Текст книги "Ленин и Клеопатра"

Мандельштам. Ферштейн.

Швейцарский нож

Намик, 25 лет

Эдик, 40 лет

Вера Израилевна, 30 лет

В купе на столике лежит швейцарский нож, которым доктор наук Эдуард Станиславович отрезает ломтики яблока и ест, читая одновременно журнал «Природа».

Вера Израилевна, пышная еврейка с томными глазами, снисходительно улыбаясь, иногда поднимает руку, шевелит пальцами, прощаясь с беснующимся за окном вагона мужем. Муж вращает глазами, пристраивается к окну то так, то этак, заклиная доктора, грозя ему, умоляя. Доктор не поднимает глаз от журнала, не видя и не зная мужа Веры Израилевны.

Входит азербайджанец в кожаном пальто и коричневой круглой барашковой папахе. Муж остановившимися глазами смотрит на восточного красавца ростом под 195 см, и так и уплывает – поезд трогатся – затем догоняет окно, что-то кричит, жестикулирует, поезд набирает ход, муж пропадает, но Вера Израилевна не замечает этого – она уже снисходительно улыбается азербайджанцу.

Азербайджанец молча снимает пальто, папаху.

Намик. Я приветствую.

Эдик. Здравствуйте.

Вера Израилевна улыбается.

Намик. Намик меня зовут. А вас?

Эдик. Эдуард… Эдуард Станиславович.

Вера Израилевна улыбается.

Намик. Супруги?

Эдик. Н-нет. Попутчики.

Намик (протягивая руку). Намик.

Эдик (смешавшись). Эдик.

Намик (протягивая руку Вере Израилевне). Намик.

Вера Израилевна улыбается совсем лучезарно, но руки не подает.

Намик. Есть такой обычай у нас – все предложить на общий стол.

Достает из сумки бутылку коньяка, орехи, яблоки.

Намик. Нужны стаканы. Я их найду.

Выходит.

Эдик хмурится, покашливает.

Вера Израилевна. Однако и прыть у этих кавказцев.

Эдик. Мда… Мда…

Вера Израилевна. А что вы читаете так усиленно?

Эдик. Журнал «Природа»… Так… Легкое чтение… В дорогу.

Вера Израилевна. Вы ученый?

Эдик. Мда… Мда… Да, конечно!

Вера Израилевна. Мой муж тоже ученый. Профессор стоматологии.

Эдик. Мда… В ГИДУВе?

Вера Израилевна. Вы его знаете?.. Впрочем, его все знают.

Эдик. Нет, но… Внешне, так сказать… Мда.

Вера Израилевна. Но вы же читали, пока он ревновал! Ах вы какой!

Эдик. Нет, я… так сказать… мельком.

Вера Израилевна. Страшный ревнивец. Когда идем мимо коней Клодта, требует не смотреть на молодых укротителей. Но мне безразличны эти звери. Грубые. Африканские хищники.

Входит Намик с тремя стаканами.

Намик. Намик знает – что, знает – как, и знает – почему.

Разливает коньяк.

Эдик. Нет-нет! Я не буду.

Намик. Почему? Я предлагаю. Отказываться нельзя.

Эдик. У меня… дела. Да. Завтра у меня встреча.

Намик. Хорошо! Сосуды расширятся, головной мозг начнет работать на двести процентов.

Эдик. Я плохо переношу. Нет.

Намик. Ну, хорошо… Ты мужчина?

Эдик. Что?.. То есть…

Намик. Ты мужчина. Да. Коньяк делает мужчину львом. Не обижай меня. Чуть-чуть пригуби, в самом деле. Уважение к нации.

Эдик. Мда… Ну… (Вздыхает.) В национальном вопросе я беспомощен. Здесь меня можно взять голыми руками.

Намик (Вере Израилевне). Вы узбечка?

Вера Израилевна. Я?!

Намик. Ваш муж похож на узбека.

Вера Израилевна. Он чистокровный еврей.

Намик. Люблю евреев. У них наша кровь. Давайте выпьем за кровь предков.

Вера Израилевна. Совершенно не вижу ничего общего.

Намик. Я доказываю – вы присоединяетесь к нашему кредо. Идет?

