Текст книги "Аграрники, власть и село. От прошлого к настоящему"

Васильчиков полагал, что оба направления способностей равноправны и должны иметь одинаковые возможности для развития в соответствующих учебных и образовательных программах, которые должны свободно избирать учащиеся и их родители. В связи с этим Васильчиков упрекал Толстого, что он вводит педантично тягостные учебные программы для насаждения наклонностей гуманитарного классицизма, тем самым препятствуя развитию способностей естественнонаучных. Но дети, как «физики» так и «лирики», должны иметь равные права в доступе к развитию своих способностей – настаивал князь Васильчиков.

Не стоит думать, что Васильчиков был вообще против изучения классической филологии, наоборот, он всячески подчеркивал свое уважение к знанию древних языков и искренне сетовал, что во времена его молодости трудно было найти хороших специалистов-античников даже в Петербургском университете. Васильчиков лишь возражал против реализации консервативной политики от имени классической филологии.

Своеобразным итогом аналитического исследования Васильчиковым эволюции российской власти следует считать его неоконченную записку «О тайной полиции в России», опубликованную недавно И. А. Христофоровым.[39]39
  См.: Христофоров И. А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам: Конец 1850 – середина 1870-х годов. М.: Русское слово, 2002. С. 320–381.


[Закрыть] Записка полна любопытных наблюдений и тревожных гипотез, к сожалению, печально подтвердившихся в последующей российской истории.

Свою записку Васильчиков предваряет историко-социологическим наблюдением за своеобразными циклами консерватизма и либерализма в политике России.[40]40
  Цикличность либеральных и консервативных периодов в политической истории России, подмеченная А. И. Васильчиковым, нашла последующее развитие во многих работах российских и зарубежных ученых. Здесь упомянем на наш взгляд одну из наиболее интересных концепций в этой области: Зырянов П. Н. Государство и общество в России в XIX–XX вв.: динамика и циклы взаимоотношений // Пути России: преемственность и прерывистость общественного развития. Т. 14. М.: МВШСЭН, 2007. С. 314–320.


[Закрыть] Вот ранний Екатерининский период был либеральным, а поздний – со времени Французской революции – консервативный. Павловское царствование было в целом продолжением консерватизма. Ранний Александровский период был либеральным, поздний – консервативным. Николай I в начале своего царствования стремился к каким-то реформам, но достаточно скоро обратился к реакционной политике. Александр II ознаменовал начало своего царствования великими реформами, но с конца 1860-х гг. стало вновь набирать силу консервативное направление в России. В чем же особенность современного роста консервативно-реакционного направления? – задается вопросом Васильчиков.

По его мнению, принципиально новая особенность – это заигрывание высших элит России, партии богатейших аристократов с идеей сотрудничества с тайной полицией. Это абсолютно новое явление, как полагает Васильчиков, притом не только российское, но и европейское; здесь Васильчиков ссылается прежде всего на политический опыт Франции, где в правление Наполеона III поощрялся властный симбиоз элит и спецслужб. Васильчиков обращает внимание на то, что шпион становится модной, а главное влиятельной персоной. Не так было раньше. Даже в предшествующие времена царствования Николая, когда тайная полиция была так всемогуща, существовала четкая граница между аристократами, поставленными к управлению тайной полицией, и самими тайными агентами. Аристократ с брезгливость и печалью исполнял обязанности управления этими нравственно ущербными существами, всячески оберегая высший свет и свою семью от отвратительного бытия шпионажа. Да и сами агенты полиции знали свое место, не претендуя на власть и достойное место в обществе. А сейчас времена меняются – миры политической аристократии и миры тайной полиции стремительно движутся навстречу друг другу, итогом их слияния становится лишь рост консервативной идеологии, на практике обнаруживающий себя в росте коррупции и цинизме власти. Здесь, как нам представляется, Васильчикову действительно удалось предсказать славную и позорную историю восхождения к государственной власти тайной полиции, ее превращение в культурно-аристократическую олигархию нашего времени, к тому же масскультурно опоэтизированную на протяжении последних десятилетий в литературе и кино. И по сию пору остается актуальным предостережение князя Васильчикова: «Опасно, когда время быстрого обогащения и необузданной спекуляции совпадает с владычеством тайной полиции…».[41]41
  Христофоров И. А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам: Конец 1850 – середина 1870-х годов. М.: Русское слово, 2002. С. 338.


