Текст книги "Конторский раб"

На третий день моего сидения за столом, физиономических исследований и чтения новостей из Интернета, такая пытка бездельем мне надоела, и я обратился к своему начальнику с просьбой дать какое-нибудь задание, от чего вид у него сделался грустный, а в глазах появилась тоска. Он несколько раз зачем-то дернул за «мышь», кинул на меня два быстрых, затравленных взгляда, словно хотел сказать:

«Вот… явился без приглашения, а теперь мучаешь меня. Недаром говорят, незваный гость хуже татарина. А ты и не гость вовсе, ты в наказание мне послан…»

Но коротко сказав: «Щас… Подумаем…», принялся рыться в ящиках стола, кряхтя и тяжело вздыхая. Не найдя ничего подходящего, он подошел к шкафу и начал вынимать папки, одну за другой, листал подшитые бумаги, недовольно морщил лоб. Наконец извлек два листа и протянул их мне, вид у него уже был довольный.

– Вот, – пояснил он, – два письма, нужно ответить на них. Там что-то о поставке труб… кажется… Если будут вопросы, спрашивай у меня или у Аграфены Фроловны. Поможем чем можем…

Трубы так трубы, пусть хоть гробы – мне все равно. Я сел за стол и начал набрасывать ответ:

«… в ответ на ваш номер такой-то от такого-то числа извещаем, что…». Подумав немного, заменил слово «извещаем» на «сообщаем», «извещал» я на предыдущем месте службы. Чем там занимался? А как всегда – ничем…

После того, как письма были готовы, показал «деду», тот переложил их на стол Аграфены Фроловны, та в свою очередь сказала, что все нормально, и я с чувством удовлетворения от добротно исполненных профессиональных обязанностей отнес бумаги в курьерскую службу, где мне за время скитаний по чужим столам посидеть не удалось. На этом моя деятельность и закончилась.

Остаток дня провел, листая какую-то папку и поглядывая на Юрочку, а тот, не отрывая глаз от экрана компьютера, делал какие-то резкие движения рукой с зажатой в ней «мышью». Исходя из предыдущего опыта, я небезосновательно предположил, что молодой человек весьма плодотворно проводит время, стараясь изо всех сил перейти на следующий уровень в какой-то игре.

Вообще, компьютерные игры – это не такое уж и плохое использование вычислительной техники, потому что хорошие игрушки требуют и много памяти, и быстроту работы процессора и задействуют кучу дополнительных функций, так что техника используется достаточно полно, как и положено ей, чем набивать тексты писем или договоров, когда компьютер, образно говоря, спит и не делает почти ничего, как и человек.

А тут подошло время обеда. Богдан Осипович и Аграфена Фроловна ушли на перерыв вместе, как это они делали почти всегда, чтобы обсудить кое-какие дела и нового сотрудника, то есть меня. Ну и пусть «перемывают мне кости», так уж принято в любом коллективе. Нет ничего интереснее, когда весь день сидишь в четырех стенах, чем посплетничать по какому-нибудь поводу, а тут новый человек объявился – это не просто повод, это множество поводов. Откуда пришел? От кого пришел? Что от него ждать? Как он проявится в делах и, самое главное, в отношениях между теми, на кого уже и глядеть противно, потому что надоели и известны насквозь? Какую опасность он может принести с собой? Не болен ли он, вдобавок, чем-нибудь скверным?

Остались мы с Юрочкой вдвоем в комнате. Судя по энергичным, почти злым движениям руки, у него что-то там не получалось в той игрушке. Я и решил спросить его, не заходя ни справа, ни слева, ни, тем более, сзади, а напрямую во что он там играет.

– А то скучновато тут у вас, – сморщил я нос и улыбнулся.

После моего вопроса он несколько напрягся, кинул на меня быстрый, настороженный взгляд, дернул пару раз рукой, один раз нервно ногой и нехотя сознался, решив, видимо, что от этого дядьки на рядовой должности ни какой опасности ожидать не приходится:

– «Режемся» тут в одну игру. Если хотите присоединиться, то могу написать, как найти ее на сервере.