Вера Израилевна. Идет.

Намик. Вавилонский плен. Мы там вместе боролись против армян. Доказал?

Вера Израилевна. Нет, не доказал.

Намик. Хотите, я вас буду звать моим любимым именем?

Вера Израилевна. Каким?

Намик. Сначала выпьем. Я стесняюсь.

Вера Израилевна. Вы?!.. О! Тогда выпьем.

Чокаются.

Намик. Четвертого нам не надо.

Вера Израилевна. Не поняла.

Намик. Придет такой парень, как я? Хорошо?.. Такая девушка, баскетболистка?.. Такой старик, консервативный?.. Или еще профессор?.. Длинная цепь размышлений. Я сделал короткую: четвертого нам не надо. И все. Мы любим говорить, а потом молчать.

Поднимает стакан. Все пьют.

Эдик. Мм… хороший коньяк. Пять? звезд пять?

Намик. Нет. Не пять. Это называется – очень старый коньяк. Без срока. Никто не знает.

Вера Израилевна. Ну? И как же?

Намик. Я вам скажу на ушко.

Вера Израилевна. Ни за что.

Намик. Хорошо. Мне надо как бы так… (Встает, идет к двери, поворачивает голову.) Кармен?

Вера Израилевна хохочет. Эдик хмыкает. Намик обижается.

Намик (дрожащим голосом). Красивая, но бездушная.

Выходит. Пауза.

Вера Израилевна. Странный народ. Древний, но наивный.

Эдик. Мда… мда… Мне кажется самой загадочной их чертой стремление мстить врагу уже после смерти.

Вера Израилевна. После чьей смерти?

Эдик. После смерти врага.

Вера Израилевна. Какого врага?

Эдик. Их врага. Любого.

Вера Израилевна (пауза). Что вы имеете в виду?

Эдик. Я имею в виду отрезание у трупов ушей, языков и других частей тела.

Вера Израилевна. Извините.

Выбегает из купе.

Эдик. Хм.

Читает журнал «Природа».

Входит Намик.

Намик. А где она?

Эдик. Ее нет.

Намик. Нет? Как нет? Она была.

Эдик. По-моему, ее стошнило.

Намик. Не может быть. Ручаюсь за коньяк.

Эдик. Человек отличается от животного способностью мыслить в сослагательном наклонении.

Намик. Что?

Эдик. Говоря проще, человек способен вообразить себя представителем другого, столь же древнего народа, и экстраполировать на себя некоторые его привычки, сохранившиеся у того. И ужаснуться, как если бы он сам их сохранил. И в этом случае я становлюсь арбитром, даже контролером. Все дело в языке.

Намик. Слушай, Эдик: ты здоров?

Эдик. Коньяк действительно хорош. Единственное, что настораживает, это то, как он обдирает кожуру систематического образования. Чулком. А что под ним? Под ним разноязыкая толпа чувств, горланящих мотивы… Как будто мне откинули крышку на черепе.

Намик. Я не слышал этого, слушай. Ты этого не говорил. Пока ее нет, я тебе скажу: ты пьешь еще сто грамм (наливает) и ложишься до Москвы. А мы ведем разговоры, разговоры… Потом ближе. Пей.

Эдик пьет.

Намик. Как? Хорошо?

Эдик. З-замечательно.

Намик. Где твой матрас? Тут?

Эдик. Тут.

Намик. Ложись. Снимай ботинки. Так. Штаны снимай.

Эдик. Не надо. Это н-настораживает.

Намик. Пиджак тоже. Кто в пиджаке спит? Ты ведь ученый.

Эдик. Это фикция. Мы все голые люди на… на голой земле…

Намик. Так. Лежи. Ты ничего не видел, не помнишь. Ты спал. Закрывай глаза.

Эдик натягивает одеяло на глаза.

Намик. Это покойник делает так. Мне это напоминает. Закрой только нос, глаза не надо.

Эдик (садится). Не надо насилия! Она замужняя женщина!

Намик. Какое насилие? Ты смотри на меня. Я – урод? У меня во рту все зубы как снег! У меня прадедушка женился в девяносто лет на школьнице шестого класса! У меня доллары в Стамбуле, три ларька у метро! А ты говоришь – насилие! Эдик! У тебя носок дырявый!