[Закрыть]

У Васильчикова было чутье не только на дух времени, но и на его отдельных людей. Мы уже упомянули, как его оппонент губернатор Обухов был назначен заместителем министра внутренних дел, остается отметить, что другой оппонент – министр просвещения граф Толстой – при царе Александре III стал министром внутренних дел и на ниве тайной полиции проявил себя еще более ярким консерватором, чем на ниве классического просвещения.

Смерть Александра Илларионовича Васильчикова в октябре 1881 г. обнаружила сильное волнение в российском обществе. Большинство газет и журналов Москвы и Санкт-Петербурга независимо от их идейных направлений опубликовали прочувствованные некрологи на смерть князя. Васильчиков умер в своем имении Трубетчина Лебедянского уезда Тамбовской губернии. Гроб с его телом доставили на железнодорожный вокзал Липецка, куда с ним приехало прощаться тамбовское губернское и земское начальство. Из Липецка поезд повез гроб в Новгород, где с покойником уже вышло проститься новгородское дворянство, земство и губернатор. Из Новгорода тело повезли далее за 40 верст до железнодорожной станции Шимск, оттуда его собирались доставить на траурной колеснице в церковь Струпинского погоста, где были похоронены жена и брат Васильчикова. Бывшие васильчиковские крепостные крестьяне близлежащей деревни Бор, в которой часто останавливался и жил Александр Илларионович, большой толпой собрались на станции и просились на себе нести гроб все трехверстное расстояние до кладбища. Человеколюбивое начальство воспротивилось этой просьбе, но как только колесница с гробом приблизилась к деревне Бор, крестьяне ослушались начальства, распрягли лошадей из колесницы, отслужили панихиду и на себе пронесли гроб до могилы. В те времена еще только возникали специализации экономиста, статистика, социолога, поэтому в центре его могилы поместили венок «Князю А. И. Васильчикову как писателю». А еще он был, конечно, секундантом, секундантом сельской России.

Ф. А. Щербина: столетние парадоксы семейных бюджетных исследований[42]42
  См.: Столетние обороты путаных сведений // Знание – сила. 2000. № 8. С. 91–96


[Закрыть]

В статье осуществлен историко-социологический анализ особенностей изучения бюджетов сельских домохозяйств на основе материалов руководителя российской земской бюджетной статистики конца XIX в. Ф. А. Щербины и бюджетных материалов постсоветских сельских социологических исследований конца 1990-х гг. В результате сформулирован ряд парадоксов в столетней трансформации типичных бюджетных ошибок и искажений, возникавших среди земских статистиков и постсоветских социологов в процессе общения с различными стратами сельского населения. Главный аналитический вывод данного исследования: за прошедшие сто лет изменились базовые структуры искажений сведений в бюджетной статистике российских домохозяйств. Сто лет назад в царской России искажения в ответах о семье преобладали над искажениями в ответах о ее хозяйстве. В постсоветской России искажения в ответах о хозяйстве преобладают над искажениями в ответах о семье. Неизменным в бюджетных ответах сельских респондентов и царской, и постсоветской России остается психологическое напряжение, связанное с вопросами формального и неформального взаимодействия экономики домохозяйств с государственной властью.

Характер профессии сельского социолога, проводящего длительное время в полевых исследованиях, заключается в тщательном описании событий местной жизни. Основы этой жизни – семья и ведение ее домашнего хозяйства.

Главный способ изучения – исследование семейного бюджета: оборота расходов и доходов семьи в течение года. Одна из главных проблем бюджетного метода – точность и достоверность сведений. Искажения и путаница, которые вольно или невольно могут привнести семьи в свои ответы, разрушат и обесценят самый тщательный бюджетно-исследовательский замысел.