– Пиши, – коротко сказал я и протянул ему лист бумаги. – И что, много там народу «режутся»?

– Да почти вся контора. Бухгалтерия да плановики не играют, но у них одни бабы – им это не интересно, у них другие развлечения. Богдану только ничего не говорите, – посоветовал Юрочка. – Он в это не влезает, потому что и знать не хочет, и лень ему по серверам шарить, – и вернул лист, где был расписан весь «путь» до игры.

Добравшись до заветного места в недрах центрального компьютера, я нашел не одну, а несколько игр – там были и карты, и «стрелялки», и «гулялки», и шашки, и шахматы, в которые мало кто играл в этом заведении – в общем, все, чтобы скоротать время на рабочем месте от аванса до зарплаты.

Спросите, указал ли я это в отчетах для Петра Степановича? Конечно! О чем речь? Я же не могу по-другому? Я же человек честный… незатейливый…

И так, в трудах и заботах, в служении компании и заодно обществу, или тому и другому в одном лице, в строгом исполнении служебного регламента, в уважительном отношении к своему начальству и коллективу, в смирении, по крайней мере внешне, прошел еще один месяц, проскользнул почти незаметно, можно и так сказать.

Кроме этих, благородных по своей природе, основ моего поведения, была еще кровавая схватка с внеземными монстрами, где меня убивали столько раз, что и сосчитать сложно, но я возрождался и упорно продвигался дальше с одного игрового уровня на другой, была еще экспедиция за сокровищами, но игрушка мне не понравилась, потому что графика оказалась скучной и плохо исполненной. Еще я играл в шахматы с неким господином «YY». Две партии выиграл он, одну я.

(Потом я узнал, что этот господин «два игрек» был не кто иной, как тот кадровик, который принимал меня на работу. Все таки, глаз у меня наметан на хороших людей. Он мне сразу понравился. Надо будет рекомендовать его Петру Степановичу. Свои люди везде нужны, без них жизнь проходит, словно на дне колодца – видишь кусочек неба, понимаешь, что там и солнце, и свежий ветер, и цветы, и поля, и моря, но подняться самому по скользким отвесным стенам получается не у всех, особой цепкостью должны обладать конечности. Другое дело, когда тебе кто-то сверху конец веревки кинет, не для того чтобы ты повесился, а чтобы ползти наверх было сподручнее).

И дома отношения выправились – я же не бываю там почти целый день, а пятого и двадцатого на счет мне переводят обусловленную трудовым договором заработанную честно плату, ничуть не меньше, чем у тех строителей, что строят где-то там, на необъятных просторах.

Еще Петр Степанович подкидывает денежек каждый месяц пятнадцатого числа, но про это никто ничего не знает, особенно дома – это мое, это мой фонд на непредвиденные расходы, которые могут случиться в любой момент. Так уже было раньше – в трудное время, когда и помощи попросить не у кого, а все дружно отворачиваются и смотрят в разные стороны, но только не на тебя, вот тогда положиться можно лишь на то, что удалось сэкономить, а точнее сказать, что получилось спасти от безудержного желания растратить все и сразу, особенно если это заработано мной.

В конторе для меня придумали особенное задание – теперь я день за днем ворошу старые письма и докладные записки, свожу все это в таблицы, иногда очень длинные, и предаю их Аграфене Фроловне.

У меня возникло подозрение, что занятие это было придумано в какой-то из обеденных перерывов с одной лишь целью, чтобы я не болтался без дела, не ковырял в носу (привычки такой не имею) и не зевал, от чего я не мог удержаться, даже тогда, когда начал вытаскивать старые папки из шкафов.