Эдик. Как вы смеете меня, представителя великой культуры!..

Начинает лихорадочно одеваться.

Дух поместий! Дух усталости от разума! От толпы!

Намик. Ты что, обиделся? Я тебе дам денег. Возьми, мне не жалко.

Подает деньги.

Эдик. Да… это конец цивилизации.

Мрачнеет, раздевается, ложится, отворачивается, накрывается с головой.

Намик. Как хочешь. (Прячет деньги.) Я действительно дал бы. Эх ты, русский. Бедный, слабый.

Эдик (из-под одеяла). Поговори мне еще, поговори.

Намик. Ты взялся держать страну, что ты ее отпустил? Испугался. Сам нищий, все вокруг нищие. Зачем ты нас держал?

Эдик. Я вас не держал.

Намик. Ты нас не держал, она нас не держала, кто держал?.. Теперь слушай, как тебя презирают. И молчи.

Эдик. Зачем же ты приехал к нам? Зачем?

Намик. Кормить вас. Вы умрете без еды. У меня три ларька у метро, качество блеск.

Эдик (садится). Так ты нас презираешь?

Намик. Я равнодушен. Презирает Северный Кавказ.

Эдик. За что?

Намик. Ты глухой? Или глупый?

Эдик. Да, я глухой и глупый. Скажи, за что вы презираете русских.

Намик. Ложись, Эдик. У нас отца уважают. У вас на отца плюют. Ложись.

Эдик. Если у вас уважают отца, то как ты смеешь так разговаривать со мной?

Намик. А ты отец?

Эдик. Может быть, ты большой, но когда ты уснешь, я перережу тебе горло.

Ложится, накрывается с головой.

Намик. Эй! Ты с ума сошел? Я тебя побью!

Эдик. Попробуй. Тогда я перережу тебе горло еще до того, как ты уснешь.

Намик. Ты пил мой коньяк!

Эдик. Подавись.

Достает деньги, швыряет. Снова ложится.

Входит Вера Израилевна.

Вера Израилевна (тихо). Спит?

Намик. Нет. Не спит.

Вера Израилевна. Конфликтуете? Причина?

Намик. Хочет перерезать мне горло.

Вера Израилевна. Он?!

Намик. Он, он! Не спит! Притворяется!

Вера Израилевна. Интересный.

Намик. Сначала мягкий как глина, потом злой! У меня такие были, они самые опасные. Я им плачу деньги. Если приходят еще, я плачу деньги другим, чтобы не приходил больше.

Вера Израилевна. И не приходит?

Намик. Мертвые не ходят.

Эдик. Трус.

Намик. Ты поговори мне. Поговори.

Эдик. Ну, нет. (Садится, надевает туфли, пиджак. Берет мыло, зубную щетку и пасту.) Сейчас зубы почищу и зарежу.

Выходит из купе.

Вера Израилевна. Боже, какой красавец. Не зря меня муж ревновал.

Намик. Нравится такой головорез?

Вера Израилевна. Когда интеллигентный человек еще и храбр, перед ним не может устоять ни одна женщина. Как был мудр мой муж! Как он мудр!

Намик. А я?

Вера Израилевна. Что вы?

Намик. Я тоже хочу участвовать.

Вера Израилевна. Вы?.. Вы, как я понимаю, примете участие в качестве жертвы.

Намик. Не смешите меня. Я таких вижу каждый день. Гоняю от ларьков.

Вера Израилевна. Самый таинственный момент это когда ты гоняешь русских, и вдруг они начинают гонять тебя. Он вас зарежет.

Намик. Не смешите.

Вера Израилевна. Когда я буду давать показания, я все свалю на вас.

Намик. Почему?

Вера Израилевна. Потому что вам уже будет все равно, а он может еще принести пользу обществу. Мне кажется, что он видный ученый.

Намик. У него в носке дырка.

Вера Израилевна. Что вы говорите?.. Как это интимно. Я уже вся дрожу.

Намик. Я вам дам денег. Много.