Сопоставление бюджетных исследовательских методик современных и достаточно старых иногда парадоксальным образом может выявить глубинные изменения, происходящие в местных сообществах и семьях, и наоборот, подтвердить некоторые сохраняющиеся неизменными социально-экономические характеристики.

Поэтому безусловно полезными для современного сельского исследователя остаются научные работы земских статистиков, оставивших нам несколько книг-пособий о том, как проводить бюджетные исследования.[43]43
  См.: Чаянов А. В. О бюджетных исследованиях. М., 2006.


[Закрыть] Но легендарной даже среди этих произведений является объемная книга с длинным, старинным, скучным названием «Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж. 1897».[44]44
  Щербина Ф. А. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897.


[Закрыть] Ее автор – основоположник земской статистики Федор Андреевич Щербина.[45]45
  Уроженец кубанской станицы Новодеревянковская Ф. А. Щербина (1849–1936) осуществил значительное число замечательных историко-социологических исследований сельской жизни и быта великорусского и украинского крестьянства, степного населения южной Сибири, южнорусского казачества. Член-корреспондент Петербургской академии наук (1904) Щербина в молодости придерживался леворадикальных народнических взглядов. Со временем мировоззрение Щербины эволюционировало в сторону консерватизма и украинского национализма. Непримиримый противник большевизма Щербина умер в эмиграции в Праге.


[Закрыть] Одну половину книги занимают статистические выкладки бюджетных исследований, другую – подробные рекомендации, как вести себя при работе с крестьянами, чтобы собрать среди них достоверные сведения.

Чем внимательней современный исследователь будет изучать фолиант Щербины, тем более будет изумляться. Если бы нынешний социолог действовал по рекомендациям ученого в современной деревне, то… он провалил бы все исследование. Наверняка и земский статистик потерпел бы полный провал, если бы работал по современным сельским методикам. В обоих случаях сельский житель, несомненно, не пожелал бы общаться с учеными из-за настороженности и непонимания.[46]46
  Проблемам взаимопонимания и доверия в общении сельских исследователей и их респондентов посвящен целый ряд современных книг, напр.: Виноградский В. Г. «Орудия слабых»: технология и социальная логика повседневного крестьянского существования. Саратов, 2009; Голоса крестьян: сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах/сост. Е. М. Ковалев. М., 1996; Троцук И. В. Теория и практика нарративного анализа в социологии. М., 2006; Штейнберг И., Шанин Т., Ковалев А., Левинсон А. Качественные методы. Полевые социологические исследования. СПб., 2009.


[Закрыть] Например, как надо начинать сбор информации: отдельно посещать каждое домохозяйство или собирать сведения вместе со всеми крестьянами?

Щербина рекомендует начать дело на сельском сходе. Там перед лицом всего общинного мира каждая семья поочередно будет отвечать на вопросы бюджетного бланка. Привожу фрагменты описаний этого процесса из книги Щербины:

«С присутствовавшими на переписи по обязанности тут же толпились женщины, молодежь, подростки и дети – все это прислушивалось, вытягивало шеи, настораживало уши. Слышались нередко горячие споры и запальчивые препирательства… здесь же производились взаимные расспросы, давались советы. Стоит крестьянин и прислушивается, что скажет сосед или односелец, где они ответят по правде и где покривят душой. Да и без этого интересно, сколько у соседа или у кума, свата, приятеля в данный момент скота, сколько хлеба он продал или купил, сколько он задолжал, сколько принес сам заработка и сколько внесли в хозяйство другие члены семьи. Нередко это выслушивание чередовалось с вопросами о том, а что сталось с серою коровой или неужели отвечающий не сошелся на счет аренды земельного надела…»[47]47
  Щербина Ф. А. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897. С. 148.


