дело! Черт знает, кто ты таков! Довольно мы пролили за тебя крови, а пользы не видим», – после чего, будучи пьяным, Рожинскии хотел еще избить названного Димитрия.

При этих обстоятельствах, видя, что дело совсем плохо, Вор в тот же вечер (кажется, 6 января 1610 года) оделся мужиком, потихоньку сел со своим приятелем, шутом Кошелевым, в навозные сани и бежал в Калугу, покинув Тушино и свою жену «государыню Марину Юрьевну» на произвол судьбы.

Это неожиданное бегство Вора окончательно побудило всех тушинских поляков перейти на сторону короля.

В другом положении очутились «государыня» и русские люди, оставшиеся в Тушине. Пан Стадницкий предложил Марине, доводившейся ему племянницей, положиться на милость короля, причем по-прежнему называл ее дочерью сендомирского воеводы, но в ней крепко засело убеждение, что она венчанная московская царица: «Кого Бог осветит раз, – писала она в ответ Стадницкому, – тот всегда будет светел… Если счастье лишило меня всего, то осталось при мне, однако, право мое на престол Московский, утвержденное моей коронацией, признанием меня истинной и законной наследницей, признанием, скрепленным двойной присягой всех сословий и провинций Московского Государства…» В таком же духе написала она и Сигизмунду.

Простые русские люди и казаки, составлявшие воровские войска, были вначале крайне огорчены бегством царика и прямо обвиняли в этом поляков. «Толпы, – говорит Н.М. Карамзин, – с яростным криком приступили к гетману Рожинскому, требуя своего Димитрия и в то же время грабя обоз сего беглеца, серебряные и золотые сосуды, им оставленные». Скоро воровской атаман Беззубцев разбил в Серпухове пана Млоцкого за то, что последний «направлял дело в королевскую сторону», а через месяц все казаки, исключая отряд Заруцкого, были приведены к Вору в Калугу князем Шаховским, «всей крови заводчиком», и князьями Д.Т. Трубецким и Засецким. Рожинский погнался за ними и нанес им поражение, положив на месте около 2000 человек, а затем вернулся в Тушино.

В Калуге Вор очень недурно устроился. Город этот связывал его со всем югом, охваченным мятежным движением, и с казаками. Прибыв в подгородный Калужский монастырь, он тотчас же послал объявить жителям города о своем бегстве из Тушина с целью спастись от гибели, которую ему готовил Сигизмунд за отказ отдать полякам Смоленск и Северскую землю, и клялся, что положит свою голову за православие и Отечество: «не дадим торжествовать ереси, не уступим королю ни кола, ни двора». Калужане встретили его с хлебом-солью и с царскими почестями.

Что касается тушинских бояр и служилых людей, то через несколько дней после бегства Вора в Калугу они собрались на сходку, где имели совещание с послами Сигизмунда, и решили на ней вступить с королем в переговоры о том, чтобы посадить на московский престол его сына королевича Владислава при непременном условии, что последний примет православие. Конечно, эти тушинские перелеты, за которыми водилось немало грехов, не могли рассчитывать ввиду бегства Вора в Калугу и успехов князя М.В. Скопина на севере на милостивый прием у царя Василия Ивановича в Москве. «В сей думе крамольников присутствовал, как пишут, – говорит Н.М. Карамзин, – и муж добродетельный, пленник Филарет, ее невольный и безгласный участник».

21 января 1610 года под Смоленском Сигизмунд принимал русских послов из Тушина; в числе их, между прочими, были: беглый воевода из Орешка Михаил Глебович Салтыков с сыном Иваном; дьяк Грамотин, ловкий, но гнусный человек, который вместе с Михаилом Салтыковым за несколько времени до этого по просьбе Сапеги склонял к сдаче защитников Троиице-Сергиевой лавры; убийца семьи Годуновых и выдававший себя одно время за Лжедимитрия, битый кнутом дворянин Михаил Молчанов; старый изменник князь Василий Рубец-Мосальский, князь Юрий Хворостинин, торговый мужик-кожевник Федька Андронов и некоторые другие.

Несмотря на столь порочный состав посольства, необходимо сказать, что оно, благодаря короля за милостивый прием и прося у него на Московское государство королевича Владислава, заявило ему, что само не может решить это дело без совета всей земли и вместе с тем ставит непременным условием охранение во всей ненарушимости православия, причем Михаил Салтыков, державший королю речь, когда дошел до этого условия, не выдержал и стал плакать.