Богдан Осипович изредка клал на мой стол письма, на которые нужно было написать ответ, еще реже разные договора, которые требовалось прочитать, найти в тексте несоответствия и вернуть ему с замечаниями. Замечания мои чаще всего касались странной лексики, используемой в тексте и становившейся общепринятой, что больше путала человека, чем разъясняла смысл, и грамматических ошибок, все это я отмечал на полях и возвращал договор «деду», чтобы, подавив зевок, плюхнуться к себе за стол, открыть для вида какую-нибудь пыльную папку, а в нижнем углу экрана очередную игру, и продолжить свою трудовую деятельность.

И так тихо, спокойно, почти сонно проходили дни за днями, так что и сказать, и написать про это было нечего. От этого вялого, унылого существования даже все чувства начали притупляться, мозг работал как-то медленно, словно барахтался в густом, вязком сиропе, а желание подремать не проходило ни утром, ни днем, ни тем более после обеда, только к вечеру, когда нужно было уходить домой, все начинали понемногу оживать и шевелиться чуть быстрее. Не хватало чего-то взрывного, чего-то броского, что взбудоражило бы, вызвало возмущение, негодование, злость, что бы запутало все так, что никто не смог бы разобраться, напустило бы туману, окунуло бы дела в такой беспросветный идиотизм, откуда выбраться не получилось бы ни самому, ни тем более с чьей-нибудь помощью.

«Где же, где этот элемент?» – вяло размышлял я. – «Не может быть, чтобы такого здесь не было. Везде, где я работал, везде кто-то такой, а то и несколько экземпляров, присутствовало. Всю свою кипучую энергию, все свои жизненные силы они кидали на то, чтобы изобразить необыкновенную активность, деловитость, раскидывали направо и налево указания, устраивали каждый день совещания, проводили собрания, что-то постоянно организовывали, заставляли всех вокруг бегать, скакать, носиться с вытаращенными глазами, чтобы в конце получить результат… никакой… Запутают все так, что и черт не разберет. Но в этой мути как же они привольно себя чувствуют, как плавают во всю ее ширь, то ныряют вглубь, то поднимаются к самому верху. А причина этого? А причина очень простая – эти люди – лодыри до мозга костей, лентяи, каких еще поискать надо, но и одновременно завистливые и коварные типы, эгоистичные, самолюбивые, себе на уме. А тут я что-то таких не приметил, и это очень странно. Ничто здесь не тревожит поверхность пруда, и он зарастает и превращается в болото».

Но однажды дверь распахнулась, и в комнату вбежал молодой человек, низенький, в очечках в металлической оправе, с плешиной на макушке, с толстыми ляжками и круглыми, выпирающими ягодицами, на которых фалды пиджака лежали под прямым углом. Энергично перебирая короткими ножками, словно курица, он пробежал через комнату, кинул на меня быстрый взгляд, замер на мгновение перед столом «деда» и, коротко сказав: «на пару слов», развернулся и выскочил в не успевшую закрыться дверь.

После этого стремительного появления и мгновенного исчезновения, все в комнате сонно захлопали глазами, Богдан Осипович, кряхтя и отдуваясь, полез из своего угла, с трудом передвигая онемевшие от долгого сидения ноги, поплелся к двери.

– Это кто? – спросил я голосом хриплым, словно после сна.

– Наше начальство, – пояснила Аграфена Фроловна, вытягивая из ящика стола длинный кусок шерстяной нити.

– Начальник нашего управления, – добавила Юлечка.

«Вот оно!» – подумал я. – «Вот он, тот самый яркий элемент, которого здесь так не хватало».

Встав со стула, я потянулся, закинув руки за голову, взял кружку, словно хотел ее помыть, и тоже вышел из комнаты. В коридоре никого не было, но из-за угла доносились голоса. Я подошел поближе, прислушался.

– Почему человека взяли без моего разрешения? – сказал голос с немного визгливыми интонациями.

– Сам не ожидал, – оправдывался «дед». – Кадры подсунули.

– Та-ак… Ладно… Сейчас с кадрами разберемся. Что за тип?

– Нормальный тип, – буркнул Богдан Осипович. – Не скандальный, спокойный, исполнительный… Обыкновенный…

– Ладно… Пойду в кадры.