[Закрыть]

Щербина определенно полагает, что, собрав всех крестьян до кучи, исследователь получит более достоверную информацию, чем если он будет ходить за сведениями от двора ко двору, где каждая отдельная семья чего-нибудь в ответах да напутает.

Автор статьи, опираясь на свой опыт и опыт коллег-исследователей,[48]48
  Рефлексивное крестьяноведение: Десятилетие исследований сельской России /под ред. Т. Шанина, А. Никулина, В. Данилова. М., 2002.


[Закрыть] полагает, что, в отличие от Щербины, нужно ходить от двора ко двору. Приведем записи из исследовательских дневников:

«Вчера был на колхозном собрании. По-прежнему у нас принято говорить не так, как думаешь, – думать не так, как говорить. Запомнилось агрессивное выступление одного шофера. Он выкрикивал цифру своей мизерной зарплаты и вопрошал, как можно существовать на эти ничтожные деньги. Собрание в ответ тяжело вздыхало и сокрушенно качало головами. Я тут же шепотом спросил у сидевшего рядом зоотехника: "Почему шоферу никто не возразит: ты ведь живешь не на одну зарплату; а бензин, который ты сливаешь из бака колхозной машины к себе в канистру? А колхозные корма и молоко, которые ты для себя привозишь на этой же машине?.." Зоотехник, тихо рассмеявшись, с наигранным испугом отвечал: «Ты что?! Разве можно об этом спрашивать?! Если я его об этом спрошу, он мне в ответ закричит: «Сам корма тыришь!». Все у нас воруют, все! Но об этом на собрании нельзя говорить»».

Дальнейшее систематическое сравнение опыта общения ученых с крестьянами сто лет назад и сегодня по поводу семейных бюджетов обнаруживает любопытные закономерности и эволюцию в путанице сведений о семейной экономике сельских жителей.

Путаница в сведениях о семье

Сто лет назад крестьяне путали и забывали, на нынешний взгляд, самые элементарные сведения о возрасте членов семьи, их числе, о том, кто умер, кто – инвалид. Щербина указывал: «Крестьяне зачастую не знают точно, сколько лет не только тому или другому члену семьи, но и им самим… Крестьяне порой забывают указать точное количество членов своей семьи, как правило, они забывают указывать стариков и детей… Калеками крестьяне считают большей частью одних, так называемых убогих, т. е. лиц, лишенных или ума, или физической способности к труду… Но горбатые, хромые, глухие, даже глухонемые, подслеповатые и прочие причисляются ими к работникам.

Наконец, они с большей точностью припоминали по годам разные другие факты из жизни семьи и события общественного характера, чем случаи смертности…».[49]49
  Щербина Ф. А. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897. С. 51.


[Закрыть]

Все можно списать на массовую неграмотность русских крестьян конца XIX в., но в других вещах, достаточно сложных, требующих умений не только считать, но и обобщать, анализировать, крестьяне ориентировались уверенно и точно. Они хорошо помнили сведения о домашнем хозяйстве и забывали многое, что к домашнему хозяйству не относилось. Формальные даты рождения членов семьи к семейному хозяйству отношения не имели, тем более отмечали в семьях не дни рождения, а именины (крестьянский календарь был последовательно ориентирован на иерархию православных праздников). А Российское государство в то время еще не оснащало народ всяческими паспортными метриками ради перманентной полицейской профилактики. Из-за этого собственные дни рождений и число прожитых лет расплывались в памяти крестьян смутным пятном воспоминаний.

В крестьянском хозяйстве определяющим была не степень родства, а степень участия в труде и потреблении. Того, кто сполна со всеми работал и «хлебал щи из одной миски» со всеми, не забывали. А вот тех, кто еще (дети) или уже (старики) не был в состоянии работать, «нечаянно» могли и пропустить в перечне членов семьи. Земские статистики иногда раздражались: как же это глава многодетного семейства способен вообще не упомянуть о малом ребенке, зато точно знает, сколько у него всех телят и поросят.