Вера Израилевна. Да? Давайте.

Намик достает бумажник и, помешкав, подает ей тощую пачку долларов.

Вера Израилевна. Сколько здесь?

Намик. Триста двадцать.

Вера Израилевна. Если вы хотите дать мне взятку за то, чтобы я дала нужные вам показания после вашей гибели, то этого мало.

Намик. Какую взятку?

Вера Израилевна. А зачем вы дали мне эти деньги?

Намик. Я вам дал женские деньги.

Вера Израилевна (достает зеркальце, внимательно разглядывает себя). Вы уверены, что дали нужную сумму?

Намик. А сколько нужно?

Вера Израилевна (подавая ему деньги). Перед смертью вы могли бы быть и пощедрей. Берите свои жалкие гроши.

Намик. В Стамбуле на это можно купить трех румынок.

Вера Израилевна. Сейчас я искренне сочувствую стратегическим замыслам генерала Скобелева. Выметайтесь из купе, я буду ложиться.

Намик. Я еще дам.

Вера Израилевна. Вам не хватит для этого всей апшеронской нефти. Я вызову наряд.

Намик. Какая бездушная!

Выходит, с грохотом закрывает двери.

Вера Израилевна снимает блузку, юбку.

Распахивается дверь, появляется лицо Эдика.

Вера Израилевна. Входите, входите! Я уже легла!

Эдик, очевидно от растерянности, входит. Вера Израилевна лезет в сумку, ищет там халат, оставаясь неглиже. Эдик покашливает, толчется рядом.

Вера Израилевна. Ну, что же вы?

Эдик. Что?

Вера Израилевна. Не пользуетесь моментом.

Эдик. В смысле…

Вера Израилевна (надевая халат). В смысле да. Момент прошел. Где ваш нож?

Эдик. Нож?

Вера Израилевна. Не заставляйте меня разочаровываться.

Эдик подает ей перочинный нож.

Вера Израилевна. Настоящий швейцарский?

Эдик. Настоящий.

Вера Израилевна. Острый… Будете резать?

Эдик. В смысле…

Вера Израилевна. В смысле да. В своих показаниях я буду на вашей стороне. Надеюсь, вы не передумали, пока чистили зубы?

Эдик. Передумал.

Забирает у нее нож, снимает пиджак, туфли. Ложится.

Вера Израилевна. Почему?

Эдик. Потому.

Вера Израилевна. Какой вы! (Садится на его кровать.) Вы знаете про Саломею?

Эдик. У меня завтра тяжелый день.

Вера Израилевна. Интересно, до какого предела вы интеллигентны.

Эдик. Что вы понимаете под интеллигентностью?

Вера Израилевна. Конечно, трусость.

Эдик. Я хочу спать! Все! (Поворачивается к стенке.)

Вера Израилевна. Это даже интересно – так с вами играть! На месте порядочных женщин я выбирала бы интеллигентных ученых и играла с ними хоть десять лет. Здесь нет измены, а все другие компоненты присутствуют.

Эдик. Вы что хотите, чтобы я вас изнасиловал, что ли?

Вера Израилевна. Я хочу, чтобы вы его зарезали.

Эдик. Зачем?

Вера Израилевна. Вот еще вопрос! Потрясающий вопрос. Как прорыв в науке. «Зачем?» Это же надо так сформулировать! На что я отвечу вам в вашем стиле – затем!

Эдик. Понятно. Вам-то в этом какая выгода?

Вера Израилевна. Мне? (Улыбается.) Вы не поверите. Я хочу, чтобы что-то случилось.

Эдик. Вот и режьте его сами. Возьмите нож и режьте. Тем более что у вас есть все смягчающие обстоятельства. Я с чистой совестью смогу подтвердить, что он к вам приставал.

Вера Израилевна. Ой. Ой. Ой. Что же вы мне даете в руки. Как неосторожно.

Эдик. Ничего. Зато у меня не будет соблазна.

Вера Израилевна. Ой. Ой. Ой.

Ложится.

Эдик. Свет гасим?

Вера Израилевна. А вы знаете, почему бесновался мой муж?

Эдик. Совершенно не интересуюсь никем из вашей семьи.