Я тоже развернулся и пошел по коридору в противоположную сторону.

«Обыкновенный, значит», – думал я. – «Хорошо… А этот что так занервничал? Ему-то до меня какое дело? Посмотрим, как дальше все пойдет…»

Вернувшись в комнату, я с деланным равнодушием поинтересовался откуда этот юноша взялся, раньше-то его не видно было.

– А он всегда так, – ответил за всех Юрочка. – Два месяца здесь гоняет всех, а потом на две недели или дольше уходит на больничный. Возвращается с больничного загорелым и злющим, словно его там покусали.

– Кх, кх, – предостерегающе кашлянул в своем углу Богдан Осипович, и Юрочка сразу замолчал.

– А что-то я его раньше не встречал. Я тут уже третий месяц, а он объявился только сейчас… – с наивным видом спросил я. – занят был, наверное, очень?..

– Угу… Очень… – буркнул Богдан Осипович. – Месяц в отпуске, потом отгулы, потом то, далее се, да и курортный сезон заканчивается – пора, так сказать, и в гнездо возвращаться.

– Понятно, – хмыкнул я, а сам подумал, что скоро, по-видимому, придется столкнуться с этим юношей.

Звали этого персонажа Михаил по отчеству Сергеевич. Такое широко распространенное сочетание имени и отчества лично у меня вызывает неприятные воспоминания о тех недалеких временах, когда все было какое-то смутное, неясное, непонятное и неустойчивое. Сейчас тоже не праздник, но тогда совсем все было плохо.

Был он родственником одного депутата, пользовался покровительством каких-то высоких начальников и наслаждался жизнью как мог и при любом удобном случае с окладом… когда Петр Степанович передал мне эти цифры, у меня глаза округлились от удивления, я даже задействовал калькулятор, чтобы повторно пересчитать, а то мог и ошибиться, прикидывая в уме – в пять раз. В пять раз больше денег получал он за свое безделье… Впрочем, какая разница, свое безделье, его ли, чужое ли – безделье есть безделье, чье оно – значение не имеет. Но столько денег платить!

Я мечтательно закрыл глаза, представив себе что мог бы купить, если бы каждый месяц такие суммы падали на мой счет: и то, и это тоже, и на гараж бы хватило, и съездить можно было бы туда, где на картинках изображен рай земной, и … дома бы восприняли это, как мой успех в делах, и отношения перешли бы на новый, более приятный уровень… Э-э, что там говорить! Считать чужие деньги – занятие пустое и раздражающее.

С появлением этого молодого человека в конторе жизнь моя не очень и изменилась, несколько чаще стали появляться какие-то письма с туманным содержанием, да две новые таблицы приходилось теперь заполнять еженедельно и отдавать Аграфене Фроловне. Но вот Богдан Осипович теперь вылезал из своего угла по нескольку раз на день. Предшествовал этому, обычно, резкий, неприятный телефонный звонок.

«Дед» поднимал трубку, представлялся, слушал, иногда записывал, потом клал трубку на рычажок и, уныло опустив уголки рта, зачем-то смотрел на потолок минуту или две, затем, кряхтя, одевал ботинки, поскольку имел обыкновение сидеть за столом в носках, отдуваясь, вылезал из своего угла и, обращаясь к Аграфене Фроловне, говорил:

– Я к этому… Чтоб…

Аграфена Фроловна понимающе кивала и чуть ли не крестила его на прощание, когда он, ссутулившись, выходил из комнаты, словно шел на войну.

Все мы, подняв головы, провожали его взглядом, но лично мне его не было жалко. А что тут жалеть? Схлестнутся сейчас бестолковая суета и сонное безразличие, кипяток и лед, и что в результате получится? Вода. Обыкновенная вода, бесполезная и никому не нужная, особенно сейчас, осенью, когда с серого неба так и хлещет мелкий, нудный дождь. Солнце проглядывает сквозь разрывы в облаках редко, да и светит теперь неярко, скудно, скользнет над крышами и спрячется. До лета далеко, и поневоле захочется морозца, чтобы остановить эту сырость. Ну а уж если морозец вдарит, то и Новый Год рядом, а там и до Восьмого марта недалеко, и вот уже ручьи потекли, и жизнь опять покажется яркой и местами пряной. Нам бы лишь конец января и февраль осилить, преодолеть холода и темень, гололед и соль на тротуарах.