А если двенадцатилетний ребенок по своей сметке и силам уже мог работать как взрослый или семидесятилетний старик продолжал пахать наравне со всеми, о таких членах семьи всегда помнили. Работающий калека, по разумению крестьянина, вообще не инвалид. А вот инвалид, который не может работать, – божественное наказание за грехи, наказание прежде всего религиозно-нравственное, обременявшее не только калечного, но и его родственников. Об этом старались забыть: «Хозяева, в семьях которых имели место эти несчастные случаи, всегда с неохотою, с каким-то угрюмым, подавленным видом давали сведения о роде калечности и причинах ее».[50]50
  Щербина Ф. А. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897. С. 54.


[Закрыть]

Подчеркивая деликатность, необходимую в подобных случаях, Щербина рекомендовал земским регистраторам опрашивать осторожно: «От калек Бог миловал?» или «Кто не работник? Все в семье годны к работе?». И совсем уже странна массовая забывчивость случаев смерти (особенно детской. – АН.,)».[51]51
  Там же. С. 52.


[Закрыть]

«Чем объясняется это явление – трудно сказать. Быть может тут… чисто экономическая подкладка явлений. Потеря работника – крупный факт в жизни семьи, прежде всего в экономическом смысле, и этот факт, конечно, лучше сохранялся в памяти, чем случай смерти ребенка, похороны которого обошлись всего за один рубль. Между тем пожар, поглотивший на 300 или 500 рублей построек, падение от чумы нескольких голов скота сразу, неурожай, разоривший хозяйство, и т. п. – все это были такие обстоятельства, которые нелегко забываются в крестьянской среде. Вот почему этими обстоятельствами определялись и случаи смертности. Крестьяне обыкновенно говорили: "У Петра мальчик умер до пожара, значит, раньше десяти лет тому назад" или "Трое детей умерло у таких-то в тот самый год, когда гречи были градом побиты, а этому назад 8 лет" и т. п.».[52]52
  Там же. С. 53.


[Закрыть]

Для уточнения сведений о смерти Щербина рекомендовал обращаться к женщинам, потому что «мужчины вообще плоше и небрежней, чем женщины, относились к учету смертности в семье…».[53]53
  Там же. С. 54.


[Закрыть]

Прошло сто лет. Теперь такого рода вещи не забывают. Современные сельские собеседники любят рассказывать о своих детях и внуках, об усилиях, затраченных на воспитание малых и на помощь взрослым детям. Более того, порой они пускаются в сексуально-нравственные откровения. Приведем пример.

Социолог: Вы указываете в бюджете регулярное и значительное получение кормов для вашего хозяйства. А за что – в обмен или за какие-то услуги вы получаете корма?

Респондентка (смеется в ответ): За какие услуги, за какие услуги… Из какого монастыря тебя взяли… за какие услуги…

Не берусь судить, были ли во времена Щербины семейные отношения более нравственными, а супруги – более верными, но обсуждать подробности семейной жизни так, как это делается сегодня, было совершенно невозможно. Лишь один тип вопросов о семье до сих пор вызывает тревогу, замешательство, скрытность: о репрессированных и осужденных членах семьи. Между тем число побывавших и находящихся в заключении на тысячу жителей в стране за XX в. значительно возросло, и для семей начала XXI в. криминальная истина «от тюрьмы не зарекайся» остается такой же тревожной, как неурожайная истина «не зарекайся от сумы» конца XIX в.

Путаница в сведениях о хозяйстве

Средняя сельская семья центрально-европейской России конца XIX в. состояла из семи человек. Основной экономический способ существования семьи – это, во-первых, земледелие; во-вторых, животноводство; в-третьих, отхотничество, промыслы. Средний размер земельного надела на семью составлял около 12 десятин (20 га); среднее число крупного рогатого скота – 5–8 голов, 2–4 лошади. Производственная деятельность семьи заключалась в напряженных усилиях воспроизвести самое себя («свести концы с концами»), т. е. в основном прокормить семью и уплатить налоги.

Деревенские семьи объединены в местное сообщество в виде общины.