Вслед за тем 4 февраля между тушинскими послами и королем был заключен договор, который рядом условий, ограничивающих власть Владислава, стремился «охранить московскую жизнь, – как говорит С.Ф. Платонов, – от всяких воздействий со стороны Польско-Литовского правительства, обязывал Владислава блюсти неизменно Православие, административный (правительственный) порядок и сословный строй Москвы». Сигизмунд согласился на условие, что Владислав будет венчаться на царство Русским патриархом в Москве, но коварно добавил, что это произойдет, когда водворится в государстве полный порядок.

Самозваные послы пошли на эту уступку чрезвычайной важности, и каждый из них дал королю такую присягу: «Пока Бог нам даст государя Владислава на Московское государство, буду служить и прямить и добра хотеть его государеву отцу, нынешнему наияснейшему королю Польскому и великому князю Литовскому, Жигимонту Ивановичу». Обрадованный этим поворотом дел, Сигизмунд писал польским сенаторам: «Хотя при таком усильном желании этих людей, мы, по совету находящихся здесь панов, и не рассудили вдруг опровергнуть надежды их на сына нашего, дабы не упустить случая привлечь к себе и Москвитян, держащих сторону Шуйского и дать делам нашим выгоднейший оборот; однако, имея в виду, что поход предпринят не для собственной пользы нашей и потомства нашего, а для общей выгоды республики, мы без согласия всех чинов ее не хотим постановить с ними ничего положительного».

Между тем доблестный защитник Смоленска М.Б. Шеин продолжал отвечать пушечными выстрелами и вылазками на все попытки короля овладеть городом, а владыка Сергий, чтобы пресечь всякие разговоры граждан о сдаче, снял однажды после службы облачение, положил посох и, выйдя к пастве, объявил ей, что готов принять какую угодно муку, но церкви не предаст и согласен, чтобы его умертвили, но на сдачу города не согласится. Горожане, проливая слезы, надели опять на Сергия облачение и поклялись, что будут стоять против поляков до последнего издыхания.

Оставшаяся в Тушине Марина тщетно отправляла во все стороны письма с просьбой о помощи и ходила с распущенными волосами по палаткам воинов, убеждая их принять сторону Вора; наконец она решилась бежать. 11 февраля 1610 года, переодевшись гусаром, в сопровождении служанки и нескольких сотен донцов Марина покинула Тушино, оставя письмо к войску, в котором горько жаловалась на свою судьбу, но говорила, что не отступит от своих прав на Московское государство, почему поневоле должна ехать к мужу.

Однако она попала не к мужу, а очутилась у Сапеги в Дмитрове, куда он перешел, вынужденный князем Михаилом Васильевичем Скопиным снять 12 января, после 16 месяцев, осаду Троице-Сергиевой лавры. По-видимому, Марина была не прочь соединить свою судьбу с усвятским старостой, «не забывавшим, – по словам Валишевского, – даже в пьяном виде величать "государыней" свою прекрасную подругу…». Но, «при всем уважении и рыцарской вежливости, – продолжает Валишевский, – с которым он уговаривал "царицу" не покидать его, Марина почуяла, что он предлагает ей это лишь для того, чтобы предать ее королю, и она решила продолжать свой путь… "Не будет того, чтобы ты мною торговал, – сказала она Сапеге, – у меня здесь свои Донцы; если будешь меня останавливать, то я дам тебе битву"». Прибыв в мужском платье в Калугу к Вору, она не переставала рассылать в разные стороны послания, требуя помощи для водворения ее на московском престоле и жалуясь на мужа, который не оказывает ей «ни уважения, ни любви». «В головке этой женщины, честолюбивой до безумия, – говорит Валишевский, – к самым тяжелым и важным заботам постоянно примешивались пошлые мысли и хлопоты о пустяках… Она писала беспрестанно и ко всем, к папе и к нунцию, к королю и к его сенаторам, представляя им разные доводы, один другого глупее и смехотворнее…». Ответов она обыкновенно не получала. Папа Павел У который писал ей при отправлении ее в 1606 году в Москву: «Мы оросили тебя своими благословениями как новую лозу, посаженную в винограднике Господнем, да будешь дщерь Богом благословенная…», делал теперь коротенькие пометки на ее посланиях: «Не требует ответа».