Вера Израилевна. Жаль, что вы не смогли этого сделать. Так жаль.

Эдик. Как я устал.

Вера Израилевна. Но на женщину-то не надо много сил.

Эдик. Поиграйте, поиграйте. Это вам совсем не идет.

Вера Израилевна. Когда мы отъезжали, нож лежал на столе. И мой муж видел это.

Эдик. Слушайте, прекратите вы этот дешевый розыгрыш! Это не смешно, не остроумно, не умно, наконец! Дайте мне спать!

Вера Израилевна. Он и сейчас будет лежать на столе.

Кладет нож на столик.

Входит Намик. Он пьян.

Намик. Спите?.. Кто-то сегодня будет плохие сны видеть. (Раздевается.) Намик сказал. Эдику. И тебе, Кармен.

Намик гасит свет. Прыгает на вторую полку. Полка ухает и даже как будто гнется.

Тишина. Если исключить привычный стук колес.

Пауза длится до вскрика и, через мгновение, предсмертного хрипа.

В Доме имени Гоголя
^Пьеса

Действующие лица

Хайкин, директор Дома писателя имени Гоголя

Орлов, председатель Союза-1

Попов, председатель Союза-2

Дмитревская, критик театра, член Союза-2

Матвиенко, губернатор

Путин

Берлускони

Жена Саркази

Александра, поэтесса

Жанно, поэт

Дом писателя, его мраморная лестница, джакузи Хайкина, Большой зал, фойе второго этажа, два туалета в белом мраморе, издательство Родные просторы, кабинет Кушнера, охранное помещение, мусорный бак у входа.

На лестнице стоит одинокий Путин. Он так удачно спрятался от охраны, что улыбается совсем не зло.

Входит Хайкин.

Хайкин. Если мне кто-то скажет, что это сам Путин, я…

Путин. Продолжайте.

Хайкин. Нельзя же так шутить.

Путин. Можно всё. Дальше.

Хайкин. Пока я хозяин этого Дома, я буду решать, можно или нет!

Путин. Здесь верно одно слово – «пока». Слушаю со всё возрастающим интересом.

Хайкин. А следы кто оставил? Там внизу картон лежит! Мрамор им постелили, такую мать! Шутки им всё! Путина они мне навстречу! А я если захочу, сейчас охрану крикну!

Путин (наслаждаясь). Крикни.

Хайкин. Ты с какого театра? Я тебя видел на Литейном!

Путин. Бывший артист больших и малых императорских театров…

Хайкин. Ух ты меня достал. Даю тебе минуту, чтоб смыться.

Путин. А я – тебе.

Сует Хайкину под нос удостоверение в малиновой корочке. Хайкин внимательно читает.

Хайкин. Тут буква пропущена.

Путин. Где?

Хайкин. В слове «председатель». Тут «прдседатель».

Путин. И – что?

Хайкин. Такие бумаги опасно подделывать.

Путин. Мне можно.

Хайкин. Эй! Охрана!

Путин. Зря орешь… Привет, Сильвио.

Берлускони. Привет, Володья.

Оба смотрят на Хайкина. Хайкин все еще думает, что это сон.

Хайкин. Два премьера на одной лестнице с мокрыми грязными следами… (Пауза.) Два премьера на мраморной лестнице… А где Матвиенко?

Матвиенко (появляясь сверху, от доски объявлений). Ау! Я здесь, Владимир Владимирович! Он к вам пристает?

Путин. Кто?

Матвиенко. Этот.

Путин. В смысле?

Матвиенко (пугается). Ну… Административно.

Путин. А он что, замечен иного типа?

Матвиенко. Пусть уж лучше тогда к Берлускони.

Путин. Сильвио об этом даже думать противно.

Берлускони. Володья? Это я типа обсужденья?

Путин. Пока, Сильвио, нас держит под прицелом какой-то писака.

Хайкин (обретая дар речи). Я не писака! Я читака!

Матвиенко. Я вспомнила его, Владимир Владимирович. Это сантехник.

Хайкин. Что мы здесь стоим? Прошу всех в мой кабинет!