Средняя сельская семья центрально-европейской России начала XXI в. состоит из четырех человек. Основной экономический способ существования семьи – это, во-первых, работа в аграрно-индустриальном предприятии (бывшем колхозе, совхозе, трансформировавшемся в акционерное общество); во-вторых, ведение личного подсобного хозяйства; в-третьих, вторичная занятость в виде шабашек на стороне или ремесленничества внутри домохозяйства. Семьи, как правило, вовлечены в плотную сеть корпоративных отношений местного аграрно-индустриального предприятия.[54]54
  См.: Рефлексивное крестьяноведение: Десятилетие исследований сельской России / под ред. Т. Шанина, А. Никулина, В. Данилова. М., 2002.


[Закрыть]

Домохозяйство конца XIX в. натурально автономно. Средства производства и предметы потребления оборачиваются внутри хозяйства, и только часть семейного баланса доходов и расходов втянута во внешний мир товарно-денежных отношений.

Домохозяйство конца XX в. гораздо больше зависимо от «внешнего мира» – от зарплаты и прочих ресурсов колхоза /АО, от местных чиновников, от вовлеченности в рыночные отношения. Личное подсобное хозяйство играет важную стабилизирующую натурально-автономную роль, но действительно подсобную. Масштаб семейного личного подсобного хозяйства (характера и границ его натуральной автономии), как и вторичная занятость, напрямую завязаны на отношениях с колхозом /АО, местными административными и рыночными структурами.[55]55
  См.: Калугина З. И., Фадеева О. П. Российская деревня в лабиринте реформ: социологические зарисовки. Новосибирск, 2009.


[Закрыть]

Щербина прямо-таки с удовольствием описывает обстоятельность и дотошность, с которой крестьяне рассказывают о живом и мертвом инвентаре, о земле, ее обработке и аренде, строениях и другой недвижимой собственности, промышленных и торговых заведениях, об истории, учете и характере денежных расходов, денежных приходов, промыслов, кредита, остатков. Да, иногда бывают искажения-заминки в ответах, но они больше связаны с чьей-то несообразительностью и необразованностью. Но ведь на то и сход рядом. И тут же из толпы самые наблюдательные и сметливые растолкуют растерявшемуся односельчанину-ответчику суть задаваемого вопроса. Впрочем обстоятельный Щербина все же засек один важный тип систематического искажения в сведениях о хозяйстве: это вопросы, потенциально связанные с фискальными интересами государства. Вопросы о плодородии земель и урожайности, о промыслах вызывали в рядах крестьян иногда замешательство, стремление уменьшить цифры: «Горький опыт показал крестьянству, что давать точные данные об этих предметах по начальству небезопасно для интересов общины. Зависимость фискальных соображений и расчетов от качества земли и размеров урожая хорошо понимают крестьяне, и в этом кроются причины того дружного отпора, который оказывает как весь сход, так и его отдельные члены при определении ценности и доходности земель».[56]56
  Щербина Ф. А. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897. С. 68.


[Закрыть]

Щербина отмечал и отдельные курьезы: мужчины преуменьшали траты на алкоголь, женщины – на одежду и украшения. Особый род искажений – те, к которым склонны самые богатые и самые бедные люди деревни. Народник-социалист Щербина с особой неприязнью предупреждает о кулаках, спекулянтах, ростовщиках, в разговоре с которыми земский регистратор должен сполна проявить свой профессионализм: «Подрядчик хлеботорговец, шибай, лошадиный барышник резко выделялись по иному складу домашней обстановки и потребностям. Уже один их внешний вид, приличный костюм, калоши, присутствие часов, колец и прочего давали регистратору знать, на какие расходы он должен был обратить особое внимание».[57]57
  Там же. С. 154.