Но однажды «дед» вошел в комнату и не зашаркал к себе за стол как обычно, а подошел ко мне. Взглянул на меня печально и сказал:

– Иди, теперь тебя зовет.

Вначале я не понял про кого речь идет, но потом сообразил и пошел. А что мне еще оставалось делать? Человек-то я подневольный.

В указанную комнату вошел без стука. Просто открыл дверь и остановился на пороге. Осмотрелся. Комната большая, больше, чем наша, светлая, имеется стеклянная дверь – выход на балкон. У дальней стены стоят два стола, перпендикулярно один к другому, выставлены в форме буквы «Т». Это сюда «дед» бегает раз по десять на дню, даже чаще, чем в туалет. Это здесь проводятся совещания, когда юный «полководец» рассаживает своих «командиров» за столом напротив и раздает указания, от которых у «деда», насколько я сумел заметить, прогрессирует изжога, и он ложечку за ложечкой глотает соду, запивая чаем, что услужливо подает ему Аграфена Фроловна.

Вот так и выглядит в этой конторе гнездо самого главного путаника.

Много я повидал таких во время своих блужданий по конторам. У одного в шкафах были выставлены челюсти убитых им где-то в далеких морях акул, косвенно указывая всем на свою неприкосновенность и одновременно вольность, а с лица никогда не сходил ровный южный загар. Другой постоянно гремел посудой – как не войдешь к нему, видишь лишь спину и оттопыренный зад, а все остальное прячется за открытой дверцей шкафа, слышишь звон стекла, глубокий вздох, причмокивание, и затем уже не твердой походкой он идет к своему креслу, куда падает с довольной улыбкой и облизывает полные губы. Еще один был такой элегантный, всегда в хорошем костюме, усы пострижены аккуратно, по коридорам не ходил, а шествовал, ступал неторопливо, со всеми разговаривал ровно, никогда не повышал голос, не суетился, на губах играла снисходительно-высокомерная улыбка, и попасть к нему в кабинет получалось не всегда, очень часто дверь была заперта изнутри, а оттуда доносились женское хихиканье, постанывание и ахи… Еще один…

Да черт с ними со всеми. Все они, разнясь внешне, исполняли лишь функцию присутствия, надзора и принуждения, а функции управления и совершенствования в их понимании сводились к трем предыдущим.

А теперь я в этой комнате… За одним столом, лицом ко мне сидел сам Михаил Сергеевич, но лица его не было видно, видна лишь плешь не макушке, смотрит в какие-то бумаги. За вторым столом боком ко мне сидела незнакомая мне грузная женщина и тоже перебирала листы бумаги. Когда я вошел, оба на мгновение оторвали взгляд от бумаг, посмотрели на меня и опять погрузились в чтение, только юный «полководец», взмахнув рукой, произнес:

– Проходите, садитесь.

Я прошел и сел напротив тучной дамы. Она улеглась на стол всей своей массивной грудью, опустила плечи и, нагнув голову, скользила взглядом по строчкам, не обращая на меня никакого внимания. Я сравнил ее с бугорком из жира и курчавых волос, из которого торчали короткие руки с толстыми пальцами в золотых кольцах и перстнях, одно кольцо даже было обручальным. Поскольку оба продолжали молчать и читать, я покрутил головой из стороны в сторону, заметил в шкафу, стоящему вдоль боковой стены, ряд фужеров и рюмок, а рядом с дверью притаился кожаный диван – похоже, обязательный атрибут всех начальников, подбирающихся к должности заместителя директора.