Бегство Марины в Калугу вызвало новые волнения в Тушине; часть рыцарства приняла сторону Рожинского, другие – его врага, пана Тышкевича, и дело доходило до ружейных выстрелов. Затем поляки стали звать короля прибыть скорее в Тушино, ибо Тушину начинала грозить опасность как со стороны Скопина, так и от Вора из Калуги; но король не двигался из-под Смоленска.

Тогда в первых числах марта 1610 года Рожинский зажег Тушино и направился к Иосифо-Волоколамскому монастырю, ведя с собой в качестве пленника Филарета Никитича. Воровская столица окончательно опустела через несколько дней: часть русских тушинцев пошла за Рожинским, часть последовала в Калугу к Вору, а часть явилась с повинною в Москву. Тушинские же послы во главе с Михаилом Салтыковым остались при Сигизмунде под Смоленском.

Князь М.В. Скопин тем временем успешно подвигался на освобождение столицы: 4 января 1610 года высланный им в передовом отряде дворянин Волуев для разведки расположения Сапеги вступил в Троице-Сергиев монастырь, усилился там отрядом Жеребцова и на другой день напал на поляков, после чего вернулся к Скопину, донося ему о слабости Сапеги. Последний, как мы уже говорили, вынужден был 12 января снять осаду лавры и отступил к Дмитрову.

В. Никонов. Иосифо-Волоколамский монастырь

Через несколько дней последовало торжественное вступление войск Скопина в обитель Живоначальной Троицы. Ее мужественные защитники и иноки радостно встретили прибывших и отдали все, что имели еще в ризнице, а также несколько тысяч рублей монастырской казны для уплаты шведам. Затем, несмотря на глубокий снег, отряд князя Ивана Куракина из шведов и русских двинулся от Троицы на лыжах к Дмитрову, где Сапега был наголову ими разбит. В это время как раз у него гостила Марина; видя, что испуганные поляки вяло защищают свои укрепления, она выбежала к ним и крикнула: «Что вы делаете, негодяи! Я женщина, а не потеряла духа…». От Дмитрова, бросив знамена и пушки, Сапега побежал к калужским и смоленским границам, чтобы, «смотря по обстоятельствам, – говорит Н.М. Карамзин, – присоединиться к королю или к Лжедимитрию».

Скоро мужественный Волуев разбил под Иосифо-Волоколамским монастырем и знаменитого воровского гетмана князя Рожинского, причем был освобожден и отправлен затем в Москву его пленник, Филарет Никитич Романов. Сам же Рожинский, упав нечаянно на раненый бок, кончил через несколько дней свою молодую, но бурную жизнь в Волоколамске.

Один только Суздаль оставался до весны во вражеских руках; здесь крепко держался смелый наездник Лисовский вместе с изменником атаманом Просовецким. Весной Лисовский оставил Суздаль и отправился ко Пскову, ограбив по пути Калязинский монастырь и убив его защитника Давыда Жеребцова.

Таким образом, к весне 1610 года трудами князя М.В. Скопина Москва была освобождена от польско-воровских отрядов, ее окружавших. «Ло прибытия Скопина, – говорит гетман Жолкевский в своих "Записках о Московской войне", – в Москве бочка ржи продавалась с лишком по двадцати золотых; теперь же так много оной было привезено, что бочка продавалась по три золота…».

Царь Василий Иванович и вся столица с величайшим торжеством встречали 12 марта 1610 года своего юного освободителя – 23-летнего князя Михаила Васильевича Скопина; народ падал перед ним ниц и называл его отцом Отечества.

Конечно, самым радушным и широким образом чествовались и его сподвижники – русские ратные люди, а также Делагарди и шведские наемники.

Имя Скопина было в это время у всех на устах, и в мечтах каждого русского человека, любящего свое Отечество, он являлся тем несравненным героем и избавителем, который должен был окончательно очистить Московское государство от поляков и воров. В Москве появились уже рассказы про каких-то гадателей, предсказывавших, что умиротворение России наступит, когда царем будет Михаил.

Но все это, разумеется, должно было сильно не нравиться Василию Ивановичу Шуйскому, особенно же его бездарному, но завистливому брату, князю Димитрию Ивановичу, который являлся его наследником, так как у престарелого царя от брака с княжной Буйносовой-Ростовской было только две дочери, вскоре же умершие, и дальнейшего потомства ожидать было трудно. Князь Димитрий Иванович с ненавистью следил за успехами Скопина и во время торжественного въезда его в Москву не мог удержаться, чтобы не сказать: «Вот идет мой соперник».