[Закрыть]

Беседа по бюджету в таких случаях превращалась в захватывающее зрелище на глазах всего схода. Щербина описывает это так: «Начиналась борьба и состязание между регистратором, заставлявшим потеть и ежиться кулака под перекрестным огнем хитро придуманных вопросов, и опрашиваемым, хмуро и нерешительно пытавшимся в одном случае замолчать требуемые сведения, в другом исказить, а в третьем с отчаянием заявить о том, чего при других обстоятельствах ни в каком случае не следовало бы говорить публично. Эта полувынужденная необходимость «высказывать» сокровенные тайны кулаческого хозяйства всегда забавляла крестьян…».[58]58
  Там же. C.1SS.


[Закрыть]

Если богатые искажали сведения от корысти, «коммерческой тайны», то беднейшие – от «природной бестолковости». Щербина подчеркивал: «Умственное убожество всегда идет рука об руку с убожеством материальным. Путавшийся в показаниях бедняк поэтому был выводим на надлежащие ответы соседями и односельчанами схода».[59]59
  Там же. С. 168.


[Закрыть]

Но в целом все возможные искажения составляли незначительную часть экономической информации о жизни семьи, сообщаемой подробно, честно, добросовестно.

Через сто лет уровень «алкогольно-нарядных» искажений почти не изменился, возможно, уменьшился. Бестолковость уменьшилась – все люди образованные. С «явными богачами» и «явными бедняками» теперь договориться нельзя. «Явные богачи», жители краснокирпичных коттеджей, владельцы солидных автомашин, изначально отказывались от участия в бюджетном исследовании. «Явные бедняки» – это, как правило, пьянствующие семьи, не способные вести связный бюджетный учет.

Интересна собственная самооценка сельских семей, находящихся меж явными признаками богатства и бедности: зажиточные семьи (богатые относительно местного среднего уровня) утверждали, что они относятся к средней прослойке общества; семьи бедноватые (бедные относительно местного среднего уровня) также утверждали, что они относятся к средней прослойке общества. Таким образом, и через сто лет экономика и идеология середняка на селе является ведущей.

Резко изменился «антифискальный» тип искажений: от утаек семейных сведений о промыслах и плодородии почв век назад он расширился до глобальной систематической дезинформации о занятости и ресурсах семейных экономик нашего времени. Итак, речь идет о нелегально, полулегально используемых экономических ресурсах в семье. Такое поступление ресурсов для семейного предприятия организуется с рабочих мест крупных предприятий, на которых работают члены семьи. Перечень ресурсов чрезвычайно разнообразен. Особенно ценными из них являются те, которые можно сразу использовать в отраслях семейного производства, – это корма для скотины крестьянского двора; стройматериалы для семейного дома; горючее, запчасти для личного автомобиля, различного вида инструменты и т. д.

Наиболее реалистичные и принципиальные из наших собеседников на старте нашего общения открыто предупреждали: «Ну, положим, я буду записывать в бюджет официальную зарплату, но как я ворую из колхоза, я же не буду вам сообщать».

Социологу приходилось терпеливо убеждать представителя семейного хозяйства, что полученные конфиденциальные сведения никто, кроме самого социолога, больше не будет знать. Все бюджетные сведения проходят аналитическую обработку безымянно. И это действительно так. Тем не менее семьям было боязно и неприятно отвечать на вопросы, затрагивающие темы неформальных экономических отношений. Сознательно и бессознательно они стремились преуменьшать масштабы неформальных акций. В этом неформальном аспекте коренилось главное отличие бюджетных сведений о семейном хозяйстве конца XX в. от сведений столетней давности.

Результаты (доказанные) наших бюджетных исследований выше и точнее формальных статистических данных, но все же заведомо ниже реальных (недоказанных) данных о неформальных семейных экономиках. Возможно, из-за этой невольной теневой деятельности семейных хозяйств современные семьи стремятся больше говорить о лучших сторонах своей жизни. Они находят смысл и оправдание своего хозяйства в ухоженности детей, достойном материально-культурном существовании своей семьи. Именно поэтому, возможно, в конце XX в. сведения о семье как о хозяйстве респонденты стремятся трансформировать в сведения о семье как о семье.