– Мы вас пригласили, Александр…

Я сразу же обернулся на голос и, с выражением готовности исполнить любой приказ на лице, замер.

– Мы вас пригласили… – начал опять юный руководитель, не поднимая глаз. – Татьяна Марковна, а тут, кажется, ошибочка… Здесь должно быть семнадцать тонн, а у вас все двадцать…

Оба уставились друг на друга. Один смотрел через свои круглые очки в металлической оправе, другая выглядывала из под нахмуренных, выщипанных в тонкую линию бровей.

– Нет, Михал Сергеич, – уверенно заявила она голосом густым, немного с хрипотцой, голосом заядлой курильщицы, – я все пересчитала и девочки тоже… получается именно двадцать тонн.

Тот недовольно поджал губы, поводил пальцами по строчкам и кивнул головой, потому что пересчитывать самому, наверняка, совсем не хотелось.

– Хорошо, раз вы считали, то пусть будет двадцать, – и, не останавливаясь, сразу же обратился ко мне, словно я был продолжением этих таинственных «двадцати тонн». – Александр мы приняли решение перевести вас в отдел Татьяны Марковны. Богдан Осипович сказал, что вы недостаточно заняты у него.

«Вот, сволочь «дед», сдал… Избавиться решил, старый хмырь», – подумал я, а вслух сказал, голосом ровным, без напряжения:

– Ну, загрузка моя определяется им самим, так что с него и спрашивайте.

– Ну, это мы с него и спросим, – с хищными интонациями в голосе заметил Михаил Сергеевич, – а вам нужно будет перейти в отдел Татьяны Марковны. У нее много работы, нужно помочь девочкам.

Сидел я в этом отделе, когда стола у меня не было. Эти «девочки», которые не справляются и заняты дальше некуда, все предпенсионного возраста, гоняют бумаги между своими столами, как кот мышей, я так и не понял тогда чем они были заняты, а тут сама судьба посылает мне возможность разобраться в хитросплетении деловых отношений в этом отделе… Но… мне туда не хочется…

Подобные отделы с женским коллективом для таких, как я, хуже могилы. Лично я не понимаю собравшихся там женщин, что каждый день прибегают в эту контору, чтобы спрятаться от белого света в четырех стенах и убивать свое драгоценное время, перебирая бумаги, составляя таблицы, добывая какие-то цифры, раскладывая их, сводя и разводя их по таблицам… Похоже что дома их совсем не ждут… Либо очень ждут, но они спрятались за конторскими делами от домашних дел, что повсеместно считаются занятием однообразным, скучным, о которых говорят, что это рутина. И дома, следовательно, не кормлено, не готовлено, не убрано, и это вызывает у домашних постоянное раздражение, от чего тоже хочется сбежать – вот они и убегают.

Хотя, может, и нужда заставила кого-то из них пренебречь делами семейными и подзаработать, прислуживая в конторе, но тогда положение еще хуже.

А «вождь» девочек так и вообще деспот. Достаточно взглянуть на ее мясистое лицо, с тонкими, вздернутыми бровями, словно она пребывает в состоянии постоянного возмущения, с маленькими кабаньими глазками, под тяжелыми веками с толстым слоем грима, с губами, что превращаются в нитку, когда ей что-то не нравится или, наоборот, распускаются, как мясистый цветок.

Такой человек привык властвовать в своем отделе с деспотической самоуверенностью, он не допускает и намека на неповиновение, там все делается в соответствии с ее распоряжениями, желаниями, понятиями и капризами. Перед всем, что не исходит от нее лично, дверь закрыта. Распоряжения руководства для нее святы и обязательны к исполнению, дальше она разбивает все эти приказы, распоряжения и указания на составные части, и части эти раздает своим «девочкам».

Все эти «девочки» изучены ею вдоль и поперек, кружатся над бумагами, как маленькие винтики и шестеренки в ее собственном механизме, и к определенному сроку каждая возвращает свой маленький результат, все это затем собирается в единое целое и отправляется наверх.