Кабинет Хайкина с джакузи. Все сидят, один Хайкин стоит у входа. Неожиданно открывается дверь в ванную и входит обернутая полотенцем жена Саркази.

Путин. Здесь как в Брюсселе.

Берлускони. Только подумал – тут как тут.

Хайкин (про себя). Японский бог, а я там хрен знает что творю…

Матвиенко. Окей, Мари!

Жена Саркази. Я не Мари.

Матвиенко. Окей, Жюли!

Жена Саркази. Я не Жюли.

Матвиенко. Окей, Сузи!

Жена Саркази. Я не Сузи.

Матвиенко. Окей, Кэти!

Жена Саркази. Я не Кэти.

Матвиенко. Окей, Жюли!

Жена Саркази. Это уже было.

Матвиенко. Это уже было?

Жена Саркази. Уже было.

Матвиенко. Уже было?

Жена Саркази. Было.

Матвиенко. Было?

Жена Саркази молчит. В ответ молчит Матвиенко.

Берлускони. Зря я ее отдал Жоржу. Она одна умней Ватикана.

Хайкин (про себя). Японский бог! За полчаса узнал всего такого лет на шестьдесят строгого режима. (Вслух.) А у нас тут два Союза: Союз-1 и Союз-2. Сплошные поэты с писателями. И одна театральная критик.

Путин. Зови театральную критик, что делать.

Хайкин (кричит в коридор). Марину мне!

Вбегает Александра, поэтесса.

Александра.

 
«Живой нацмен летит с любанской электрички!
Такие у скинхеда есть привычки,
Что вместо жизни в мировом пригляде
Он метит спать в объятиях у…»
 

Хайкин (отчаянно орет). Все к Марине в Большой зал!

В большом зале Марина Дмитревская с указкой. Перед нею карта театрального Петербурга.

Дмитревская. Производительность труда в театре за двадцать лет снизилась в четыре раза. Особенно упала она у режиссеров. В сто раз. У театра Комиссаржевской не было ни одной премьеры с аншлагом. У Молодежного – две. И только потому, что Спивак пригонял контингент с Пряжки, где сам регулярно лечится два месяца в году, числясь в это время на Сейшельском архипелаге. Сложнее дела у Додина…

Хайкин. Хрен вам! Не дождетесь!..

В мраморном туалете трое: Путин, жена Саркази и невидимый ими Хайкин, не подозревающий об этом.

Путин (молчание). Кто это сделал?

Хайкин (падая на колени). Бля, Вова, не я!

Путин. Я спрашиваю.

Жена Саркази (холодно). Так шутить опасно.

Путин. Еще как опасно! Вы, мадам, думайте, когда оказываетесь вне семьи.

Хайкин. Он обещал всех мочить в сортирах! Вы думайте, мадам, кого и как?

Жена Саркази (холодно). Вы исполняете?

Путин. Что?

Жена Саркази. Естественную надобность?

Путин. С ума сошли!

Жена Саркази. Тогда отвернитесь. И пойте громко.

Хайкин. Нет, это уже вышка!

Путин отворачивается и поет «Нотр дам де Пари», пока элегантная мадам Саркази делает это и промокает. Хайкин пробует украсть бумагу Президента Франции и ему удается это под рев сливного бачка. Видимо, он намечает пустить ее под стекло напротив джакузи, павиан.

Жена Саркази. Выходим?

Путин. И в «Файненшл таймс» во всю полосу наша беседа у унитаза.

Жена Саркази. Что станем? Обманывать ожидания?

Путин. В смысле читать друг другу крестьянские стихи?

Жена Саркази. Нам все равно не поверят.

Путин. И это повод для самых низменных устремлений?

Жена Саркази. У вас есть другие варианты?

Хайкин. Осмелюсь заметить: я могу выйти и закрыть туалет на ремонт. А потом выпустить вас по одному.

Жена Саркази. Ну? Я не припомню вас думающим.

Путин. А я не припомню вас вне схожих тем.

Жена Саркази. Блеск, Владимир! Мне так ловко не отвечали.

Путин. Я выйду и закрою дверь табличкой «ремонт».

Жена Саркази. Вы меня продолжаете валить.

Путин. Бегу от счастья.