Прекрасно, скажете вы! Так и надо… Но я не хочу быть там ни маленьким винтиком, ни шестеренкой. Вот беда – не помещаюсь в «гнездо» отведенное ей под винтик или под шестеренку. Создала для себя царство внутри другого королевства, и сама же поверила в эту иллюзию, и никого даже близко не подпускает. Смотрит на свое творение изнутри, а как оно выглядит снаружи – ей до этого и дела нет. Плевать, что выглядит оно убого и серо.

Однако, жизнь имеет одно свойство – она постоянно меняется, хочешь этого или нет. А любое новшество – для нее опасность, потому что сама она уже давно перестала учиться, и человека, приносящего с собой новые идеи, новые решения, разные усовершенствования, воспринимает, как разрушителя своей системы и претендента на свое место, а, следовательно, как врага. Вся ее система управления основана на простом правиле – подавляй любую инициативу, если она не исходит от нее самой и не приносит для нее лично никакой пользы. Сохранить свое начальственное место в отделе, а если и повезет, то подняться повыше – вот цель ее существования.

Но у нее на пальце широкое обручальное кольцо, которое она давно уже не снимает – кольцо по краям слегка закрыто кожей, оно как бы вросло в плоть… Вообще-то я не понимаю тех мужиков, что умудряются сосуществовать с такими женщинами. Может быть в семейном кругу, у домашнего очага, так сказать, что по нынешним временам имеет форму кухонной плиты, она превращается в ангела, существо любящее, нежное, послушное, но… лично я сомневаюсь. У меня-то подобные представительницы противоположного пола ничего, кроме отвращения, не вызывают, и скрывать я это не собирался, а она мои негативные флюиды уловила, и поэтому антипатия была взаимной.

Я немного знаком с женской натурой, поскольку был женат два раза, и один из них продолжается до сих пор, и могу сказать, что в основе такого поведения, как правило, лежат две черты человеческого характера: лень и практичность. Да, вот такое странное, на первый взгляд, сочетание лени и практичности, что соединяясь в разных пропорциях лежит в основе поведения, называемого «женской логикой», над которым некоторые, примитивно мыслящие граждане, имеют обыкновение посмеиваться, а не следует, нужно наоборот приглядеться повнимательнее, поизучать поближе, может чему-нибудь и научатся.

И вот в это место хотят меня переложить, словно я вещь какая-нибудь, не поинтересовавшись ни что я умею делать, ни чему я обучен, ни чем бы хотел заняться – просто перебрасывают с одного участка фронта на другой, словно идет война. Ну, про «фронт» – это я погорячился, но все равно неприятно.

И что меня там может ожидать, исходя из моей теории про лень и практичность? А то, что все мелкие дела, что звучит несколько странно, если принять во внимание чем они там вообще заняты, будут переложены на меня, как на «элемент с невысокой загрузкой», и мне придется заниматься черт знает чем. И стоило ли для этого учиться, сдавать экзамены, хоть это и было так давно, что и вспоминать тяжело, делать какую-то карьеру, стараться, надрываться, чтобы вот так, попав между этими двумя типами, превратиться в веник, которым будут выметать всякий мусор? Для меня ответ ясен.

И еще там будут следить за каждым моим движением, за каждым шагом, поскольку я единственный представитель противоположного пола, раздражающего своей непокорностью. Будут за моей спиной обсуждать в чем я пришел, как и с кем говорил, как выгляжу, как пахну, как ботинки шнурую, почему под глазами мешки или синяки, почему лицо опухшее – пьет, наверное, стервец, почему здороваюсь не так или совсем не здороваюсь… и это не один день или неделю, что можно перетерпеть, это день за днем, месяц за месяцем, а если Петр Степанович не примет никакого решения, то я вынужден буду сидеть там год за годом, и начальником, распоряжающимся мной, словно вещью, и моей жизнью заодно, будет вот эта бабища, от которой меня уже тошнит – тиран в юбке.

А хуже всего – это когда они, ее «девочки», вдруг ни с того ни с сего захотят взять надо мной шефство, начнут любезничать, обхаживать, как единственного представителя слабой и не долго живущей половины рода человеческого – вот тогда мой удел – импотенция. А мне оно надо?

По сравнению с ней Богдан Осипович и Аграфена Фроловна просто ангелы, старосветские помещики, добрейшей души люди, сонные либералы, за чьей спиной можно спокойно заниматься своими делами и не переживать особенно, что за это последует наказание.

А этот… хлыщ плешивый – ему что семнадцать тонн, что двадцать – на все наплевать, у него, наверняка, все мысли в голове сейчас вьются как бы в постель к какой-нибудь девке нырнуть или какого цвета панталоны взять с собой, когда в очередной раз «сорвется» и убежит на юга.

Нет! Мне такого не надо. Придется отбиваться. А как от них отобьешься? Это же не высокообразованные, тонко чувствующие собеседника интеллигентные люди, это хамоватые, упрямые, жадные, наглые представители рода человеческого, уверенные в том, что их положение в этой конторе позволяет им распоряжаться чужим временем, а значит и жизнью, по собственному усмотрению, и что они там присмотрели для меня, мне даже и знать не хочется. Придется бороться с ними их же оружием – наглостью и хамством – тут главное заветную черту не перейти и не опуститься до рукоприкладства…

– А чем, позвольте узнать, мне предстоит там заниматься? – спросил я голосом мягким, но внутренне уже напрягся и большой палец правой ноги сжал изо всей силы – это простой и проверенный способ перенаправить волны раздражения и злости с лица на ту часть тела, которую не видно.

– Нужно заняться обзвоном филиалов, собирать данные о продажах и поставках.

– Не понял… Каким-таким обзвоном? – удивленно переспросил я.

– Нужно будет звонить в филиалы в отделы поставок, – уверенно ответил Михаил Сергеевич, успокоив меня, а то я подумал было, что слышать стал плохо.

– Да, ладно, – хмыкнул я. – Шутите!

– Нам не до шуток, – мрачно добавила Татьяна Марковна.

– Я это заметил… Но таким способом информацию собирали, насколько я помню, лет сто назад, когда, кроме телефона, никаких других средств связи не было.

– И что? – с вызовом в голосе спросил Михаил, который Сергеевич. Недаром я не люблю людей с таким именем – у них в голове кроме путаницы ничего нет.

– Нет… Ну, если вы промышляете здесь такими древними способами сбора информации, то, может быть, и тайно абортами занимаетесь?

– Что? – в один голос взвизгнули они.

– Вы глухие или пьяные? – продолжил давить я.

– Что? – опять завизжали они.

– Да, похоже, что глухие. Нет, – твердым голосом произнес я, – меня это не устраивает. Поищите кого-нибудь другого. Секретаря себе наймите, пусть он и звонит, – и, с деланным безразличием, задрав глаза, начал изучать потолок.

А там две мухи бегают, одна вокруг другой, и так ловко у них это получается, да еще и вверх ногами, что залюбуешься, ну я и смотрю туда, глаз не опускаю. Но вот одна муха сорвалась и полетела куда-то. Вторая остановилась, посчитала, наверное, что в одиночку бегать скучно, оставила пару бурых точек, с довольным видом потерла лапки и тоже полетела. Ну, как мухи разлетелись, я и опустил глаза, чтобы увидеть, как у моего молодого начальничка от злости оправа на очках чуть не дымится. Татьяна Марковна тоже перестала шуршать бумажками и вытаращилась на меня с таким же злым видом, улеглась на стол всей своей грудью и толстую шею свою вытянула настолько, насколько это у нее получилось.

– Это вы что же, отказываетесь исполнять наши распоряжения? – прошипела она.

– Именно, – подтвердил я ее опасения.

– Так мы можем и заставить, – змеиным голосом поддержал свою сотрудницу юный руководитель.

– А и пробуйте на здоровье, – небрежно махнул я рукой, хотя было сильное желание размахнуться пошире.