Выходит.

Хайкин. Японский бог! Гильотина по мне плачет.

Жена Саркази (доставая из чулка на бедре документ.) Пусть теперь и Ахмадинежаду станет так. Без контракта на обогащенный уран.

Исполняет все то, что женщина исполняет в минуту опасности, т. е. мастурбирует. Хайкин не отстает.

Издательство Родные просторы. Ничего не подозревающие Орлов и Попов переругиваются.

Орлов. Вот вы, Валерий, зачем такое сказали о нас? Нехорошо.

Попов. А что я такое сказал? Что у вас денег нет на членские билеты?

Орлов. Нет, там ниже написано. Что поэт умирает, мы отдираем фотку и выдаем новому.

Попов. Это гипербола.

Орлов. Допустим. А у вас Кушнер обоссался.

Попов. Когда? Я еще не слыхал.

Орлов. Вот видите! Весь город знает, кроме вас.

Попов. Народ заметно стареет. За всеми не уследишь.

Орлов. Хорошо еще, что на вечере у израильского консула. Иначе вам за обоссанный ковер было бы не расплатиться.

Попов. Под это нам грант выделит Евросоюз.

Орлов. Нужен ваш Кушнер Евросоюзу.

Попов. Как ваш Горбовский Центросоюзу.

Орлов. У нас Горбовский не ссытся на вечере у консула.

Попов. Потому что его туда не приглашают. Вот пригласили бы – точно обоссался.

Орлов. Обоссался бы или нет – это еще вопрос. А вот Кушнер ваш уже обоссался.

Попов. У нас кроме Кушнера есть поэты, которые ни за что не обоссатся. А если уж невмоготу, то отойдет за штору и сделает это в фужер.

Орлов. А израильский консул подумает, что это шампанское…

Попов. Не продолжайте. Я такие истории еще в пионерлагере слышал.

Орлов. И вас тогда приглашать перестанут. А ненависть народа останется. И вместо грантов у вас будут одни повестки в суд.

Попов. И тут открывается дверь и входит жена Саркази…

Открывается дверь и входит жена Саркази.

Жена Саркази. Путин сюда не заходил?

Попов. Нет. Мы бы заметили.

Жена Саркози (Орлову). Я вас встречала. Вы моряк?

Орлов. Если вы о приеме в Союз, то по четвергам с пятнадцати до восемнадцати.

Попов. А к нам не хотите ли? У нас вольней.

Жена Саркази (Орлову). Медведь. Вы офицер флота, я знаю.

Орлов. По личным вопросам с восемнадцати часов.

Попов. И здесь готов соперничать. В любое время кроме получения денег.

Жена Саркози (Орлову). У вас в туалетах привидения мастурбируют.

Орлов. Чего?

Попов. Это ко мне. Моя тема. Скажите конкретно, в каких и кто именно.

Жена Саркози (Орлову). Хотите стать адмиралом французского республиканского флота?

Попов. Я хочу. Что для этого сделать?

Орлов. Я принимал присягу. А что вы: действительно из Франции? Даже акцента не чувствуется. Вот что творят эти визажисты!

Вбегает Жанно.

Жанно.

 
Где мадам Саркози?.. Тут мадам Саркози.
Там и Путин с друзьми. И черт без копыт.
Ах, медам Саркози! все дела на мази
И давно поколения продали стыд.
 
 
Без стыда, Саркози, как без башни стоим.
Как без башни стоим и отцов продаем.
Мы продали отцов – матерей продадим.
И на органы деток своих отдаем.
 
 
А себя мы жалеем, лишь нас царапни.
Мы себя силикон надуваем в сиську.
Мы, мадам Саркози, безголовые пни.
Мы еврейскому молимся зомби-князьку.
 
 
Мы уроды, мадам. Мы приблудные псы
У великих времен. Наши встали часы.
 

Жена Саркози. Как мило. Я вам пришлю грант.

Орлов. Вон из моего кабинета! Все – вон!

Жена Саркози. И даже я, морячок?

Орлов. А тебя я засуну головой в унитаз после того, как там поработает Хайкин!

На этом пьеса заканчивается, поскольку у автора больше нет слов.